CC BY
67ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2014 № 1 (17)
Дмитрий Павлов
Иранская национальная идентичность: между традицией и постмодерном
100
В сознании европейского обывателя исламский мир часто предстает довольно-таки однородным культурно-конфессиональным пространством — подобно окрашенным на карте в одинаковый зеленый цвет регионам мира, где преобладает мусульманское население. Однако в действительности подобный взгляд является весьма поверхностным. Такие страны, как, например, Турция и Малайзия или Пакистан и Албания, имеют настолько непохожий друг на друга опыт развития, включая особенности усвоения норм и принципов основанной пророком Мухаммадом религии, что можно говорить о большей близости живущих там народов их христианским, мусульманским или буддийским соседям, нежели единоверцам из других частей исламской ойкумены. Наибольшим же своеобразием отличаются те части мусульманского мира, которые обладают мощным пластом доисламского наследия. Последнее обстоятельство неизбежно отражается на актуальной идентичности живущих там людей, побуждая их к рефлексиям по поводу собственного национального, религиозного и порой даже расового самосознания. Наиболее ярким примером такой мусульманской страны со сложной идентитарной структурой служит Иран.
Парадокс в том, что современный облик Ирана, казалось бы, не дает серьезных оснований серьезно выделять
его на фоне остальных исламских государств. Ведь это практически моноконфессиональная страна (99,6% граждан принадлежат к тому или иному направлению ислама), где вот уже 35 лет существует режим исламской республики с элементами теократии, невиданными в большинстве других стран Азии или Африки. Ислам начал там утверждаться еще в сер. VII в. — намного раньше, чем, скажем в Малой Азии, Индии или на Балканах. Однако следует иметь в виду, что история иранской цивилизации не исчерпывается тринадцатью веками господства мусульманских правителей. До завоевания арабами Сасанидской державы иранская государственность насчитывала уже более тысячи лет. Сама этимология названия страны своими корнями восходит к древнему слову Лггуапа, образованному от самоназвания древних индоиран-цев «arya» и переводимому на русский язык как «страна ариев». Господствующей религией у древних иранцев был зороастризм, совмещающий элементы монотеизма и дуализма, чьим ключевым постулатом является свободный нравственный выбор человека в пользу добра в его противостоянии злу. Генезис зороастризма, несмотря на наличие выраженных элементов единобожия, проходил независимо от моноте-истичесих авраамистических систем верований (иудаизм, христианство и ислам), возникших и развивавшихся в Передней Азии.
Уникальный характер древнеиран-ской цивилизации отмечал, например, такой выдающийся немецкий философ-экзистенциалист как Карл Ясперс. По его мнению, древний Иран стал одним из четырех мировых центров, усвоивших принципы «осевого времени», которое означало переход от мифологического к рациональному (или проторациональному) мышлению.
С зороастризмом неразрывно связана история двух величайших иранских государств доисламского периода — Ахеменидской империи и Сасанидско-го царства. Последнее пало под ударами арабо-мусульманского войска, и начался процесс постепенной исла-мизации всех слоев иранского общества. Он растянулся приблизительно на четыре века, и к XI в. зороастризм во многих местностях стал своеобразной конфессиональной экзотикой. До наших дней в Иране сохранились лишь немногочисленные общины верующих, самая крупная из которых представлена в Йезде. Однако присутствие фактора зороастризма в многослойной иранской идентичности ощущается до сих пор.
На протяжении тысячи с лишним лет ислам безраздельно доминировал в культурном пространстве Ирана. В первые века после включения страны в состав Халифата во всех сферах общественной жизни господствовал арабский язык, на продолжительное время персидский исчез даже из литературы. Однако на всем протяжении пребывания Ирана в мусульманской ойкумене народ не утрачивал ощущения собственного своеобразия на фоне окружающих единоверцев не индоевропейского происхождения — прежде всего тюрок и арабов. Это сильное чувство этнической идентичности способствовало ренессансу персоязычной литературы в Х1-ХШ вв. Впоследствии оно еще больше усилилось в результате утверждения в XVI в. стараниями основателя Сефевидской династии
шаха Исмаила I на большей части территории Ирана шиитской редакции ислама. После этого ощущение собственной самобытности оказывается подкрепленным не только этническим, но, что еще более важно для эпохи премо-дерна, конфессиональным фактором: теперь между иранцами и большинством окружающих их народов — арабами, турками-османами, туркменами, узбеками и пуштунами — возникает водораздел, нередко порождавший взаимное недоверие и неприязнь. Именно шиитско-суннитское противостояние служило ключевым идеологическим обоснованием многолетних изнурительных войн между Персией и Османской империей.
Массовый интерес к доисламскому прошлому Ирана начал пробуждаться одновременно с проникновением в Иран идей национализма в конце XIX в. Их взял на вооружение основатель династии Пехлеви Реза-шах (1925-1979), всячески подчеркивавший преемственность его династии от доисламской государственности. Его сын и наследник Мохаммед Реза продолжил традицию отца, взяв почетный титул «Арья-мехр» — «Солнце Ариев» — и с особым размахом отпраздновав 2500-летие национальной государственности. Эти процессы временно приостановились после исламской революции 1979 г., в результате которой к власти пришел аятолла Хомейни. Однако в наше время, в условиях доступности широким массам высшего образования и информационных ресурсов, прежде всего Интернета и спутникового телевидения, процессы поиска идентичности и рефлексии по поводу собственного исторического прошлого протекают в значительной мере без диктата со стороны правящего теократического руководства. Автор статьи смог в этом убедиться лично во время путешествий по Ирану в последние пять лет (2008-2013 гг.). Мне удалось лично побеседовать с иранцами, которые решились открыто поделиться с представи-
телем иностранного государства своими исканиями.
Так, в Ширазе я познакомился с Арианом — молодым выпускником электротехнического колледжа, владеющим небольшой фирмой по торговле мороженым. После традиционно принятого на Востоке обмена любезностями он спросил меня о том, какую религию я исповедую. На этот часто задаваемый иностранцам жителями Ближнего Востока вопрос, кажущийся многим европейцам и особенно американцам не вполне политкорректным, я дал обычный ответ и уже приготовился слушать привычные в подобных случаях пафосные заверения в крепости христианско-мусульманской дружбы и близости двух религий, как мой собеседник с ходу нарушил все «приличия»:
— Вы знаете, я тоже христианин. Кстати, вы случайно не методист?
— Нет, я православный. Но позвольте поинтересоваться, почему вы приняли другую веру?
— Долгая история... раньше такое навряд ли бы случилось. Но, слава Богу, сейчас у нас есть Интернет и спутниковое телевидение. Они открыли для меня много нового. Пару лет назад я заинтересовался Новым Заветом и убедился в том, что Масих (т.е. «мессия», как христиане на Ближнем Востоке называют Иисуса из Назарета. — Д.П.) не просто пророк, но живое воплощение Бога. Это поменяло все мое мировоззрение.
— Хорошо, но ведь вам, наверное, сложно открыто говорить о своей вере?
— Все мои близкие друзья об этом знают. Вообще же, конечно, стараюсь не афишировать: формально переход из ислама как «апостасия» карается смертью. Недавно эту шариатскую норму власти даже хотели внести в Уголовный кодекс, но после начала «зеленого движения» (массовое движение в поддержку Мирхосейна Му-сави — оппозиционного кандидата на
президентских выборах 2009 г. — Д.П.) испугались. Но не это главное. По моему убеждению, ислам — это продукт примитивного мышления арабских скотоводов, который был насильно нам навязан извне. Он наложил жесткие оковы на развитие национального менталитета иранцев. Если бы не ислам и не эти муллы, наше общество было намного более развитым и свободным. Почему я стал христианином? Христианство содержит гораздо более высокое учение о свободе и ответственности каждого отдельного человека. Но нашим ахундам (так в Иране презрительно именуют шиитских священнослужителей. — Д.П.) до этого нет дела. Между прочим, знаете, как я
протестую против их порядков?
— ??
Ариан достал из рюкзака бейсболку с вышитым на ней... перевернутым крестом.
— Но ведь это знак сатаны, — не скрываю я своего удивления. — И от вас, как христианина, я такого не ожидал.
— Ты прав. Но я надеваю ее только тогда, когда встречаю ахундов. На моей бейсболке они видят отражение своего alter ego — той своей потаенной сущности, о существовании которой мало кто из них даже догадывается.
Проблема кризиса исламской идентичности по своей природе в некоторых своих аспектах напоминает кризис коммунистической идеологии в позднем СССР. В 1970-1980-е гг. советское общество, столкнувшись со многими экономическими и духовными проблемами, стало усматривать главного виновника своих бед в коммунизме как таковом. Недовольство господствовавшим учением усиливало также то, что оно было безальтернативным, а властная элита напрямую себя с ним отождествляла. В сегодняшнем Иране происходит нечто подобное: поскольку власть всячески подчеркивает свою приверженность законам ислама и свои действия объясняет тем же, то не-
удачные действия правительства бросают тень и на официальную религию как декларируемый источник легитимности правящего режима. И отход от ислама — это своеобразная форма политического протеста. Впрочем, власти уже начали понимать уровень девальвации собственной пропаганды. Недаром после последних выборов количество изображений Хомейни и различных пропагандистских лозунгов на улицах городов резко уменьшилось — возможно, в несколько раз.
В истории человечества во всех странах во все эпохи встречались люди, которые в результате длительного духовного поиска или под влиянием более прозаических причин меняли веру. Однако в современном Иране религиозные искания выходят далеко за пределы круга утонченных интеллектуалов. По всему Ирану появляются неформальные общины людей, более не считающих себя мусульманами и «вернувшихся» в «веру отцов» — зороастризм или христианство. Поэтому можно довольно часто встретить благочестивых иранцев-мусульман, совершивших хадж в Мекку и при этом носящих на шее серебряных фаравахаров — свое образный аналог христианского ангела-хранителя. Один из таких ис-фаханских «криптоогнепоклонников » так сформулировал свои мысли по этому поводу: «Вне всяких сомнений, ислам в основе своей — религия мира, дружбы и любви. Но в последнее время мне все больше кажется, что для нашего народа она не очень-то подходит: слишком уж она поверхностна, а потому часто порождает нетерпимость и экстремизм. Нашему сознанию хочется чего-то большего».
Дихотомия между конфессиональной мусульманской и этнической персидской компонентами иранской идентичности обострилась, помимо прочего, и благодаря внешнеполитическим факторам. В 1980-1988 гг. Иран участвовал в вооруженном противостоянии с Ираком — арабской страной, чье
руководство в пропагандистских целях провозгласило этот конфликт «Ка-дисией Саддама». Так оно делало попытку провести параллель между текущим конфликтом и знаменитой битвой при Кадисии, состоявшейся в 636 г. В том сражении арабо-мусульманское войско нанесло сокрушительное поражение армии Сасанидов, после которого последние уже не смогли оправиться. В иранском обществе война с Ираком вызвала резкое усиление антиарабских настроений. Мне не раз доводилось слышать от иранцев — прежде всего молодежи — о том, что культурно, этически и ментально европейцы им намного ближе арабов и прочих мусульман. Распространению подобной идентичности способствует многочисленная иранская диаспора на Западе. Ее представители отличаются достаточно высоким уровнем образования, благосостояния и степенью интеграции в общества европейских и североамериканских стран. Она поддерживает постоянные контакты с оставшимися на родине соотечественниками и является источником распространения западной идеологии и культуры.
Невзирая на постоянно звучащие в государственных СМИ декларации о верности иранской нации идеалам исламской революции, даже в напрямую ассоциированных с режимом кругах ощущается беспокойство за «духовные скрепы» народа. Так, в 2010 г. в телепрограмме, посвященной вопросам религии, представитель шиитского духовенства прямо заявил, что главной угрозой для нового поколения иранцев является возрастающая популярность зороастризма. «Не дадим молодым шиитам оставить веру!» — так закончил свое выступление почтенный исламский авторитет.
Разумеется, говорить о серьезных угрозах доминированию шиитского ислама в ИРИ пока преждевременно. Однако налицо признаки размывания того прочного моноконфессионального монолита, которым было иран-
ское общество до революции 1979 г.: помимо очевидных случаев «апоста-сии», общий уровень религиозности, особенно среди городской молодежи, неуклонно снижается. Люди все меньше соблюдают пост, все реже посещают пятничные намазы в мечетях, среди молодого поколения добрачное сожительство, употребление алкоголя и игнорирование намазов становятся все более распространенными явлениями. Пожалуй, лучше всего причины такой религиозной апатии объяснил Хасан — тегеранский таксист, показывавший мне мавзолей имама Хомей-ни на кладбище Бехеште Захра на юге Тегерана. «Я верующий шиит. — начал Хасан. — Я очень почитаю нашего восьмого имама Резу, дважды ездил в паломничество в Мешхед в его мавзолей. Но мне очень жаль, что правящие муллы своими поступками — коррупцией, радикализмом и презрением к обычным людям — дискредитируют ислам. Возвышенную веру они превратили в пошлую пропаганду, которая отвращает от религии многих людей. Ведь имамы первых веков были настоящими праведниками и достойными руководителями общины. А кто они такие? — Хасан указал на портреты Хомейни и Хаменеи при входе в мавзолей. — Обычные политики, хотя, вероятно, и не самые плохие».
Впрочем, стоит отметить, что подобные настроения в большей мере характерны для столицы и крупных городов. Множество небогато одетых паломников, приехавших со всех концов Ирана, чтобы помолиться у гробницы Хомейни, и ночевавших в палатках и прямо под открытым небом, красноречиво свидетельствовали о популярности рахбара (персидское наименование духовного лидера ИРИ) в традиционалистских слоях общества.
Говорить о каких-либо серьезных сдвигах в массовой идентичности иранцев надо крайне осторожно. Однако очевидно, что они могут произойти в случае кардинального изменения общественно-политической ситуации в будущем, поскольку определенные предпосылки для этого уже сформировались в силу специфического исторического контекста, выделяющего Иран на фоне остальных мусульманских стран. После исламской революции 1979 г. власть и общество как бы поменялись местами, декларируемые шахом и высшей аристократией идеи светского национализма с выраженным акцентом на доисламские традиции проникли в широкие массы, ранее целиком лояльные шиитской иерархии и ее союзникам, которые управляют страной и поныне.
