CC BY
193
УДК 82.0
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ РОМАНА Д. СЕТТЕРФИЛД «ТРИНАДЦАТАЯ СКАЗКА»
© Г. Г. Ишимбаева
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел.: +7 (347) 273 68 74.
Email: galgrig7@list.ru
Статья посвящена интертекстуальной природе романа Д. Сеттерфилд «Тринадцатая сказка». «Тринадцатая сказка» с ее неоготикой и традициями викторианского романа имеет явную литературную основу, насыщена литературоведческими терминами и отсылает к различным произведениям мировой литературы. Среди множества аллюзий и реминисценций, встречающихся в «Тринадцатой сказке», в статье выделены «Эликсиры сатаны» Э. Т. А. Гофмана, «Джен Эйр» Ш. Бронте, «Отец Горио» О. Бальзака - те сочинения, которые определяют опорные смысловые пункты романа. Отзвук «Эликсиров сатаны» Гофмана в образно-художественной системе «Тринадцатой сказки» помогает постичь универсальную философскую проблематику, связанную с наличием зла в мире и с темной стороной человеческого бытия. Роман Ш. Бронте «Джен Эйр», неоднократно упомянутый и даже процитированный Д. Сеттерфилд, во-первых, составляет библиотечно-литературный фон повествования; во-вторых, выступает в качестве артефакта, который определяет движение фабулы; наконец, выполняет функцию ключа к глубинной философии произведения. В кульминационной главе «Тринадцатой сказки» « "Джен Эйр " и пламя печи» на уровне подтекста содержится аллюзия на роман О. Бальзака «Отец Горио», молодые герои которого размышляют о гипотетическом убийстве китайского мандарина. Так в реторте интертекстуальности уточняется магистральная тема «Тринадцатой сказки» - тема нескончаемого поединка добра и зла.
Ключевые слова Д. Сеттерфилд, Э. Т. А. интертекстуальность.
Техника сравнительно-сопоставительного литературоведения основана на исследовании межтекстовых связей отдельных национальных литератур и отдельных произведений. Проблемам диалога текстов посвящены и общетеоретические работы (см., например, А. Н. Веселовский [1], М. М. Бахтин [2], Ю. М. Лотман [3], Б. М. Гаспаров [4], И. П. Ильин [5]), и конкретно аналитические [6]. Во второй половине 1960-х гг. в статьях Ю. Кристевой [7] и Р. Барта [8] появилось понятие «интертекстуальность» для обозначения нового понимания текста как мозаики цитаций. М. Юван в общем виде определяет интертекстуальность «как способность текстов поглощать элементы и структуры уже существующих текстов, кодов, конвенций, а также как способность устанавливать с ними очевидные или скрытые стилистические или образные связи...» [9, с. 17-18].
Настоящая компаративистская статья - первая в отечественной филологии попытка анализа интертекстуальности дебютного романа английской писательницы Дианы Сеттерфилд «Тринадцатая сказка» (2006), изданного более чем в 30 странах, разошедшегося в Великобритании и США миллионными тиражами и занявшего первое место в списках бестселлеров «Нью-Йорк Таймс».
Программная интертекстуальность романа обусловлена тем, что Д. Сеттерфилд - профессиональный филолог. Она закончила Бристольский университет, где изучала французскую литературу, а затем на протяжении многих лет преподавала
Гофман, Ш. Бронте, О. Бальзак, роман, текст,
французскую литературу XIX и XX вв. в различных университетах Великобритании и Франции, позже у себя на родине в северном Йоркшире открыла собственную школу французского языка.
«Тринадцатая сказка» [10] с ее неоготикой и традициями викторианского романа имеет явную литературоведческую основу в том смысле, что отдельные части выстроены в соответствие с почти классической теорией сюжета и названы: «Завязка», «Развитие сюжета», «Финал», «Завязка» - и насыщена литературоведческими терминами. Подобная композиция и специальная терминология естественны для романа: одна его героиня работает в букинистическом магазине и живет литературой, предпочитая современности Диккенса и сестер Бронте, а вторая - знаменитая писательница, которую называют «любимым автором английских читателей», «современным Диккенсом», «величайшим живым классиком» [10, с. 16]. Маргарет Ли и Вида Винтер, любительница литературы и профессиональный литератор, понимают друг друга с полуслова и говорят на одном языке; у них единый дискурс, отличающийся особой интертекстуальностью.
Текст романа отсылает к различным произведениям мировой литературы - к таким, как «Золушка» Ш. Перро, «Дети вод» Ч. Кингсли, «Женщина в белом» У. Коллинза, «Грозовой перевал» Э. Бронте, «Замок Отранто» Г. Уолпола, «Тайна леди Одли» М. Брэддон, «Невеста призрака» У. Г. Эйнсуорта, «Странная история доктора Дже-кила и мистера Хайда» Р. Л. Стивенсона, рассказы
о Шерлоке Холмсе А. Конан Дойла, «Поворот винта» Г. Джеймса и т.д. Среди множества аллюзий и реминисценций, встречающихся в «Тринадцатой сказке», выделим «Эликсиры сатаны» Э. Т. А. Гофмана, «Джен Эйр» Ш. Бронте, «Отец Горио» О. Бальзака - те сочинения, которые, на наш взгляд, определяют опорные смысловые пункты романа Д. Сеттерфилд.
Готический роман Гофмана, навеянный «Ам-брозио, или Монахом» М. Г. Льюиса, обращен к темному началу в мире и человеке. Монах Медард, выпивший эликсиры сатаны, подпал под воздействие дьявольского напитка и стал томиться греховным вожделением, тем более сильным, что он потомок старинного проклятого рода, погрязшего в инцестах. Демоническая история Медарда, который живет и совершает многочисленные преступления среди своих таинственных близнецов и неузнанных родственников, раскрывает «ночную» сторону бытия в театре двойников и масок, расщепление человеческой личности, расслоение человеческого Я.
Основная сюжетная линия романа Сеттерфилд также связана с темой двойничества, раздвоения личности, инцеста, преступлений и тайн, в которые замешаны близнецы Аделина и Эммелина, плод инцестуозной связи брата и сестры Чарли и Изабеллы Анджелфилд, и их двойник Вида Винтер, незаконнорожденная дочь Чарли, долгое время в детстве жившая без имени. Их история разворачивается в мрачном, населенном призраками, разрушающемся особняке и имеет готический антураж. Носительница темной разрушительной силы в этом трио - Аделина, женский вариант гофманского Ме-дарда. Так же, как и он, она погружена в стихию зла, потому что унаследовала дурную кровь своих предков; так же, как он, она совершает преступления в мире двойников и гибнет. Но со смертью Ме-дарда и Аделины не умирает вселенское зло, продолжающее искушать людей; с этим предстоит столкнуться главным героиням романа.
Отзвук «Эликсиров сатаны» Гофмана в образно-художественной системе романа Сеттерфилд, таким образом, помогает постичь универсальную философскую проблематику, связанную с наличием зла в мире и с темной стороной человеческого бытия.
Если гофманская аллюзия существует в романе «Тринадцатая сказка» на уровне подтекста, то «Джен Эйр» в нем неоднократно упомянута и даже процитирована. Это представляется неслучайным, если учесть некоторое подобие жизненных обстоятельство двух писательниц (обе жили и преподавали французскую филологию в Йоркшире) и прямые и опосредованные текстуальные переклички «Тринадцатой сказки» с «Джен Эйр». Неудивительно, что «Тринадцатую сказку» в многочисленных аннотациях называют «новой "Джен Эйр"»: Д. Сет-терфилд использует самую общую схему романа Ш. Бронте, которая легко считывается.
Вспомним лапидарный, упрощенный и сокращенный, пересказ фабулы романа «Джен Эйр», сделанный Маргарет Ли в ответ на просьбу малообразованного Аврелиуса: Джен Эйр «устраивается гувернанткой в одно имение и влюбляется в своего нанимателя. Но у того есть жена - сумасшедшая, которую он прячет от людей. Потом Джен уезжает, а жена поджигает дом. Когда она возвращается, жена уже мертва, а мистер Рочестер ослеп. И тогда Джен выходит за него замуж» [10, с. 261].
Отдельные ходы этой схемы-парафразы с некоторыми изменениями получают очевидное развитие в судьбах многих героев романа Д. Сеттер-филд. В частности, гувернанткой в имение устраивается Эстер, которая влюбляется, правда, не в своего нанимателя, а в доктора Модсли; в поместье есть своя сумасшедшая - Аделина Анджелфилд, которую старательно прячет ото всех окружающих ее двойник без имени, будущая Вида Винтер; после скандала с женой доктора Модсли Эстер уезжает; Аделина поджигает дом и гибнет в огне; Эстер выходит замуж за доктора Модсли.
Типологически близка к героине Ш. Бронте и Маргарет Ли, чья фамилия, думается, не случайно повторяет фамилию служанки в доме Ридов Бэсси Ли, с которой единственной у Джен Эйр складывались хорошие отношения. Маргарет Ли, ведущая замкнутый образ жизни, много страдает от одиночества в собственной семье - это ее роднит с Джен. Обе не отличаются внешней красотой, но духовно прекрасны, добры, сердечны, искренни, умны и обретают женское счастье.
Но помимо этих фабульно-сюжетных совпадений имеется и другой уровень интертекстуальных связей «Тринадцатой сказки» с романом Ш. Бронте, который играет несколько взаимосвязанных ролей в пространстве текста Д. Сеттерфилд: во-первых, составляет библиотечно-литературный фон повествования; во-вторых, выступает в качестве артефакта, который определяет движение фабулы; наконец, выполняет функцию ключа к глубинной философии романа.
Главные героини «Тринадцатой сказки», Маргарет Ли и Вида Винтер, очень любят роман Ш. Бронте, который имеется в букинистической лавке Ли и стоит на полке в библиотеке Винтер, и часто его вспоминают. Эти фоновые детали подчеркивают, что приверженные викторианской литературе и одинаково увлеченные «Джен Эйр», Маргарет Ли и Вида Винтер имеют одну группу «литературной крови», и, значит, они обязательно поймут друг друга. Позже именно этот роман наряду с «Грозовым перевалом» Э. Бронте и «Чувством и чувствительностью» Д. Остин станет опознавательным знаком для доктора Клифтона, который через излюбленное чтение своей пациентки Маргарет Ли определит родственность ее натуры своей собственной, что в конечном счете приведет к возникновению между ними личных отношений.
Экземпляр романа «Джен Эйр» есть и в поместье Анджелфилд, где эту книжку под подушкой в спальне находит пришедшая в дом миссис Модсли и где сюжет романа дозировано пересказывает педагогически запущенным близнецам их новая гувернантка Эстер. Причем, в рассказе о появлении этой героини в поместье и об особенностях ее отношений с обитателями дома появляется прямая отсылка к Ш. Бронте: «Она [Эстер. - Г. И.] была не Джен Эйр, а он [Чарли Анджелфилд. - Г. И.] не был Рочестером» [10, с. 179-180]. Использование риторической фигуры антенантиоза, сравнения через отрицание, в данном случае подчеркивает наличие некоторого сходства исходных ситуаций, которые получили разное развитие.
Роман «Джен Эйр» присутствует и в сюжетной линии незаконнорожденного сына Эммелины Анджелфилд Аврелиуса, помогая раскрыть тайну его происхождения. Подброшенный в младенчестве к порогу чужого дома в сумке, в которой было его «наследство» [10, с. 259] - серебряная ложка и вырванная страница из книги, он несколько десятилетий спустя читает ее наизусть Маргарет Ли. И любительница Ш. Бронте сразу узнает по нескольким фразам текст романа «Джен Эйр», который впоследствии и поможет идентифицировать личность Аврелиуса.
Как выясняет в ходе расследования Маргарет Ли, младенца Аврелиуса хотела из ревности заживо сжечь обезумевшая Аделина Анджелфилд, которая составила погребальный костер для него из разодранных книг. Спасая ребенка, девочка без имени, таинственный двойник близнецов Анджелфилд, вытащила его из камина, положила в охотничью сумку вместе с подобранной страницей из романа «Джен Эйр» и унесла к порогу дома миссис Лав.
Через много лет Вида Винтер вспоминает тот день: пожар, сожженные книги и «страницу из "Джен Эйр" - комок слов, спасенный мною из огня. Эти слова я оставила вместе с младенцем» [10, с. 420]. Героиня, вспоминающая о делах давно минувших дней своей безымянности, по большому счету говорит об искуплении чужих грехов, о победе над огненной смертью, о мосте над бездной, по которому в будущее, в жизнь она передала маленького ребенка и маленький отрывок из романа «Джен Эйр».
Для Виды Винтер, собравшей коллекцию разных изданий романа Ш. Бронте, «коллекцию фанатика» [10, с. 267], он означает нечто большее, чем просто одно из многих произведений мировой словесности. И, как выясняется, для Маргарет Ли и для Дианы Сеттерфилд - тоже. Показательно, что в заголовке только одной из глав «Тринадцатой сказки» звучит название литературного произведения, и это название романа Ш. Бронте: «"Джен Эйр" и пламя печи». В этой главе, философской кульминации романа, раскрывается авторское понимание «Джен Эйр», с которой связано теоретическое
обоснование права на преступление и которая выступает здесь в качестве лакмусовой бумаги для определения истинной человечности.
Вида Винтер предлагает Маргарет Ли проблемную ситуацию: лента выключенного конвейера, на которой лежат штабелями любимые книги и которая заканчивается огромной пылающей печью; рычаг с позициями «включено» и «выключено» [10, с. 267]; «стоит человеческое существо, положив руку на рычаг и собираясь перевести его в положение "включено"» [10, с. 268]. Винтер просит свою собеседницу сделать выбор: либо смотреть на уничтожение книг, либо убить «человеческое существо», включившее конвейер. Маргарет понимает всю чудовищность этой умозрительной ситуации, пока Вида перечисляет сгорающие книги.
Вида Винтер искушает Маргарет Ли, почти как Иван Карамазов Алешу в памятном разговоре в трактире, только ведет речь не о слезинке замученного ребенка и его палаче, а, почти как бальзаковские Эжен Растиньяк и Орас Бьяншон из «Отца Горио» о китайском мандарине, - об «одном жалком, ничтожном, несущественном человечишке» [10, с. 269] , который уничтожает книги, которого надо убить, и об убийстве которого никто не узнает. «Разве его гнусная жизнь заслуживает такой жертвы?» [10, с. 269], - кричит она, пытающаяся задним числом оправдать себя и свою причастность к гибели Аделины.
Несомненный этический план этого эпизода, посвященного гипотетическому убийству абстрактного «человеческого существа», раскрывается в реакции Маргарет Ли на провокационные слова Виды Винтер. Когда она слышит названия книг, которые одна за другой падают в пасть печи, ее передергивает, «как от резкой боли» [10, с. 268], но, лишь когда речь зашла о «Джен Эйр», у нее «внезапно пересохло во рту» [10, с. 268]. Изменение ее состояния не осталось незамеченным, и Винтер, чувствуя переживаемые Маргарет сомнения, обостряет ситуацию, стимулируя принятие ею решения: уже половина всех изданий романа Ш. Бронте в печи, «очень скоро в мире не останется ни одного экземпляра "Джен Эйр"» [10, с. 268], две трети погибло. Но Маргарет не готова к убийству «китайского мандарина», поэтому «"Джен Эйр" исчезла из этого мира» [10, с. 269].
Вернувшись в свою комнату, она вынуждена признаться себе, что испытывает стыд: «Я солгала. Конечно же, я любила книги гораздо больше, чем людей. Конечно же, я ценила «Джен Эйр» выше жизни какого-то незнакомца, держащего руку на переключателе. <...> Но в отличие от мисс Винтер я стыдилась признать это открыто» [10, с. 269].
Нравственно-психологический эксперимент, таким образом, завершился неразрешимым внутренним конфликтом героини. И здесь она разительно отличается от бальзаковского Растиньяка, который тоже разрешал этическую дилемму и су-
мел не поддаться обольстительным предложениям Вотрена и удержаться на краю пропасти имморализма. Герой «Отца Горио», в отличие от Маргарет, для которой в уравнении Винтер не было условия убийства в обмен на личное счастье, размышляет как раз о допустимости покупки благополучия ценой убийства старого мандарина в далеком Китае. И если Бьяншон решительно раз и навсегда отказался строить свое счастье на уничтожении абстрактного незнакомца, то Растиньяк, открывающий светский Париж и его нравы, признается, что слышит хрипы «своего» мандарина, т.е. готов к пересмотру былых убеждений. Маргарет Ли в этом смысле более цельная натура, хотя и не лишенная внутренних противоречий. Она, для которой литература вообще и «Джен Эйр» в частности являются скрепами мироздания, отказывается от гипотетического убийства того, кто уничтожает ее мир, расписываясь в собственной слабости.
Что же касается радикально настроенной Виды Винтер, способной на поступок, который удержит ее сползающий в бездну мир, то ей уготована посмертная слава, сравнимая со славой сестер Бронте. Именно поэтому, на наш взгляд, в эпилоге романа упоминается усадьба, превращенная после смерти Винтер в нечто вроде литературного музея. И отныне «туристские автобусы, по проторенному маршруту следующие в музей сестер Бронте, смогут на обратном пути завернуть в "Тайный сад Виды Винтер"» [10, с. 439-440].
Так сознательная «бронтевская» реминисценция в романе Д. Сеттерфилд, сочетающаяся с парафразой и цитацией «Джен Эйр», в итоге смыкается с гофманской и бальзаковской аллюзиями. Так в реторте интертекстуальности уточняется магистральная тема «Тринадцатой сказки» - тема нескончаемого поединка добра и зла.
ЛИТЕРАТУРА
1. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа, 1989. 648 с.
2. Бахтин М. М. К методологии литературоведении // Контекст - 1974: литературно-теоретические исследования. М.: Наука, 1975. С. 203-212.
3. Лотман Ю. М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. СПб.: Искусство - СПб», 2000. 704 с.
4. Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М.: Новое литературное обозрение, 1996. 352 с.
5. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 256 с.
6. Ишимбаева Г. Г. Интердискурсивность романа Т. Манна «Доктор Фаустус» // Русская германистика. Ежегодник российского союза германистов. Спецвып. 6. Москва-Нальчик: Каб.-Балк. ун-т, 2013. С. 239-247.
7. Кристева Ю. Бахтин: слово, диалог и роман // Французская семиотика. От структурализма к постструктурализму. М.: Прогресс, 2000. С. 427-457.
8. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 234-237.
9. Юван М. Поворот к интертекстуальности: развенчание или риторизация влияния // Slavica tergestma 3 (1995). С 5-31.
10. Сеттерфилд Д. Тринадцатая сказка. СПб.: АЗБУКА, 2013. 448 с.
Поступила в редакцию 28.10.2016 г.
INTERTEXTUALITY IN DIANE SETTERFIELD'S "THE THIRTEENTH TALE"
© G. Ishimbaeva
Bashkir State University 32 Zaki Validi St., 450076 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
Email: galgrig7@list.ru
The article is devoted to the intertextual nature of the Diane Setterfield's novel "The Thirteenth Tale". "The Thirteenth Tale" with its neo-gothic elements and traditions of the Victorian novel has a clear-cut literary basis, contains numerous literary terms, and alludes to different works of world literature. Among numerous allusions and reminiscences in "The Thirteenth Tale", the author of the article emphasizes "The Devil's Elixif' by E.T.A. Hoffman, "Jane Eyre" by Charlotte Bronte, and "La Pére Goriot" by Balzac - works that determine basic sense points of the novel. The reminiscence of Hoffman's "The Devil's Elixir" helps to understand universal philosophy problematics connected with the existence of evil in the world and the dark side of human nature. Charlotte Bronte's "Jane Eyre" repeatedly mentioned and even cited by D. Setterfield makes the literary background of the novel, serves as an artifact, which determines the plot movement and finally performs the function of a key to the deep philosophy of the novel. The climax chapter "Jane Eyre and the furnace" contains an allusion to Balzac's "La Pére Goriot", whose young characters think about a hypothetic murder of a Chinese mandarin. Thus, intertextuality determines the main subject of "The Thirteenth Tale", an endless battle between good and evil.
Keywords: D. Setterfield, E.T.A. Hoffman, Charlotte Bronte, Honoré de Balzac, novel, text, intertextuality.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at bulletin_bsu@mail.ru if you need translation of the article.
REFERENCES
1. Veselovskii A. N. Istoricheskaya poetika [Historical poetics]. Moscow: Vysshaya shkola, 1989.
2. Bakhtin M. M. Kontekst - 1974: literaturno-teoreticheskie issledovaniya. Moscow: Nauka, 1975. Pp. 203-212.
3. Lotman Yu. M. Semiosfera. Kul'tura i vzryv. Vnutri myslyashchikh mirov [Semiosphere. Culture and explosion. Inside the conceiving worlds]. Saint Petersburg: Iskusstvo - SPb», 2000.
4. Gasparov B. M. Yazyk, pamyat', obraz. Lingvistika yazykovogo sushchestvovaniya [Language, memory, image. Linguistics of language existence]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 1996.
5. Il'in I. P. Post-strukturalizm. Dekonstruktivizm. Postmodernizm [Poststructuralism. Deconstructivism. Postmodernism]. Moscow: In-trada, 1996.
6. Ishimbaeva G. G. Russkaya germanistika. Ezhegodnik rossiiskogo soyuza germanistov. Spetsvyp. 6. Moskva-Nal'chik: Kab.-Balk. un-t, 2013. Pp. 239-247.
7. Kristeva Yu. Frantsuzskaya semiotika. Ot strukturalizma k post-strukturalizmu. Moscow: Progress, 2000. Pp. 427-457.
8. Bart R. Smert' avtora. Bart R. Izbrannye raboty. Semiotika. Poetika. Moscow: Progress, 1989. Pp. 234-237.
9. Yuvan M. Slavica tergestina 3 (1995). Pp. 5-31.
10. Setterfild D. Trinadtsataya skazka [The thirteenth tale]. Saint Petersburg: AZBUKA, 2013.
Received 28.10.2016.
