CC BY
9
СОЦИОЛОГИИ: ПРИЗВАНИЕ И ПРОФЕССИИ
интервью с профессором
николаем геновым
Цитирование: Интервью с профессором Николаем Геновым (2019) Журнал социологии и социальной антропологии, 22(1): 7-23 https://doi.Org/10.31119/jssa.2019.22.1.1
— Уважаемый профессор Генов, Ваша личность не нуждается в особом представлении в российских социологических кругах. Вы один из самых известных социологов из Восточной Европы. Наряду с Петром Штомпкой, Вы сумели достичь известности не только в своем регионе (Восточной Европе), но и далеко за его пределами. Вы защитили диссертацию в Лейпциге, стали доктором и вскоре профессором Болгарской академии наук. Вы занимали в разные годы ответственные посты в странах ЕС. В 19901992 — содиректор Центра исследований и документации по социальным наукам (в Венском центре), в 1994-1995 — заместитель председателя Программы ЮНЕСКО «Управление социальными трансформациями» (МОСТ), в 1998-2002 — заместитель председателя Международного совета по социальным наукам в Париже (¡ББС). С 2002 по 2011 г. Вы работали профессором Института социологии и директором Института восточноевропейских исследований Свободного университета Берлина. Этот список можно продолжить. На первый взгляд, проделанной Вами работы хватило бы на двух-трех ученых, а Вы справились с нею один.
В связи с этим первый вопрос: что двигало Вами в этой работе? Какова доминирующая мотивация такой активной профессиональной деятельности, прежде всего на международном уровне? Ее основы были заложены еще в юности? Расскажите, пожалуйста, о своем становлении как социолога и причинах, почему Вы стали социологом.
— Я искал и нашел в социологии свою интеллектуальную самостоятельность, креативность, свою свободу. Но сам понял это по прошествии десятилетий. Вначале было любопытство. Я социализировался в полити-
чески чувствительной среде и с раннего возраста спрашивал себя: Почему в нашем обществе так, а не иначе? Можно что-то изменить к лучшему? Но подростки часто задают такие вопросы, и это вообще не является индикатором будущих профессиональных интерессов. Ситуация неопределенности проявилась в том, что по собственной инициативе я пошел в техническую среднюю школу, где обучались специалисты для будущей компютерной промышленности Болгарии. Увлечение компьютерами было духом времени: надо было осуществлять научно-техническую революцию. К счастью, я вовремя понял, что это не та стезя, где я мог бы в полной мере осуществить свое стремление к самостоятельности и свободе. Альтернатива была сформулирована в конце моего обучения в средней школы. На мое решение не оказали влияние внешние обстоятельства или советы других людей. Это был крик души, результат рационально неконтролируемой ситуации открытия.
Уже на первом году обучения в университете я убедился, что иного выбора, чем профессия социолога-исследователя, для меня не существует. С нынешней точки зрения это странно. В университете только-только начинали читать лекции по социологии. Но у меня был другой и более влиятельный источник информации — Национальная библиотека в Софии. Можно удивлятся, как это было возможно осуществить в финансовом отношении, но в конце шестидесятых годов ХХ столетия библиотека получала почти полный набор ведущих мировых журналов по философии и социологии. Это сокровище было вполне доступно студенту — свободный вход в читальный зал был и тогда, и теперь. Разница лишь в том, что общий объем и разнообразие предлагаемых журналов теперь меньше, чем в годы моей студенческой молодости. Люди, которые утверждают, что в те годы Болгария была в полной изоляции от мировой науки, просто не посещали Национальную библиотеку.
Я читал до полного изнеможения на болгарском, русском, немецком и английском языках. Далеко не все понимал — из-за содержания или из-за проблемы с языками. Это был первый раунд моей целенаправленной подготовки к тому, чтобы использовать в будущем шансы, которые дарует жизнь. Мне не пришлось долго ждать: в 1972 г. появилась возможность учиться в аспирантуре в Восточной Германии. Но для этого надо было сдать экзамены за два года. Это было нелегко, но я сделал все, что требовалось. А в Лейпциге меня ожидала Deutsche Bücherei — Национальная библиотека Германии, которая получала издания на немецком языке со всего мира. В те годы я разработал первый вариант моей теории социального взаимодействия, которым пользуюсь, со многими дополнениями, до сих пор.
журнал социологии и социальной антропологии
2019. Том xxII. № 1
Второй шанс появился через три года после защиты диссертации. В 1978 г. немецкая служба академических обменов ДААД профинансировала мою годичную специализацию в Западной Германии. Я много путешествовал, но работал преимущественно в Билефельде, в семинаре Никласа Лумана, и в Свободном университете в Западном Берлине. Эта стажировка дала мне возможность хорошо изучить социологию в ФРГ, а также в США. Главным результатом этой работы стала моя монография «Талкотт Парсонс и теоретическая социология» (1982). В свое время эта монография была новым словом в Восточной Европе. Не менее существенный результат специализации — знакомство с экономикой, политикой и культурой одного из самых интересных западноевропейских обществ. Появилась возможность сравнить две социальные системы там, где накал конкуренции Востока и Запада был особенно интенсивным. Тогда же я познакомился с зарубежными коллегами, с которыми поддерживаю дружеские связи до сих пор.
Несмотря на путешествия по разным странам, я знал: мое место в Софии, в Академии наук. Надо было открывать путь национальной социологии в мировую социологию. Работая ученым секретарем академического Института социологии, я сделал все, что было возможно в этом направлении. Сегодня не принято упоминать сделанное в ту эпоху добрым словом. Но в условиях перманентной нехватки финансовых средств я организовал Варненскую социологическую школу для молодых социологов из Восточной Европы. Школа смогла провести сессии в Варне, Суздале, Берлине и Праге. Для молодых коллег сессии этой школы очень часто давали первую возможность встретиться с лидерами восточноевропейской социологии, которых они знали по публикациям. Сотрудничество с коллегами из других стран и регионов также интенсифицировалось. На Всемирном конгрессе социологии в Дели в 1986 г. болгарская социология была представлена делегацией из 36 как молодых и маститых социологов, которые получили возможность участвовать в нем благодаря поддержке болгарского государства. Но память человеческая коротка! Сегодня об использовании таких возможностей предпочитают не вспоминать. «Забывают» об этом не случайно. Многие из тех, кто пользовался поддержкой болгарского государства в прежние годы и ездил за рубеж, мимикрировали и даже объявили себя жертвами политических репрессий прежнего режима. Некоторые из них стали партийными лидерами, хотя раньше были индифферентны к политике. Времена меняются.
Можно резюмировать, что к середине 1980-х годов мое формирование как професионального академического социолога было закончено. В 1986 г. я опубликовал монографию «Рациональность и социология» по самой
дискуссионной проблеме мировой социологии того времени. Защитил эту работу в качестве докторской диссертации. Часть текста была опубликована в первом номере журнала Международной социологической ассоциации «International Sociology». Казалось бы, я мог быть удовлетворен сделанным. Однако уже были очевидны сигналы наступающих экономических, политических и культурных потрясений.
— В автобиографии Вы отмечаете, что опубликовали более 350 научных работ в 28 странах мира, включая множество книг. Поскольку я сама занимаюсь современной социальной теорией, мне хорошо запомнилась книга «Национальные традиции в социологии», вышедшая под Вашей редакцией 30 лет назад. В ней была представлена панорамная картина развития социологии того времени и в странах Запада, и тогдашнего «второго мира». Жаль, что позднее Вы не продолжили работу в этой области. Вы переключились на интереснейшие проблемы трансформации региона и издали такие книги, как «Управляя трансформациями в Восточной Европе» (1999) и «Продолжающаяся трансформация в Восточной Европе» (2000). Актуальна ли сейчас для Вас тема теоретической социологии, с одной стороны, и социальной трансформации Восточной Европы — с другой? Можно ли еще написать что-то новое, теоретически инновационное, не сказанное другими авторами в этих областях?
— Начну с воспоминания о событиях, произошедших непосредствено перед появлением «Национальных традиций» в 1989 г. В 1988 г. был объявлен конкурс на стажировку в США по приглашению американского Совета научных обществ. В октябре того же года я уже был в калифорнийском Бэркли, где тогда преподавал Нэйл Смелсер. Стажировка была на целый академический год. За это время я отредактировал международный сборник «Национальные традиции в социологии», почти закончил монографию «США в конце ХХ века», отредактировал статьи по общей социологической теории, которые появились в специальном номере журнала «International Review of Sociology». Так был закончен этап интеллектуального и профессионального развития, в котором доминировали исследования по истории и теории социологии. Я вернулся в Софию в июле 1989 г., а осенью начались радикальные перемены в Восточной Европе. Финансовой поддержки для исследований в области теории и истории, да и вообще для научных исследований в Болгарии больше не было. Надо было думать о житейских проблемах коллег и товарищей моей рабочей группы. Я глубоко благодарен Хисайоши Мицуда из Киото, Фолке-ру Борнширу из Цюриха, Георгу Турну из Берлина, Габриеле Куинти из Рима и многим другим, которые помогли нам в этой драматической ситуации.
В новых условиях надо было радикально переформулировать мою исследовательскую программу. Проекты по заказу, главным образом из-за границы, получили абсолютный приоритет. Собственный выбор тематики, научного и практическго смысла отдельных исследований стали недопустимы. Исследования в области экологии и технологии, экономики и политики, образования и общественного мнения, безработицы и бедности, планирования урбанизации и организационных инноваций следовали одно за другим. Но и эта разрозненная работа принесла плоды, воплотившиеся в сборнике «Риски перехода» (1994), и сделали нашу исследовательскую группу самым подходящим кандидатом для подготовки первого болгарского Доклада о человеческом развитии (Human Development Report), профинансированного Программой развития ООН. Наша работа была высоко оценена, и группа получила заказ на аналогичные доклады на 1996 и 1997 гг. Паралельно группа интенсивно работала над международным сравнительным проектом ЮНЕСКО/МОСТ о стратегиях преодоления восточноевропейского кризиса, над итальянским проектом об экологических рисках, над социальными аспектами развития города Софии и пр. Результаты эмпирической работы были включены в монографии «Management of Social Transformations» (1999) и «Global Trends in Eastern Europe» (2010). Прорыв в социологической теории или в области истории социологических идей был невозможен в условиях перегрузки организационными заботами и эмпирической исследовательской работой. Только трех-четырехмесячные стажировки в Берлин, Сеул, Варшаву и Рим открывали возможность интенсивной теоретичской работы. Но организация международных коллегиальных сетей и активное сотрудничество с международными организациями оказались бесценными для повышения эффективности моей исследовательской работы и совершенствования преподавательской практики в дальнейшем.
Теперь проблематика социетальных трансформаций в Восточной Европе действительно не оценивается высоко на книжном рынке. Но категориальные результаты проделанной работы остаются в центре исследовательского внимания. В моей последней монографии «О социологии» (2019) я экспериментировал с понятием социетальной трансформации, имея в виду процессы в Восточной Европе. Результьты социологического эксперимента ставят проблемы, которые необходимо анализировать и в дальнейшем.
— Вы получили степень PhD в Восточной Германии в 1975 г. Это потребовало от Вас не только свободного знания языка, но и огромного багажа знаний для написания диссертации. Почему Вы поехали именно в Германию? Не хотелось ли Вам сначала поучиться в США, по примеру
таких восточноевропейских социологов, как Петр Штомпка? Эта возможность представилась, когда Вы уже были сложившимся социологом. Вероятно, Вы считали Европу центром развития социологии в свои молодые годы?
— Я не разделяю Ваше резкое разграничение и противопоставление характера послевоенной социологии в Германии и США. Конечно, есть различия, некоторые из них существенны, но развитие социологии в ФРГ проходило под весьма сильным влиянием американской социологии. Да, Луман не является копией Парсонса, Хабермас не повторял идеи Чарла Райта Милса, но очень часто надо читать работы немецких социологов со знанием их американских прототипов, чтобы понять, о чем идет речь. Очень популярные идеи раннего Ральфа Дарендорфа лучше всего интерпретировать в свете американских теорий социальной стратификации. Даже когда идеи двух авторов развиваются в совершенно разных направлениях, работы Лумана всегда надо интерпретировать, имея в виду развитие идей Парсонса. А фундаментом главной работы Хабермаса о коммуникационном действии является синтез идей Парсонса и символического интеракционизма. Когда я писал книгу о Парсонсе в Германии, я уже знал, что его первый теоретический синтез в «Структуре социального действия» — продукт сравнительного анализа основных идей Макса Вебера, Эмиля Дюркгейма и Вильфредо Парето. Еще раз повторю: в послевоенные годы в каждой стране Западной Европы можно было изучать развитие и достижения американской социологии. Кстати, в обратном направлении интерес был и остается довольно ограниченным. Беседуя с коллегами в Бэркли, я всегда удивлялся, насколько их исследовательские интересы сфокусированы на американском обществе и социологии США. Конечно, были и есть исключения, но они остаются довольно редким явлением. Самое главное состоит в том, что, несмотря на всю неопределенность и нестабильность в международных отношениях в мире, утверждается тенденция к интернационализации теоретических моделей и методологических средств в мировой социологии. Об этой тенденции шла речь в статьях, которые я редактировал для журнала МСА «Current Sociology» под названием «Интернационализация социологии» («Internationalization of Sociology») в 1991 г.
— Из множества изданных книг по теоретическим, методологическим и частным проблемам социологии (например, о миграции, безработице) какие свои работы Вы считаете самыми важными — для вас лично? для развития нашей науки? Были ли они написаны на пике вашей карьеры?
— И в шутку и всерьез, скажу, что самая интересная и важная моя книга — всегда та, над которой я еще работаю. Говоря серьезно, моногра-
фии являются вехами интеллектуального и профессионального развития, и в этом смысле они все важны для меня. С монографией о Парсонсе (1982) закончился период моего формирования как социолога-профессионала. А для многих социологов в Болгарии и для некоторых коллег из Восточной Европы эта книга стала окном в мировую социологию. Монография «Рациональность и социология» (1986) стала документом моего зрелого теоретического анализа противоречий в социальной реальности и в социологическом познании. Две монографии — «Управляя социальными трансформациями» («Managing Social Transformations», 1999) и «Глобальные тренды в Восточной Европе» («Global Trends in Eastern Europe», 2010) — обобщили результаты теоретической и эмпирической работы над проблематикой социетальных трансформаций в сложных 1990-х годах. Пять сборников о межстрановой миграции и межэтнических отношениях, опубликованных в первом десятилетии XXI в., содержали результаты сравнительных эмпирических исследований, которыми я руководил, будучи профессором Свободного Университете в Берлине. А монографии «Вызовы индивидуализации» («Challenges of Individualization», 2018) и «О социологии» («For Sociology», 2019) содержат попытки синтезирования того разносторонного теоретическото и эмпирическото опыта, который я накопил в течение нескольких десятилетий интенсивной иссле-доватеельской работы. Mеняющиеся социальные констелляции в Европе и в мире, требования разных организационных обстоятельств и развитие моих собственных исследовательских интересов определили разнообразие основных публикаций. Их трудно сравнивать, каждая имеет свое значение как документ специфической проблемной ситуации. Поэтому я не в состоянии ранжировать их по их значению для общества в широком смысле, для социологического сообщества и для меня лично.
— Недавно изданную монографию «Вызовы индивидуализации» (2018) можно считать одновременно и развитием Ваших предыдущих книг о глобальных трендах, и продолжением исследований в области безработицы, миграции, трансформации. В этой работе я обратила внимание на довольно резкую критику неолиберализма, который, как Вы пишете, не принес и не может принести благосостояние широким социальным слоям. Эта критическая позиция — Ваше политическое кредо? Если так, почему Вы ничего не пишете о необходимости радикальных политических реформ в Евросоюзе? Не просто реформ (они идут постоянно), но именно радикальных? Или они не нужны? Ведь скоро из Евросоюза собирается уходить Великобритания, нарастают социальные противоречия в центральных странах ЕС, Германии и Франции, чему пример — уход Меркель с поста лидера ХДС, выступления «желтых жилетов» при Макроне. Что с точки
зрения социолога не работает в социальных механизмах, практикуемых в странах ЕС?
— Как бы в предвосхищении Вашего вопроса, я опубликовал в моей книге «О социологии» (январь 2019) подробное интервью, которое дал словенскому информационному агенству «Сиол». Интервью напрямую касалось ситуации и перспектив Европейского союза. В нем проанализированы провал усилий Евросоюза подготовить и проводить общую политику в отношении мирового финансового и экономического кризиса 2008-2011 гг., проблемы регулирования Евросоюзом греческого экономического кризиса, причины и последствия европейского миграционного кризиса. Все эти очень разные проблемные ситуации имеют один основной источник — дефицит политической интеграции в Европейском союзе. Мой аргумент состоял в необходимости перейти к более высокому уровню политической интеграции, что практически невозможно в обозримом будущем из-за сложных отношений Евросоюза со своими странами-членами, желающими сохранить существенные элементы национального суверенитета. Мой вывод состоит в том, что Европейский союз находится в ситуации экзистенциального кризиса, когда в общем известно, что надо сделать, но нет ясности в отношении способов, как это сделать. Это существенное противоречие можно медленно и дипломатично решать при наличии сильной политической поддержки со стороны всех участвующих акторов. Но состояние неопределенности может длиться долго, и если его интенсивность усилится, может произойти распад Европейского союза.
— В той же монографии «Вызовы индивидуализации» Вы критикуете миграционную политику в Германии. Возможно, именно она подорвала доверие к Меркель среди избирателей, граждан Германии, и среди соратников по партии. А какая политика миграции нужна Германии, на Ваш взгляд? Ни Германия, ни ЕС не могут в принципе отказаться от приема мигрантов, так как они следуют либеральным ценностям. Как можно решить проблему миграции, которая становится яблоком раздора в Европе и за ее пределами?
— Давайте уточним понятия. Да, западноевропейские страны принимали, принимают и будут принимать мигрантов из стран и территорий, где ведутся реальные военные действия. И принимают не только из-за своих либеральных ценностей, а из-за существования международного права, которое обязывает все страны принимать таких беженцев и заботиться о них. Условие этого регулируемого гостеприимства состоит в том, что мигранты должны возвратиться в страны своего происхождения после завершения в них боевых действий. Исходя из предпосылки,
что волна беженцев в 2015-2016 г. состояла из граждан Сирии и Ирака, фрау Меркель была совершенно права, приглашая их в Германию. Это приглашение в начале массовой иммиграции поддерживалось большинством населения Германии, так как СМИ регулярно показывали семьи беженцев со страдающими детьми. Однако быстро стало известно, что в реальности миграционный поток в основном состоит из экономических мигрантов, и далеко не только из Сирии и Ирака. Вообще говоря, отношение населения Германии к иммигрантам имеет сложную историю. Некоторые мигранты были приглашены на работу на основе межгосударственных договоров, включавших условие возврата мигрантов домой после окончания трудовых договоров. По разным причинам эта договоренность не соблюдалась, и немецкие власти (как и основное население Германии) получили проблемы разного рода, связанные с частью этих мигрантов, которые интегрируются в немецкое общество с большими трудностями. А обязательство возвратиться в страну происхождения после прекращения военных действий на их территории практически исполняет только незначителная часть бывших беженцев. Пример с беженцами из Боснии и Герцеговины хорошо известен. Эти проблемы в течение десятилетий вообще не обсуждались в официальной немецкой политике. Так что надо понимать мотивацию многих граждан Германии, которые присоединились к демонстрациям против мигрантов, организованных партией «Альтернатива для Германии». Дальнейшее развитие этой проблемы представляет большой исследовательский и гражданский интерес. Быстрых решений ожидать невозможно. Легальные и нелегальные мигранты будут приезжать в Германию и в дальнейшем. Организационная задача состоит в том, чтобы увеличивать контингент легальных, образованных и квалифицированых мигрантов за счет ограничения контингента нелегальных, необразованных и неквалифицированных лиц. Решение подобной проблемы было достигнуто в отношении миллионов восточноевропейских иммигрантов в Германию, однако негативным следствием такого решения стало уменьшение численности представителей молодого, образованного и квалифициранного поколения в этих странах. Перспектива уменьшения населения Германии до 60-65 миллионов к 2060 г., из которых одна треть будет мусульманской, заслуживает очень серьезного внимания с научной и политической точек зрения. Подтвердятся ли диагнозы и прогнозы Тилло Сарацина о том, что Германия разрушает себя из-за иммиграции необразованных мигрантов? Посмотрим.
— Продолжая тему миграции, в той же своей книге Вы пишете, что в Центральной и Восточной Европе процессы миграции привели к росту этнических и национальных противоречий. Эти страны не хотят при-
нимать мигрантов, у них много своих внутренних проблем. Нужна ли концепция «двух Европ с разными скоростями развития»?
— В отношении подхода к миграции и миграционной политике разница между Восточной и Западной Европой не нова. Она связана не только с концепцией «двух скоростей« развития в Евросоюзе. Ведущие страны Западной Европы были в прошлом самыми крупными колониальными государствами. Они давно привлекали массовую миграцию из своих колоний в метрополию. В самой Европе проходили массовые миграции из восточноевропейской периферии в западноевропейские центры индустриализации. В районах Рура и Северной Франции многие тысячи обывателей сохранили фамилии польских шахтеров, которые вполне успешно интегрировались в новые общества в течение столетия. Так что в Западной Европе знания о межстрановой миграции и умения интегрировать иммигрантов довольно развиты. Конечно, современная массовая нелегальная миграция из Африки и Азии в страны Западной Европы ставит новые вызовы из-за культурных характеристик, житейских проектов и повседневной практики новых иммигрантов. Поэтому ситуация очень противоречивая: население Западной Европы стареет и уменьшается, нужны иммигранты, но не с типичными характеристиками мигрантов из Ближнего Востока и Африки. С этой точки зрения миграция миллионов из стран Восточной Европы оказалась «даром Божьим» для Западной Европы. Последствия массовой эмиграции для восточноевропейских стран — это самостоятельная и непростая тема. Так или иначе, несмотря на финансовые и организационные проблемы, западноевропейские страны имеют опыт, материальные и культурные ресурсы и организационные умения привлекать и интегрировать мигрантов из-за границы. Но время от времени механизмы интеграции дают сбой. Тогда государственным менеджерам приходится применять насилие.
Подобного опыта интеграции иммигрантов в Восточной Европе нет. Кроме того, в этом субрегионе есть страны, имеюшие свои традиционные этнические меньшинства, ситуация и перспективы которых вызывают много сложных вопросов. У большинства стран восточноевропейского субрегиона финансовые и организационные ресурсы довольно ограничены, чтобы они могли реально выполнять международно признанные требования по обслуживанию беженцев. Так что различия в политике западноевропейских и восточноевропейских стран по отношению к иммиграции останутся на длительный период, ибо они связаны с историческими, экономическими, политическими и культурными различиями.
— Экономисты и политики многих стран сейчас делают ставки на быстрое технологическое развитие, на новые экономические уклады. Этим
журнал социологии и социальной антропологии
2019. Том ШГ № 1
проблемам посвящаются международные форумы в Давосе, другие важные мероприятия национального и глобального уровня. Вы пишете, что лишь немногие экономически продвинутые страны (практически G-7) на это способны, поэтому там может успешно развиваться конструктивная индивидуализация, тогда как в менее развитых странах мира, несмотря на попытки дигитализации экономики и технологические инновации, весьма вероятна экономическая стагнация и деструктивные тенденции индивидуализации труда. По Вашему мнению, эта социальная двойственность происходящих процессов, включая технологические инновации, отражает сущность глобализации? Современная Россия, да и вся Центральная и Восточная Европа, пытаются развивать у себя информационную экономику, повсеместно внедрять в разные сферы дигитализацию. Выходит, несмотря на их усилия, ничего в существующем неравенстве между странами на глобальной арене измениться не может? Нужно ли тогда странам Центральной и Восточной Европы следовать в русле этой политики и пытаться «догнать» страны Запада?
— На вопрос такого стратегического типа коротко ответить невозможно. Но попробую. Какая альтернатива дигитализации в современном мире? Есть ли вообще альтернативы? Обыватель Европы — Восток и Запад — в огромном большинстве случаев ответит однозначно: альтернативы нет. Конечно, в принципе она есть: жить, как живут изолированные племена в джунглях Амазонки. Конечно, это шутка, такая ситуация счастливой изоляции в Европе давным-давно немыслима. Тогда что же делать? Кажется, ответ совершенно ясен. Надо сделать все возможное, чтобы достичь и/или сохранить свою принадлежность к центру или по крайней мере полупериферии современной глобальной экономической и политической системы. Ничего нового здесь нет. Точно такая же задача ставилась перед Восточной Европой в течение столетий. История действительно имеет свои параметры longue durée, как писал Фернан Бродель. Говоря конкретно, общества Восточной Европы должны сконцентрировать все возможные ресурсы, чтобы забронировать себе место в скором поезде развития информационных и коммуникационных технологий. Вероятно, это и есть их последный шанс присоединиться к багоденству-ющим нациям. Задача непростая, так как основными игроками в области высоких технологий все более определенно становятся страны Восточной Азии и компании этих стран. Для России это определенный исторический шанс.
— О социальных глобальных трендах Вы написали несколько книг. А что Вы можете сказать о глобальных трендах в теоретической социологии? Что в этой области знания сегодня характерно для всех стран или
их большинства? В порядке детализации этого вопроса прошу Вас также высказать мнение об одном конкретном тренде. Стив Тернер назвал рост феминистской социологии явлением, которое якобы негативно повлияло на состояние социологии в США в 1980-1990-е годы. В Германии этот феномен тоже имеет место и вместе с политкорректностью заставляет продвигать женщин по карьере иногда больше мужчин. В то же время есть другая точка зрения, представленная экс-президентом МСА Маргарет Абрахам, о том, что феминизм — позитивный глобальный тренд и для социологии. На Ваш взгляд, действительно ли феминизация социологии так негативно сказывается на ее развитии? Или это имеет место только в продвинутых странах, а в Центральной и Восточной Европе этого явления не наблюдается?
— В дискуссии о взаимоотношениях феминизма и социологии смешиваются все варианты научной обьективности, политической корректности, коньюнктурщины и лицемерия. Ровно 30 лет тому назад я попал на одну сессию по феминисткой социологии в Рино, Невада. С удивлением узнал, что человечество делится на две части. Одна из них одарена всеми лучшими качествами, другую можно описать только негативными характеристиками. Такая феминистская социология не соответствует моим представлениям о научной объективности и гражданской морали. Но я разделяю мнение, что надо исследовать все нюансы полового неравенства и активно предлагать результаты социологической экспертизы тем кругам, которые в состоянии решать такие проблемы путем правового регулирования, образования, воспитания и реального повседневного социального контроля. Однако не надо забывать, что длительное и чересчур сильное подчеркивание значения этой проблематики в социологических исследованиях ведет к внутреннему дисбалансу в социологическом познании. Более того, особая концентрация практических действий в этой чувствительной сфере может привести к распаду ценностей, норм и образцов поведения, которые обеспечивали стабильность человеческих общностей и их замечательные успехи в эволюции.
— Все известные европейские теоретики конца ХХ в. считали своим долгом поставить свой «диагноз времени» — колонизация жизненного мира социальной системой Хабермаса, симулякры Бодрийяра, всеобщий риск и космополитизация общества Бека и др. В своей монографии «Вызовы индивидуализации», насколько я поняла, индивидуализация выдвинута как Ваш новый диагноз современности. Это так? Почему именно она? Вы считаете прежние «диагнозы времени» неактуальными?
— Спасибо за этот вопрос. Стремление социологов поставить диагноз своего времени далеко не ограничивается периодом конца прошлого века.
Эту профессиональную болезнь начал распространять Огюст Конт. Нет социолога, который бы жил и работал в науке и не пробовал бы поставить диагноз социальной ситуации на локальном, национальном, региональном или глобальном уровне. Я формулирую свой тезис жестко: тот социолог, который не пробовал поставить диагноз современной социальной ситуации на разных уровнях социального взаимодействия, — это не коллега, который заслуживает цитирования в положительном смысле. Вот Карла Мангейма часто цитируют, и это не случайно. При этом надо сделать несколько уточнений. Во первых, далеко не все диагнозы времени корректны. Так, многие социологи диагностицировали появление и утверждение автономного и рефлексивного рабочего. Однако реальность не потверждает распространения такого массового феномена. Во-вторых, один корректный диагноз ситуации, сделанный на одном структурном уровне, не закрывает возможности появления другого корректного диагноза иных аспектов ситуации. В-третьих, стратегические ситуации в социальной жизни меняются быстро, даже со смертью одного человека, если он являлся влиятельным лидером. Так что у социологов будет много возможностей корректировать прежние диагнозы времени или ставить совершенно новые диагнозы меняющихся исторических ситуаций. В-четвертых, с позиций разных социологических парадигм можно сформулировать совершенно разные диагнозы одной и той же социальной ситуации.
Я не оцениваю содержания разных диагнозов современной социальной ситуации, сделанных известными коллегами. Но я глубоко уверен, что глобальный тренд индивидуализации, по крайней мере в моей интерпретации этого локального, национального, регионального и глобального процесса, существенный элемент современной социальной ситуации. Однако я много раз подчеркивал, что полный диагноз этой ситуации можно поставить, только привлекая анализ действия других глобальных трендов и их взаимодействий. Имею в виду глобальные социальные тренды, которые я условно обозначаю как повышение рациональности организаций, индивидуализация, распространение инструментального активизма и универсализация ценностно-нормативных систем. Я убежден, что использование этой категориальной матрицы позволяет и будет позволять социологам эффективно объяснять и прогнозировать экзистенциально важные процессы и таким образом ставить точные динамичные диагнозы нашей быстро меняющейся социальной ситуации.
— Кого из современных теоретиков-социологов Вы цените особенно высоко в рамках Международной социологической ассоциации и Европейской социологической ассоциации? В чем видятся их заслуги?
— Отказываюсь обсуждать персоналии. Не из-за того, что ведущие теоретики чувствительны, как примадонны, а из-за того, чтобы случайно не пропустить коллег, которые заслуживали бы быть включенными в такое ранжирование.
— Поскольку Вы хорошо владеете русским языком, читаете ли Вы российские книги или журналы по социологии? Если да — что Вам запомнилось из прочитанного?
— Во время моего обучения в аспирантуре в 1972-1975 гг. я три месяца провел в Москве, где познакомился лично со многими ведущими советскими социологами того времени. Контакты с ними, как и мои поездки в Москву и Ленинград, продолжались десятилетия. Благодаря этому я был достаточно хорошо знаком с советской социологией. До 1989 г. я регулярно просматривал, а часто и читал статьи в рускоязычных журналах и другие публикации по социологии. После 1989 г. огромный массив профессиональных публикаций на английском и немецком языках и множество организационных задач ограничили возможность уделять внимание публикациям на других языках. Жаль. Регулярно просматриваю только «Социологические исследования». Но в моей монографии о глобальных трендах в Восточной Европе я цитировал три публикации В.А. Ядова и две Т.И. Заславской.
— Поскольку Вы занимаетесь сравнительными исследованиями в социальных науках, издали на эту тему книгу в 2007 г., а также много раз были в России, в чем Вы видите силу и слабости социологии в России именно в сравнении с другими странами (прежде всего своего региона)?
— В российской социологии до 2010 г. я выделяю работы Ядова, Здра-вомыслова, Заславской, Лапина, Ионина и др. Но меня всегда удивляло отсутствие амбициозных теоретических проектов. А те, которые я знал, как, например, разграничение восточной и западной матриц познания и действия, казались мне довольно спекулятивными. Но, может быть, я не совсем прав, так как после 1989 г. меня намного больше интересовало развитие российского общества и меньше — развитие российской социологии. Также вполне возможно, что после 2010 г. появились серьезные теоретическия работы, которые я просто не знаю. Сожалею об этом.
— Судя по интервью, данному в 2016 г. в Словении, на которое Вы ссылаетесь, Вам не чужда роль публичного социолога, в чем, вероятно, Вы следуете примеру М. Буравого. Об этой миссии, или роли, до сих пор ведутся споры: должен ли социолог вмешиваться в общественную жизнь, вставая на гражданскую позицию в своей профессиональной работе, или нет? В интервью Вы глубоко проанализировали ситуацию в Греции, причины проблем в Евросоюзе (хотя Брексита в повестке дня еще не было),
журнал социологии и социальной антропологии
2019. Том ШГ № 1
роль Германии в нем, миграции и т.п. Могли бы Вы так же профессионально осветить проблемы Восточной Европы вне Евросоюза?
— Ваше замечание совершенно точно. Я сравнительно редко выступаю в качестве комментатора экономических и политических процессов для широкой аудитории. Для этого есть легионы социологов, которые по стилю мышления и высказываний намного ближе к журналистике, чем к профессиональной академической социологии. Но я никогда не отказываюсь давать ответы журналистам на самые чувствительные вопросы, если они демонстрируют серьезное понимание проблемы. Таким был случай в отношении упомянутого интервью, данного журналистам в Словении. А в отношении восточной части Восточной Европы — она совсем не забыта в моей книге о глобальных трендах в регионе. Второе издание вышло в издательстве Routledge в 2016 г. Честно говоря, мне очень хотелось написать монографию о трансформации российского общества, но я не сумел получить даже минимального финансирования на подобный проект. Фонд Фольксвагена финансировал мое исследование о миграции из Армении и Грузии в Москву и об интеграции мигрантов в Москве. Книга о трансформации росийского общества была бы полезной, по крайней мере из-за того, что была бы альтернативой публикациям Аслунда.
— В 2011-2016 гг. Вы были директором Института глобальных исследований в Словении. Чем для Вас была интересна эта работа? На какие проблемы глобального развития Вы прежде всего обращали внимание тогда? Наверное, это не только те тренды, о которых Вы писали в монографиях «Глобальные тенденции в Восточной Европе» (2010) и «Глобальные тенденции и региональное развитие» (2012)? Расскажите, пожалуйста, об этом направлении своей работы, а также о том, чем социология в Словении отличается в своем развитии от других стран Центральной и Восточной Европы?
— Начну с конца вопроса. Работать в Словении — настоящее удовольствие. Я бывал во многих странах и работал в разных университетах. Но людей, которые так аккуратно, ответственно и сплоченно работают, как словенцы, встречал очень редко, собственно, только в Южной Корее. Словенцы сумели расстаться с Югославией с минимальными потерями, отвергли BIG BANG приватизацию, построили первую в истории словенскую государственость, полностью сохранили государственное регулирование экономики и обеспечили преемственность экономических, политических и культурных элит. Все эти элементы конструктивной словенской социетальной трансформации делают ее образцовым примером организованного изменения социального порядка, в отличие от деструктивных процессов дезорганизации в других восточноевропейских трансформа-
циях. Много раз я приводил пример Словении в моих лекциях и докладах, но было очень поучительно исследовать эти процессы в реальных условиях пребывания там. Только тогда я заметил, что и в Словении были ошибки в проведении трансформации. Глобальный финансовый и экономический кризис 2008-2011 гг. показал, что тесная связь политики и экономики может иметь негативные последствия в вопросе гибкости управления предприятиями. Связи экономики, политики и культуры в этом маленьком и хорошо исследованном обществе довольно транспарентны. Словения является идеальной лабораторией для социальных исследованиях. Работал в сравнительном плане над проблемой образованности и профессиональной подготовки словенской и австрийской молодежи, изучал связи политики со средствами массовой коммуникации, проблемы эмиграции и иммиграции в Южной Европе и т.д. Работал интенсивно с докторантами. Это были годы, о которых вспоминаю с удовольствием, в том числе и потому, что сумел опубликовать 11 статей в международных изданиях.
— Сейчас Вы достаточно много времени проводите в родной Болгарии. Что Вы можете сказать о болгарской социологии сегодня?
— Мне трудно высказываться о болгарской социологии, так как я отсутствовал в Болгарии длительный период времени, да и теперь не живу постоянно в Софии.
— За свою длительную карьеру Вы проводили исследования и преподавали в университетах Беркли, Рима, Лунда, Сеула, Варшавы, не говоря уже о Германии. Вы постоянно работали в коллективах, созданных из социологов разных стран, и поэтому знаете о них, возможно, больше, чем кто-либо другой. Особое внимание Вы уделяли научной коммуникации социологов. Уже упоминалось, что в 1980-е годы Вы были организатором международной Варненской школы. Позднее, уже в XXI в., Вы стали директором Международной летней школы ЮНЕСКОДББС по сравнительным исследованиям в социальных науках. Вы не раз приезжали на разные социологические мероприятия (включая школы молодых социологов) в Россию, другие постсоветские страны. Какие советы можете Вы сегодня дать научной молодежи? В Вашей новой книге «О социологии» вы пишете о возможностях вариантов выбора решений и действий для профессиональной карьеры в социологии. Что здесь главное именно для молодых социологов? Американский социолог Гарри Маркс в свое время вывел 39 правил для молодых людей, пытающихся чего-то достигнуть в социологии. А сколько правил или советов выделите Вы?
— Каждый индивидуальный случай профессионального развития уникален. Существует огромное множество полей реализации социологов.
журнал социологии и социальной антропологии
2019. Том ШГ № 1
Разнообразие требований отдельного рабочего места существенно. Но можно сформулировать и несколько общих правил успешной профессиональной траектории жизни молодых коллег:
1) не воображайте себе, что социология начинается с вас: она имеет историю;
2) надо изучать не только методы социологических исследований, но и мульти-парадигмальное развитие социологических идей;
3) в нашей работе шанс играет огромную роль, но надо быть хорошо профессионально подготовленным, чтобы идентифицировать и реа-лизировать шанс вовремя и в полном объеме. Желаю успеха!
— И последний вопрос: о чем будет Ваша очередная книга?
— Книга появится на английском языке, вероятно, через полтора года. По содержанию она относится к «тяжелой артиллерии» теоретической социологии. Но стараюсь писать текст так, чтоб его понимали и студенты — социологи третьего и четвертого года обучения в рамках университетской специализации «Социология». Специальное внимание уделяю возможности операционализации категориального аппарата и его целенаправленного и систематичного использования в дескриптивных, объяснительных и прогностичных процедурах.
Спасибо за Ваше внимание!
Интервью провела доктор социологических наук, профессор кафедры социологии факультета философии и социальных наук Белорусского государственного университета
Лариса Григорьевна Титаренко
interview with professor nikolai genov
Citation: Intervyu s professorom Nikolayem Genovym [Interview with Professor Nikolai Genov] (2019) The Journal of Sociology and Social Anthropology, 22(1): 7-23 (in Russian). https://doi.org/10.31119/jssa.2019.22.1.1
Abstract: Prof. Larissa Titarenko talks with Prof. Nikolai Genov about his life and academic career.
