CC BY
36
В. С. Мартьянов ИНВОЛЮЦИЯ ЭЛИТЫ В ОБЩЕСТВЕ МОДЕРНА1
В статье отстаивается тезис j njv, что в обществе модерна многие барьеры и ранее существенные различия между открытой элитой и остальным населением стираются. Однако российские политические элиты, ориентируясь на корпоративные выгоды и сохранение статус-кво, все чаще руководствуются логикой неотрадиционализма, противоречащей общенациональным интересам. Урбанизированное российское общество становится более современным и прогрессивным, чем сами элиты, фактически вынуждая последние к назревшим переменам, поэтому внешние и внутренние вызовы «плоского мира» для России требуют незамедлительной модернизации отечественных элит, прежде всего в нормативной области — сфере легитимации общественного порядка, создания и транслирования образцов должного, причем образцов все более универсальных, значимых не только для России как страны, но и для глобального мира в целом. В противном случае российские политические элиты, эксплуатирующие в популистском ключе консервативные патриархально-националистические ценности и логику «особости» России, превращаются в серьезное препятствие для развития страны в контексте общемировых трендов.
Ключевые слова: элита, мораль, современность, модернизация, меритократия, неотрадиционализм.
Казалось бы, дело с политическими элитами обстоит просто. Функционально политические элиты объединяют людей, занимающих высшие позиции в различных властных иерархиях и влияющих на принятие значимых общественных решений. В политической науке элиты традиционно изучаются в аспекте их управленческих функций, распределения власти и контроля общественных ресурсов. Все остальные рассуждения об элитах часто объявляются чистой морализацией. Но существует и нормативный (моральный) пласт их деятельности, если элиты предполагают основывать свою власть и легитимность не только на насилии, явном или отложенном (в виде угроз), но и на позитивной моральной легитимности, которая возникает из добровольной ценностно-идеологической поддержки, а не страха наказания. Поэтому отказ от ценностного подхода чаще всего оказывается нецелесообразным, когда речь идет о качестве властной когорты. Именно элиты формируют универсальные стандарты и цели для общества, исторически разница заключается лишь в методах и степени дифференциации (сложности) как общества, так и самих элит.
Кроме того, редукционистский функциональный подход, всегда имеющий дело с властными элитами, применим только в неизмен-
ных, кастовых обществах. Такая статичная картина не дает ответа на вопрос, как происходят изменения в современных динамических обществах. Почему элитой являются именно эти люди, как, с помощью каких принципов, качеств, ценностей, критериев и ресурсов они отбираются? Почему одни элиты теряют власть, а другие приходят к ней? Возникает проблема соотношения формальных и неформальных практик и институтов. Элита — это люди, занимающие высокие посты или демонстрирующие высшие (образцовые) достижения в своей области вне зависимости от места в формальных иерархиях? Насколько значимо для отнесения к элите признание их деятельности, влияния и достижений профессионалами и широкой общественностью? Достаточно ли для признания негласного консенсуса, или процедура признания элиты должна носить публичный характер, протекая в виде общественных дискуссий, обсуждений? Достаточно ли элите способности навязать обществу свою волю с помощью легитимного насилия? Или ее влияние предполагает формирование общественной повестки, стремление к представлению как можно более широких слоев населения, способность к постоянному самосовершенствованию и воспроизводству личных и профессиональных качеств на все более высоком уровне?
В нормативном измерении с поправкой на нормы христианской морали к элите относится тот, кто способен пожертвовать собой ради общего дела, для кого общее ценнее частного, кто способен олицетворять жизненные образцы. Не случайно первоначально политические права в античности получали только те, кто брал на себя гражданские обязанности служить и воевать. Управленческая элита и элита духа фактически отождествлялись. Основная характеристика элиты духа — это исключительность в своей способности к самопожертвованию ради общего дела, что и создает авторитет для консолидации общества и моральное право решать за остальных.
Легитимность элиты не может быть полностью обеспечена высокими постами, статусом, материальными ресурсами. Это лишь эрзацы. Ее суть заключалась в способности судить себя не общей мерой, но по «гамбургскому счету». Обыватель не может ответить тем же, поскольку хрестоматийная гегелевская логика господина и раба принципиально отличаются. Элита рискует, повышая ставки и давая обществу образцы служения, долга и чести, готовности пожертвовать своей жизнью. Исторически функцией элиты было создание моральных образцов служения богу, царю, народу, стране. В конечном счете именно моральное отторжение обществом нефункциональной в этом смысле элиты открывало дорогу всем великим революциям.
В этих условиях функционирование элит пропитывается этическим компонентом: элите необходимо создавать общезначимые образцы морального поведения. И что не менее важно — соответствовать им же в своей рутинной деятельности. Подобное положение является логичным следствием политического развития. Представительные демократии модерна связаны с историческим выходом на политическую арену широких масс городского населения. Их стабильность и эффективность обеспечиваются конкуренцией и постоянной ротацией элит всех видов и уровней, где большинство (народ) выбирает своих управляющих, делегируя им на определенный период времени свои полномочия. Эта тенденция к наибольшей эгалитарности общества предполагает постоянную циркуляцию и конкуренцию элит в условиях открытого отбора, когда к элите никто не принадлежит по рождению. В теории такое общество с открытыми элитами, в которые по результатам личных достижений может попасть каждый гражданин, не нуждается в выделении особого класса «элит», так как последние лишь представляют общество в целом. Тем не менее в реальной практике многомиллионных и сложносоставных современных государств с многоуровневым принятием решений, социальным неравенством, географической неоднородностью и экономическим расслоением политические элиты приобретают гораздо больше функций, чем им предписано теорией. Многие политические процессы начинают объясняться собственными интересами элит, постепенно отделяемыми от общенародных. На практике возникает двуслойность социально-политических феноменов, необъяснимая, если не принимать во внимание, что политическая элита — относительно замкнутый класс, руководствующийся особыми интересами, маскируемыми под общественные.
Опыт России здесь весьма показателен. Первый Президент РФ Борис Ельцин создал политический режим, основанный на его личных отношениях и неформальных договоренностях с элитами — олигархами, главами регионов и партий. Задача В. Путина и Д. Медведева заключалась в установлении эффективных правил функционирования политической системы и способов отбора элит, функционально независимых от личных симпатий и антипатий «первого лица». Время показало, что решить задачу настройки российской элиты на правила, независимые от «режима ручного управления», в целом не удалось. Частное благо для властных элит, заключающееся в их стабилизации, распределении и монополизации крупной собственности, закреплении политической безаль-тернативности, оборачивается в условиях модерна социальным злом для общества в целом. Консолидация и относительная стабилизация российских элит завершились, но функциональное упро-
щение российской политики и элит эффективно только во «внутренней реальности» самой власти. В России де-факто не развилось ни системы конкуренции элит, ни сообщества вневластных социальных групп и организаций, способных к диалогу на равных с органами власти. Фактически российский политический истеблишмент, претендующий на обретение высших форм легитимности сегодня, — это элита, функционально редуцированная до неотрадиционалистской бюрократии, но при этом претендующая на сакральный статус, предполагающий отсутствие ей ценностных альтернатив.
Подобное положение имеет особую остроту в российских условиях, но не является исключительно российской проблемой. Политическая элита национальных государств все менее способна давать обществу моральные образцы, ограничиваясь функциями управления и распределения ресурсных потоков, присваивая легитимность из других источников. Во многом это связано с коренной трансформацией социальной структуры современных обществ, ориентированных не столько на групповую солидарность, сколько на индивидуализацию социальной реальности в условиях глобализации модерна.
Сегодня не имеет явного ответа и вопрос о том, может ли политическая или любая иная элита дать моральные образцы современному индивидуализированному обществу с распадающимся публичным пространством. Особенно это очевидно в условиях роста «рефлексивной социальности», когда каждый гражданин все менее действует по идеологическим шаблонам и привычным социальным образцам, демонстрируя неизменные приоритеты, но, наоборот, в каждом случае устраивает собственный референдум на тему предложенного разными институциями образца, выбирая наиболее подходящий. Универсализующие образцы нужны для любого общества, но в условиях «текучей современности» (З. Бауман) лидерами общественного мнения все чаще становятся не политики, а общественные деятели, представители НКО и интеллектуалы, опирающиеся в качестве достаточного условия на собственный, персональный ресурс влияния — на личный пример, репутацию, знания, выступающие от своего имени, а не на все более теряющих авторитет социальных институций2.
2 Симптоматично, что в списке 100 ведущих мировых интеллектуалов 2009 г., влияющих на современное видение мира и принятие решений, по версии журнала «Foreign Policy» (при известной ангажированности любых подобных рейтингов), лишь около 10% участников списка можно причислить к бывшим и действующим политикам (http://gtmarket.ru/news/ culture/2009/12/09/2256).
_ 37
Соответственно, можно утверждать, что функции политико-экономического администрирования и духовного лидерства в современных обществах все сильнее расходятся, демонстрируя в то же время своеобразное продолжение классического разделения светской и духовной элит, из которых первая должна управлять, а вторая — воспитывать, т. е. давать образцы должного. Здесь выделяются два типа элиты: качества первого опираются на функции социальных институтов, в рамках которых они воспроизводятся, качества второго — на индивидуальные практики. «Первый тип элиты интегрирует и структурно стабилизирует активность в рамках данной сферы деятельности. Условно ее можно назвать "институциональной элитой". Второй тип элиты задает образцы поведения, де-ланья, мысли, стиля, образа жизни — то, что связано с производством и воспроизводством культуры группы, слоя, общества. Отсюда ее возможное определение как "культурной элиты"» (Дука, 2008, с. 57-58).
Сегодня мы видим архаическое желание российских политических элит либо объединить эти функции, либо отменить значимость культурной элиты и транслирования ценностей и морали для общества вообще, не замечая, что современность не признает сакраль-ности политической власти, но лишь рациональную легитимность, которую следует доказывать вновь и вновь. К тому же мир стал «плоским» не только для элит: образование, социальные стандарты, требования граждан и мобильность населения постоянно растут. Поэтому качество управления национально-территориальных элит зависит от их способности привлекать людей, создавая пространство, привлекательное для жизни не только для своих нынешних сограждан, но и для всего остального мира.
Антимеритократия периферийного модерна
В области ценностей, целей и идеалов СССР представлял собой довольно сильную версию модерна, альтернативную западной. Модерн здесь понимается как завершающий этап эпохи Просвещения, предполагающий такие признаки современного общества, как мощная индустрия, всеобщее образование, широкий круг социальных прав и гарантий, высокий уровень жизни, легитимность политического режима в глазах большинства населения, открытые элиты, автономия граждан в частной жизни и т. п. По этим параметрам, если отбросить политическую демагогию об идеальной для всех модели демократии, с одной стороны, или о неустранимой цивилиза-ционной специфике — с другой, «западная» и «советская» версии модерна действительно имели много общих нормативных признаков и даже общий идеологический язык, на котором можно было до-
говариваться о стратегии выживания в двуполярном мире (см.: Мартьянов, 2007б, с. 270-281).
Признаки модерна были во многом утрачены в постсоветский период, причем утрачены именно на фоне «нормативного импорта» — попыток поспешного транзитологического передела советской версии модерна в идеально типическую западную. В результате попыток подобного копирования Россия подверглась общей архаизации, формированию культурной модели «периферийного» модерна, которая, будучи связана с утратой Россией мирового влияния, вполне устраивает мировые элиты и внешний мир. Усугубляет ситуацию то, что российские элиты практически отказались от ценностной, идеологической легитимации своих целей, производя акцент, прежде всего, на приземленные, прагматические обоснования выгод от принятия тех или иных решений. А общество, пережившее демодернизационные шоковые перемены, начало опасаться любых перемен и социальных экспериментов, хотя, возможно, и нуждается в них все больше. Последнее обстоятельство облегчает контроль общества со стороны элит, основанный на силовом и риторическом, но не ценностном и процедурном консенсусе относительно правил игры, характерном для современности модерна. Более того, именно властная элита становится ведущим и едва ли не монопольным нормативным творцом в России.
Парадоксом является то, что главной задачей властной элиты в подобной ситуации стал не возврат страны к модерну, все более обретающему черты глобальности, но консервация социально-политического статус-кво и контроль над имеющимися ресурсными потоками, поскольку лучше для властной элиты быть уже не может, и она всячески стремится предотвратить любые перемены, кроме косметических, т. е. тех, которые можно легко контролировать и в случае необходимости отменять. В этом состоит негативное для общества восстание или, в более мягком варианте, — возвышение элит. И стремление элит обустроиться в ставшей привычной сырьевой нише мировой экономики, несмотря на всю инновационную риторику (из примеров достаточно провалившейся «Стратегии-2020»), ведет к забвению модерна, которое не может не принять форму нормативной и институциональной ретроэволюции самой элиты.
Все это входит в противоречие с основным принципом отбора элит в условиях современности, которым является меритократия — наделение властью людей, наилучшим образом обеспечивающих удовлетворение общественных (общенациональных) интересов. Это предполагает открытость элит, которая поддерживается созданием в обществе единой публичной сферы, в которой и решается, кто лучший. Принципы отбора меритократических элит просты: от_ 39
ПОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 3
крытость для талантов и профессионалов; состязательность; дифференциация и осложнение конвертации разных типов элитного капитала (политического, экономического, интеллектуального); запуск механизмов вертикальной и горизонтальной ротации элит; определение предельной численности чиновников и сроков занятия любых номенклатурных и выборных должностей; целенаправленное усиление внеэкономических (идейных) мотивов; разотождествление политической власти и крупной собственности; формализация законов, правил и институтов.
Качества лучших людей, обладающих властными полномочиями, остаются предметом довольно подвижного консенсуса между идеальным образом и практическими задачами общества. Ключевым достоинством меритократии по сравнению с прошлыми принципами отбора являются предельный эгалитаризм и универсализм. «Люди, составляющие сегодня элиту, вне зависимости от того, как ее называть — новым классом, технократической прослойкой или меритократией, — обладают качествами, не меняющимися под воздействием внешних социальных факторов. Не общество и не социальные отношения делают человека представителем господствующего класса и не они дают ему власть над другими людьми; сам человек формирует себя как носителя качеств, делающих его представителем высшей социальной страты» (см.: Иноземцев, 2007, с. 27).
Но насколько может быть близка эта идеальная модель к реальности? Перечисленные условия в современной России либо не действуют, либо весьма ограниченны. Поле конкуренции и ротации всех видов сокращается год от года, элиты воспроизводят сами себя, они становятся закрытыми и клановыми, эффективно объединяясь на фоне расколотого народа, хотя механизм разделения властей в представительных демократиях предполагает обратное. Бремя и издержки управления становятся все более неэффективными и неудовлетворительными в глазах общества, хотя прирост аппарата управления в России составляет до 10% ежегодно. По данным Росстата, в 2000 г. численность российских чиновников составляла 1,16 млн человек, а в 2009 г. — уже 1,67 млн, увеличившись только за последние 10 лет в полтора раза (Данные Росстата-2010, http://www.gks.ru/free_doc/2009/gos-kadr/TEKST_09.htm), хотя российское население год от года сокращается. Для сравнения: Российская империя в 1913 г. обходилась 250 тыс. госслужащих при гораздо большей территории, сравнимом населении и недоступности современных средств связи. Доминирует патрон-клиентский отбор, несмотря на дефицит эффективных кадров, принципы личной преданности остаются более значимыми, чем компетентность и профессионализм.
С институциональных позиций основная проблема, обусловливающая неэффективность отбора элит, заключается в том, что в России вновь сформировалась исторически моноцентрическая политическая система, где один центр силы — Кремль может институционально подавить все вместе взятые остальные центры (контрэлиты второго эшелона, регионалов, «третий сектор», профсоюзы, крупные ФПГ и др.) силовым путем. Система «властесобственно-сти» и спаянности элит, неформальных феодально-вассальных отношений по линии президент-губернатор-мэр превращает в условность любое деление властей. Поэтому формирование формальных и публичных правил игры в российской политике оказалось затруднено, во многом потому, что у прагматичного Кремля отсутствует столь же мощная универсализирующая ценностная система, которая могла бы быть предложена, а тем более поддержана индивидуализированным обществом3.
В частности, по данным Фонда мира (The Fund for Peace), разработавшего критерии Индекса несостоятельных государств (Failed States Index), в 2009 г. Россия находилась в этом перечне между Танзанией и Мозамбиком. Один из индикаторов, который применяется при расчете, — расколотость элиты. И если другие показатели для России были на относительно приемлемых средних значениях, то именно по качеству элит Россия имеет один из наихудших показателей — 8 баллов из 10 возможных (Индекс несостоявшихся го-сударств-2009, http://www.fundforpeace.org/web/index.php?option=com_ content&task=view&id=391&Itemid=549). Под расколом элит составители рейтинга подразумевали: а) фрагментацию правящих элит и государственных институтов по группам (кланы, личная преданность); б) использование неформальных институтов, националистской риторики, а также апелляцию к групповой солидарности (защита веры, чистота этноса и т. п.). Таким образом, в целом Россия для экспертов хотя и не находится в зоне риска, но ее элиты, согласно сравнительному взгляду извне, не обладают необходимыми для современного мира модерновыми качествами, что обусловливает серьезные издержки общества на управление Российским государством и малоэффективное обеспечение общественных благ.
Следует отметить, что присущее европейским демократиям искусство компромисса и сами демократии как механизм договорного согласования интересов рождаются тогда, когда политические институты формируют несколько равных по своим возможностям цен-
3 Подробно о возможностях и ресурсах для формирования в России центральной ценностной системы см.: Каспэ, 2009, с. 5-39.
_ 41
тров силы, неизбежно приходящих к выводу, что «война всех против всех» бессмысленна, так как в итоге потери несут все воюющие. В результате начинается совместная выработка сценариев, институтов, правил, которые могли бы обезопасить от возможного политического произвола, от «игры не по правилам» всех реальных политических субъектов, будь то партии, губернаторы, бизнес, армия, интеллектуалы. Таков был путь многих европейских стран, но не нынешней России. Складывающаяся модель явно воспроизводит исторический российский инвариант нераздельности элит, будь то Российская империя или СССР. Вариант, где исполнительная власть фактически лишает реальной автономии все другие ветви власти. Региональные политики, чиновники, законодатели стремительно превращаются в наемных администраторов, исполнителей и хозяйственников, в «назначенных элитой» (см.: Гудков, Дубин, Левада, 2007).
В результате элиты постсоветского периода испытывают трудности с наличием морального авторитета и образцов должного, которые не стоит путать с контролем ресурсов, известностью и популярностью. Хотя новые элиты стремительно заняли верхние позиции в социальной иерархии общества, их реальная легитимность оказывается не бесспорной, подкрепляемой опорой, прежде всего, на легитимное насилие и профилактику любых альтернатив, взрывающих привычное статус-кво, поскольку «нынешнее Российское государство, практикующее лишенное оправдания насилие в отношении своих граждан, производит — и производит непрерывно, систематически, по всем каналам своего воздействия на общество — обесценивание любых значений автономного от власти существования, любых социальных образований, не имеющих маркировки лояльности к власти» (см.: Гудков, 2008).
Тем не менее институционально демократию имеет смысл рассматривать только как систему, обеспечивающую ненасильственную конкуренцию элит и представляемых ими социальных интересов. Для этого нужны дееспособные контрэлиты и сильные общественные и экономические субъекты вне контроля властных элит, наличие действительных альтернатив статус-кво. Причем ни одна позиция не может иметь возможности восторжествовать окончательно, поскольку в случае проигрыша у противника всегда есть шанс выиграть в будущем. Именно в подобной «незавершенности» любых решений, по мнению Ф. Анкерсмита, заключается «принципиальная непринципиальность» демократии (Анкерсмит, 2004, с. 15-40). В России так и не были сформированы механизмы передачи и распределения власти по итогам выборов, распределения, которое не шло бы по принципу игры с нулевой суммой, когда победившая
группа получает все, а проигравшие теряют не только власть, но и контроль над собственностью. Институциональные механизмы включения во внутренний план политической системы значимых вневластных позиций, институционализации и легитимации контрэлит в России не заработали. Оппозиция по итогам выборов за постсоветский период ни разу не взяла власть под свой контроль.
Отсюда ожесточенность всех конфликтов, неизменно принимающих характер принципиальных. Безальтернативность правящих элит, отсутствие механизмов формирования и закрепления общественного согласия ведут к подспудному накоплению в обществе неразрешенных противоречий. Мы наблюдаем, как упрощаются структуры символического капитала национальных российских элит, выражающиеся в легкой конвертации разных видов капитала, или их суммировании, когда политическое влияние можно легко менять на степени и ученые звания, звезды на погонах, посты в бизнесе и т. п. Подобная конвертация лишь обесценивает и дискредитирует символический капитал, нарабатываемый разными элитами — политическими, интеллектуальными, экономическими, военными. В результате плодотворная дифференциация и конкуренция различных элит нейтрализуются: все площадки накопления элитного капитала начинает контролировать одна и та же группировка. Проигравшим и контрэлитам фактически отрезаются пути к достойному временному отступлению в иные сферы деятельности, будь то экономика, наука, искусство. Дискуссия вновь оказывается невозможной. Ротация политических элит с помощью выборов превращается в функцию легитимации властвующих. С каждым новым электоральным циклом уменьшается количество новых мэров и депутатов, губернаторы вновь назначаются как чиновники. Конфликты интересов переносятся из публичной сферы в подковерную. Большинство кремлевских и региональных «рокировок» все чаще связаны с перемещениями одних и тех же лиц. Региональные политические элиты перестали рассматриваться федеральным центром как кадровый резерв. Вертикальный социальный «лифт» в виде системы государственного кадрового резерва не функционирует. Влияние альтернативных сил, способных на региональном и федеральном уровне преодолеть административное давление и избирательные барьеры, резко падает.
Внутри правящей элиты растет «проклятая сторона вещей», когда все конфликты начинают множиться внутри партии власти, ставшей паллиативом всего публичного пространства российской политики. Параллельно усиливаются элементы непотизма и клано-вости. Общая «неотрадиционализация» и упрощение структуры российских элит в сложносоставном урбанистическом обществе по_ 43
ПОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 3
рождают опасный разрыв, когда элиты вместо моральных и интеллектуальных образцов демонстрируют обществу не лучшие, а часто даже более примитивные человеческие качества и принципы, чем те, которыми руководствуются в своей повседневной жизни широкие слои населения.
Властвующая элита так и не сумела разработать механизмы консенсуса, открытых общественных дискуссий разделения полномочий и ответственности с оппозицией. Профилактика политических рисков и противоречий не работает, а их преодоление осуществляется апостериори различных катастроф. Более того, «проводимые реформы преследуют цель не модернизации, а оптимизации сложившейся в посткоммунистической России общественной системы, освобождения от всего лишнего, отягощающего ее» (см.: Рябов, 2007, с. 26). Поэтому разрешение накопленных конфликтов происходит революционным путем в виде кризиса, охватывающего всю политическую систему и распространяющегося за пределы элит на общество в целом. Все значительные изменения соотношения политических сил и институционального дизайна политической системы России являлись либо следствием расколов элит, будь то августовский путч (1991) или конфликт Верховного Совета и Президента России (1993), либо следствием их силового консенсуса «эпоха Путина» (2000).
Следовательно, наиболее вероятные изменения в российской политике тоже будут связаны в мягком варианте с расколом элит. Изменения будут скорее деструктивными, взрывающими статус-кво, поскольку монопольная, недифференцированная элита не может развиваться, но лишь адаптироваться. Опасность подобного положения вещей российским правящим классом не осознается.
Девальвация морального капитала элит может накапливаться достаточно долго, как в хрестоматийном примере с Ахиллом, стремящимся догнать черепаху. Поэтому для России в условиях наблюдаемого закрытия элит более жестким и в то же время вероятным вариантом социальных изменений представляется протестная модернизация, связанная со сменой элит и принципов их формирования. И вероятность элитных расколов как двигателя общественных перемен явно проигрывает в дискурсе будущего варианту широкой протестной модернизации вопреки элитам.
«Плоский мир» или модернизация снизу
Современные элиты все менее волнуют жизненные проблемы, которые оказываются решающими для большинства: образование, здравоохранение, безопасность, право на труд и т. п. «Плоский мир» без границ, глобальная мобильность и личное богатство часто
позволяют элитам отстраняться от решения вопросов, имеющих национально-территориальную, географическую привязку. И это не только российская тенденция, проявляющаяся в нарастании разрыва жизненных миров элит, все менее способных адекватно воспринимать ключевые проблемы общества и основной массы населения, стремительно прогрессирующей в своих способностях понимать политику, общество и мир в целом. Если представители статусной элиты все чаще интересуются сплетнями, гороскопами, личной жизнью и цветом галстука политиков, то основная масса населения демонстрирует обратные тенденции к интеллектуализации. В результате оказывается, что мнения элит часто более легковесны и эмоциональны, чем суждения обычных избирателей, чьи интересы прямо затрагивают те или иные политические программы. Особенно контрастно данный разрыв смотрится на фоне привычной информационной повестки, где одни представители элит привычно ищут подтверждения своим взглядам у других ее представителей, убеждая, что именно так и живет большинство населения (см.: Пенн, 2009, с. 197-203). Между тем современное общество в целом, как никогда ранее в истории, близко к элитам по своему образованию, объему прав, экономической независимости, самостоятельности, критическому мышлению и информированности. Поэтому власть как единственный дефицитный ресурс элит в условиях демократии не может долго удерживаться в руках тех, кто начинает уступать в понимании общественных закономерностей и проблем собственным избирателям.
Более того, граждане становятся все более независимыми в своем политическом выборе, а прежние идеологические и партийные предпочтения все менее детерминируют результаты на новых выборах. Даже в США и Великобритании, наиболее поляризованных политических системах, стремительно растет число независимых и беспартийных, но при этом думающих избирателей, чей выбор непредсказуем и практически не поддается манипуляциям и контролю со стороны элит. «Самая быстрорастущая партия в Америке — беспартийная» (Там же, с. 207).
Те же по сути тенденции определяют сегодня и российскую специфику, выявляя очевидный контраст между современным состоянием российского общества и его историческим опытом. Если в ходе российской истории агентом авторитарной, догоняющей и вынужденной модернизации преимущественно выступало государство, то сегодня это распространенное доминирующее мнение об авторитарной модернизации в постсоветской России является как минимум спорным. Импульс к модернизации в демократическом, сложносоставном обществе может исходить и снизу, вынуждая эли_ 45
ПОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 3
ты к определенному образу действий. Данная возможность подтверждается результатами соцопросов, согласно которым большинство населения выступают за демократию, рынок и расширение свобод, попутно считая, что действующие элиты (за исключением Владимира Путина, являющегося в массовом сознании символом модернизации) скорее мешают своей коррумпированностью, непрофессионализмом и отсутствием внятных программ реформ, чем способствуют действительному развитию российского общества (см.: Гудков, Дубин, Левада, 2007, с. 89). Более того, 2/3 состава самих нынешних элит не верят в то, что могут справиться с модер-низационными задачами, стоящими перед Россией (Там же, с. 144).
Таким образом, в постсоветский период в условиях консервации и традиционализации элит модернизатором все чаще выступает само урбанизированное общество. В настоящее время едва ли не впервые российский народ в целом оказывается более модернизирован, нежели его властные элиты. Сегодня именно образованное население, проживающее в мегаполисах, выступает побудителем модернизационных изменений. А его качества — индивидуализм, мобильность, автономность, готовность к риску, достижительность — прямо контрастируют с мифологическими антимодернизационными стереотипами русского характера типа лени, долготерпения, конформизма, аскетизма, подданничества, которые приписываются ему многими идеологами.
Однако именно противоречащие актуальной модернизации качества граждан оказываются востребованы властными элитами для стабилизации нынешнего социально-политического порядка, поскольку действительно модернизационные стремления народа являются угрозой для закрытых элит, рискующих потерять власть и собственность в открытой публичной борьбе общественных сил и альтернативных сценариев развития. В результате в России вместо публичной политики складывается модель олигархии, легитимирующей себя через формальные институты, модели и теории представительной демократии, как чего-то «должного», но еще не «реализованного» в России. Этим и объясняются издержки политического режима, который якобы демократичен, а общество к демократии еще не готово, не научилось, не освоило и т. п. Здесь демократия из безусловной ценности превращается в средство легитимации, что-то вторичное, формальное, процедурное. А сами политические институты и их «гаранты» в современной России демонстрируют наибольший консерватизм и неизменность. Соответственно ценности демократии, свободы, прогресса, выборов, вне публичной политики как практической системы участия в общественных делах для большинства, теряют смысл. Эти ценности свертываются, а поли-
тика превращается во внутреннее дело элиты, в историю уже достигнутых политических свобод и их воспроизводство. «Когда кто-то что-то монополизировал, ему начинает казаться, что иначе существовать уже невозможно или, по крайней мере, весьма затруднительно (хотя это вовсе не так), и все свои силы он начинает тратить на недопущение появления конкурентов. Именно в этом опасность любой монополии, а не в том, что она вредна и неэффективна, — если бы не ее действия по недопущению конкуренции, она быстро развалится сама именно в силу своей неэффективности» (см.: Юрьев, 2007, с. 51).
Демодернизация сверху: российская элита как субъект
возврата в прошлое
Публичная политика ограничивает роль элиты, будучи связана с реальным выбором населения, результат которого непредсказуем. В настоящее время мы можем наблюдать лишь феномен выборных ритуалов, направленных на воспроизводство статус-кво. В результате элиты превращаются из агента модернизации в субъекта неотради-ционализации российского общества, поскольку в нынешнем виде превратились в группу общества, наиболее заинтересованную в подобной направленности социально-политических и экономических процессов.
«Попасть на работу в ведущие компании, в государственный аппарат можно в основном по закрытым каналам отбора кадров, в которых главным критерием является принадлежность соискателя к привилегированным общественным слоям. В итоге закладываются механизмы самовоспроизводства элиты. В каком-то смысле эта практика, идущая вразрез с официальными модернизационными программами, в которых говорится о необходимости поддержания высокой социальной динамики, требует публичного обоснования. Идея возвращения к сословно-феодальной структуре общества в значительной мере отвечает этим целям... Матрица архаичных социальных практик, корни которых восходят к феодальным отношениям, довольно глубоко укоренилась в современных российских общественных реалиях, приобретя при этом системный характер. По-видимому, рудименты феодальной архаики в общественных отношениях в России будут не только сохраняться, но и укрепляться, если правящим в стране по сути транзитным элитам удастся защитить себя от необходимости подтверждать высокий статус и право на лидерство в условиях публичной конкуренции. Любое серьезное продвижение России в сторону создания открытого и конкурентного общества приведет к быстрому разрушению социальной архаики» (см.: Рябов, 2008, с. 13-14).
Таким образом, наблюдаемая в 1990-2000 гг. адаптивная инволюция постсоветского государства представляет собой нарастание мифологии и практики неотрадиционализма. Она выражается в структурном регрессе элит, в то время как само российское общество становится все более урбанизированным, глобальным и свободным. Патриархальные элиты в урбанизированном обществе превращаются в тормоз на пути развития страны, пытаясь превратить граждан в подданных, вернуть либеральное городское сообщество в архаичное состояние большой неграмотной деревни, жителям которой для ориентации за пределами привычной частной жизни деревни требуются поводыри и культуртрегеры.
Однако возврат в историю возможен только как результат катастрофы или фарс. Катастрофу можно было наблюдать в виде анархии китайской культурной революции 1966-1976 гг., «приобщившей» интеллектуалов и оппозицию к идеологически правильному, пролетарскому образцу жизни. На уровне фарса процесс архаизации пока прослеживается в России в виде попыток властных элит получить мандат на правление не от изменчивых волеизъявлений народа, а от бога, истории, цивилизации, здравого смысла. Все это параллельно приводит к умножению интеллектуальных проектов, прямо или косвенно воспевающих имперскость, иерархию, барство, православие, самодержавие и новую сословность.
Определение демократии как политического режима, в котором правящие элиты рано или поздно теряют власть в результате выборов, российский истеблишмент решительно не устраивает. Российские элиты, будучи глобализированными, стремятся внутри страны легитимировать себя с помощью властных практик традиционного общества, создавая двойное пространство власти — внешнее и внутреннее. Их не устраивает ни либерализм, ни капитализм, ни коммунизм, ни демократия, ни конкуренция, поскольку ничто из перечисленного не позволяет сохранять элитам власть и контроль собственности вечно, будучи независимыми от народа. Поэтому российская демократия, начав с реальной конкуренции и обновления элит, быстро выродилась в ритуальную, внешнюю оболочку, а рыночная экономика превратилась в совокупность вертикально интегрированных монополий.
Примеры многочисленны и красноречивы. Формальное эффективное число партий в нынешнем российском парламенте по итогам выборов в 1995 г. составляло 10; в 1999 г. — 6,1; в 2003 г. — 4,75; в 2007 г. упало до 2,2 партий. В 1995 г. счет политических партий и общественных объединений, которые могли участвовать в выборах, шел на сотни. Еще в 2003 г. было около 50 федеральных партий, которые имели право участвовать в выборах. В 2007 г. перед выбо-
рами в Госдуму РФ количество политических партий, отвечающих требованиям п. 2 ст. 36 Федерального закона «О политических партиях», сократилось до 15. В 2009 г. официально признанных ЦИК РФ политических партий в России осталось всего 7 — «Единая Россия», «КПРФ», «ЛДПР», «Справедливая Россия», «Яблоко», «Патриоты России», «Правое дело» (Официальный сайт ЦИК РФ, http://cikrf.ru/politparty/). Практически исключены из публичной политики гражданские движения и профсоюзы. Подобные исключения имеют целенаправленный характер. Так, по данным Росстата, если в 2005 г. в России было официально зарегистрировано 2575 организаций, в которых прошли забастовки, то в 2008 г. таких было только четыре (Российский статистический ежегодник, http://www.g ks. ru/bgd/regl/b09_ 13/IssWWW. exe/Stg/htm11 /05-26. htm).
Идеологическое обеспечение власти в современной России ожидаемо формируется на отрицании современности и неверии элит в будущее, преобладании изоляционизма над стратегиями интеграции России в глобальный мир, поскольку интеллектуальная изоляция и дискредитации демократии позволяют удерживать власть сколь угодно долго, хотя и ведут к деградации. Страны, исключенные политически и экономически из глобальной миросистемы, всегда превращаются в изгоев и в итоге проигрывают, что можно наблюдать на примере Северной Кореи, Тибета или целого ряда африканских диктатур.
В результате сознательной архаизации актуальной общественной мыслью одним историческим мифам производятся и противопоставляются лишь другие антимифы по принципу «от противного». Таков, например, книжный проект «Мифы о России» (Мединский, 2008а; 2008б), где автор справедливо и аргументированно опровергая клеветников России из разных исторических времен, впадает в своем разоблачительном устремлении в другую крайность — мифологизацию Российской империи как социально-политического и этического идеала всех времен и народов. Этому можно было бы поверить, не зная реальной истории страны с ее крестьянскими и голодными бунтами, народными революциями и весьма мало ценимой и царской, и советской властью отдельной человеческой жизнью.
Аналогичный пример мифологизации и оправдания сословности подают неизвестные авторы двухтомных «Воинов креатива» (Воины креатива, 2008а; 2008б). Российское общество для них, несмотря на христианскую риторику, является глубоко неравным. Главную роль в истории играют элиты, которые манипулируют массами и народами, не способны мыслить исторически, выходить за пределы обыденности. Отсюда вытекает мысль о свертывании неконтроли-
руемой властью активности большинства граждан, которым авторы отказывают в способности к самостоятельному принятию политических решений. Поэтому, невзирая на умножение социально-экономических дисбалансов и неполадок, возникает спасительный алгоритм — сплочение вокруг «воцерковленной» элиты России вместо соблазнов общества потребления, предлагаемых либерально-атеистической элитой Запада.
В трехтомном «Проекте Россия» (Проект Россия, 2007а; 2007б; 2009) открыто декларируется, что элиты ничего не должны населению и ничем не связаны кроме Бога и вечности, поскольку массовое общество потребления никогда не дорастет до должного уровня понимания политики. Поэтому не элиты служат обществу, а общество существует для нужд элит, не государство обслуживает граждан, а граждане — для государства. На страницах «Проекта Россия» возрождается мировоззрение неодворянства или обыкновенного барства, казалось бы, исторически давно преодоленное деление современных обществ на закрытые и почти не сообщающиеся касты и сословия. Другие авторы идут по пути архаизации современности еще дальше, предлагая новый сословный вариант общественного устройства России. Например, М. Юрьев в утопии «Третья империя» (Юрьев, 2007) прямо формулирует императив возврата России к трем сословиям — духовенству, воинству и податному сословию, т. е. к отмене результатов буржуазно-демократических революций, наделивших большинство населения — искомое «третье сословие» — привычными социально-политическими и экономическими правами. Действительно, логично будет кардинально изменить все институты и смыслы современного общества, сформировавшегося в результате революции «третьего сословия», иначе новый сословный проект не заработает.
Легитимация элит через симуляцию традиционализма, через обращение к истории начинает приводить к примитивизации структуры общества, распаду его современных институтов, свертыванию социальной мобильности населения; закрытию вертикальных социальных лифтов, отмене принципов универсальной политической и экономической конкуренции, расслоению системы образования на массовое и «элитарное», рекрутированию чиновников, основанном на происхождении и родственных связях, а не способностях. Отсутствие разделения управляющих элит на высший «политический» слой и карьерное чиновничество ведет к тому, что любая самая мелкая чиновничья должность становится не управленческой, а «политической», а любая замена начальника, будь то начальник управления, мэр или губернатор, ведет к практически полной смене и его аппарата, независимо от профессионализма последнего.
В интеллектуальном пространстве в интересах действующих элит воскрешается, казалось бы, давно ушедшая в небытие матрица феодализма и патриархальности. Под возвращением феодализма понимается способ взаимодействия элит, основанный, прежде всего, на личных связях. Это система осуществления власти, контроля территории и ресурсов, предполагающая иерархическую лестницу персональной преданности и неформальных, в том числе родственных, связей малочисленного сословия, резко отделенного от остальной массы населения, но тем не менее отождествляющего свои интересы с государственными, в противовес модернистской политике, где отношения представителей власти достаточно обезличены и формализованы, а полномочия и компетенции элит ограничены, осуществляясь в легальном, рациональном, публичном пространстве.
Одновременно и современная российская государственность, являющаяся способом согласования общественных интересов, начинает превращаться в нечто вроде Церкви, имеющей дело не с земными делами, а с вечностью. Соответственно элиты, как агенты вечности, в преходящем мире вообще перестают быть связаны посюсторонними общественными интересами и потребностями. Эту тенденцию социологически четко продемонстрировала экономическая стагнация, не приведшая к закономерному обрушению в общественном мнении рейтингов дуумвирата Путина-Медведева, ибо их власть символически уже во многом не от мира сего (Интернет-сайт Левада-центра, http://www.levada.ru/prezident.html).
Предложенный элитами воображаемый путь в прошлое уже невозможен по той простой причине, что сегодня 3/4 россиян живут в городах. В стране еще в советский период осуществлен модерни-зационный переход к индустриальному, образованному и индивидуализированному обществу. Основной парадокс современной России состоит в том, что ее элиты всеми силами стремятся контролировать открытое урбанистическое общество изжившими, патриархальными практиками. Все это подается под видом прагматизма, но, несмотря на инновационную риторику, российские элиты вовсе не хотят жить в будущем, как показывает сквозной анализ Посланий Президента России (см.: Мартьянов, 2007а, с. 147-175). Они даже современность модерна, связанную с конкуренцией в экономике и неопределенностью в политике, терпят все с большим подозрением и неудовольствием. Однако интеллектуальная ретро-утопия элит является свидетельством общественного тупика. Но сами по себе обращения общественно-политической мысли к истории, традиции и мифам — симптом нелегитимности и нефункциональности актуального политического порядка. Неотрадиционали-
стский политический режим не может быть легитимен в современном, модернистском обществе. Властью все активнее восстанавливаются архетипические исторические институты и практики, которые симулируют возвращение России в нелиберальное, патриархальное общество. Но как можно возвратиться в патриархальное общество, когда крестьянская община и патриархальная семья давно превратились в атрибут невозвратного прошлого, когда решения принимает не община, а гражданин, не нуждающийся в посредниках?
Конечно, можно усиленно пропагандировать патриархальные ценности, а при этом строить общество потребительское, которое с патриархальностью никак не совместимо, при этом транслируя в массы националистическую риторику. Очевидно, что мода на традиционалистские ценности может иметь успех только тогда, когда очередной кризис разрушит для большинства населения материальную базу общества потребления. С учетом такой перспективы насаждение элитами патриархальных ценностей мудро и дальновидно, особенно когда элиты и их идеологи сами не верят в успех своих модернизационных предприятий. Не с этим ли связано и становящееся массовым настроением неверие в лучшее будущее?
Но в любом случае традиционализм представляет собой возвращение на путь, который был уже сполна пройден российской историей. Реального возврата в деревенское, имперское и даже советское прошлое уже нет. Все более урбанизированное российское общество не имеет аналогов в прошлом, требуя не исторических аналогий и отработанных временем рецептов и институтов, а изобретения новых механизмов регуляции и развития. Это урбанистическое общество уже никогда нельзя будет охватить одной тотальной идеологией, партией, вождем, если оно хочет оставаться современным, демократическим и свободным.
Вывод напрашивается один: менять надо не общество, а российские элиты, ведущие его в своих корпоративных интересах в тупик, диаметрально противоположный направлению развития остального человечества. У отечественных элит, органично включенных в глобальные экономические процессы, есть персональные пути для отступления и бегства, у большей части населения их нет. Поэтому стоит ли поддаваться примитивной патриархализации всех общественных отношений, инициированной нынешними политическими элитами? Вопрос риторический.
Позитивным моментом социальной динамики является тот факт, что, несмотря на закрытие элит, в России образуются широкие социальные группы, которые при иной политической ситуации могли бы претендовать на роль элит, причем более модерновых,
чем существующие. И они заинтересованы в изменении этой ситуации. Поэтому властные элиты, все более склонные к социальной архаике, вынуждены решать дилемму: либо модернизироваться самим, повышать свою конкурентоспособность, расширять публичное пространство и облегчать доступ в свои ряды; либо искусственно сдерживать производство потенциальных элит, что предполагает усиление ограничений, сдерживающих социальные притязания и самореализацию широких слоев.
Расширяющиеся субэлиты по одним критериям являются элитой (символический капитал), по другим (уровень политического влияния и реального капитала) нет. И хотя более значимы именно последние, ситуация постепенно меняется. Любая элита обладает редким ресурсом, который со временем становится доступным всем. Так, например, произошло с высшим образованием или доступом к новым технологиям. Сегодня, возможно, последним дефицитным, элитарным ресурсом остается сама власть, распределяющая ресурсы и правила. Но и власть как иерархия возможно тоже будет во временем все более равномерно распределяться в обществе. Тогда привычное деление постиндустриального общества будущего на элиту/неэлиту в результате стирания монопольных отличий элит постепенно будет размываться, утрачивая привычный смысл.
Идейные ресурсы элит: запустить историю вновь
В дифференцированном обществе модерна неизменно возвышаются независимые от действующей власти авторитеты, транслирующие значимые образцы поведения, оценок, повесток для обсуждения, на которые ориентировались бы достаточно широкие слои российского общества. И актуальная проблема заключается в отказе обществу в какой-либо политической субъектности, отношении к нему как к ребенку, который чего-то там недопонимает или просто капризничает. Но стоит ему «правильно» объяснить, и оно согласится с единственно верным выбором, например с безальтернатив-ностью преемника или расценками естественных монополий, либо будет насильно переведено в разряд адептов иностранного влияния и экстремистов, бросающих вызов государству4.
Еще хуже, когда властные элиты запрещают и преследуют всё противоречащее своеобразно понятым интересам государства для профилактики будущих несогласий, протестов и «цветных» рево-
4 Подробно о законодательных технологиях перевода политических оппонентов в разряд экстремистов и политических преступников см.: Мартьянов, 2008, с. 83-96.
_ 53
люций. В результате институты без опоры на моральный авторитет деградируют, поскольку могут опираться только на угрозу насилия, произвол, административный ресурс. Но терпение большинством общественного порядка, на изменение которого они почти не могут повлиять, еще не значит его приятия, т. е. легитимности.
Каждое следующее поколение людей становится все более глобально мыслящим, чем предыдущее: модели конкуренции и сотрудничества выходят за привычные границы. И хотя сейчас даже в пределах любого региона мира можно наблюдать смешение традиционного, индустриального и постиндустриальных укладов, все большее распространение ценностей последнего не вызывает сомнений.
Общество будущего — это общество расширяющегося доверия между людьми, снижающего всевозможные издержки на безопасность, когда другой по умолчанию не считается потенциальным виновным, призванным доказывать свою надежность с помощью печатей, заверенных документов, рекомендаций, свидетелей, поручителей, разных характеристик и т. п. Аналогично пространство доверия можно, следовательно, должно расширять не только между гражданами, но и между гражданами и государством. Такова суть всех современных концепций «электронного государства». Для этого требуется сокращение государственного вмешательства в частную жизнь, а тем более неуклюжих попыток ее регулирования во имя чего бы то ни было — безопасности, общественного блага, истории, вызовов будущего и т. п. Но сократить государство может только давление других центров силы: чиновники сами в отставку не подадут и от предметов своих регулирований не откажутся.
В глобальном мире роль национальных элит и степень их влияния на общество падают, привычные механизмы консолидации, ин-доктринации и мобилизации граждан все менее эффективны. На первое место выходят моральные и постматериальные критерии и стимулы общественного развития. Собственно, нематериальными, духовными целями жизнь людей определялась и ранее, причем как жизнь принадлежащих к элите, так и не относящихся к ней. И если российские элиты, например, перестанут демонстративно потреблять, это вовсе не значит, что принцип накопления капитала перестанет быть основой деятельности предпринимателей, даже если этот капитал все менее материален.
Как при определенном уровне достатка материальные потребности перестают быть значимы, так и при определенном уровне интеграции в мировые процессы нация-государство исчезает как некая универсализующая целостность и ценность. Государство и нация становятся частью миросистемы, тех общемировых фоновых
процессов, над которыми оно все менее властно. А национальные элиты лишь могут способствовать присоединению общества к этим процессам либо пытаться от них изолироваться.
В условиях современности к политической элите относится тот, кто способен доказать, что представляемый им интерес и цели имеют более универсальный характер, чем у оппонентов. Здесь проходит граница между эрзац-элитой, технически перераспределяющей в пользу разных социальных классов и интересов имеющиеся общественные блага, и духовным лидерством, ориентированным на формирование общезначимой (не только внутри нации) ценностной системы, являющейся условием легитимности имеющихся или будущих общественных интересов и институтов.
Литература
1. Анкерсмит Ф. Репрезентативная демократия. Эстетический подход к конфликту и компромиссу // Логос. 2004. № 2.
2. Воины креатива. Главная книга 2008-2012. М.: Эксмо, 2008а.
3. Воины креатива. Праведный Меч. М.: Эксмо, 2008б.
4. Гудков Л. Д. Невозможность морали. Проблема ценностей в посттоталитарном социуме // Независимая газета. 2008. 9 апреля.
5. Гудков Л. Д., Дубин В. Б., Левада Ю. Проблема «элиты» в сегодняшней России. Размышления над результатами социологического исследования. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007.
6. Данные Росстата-2010 // http://www.gks.ru/free_doc/2009/gos-kadr/TEKST_09.htm
7. Дука А. Теоретические проблемы в исследованиях властных элит // Журнал социологии и социальной антропологии. 2008. Т. XI. № 1.
8. Индекс несостоятельных государств-2009 // http://www.fundforpeace.org/web/ index.php?option=com_content&task=view&id=391&Itemid=549
9. Иноземцев В. Л. On modern inequality. Социобиологическая природа противоречий XXI века // Постчеловечество. М.: Алгоритм, 2007.
10. Каспэ С. И. Политическая нация и ценностный выбор: общие положения, российский случай. Ч. 2 // Полития. 2009. № 4.
11. Мартьянов В. С. Идеология В. В. Путина: концептуализация посланий Президента РФ // ПОЛИТЭКС. 2007а. Т. 3. № 1. С. 147-175.
12. Мартьянов В. С. Метаморфозы российского модерна. Екатеринбург: УрО РАН, 2007б.
13. Мартьянов В. С. Умножение зла добром // Свободная мысль. 2008. № 5.
14. Мединский В. Мифы о России: О русском пьянстве, лени и жестокости. М.: Олма Медиа Групп, 2008а.
15. Мединский В. Мифы о России: О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов». М.: Олма Медиа Групп, 2008б.
16. Официальный сайт Левада-центра (социологические данные) // http://www. levada. ru/prezident. html
17. Официальный сайт ЦИК РФ // http://cikrf.ru/politparty/
18. Пенн М. Дж., Залесн Кинни Э. Микротенденции. М.: АСТ, 2009.
19. Проект Россия. Кн. 2. Выбор пути. М.: Эксмо, 2007а.
20. Проект Россия. Кн. 3. Третье тысячелетие. М.: Эксмо, 2009.
21. Проект Россия. М.: Эксмо, 2007б.
22. Российский статистический ежегодник-2009 // http://www.gks.ru/bgd/regl/ b09_13/I ssWWW. exe/Stg/html1 /05-26. htm
_ 55
23. Рябов А. Возрождение «феодальной» архаики в современной России: практика и идеи. М.: Московский фонд Карнеги. Серия «Рабочие материалы». 2008. № 4.
24. Рябов А. Закрепление инерционного развития или новые возможности? // Свободная мысль. 2007. № 2.
25. Юрьев М. Третья империя: Россия, которая должна быть. СПб.: Лимбус Пресс; ООО «Издательство К. Тублина», 2007.
26. http://gtmarket.ru/news/culture/2009/12/09/2256
