CC BY
153
УДК 821.111
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ КАК КОМПОНЕНТ КАРТИНЫ МИРА В РОМАНЕ ДЖ. БАРНСА «ДИКОБРАЗ»
© Е. А. Морозкина, Ю. В. Харькова*
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел.: +7 (347) 222 63 70.
*Email: [email protected]
Статья посвящена изучению роли интертекстуальных элементов в романе Дж. Барнса «Дикобраз». Приведены классификации интертекстуальности по Ж. Женетту и Н. А. Фатеевой. В ходе анализа художественного текста за основу принята классификация Н. А. Фатеевой, включающая не только интертекстуальность, но и такие понятия, как паратекстуаль-ность, гипертекстуальность, метатекстуальность и архитекстуальность, которые рассматриваются в качестве компонентов картины мира западноевропейского социалистического государства эпохи конца 1980-х - начала 1990-х гг, воссозданной автором в художественном тексте. Использовано понятие центонного текста как средства выражения интертекстуальности, связанного с воспоминаниями и размышлениями главного героя о причинах падения коммунистического режима в ряде стран Европы. Авторы ставят перед собой задачу изучить вопрос сохранение смысла интертекстуальных тестовых вставок при переводе романа Дж. Барнса с английского языка на русский язык, сделанном Е. Храмовым в 2011 г. Проанализированы интертекстуальные аналогии в оригинале и переводе, связанные с названием романа «Дикобраз», проблемами перевода таких интертекстуальных вставок, как газета «Правда», доктрина Синатры.
Ключевые слова: Дж. Барнс, интертекстуальность, классификация Н. А. Фатеевой, паратекстуальность, метатекстуальность, гипертекстуальность, архитекстуальность, центонный текст, игровой контекст.
Роман Дж. Барнса «Дикобраз» был впервые опубликован в Болгарии в 1992 г., позже в этом же году был издан в Англии, и считается единственным политическим романом писателя [1, с. 296]. Сам Барнс определял его как «политический роман о ... слабости либерализма, столкнувшегося с уверенностью системы (коммунизма), которая верит, что знает все ответы» [2, с. 40] (здесь и далее перевод автора статьи). Книга имела огромный успех в Болгарии и Европе. Русский перевод романа был напечатан в журнале «Иностранная литература» в 1995 г, однако не привлек такого внимания, как остальные произведения автора. Отдельным изданием русский вариант в переводе Е. Храмова вышел лишь в 2011 г., так и оставаясь малоизвестным. Перед написанием романа Дж. Барнс посещал Болгарию и интересовался историей ее социалистического прошлого. При этом важно отметить, что в произведении конкретная страна не обозначена, а воссоздана обобщенная картина мира европейской социалистической страны в сложный исторический период ломки коммунистического мировоззрения и свержения коммунистического строя. Текст произведения был изучен в работах В. Гигнери, М. Скаммел, Дж. Бейлей, А. Блэкман, Г. С. Шишкиной, А. Романовой и некоторых других. Были исследованы граница между реальностью и художественным вымыслом, история создания романа, связь с реальными событиями в Болгарии, жанровые и стилистические особенности, вопросы межтекстовых связей. Также произведение было рассмотрено в аспекте трансформации жанра антиутопии в XX в. Целью данной статьи является попытка обозначить интертекстуальный компонент в романе Дж. Барнса, а также определить его роль в особой художественной картине мира европейской страны эпохи уходящего социализма. Кроме того, поднимается проблема сохранения смысла интертекстуальных включений в тексте перевода. Поставленная цель определяет актуальность исследования, а его выводы содержат научную новизну.
Французский структуралистский критик Ж. Женетт выделяет пять видов интертекстуальности: прежде всего, сама интертекстуальность, которая, по его мнению, сводится к «отношению сопребывания между двумя текстами
или между несколькими текстами» [3, с. 101], «фактическому присутствию одного текста в другом» [3, с. 101]. Она может быть выражена цитатами, плагиатом, аллюзиями. Затем метатекстуальность, представляющая такой тип отношений, когда один текст становится «комментарием» к другому тексту. Далее архитекстуальность, которая включает в себя жанровые, модальные, тематические и изобразительные ожидания читателей. Кроме того, паратекстуальность, включающая те элементы, которые лежат вне основного текста и помогают направить и контролировать восприятие текста его читателями. Сюда относятся перитекст (названия, заголовки глав, предисловие и примечания) и эпитекст (интервью, публичные заявления, рецензии, частные письма и т.д.). Отдельно Ж. Женетт выделяет понятие гипертекстуальности, выраженную отношениями, объединяющими данный текст и предшествующий текст, куда входят, кроме комментария, пастиш, пародия, травестия, карикатура [4, с. 55]. Все эти виды интертекстуальности, отмечает критик, взаимосвязаны и часто неразделимы.
Н. А. Фатеева считает, что классификация Ж. Же-нетта «носит довольно общий характер и не покрывает всевозможных комбинаций дифференциальных признаков межтекстовых взаимодействий» [5, с. 121]. Она объединяет исследования Ж. Женетта, П. Х. Торопа и И. П. Смирнова и предлагает свою классификацию интертекстуальных элементов и межтекстовых связей в художественных текстах [5, с. 122-159]. Прежде всего, она выделяет собственно интертекстуальность, образующую конструкции «текст в тексте». К ним Н. А. Фатеева относит цитаты с точной и расширенной атрибуцией; цитаты без атрибуции; атрибутивные и неатрибутивные аллюзии; центонные тексты. Следующий вид межтекстовых взаимодействий, по мнению Н. А. Фатеевой, -паратекстуальность, или отношение текста к своему заглавию, эпиграфу, послесловию. Под метатекстуально-стью понимается пересказ и комментирующая ссылка на претекст, такие как интертекст-пересказ, вариации на тему претекста, дописывание «чужого» текста, языковая игра с претекстами. В классификацию также входит гипертекстуальность как осмеяние или пародирование
в одном тексте другого текста. Еще один вид интертекстуальности - архитекстуальность, понимается как жанровая связь текстов и также используется в романе. Действительно, интертекстуальные включения внутри текста Дж. Барнса, как правило, совпадают по жанру. К иным моделям и случаям интертекстуальности Н. А. Фатеева относит интертекст как троп или стилистическую фигуру; интермедиальные тропы и стилистические фигуры; звуко-слоговой и морфемный типы интертекста; заимствование приема, под которым понимается заимствование техники построения фразы, строфы или целостной композиции. Прибегает исследователь и к понятию поэтической парадигмы, разработанному Н. В. Павловичем, в основе которой лежит идея о том, что «каждый поэтический образ существует не сам по себе, а в ряду других, сходных с ним образов. Это значит, что он не случаен, не обусловлен только данным контекстом, а реализует некоторую «общую идею», модель, образец, или - парадигму» [5, с. 158].
Сопоставив две приведенные классификации, мы пришли к заключению, что за основу анализа текста следует взять классификацию Н. А. Фатеевой, т. к. она представляется более полной. При этом термин «пара-текстуальность», как мы полагаем, включает в себя, помимо эпиграфов, заглавий и послесловий, также интервью, рецензии, примечания, письма автора и так далее, т. к. эти виды паратекста играют важную роль в понимании смысла произведения. Следует также отметить роль интертекстуальных элементов в создании особой картины мира в романе, представляющей, по выражению А. Романовой, «взгляд западного европейца на проблемы Восточной Европы, в противовес взгляду «изнутри» - писателей бывших социалистических стран, таких как Петер Эстерхази или Дердь Конрад. Тогда читателям предложили роман «знаменитого английского писателя» Барнса, который, как и многие художники его времени, задумывается о судьбах Европы» [6, с. 27]. Причем Дж. Барнс попытался с помощью интертекстуальных вставок оформить в романе некое условное художественное пространство, отражающее картину мира не столько конкретно Болгарии, сколько обобщенной некой европейской страны социалистического лагеря.
Безусловно, понимание текста «часто усложняется временным, культурным и языковым разрывом между автором текста» [7, с. 86] и читателем. Например, по мнению ряда критиков, название романа «Дикобраз» соотносится с одним из его главных героев - Стойо Пе-ткановым. Однако русскоговорящим читателям трудно определить основания для выбора именно этого сравнения и увидеть некоторые интертекстуальные связи внутри текста. Для этого необходимо «изучение типологии культурной и исторической традиции, социального и политического контекста эпохи, знакомство с биографией и эстетическими взглядами, отраженными в дневниках и письмах» [8, с. 155]. Проанализировав интервью Дж. Барнса и его переписку с болгарским издателем и переводчиком Д. Кондевой, заметим, что писатель задается вопросом: «Что если? Что если коммунистический лидер предстанет перед судом? Что если, вместо того чтобы бежать или претворяться, что у него рак или что-то еще, что если он решит защищаться, атакуя?» [2, с. 25]. В. Гингери утверждает, что, «как объяснил Барнс, его намерением было изобразить не слабого, больного старого человека, а кого-то сильного, самонадеянного, продолжающего верить в Коммунизм» [9, с. 87]. Становится более понятной аналогия с дикобразом, который при нападении, не убегает или прячется, а ата-
кует противника, кидаясь в него острыми иглами, способными причинить ощутимую боль. При переводе на русский язык интертекстуальную связь, имеющую отношение к «дикобразу», установить достаточно сложно, с этой целью «переводчик-интерпретатор должен постараться раскрыть смыслы, невыраженные эксплицитно в тексте, и осознать, к какому выводу хотел подвести читателей автор» [7, с. 87]. Однако смысловое понимание «может ускользнуть в силу его сложности, имплицитности, а также временной дистанции между творчеством писателя и деятельностью переводчика-интерпретатора» [7, с. 87]. В письме Д. Кондевой от апреля 1992 г. Барнс пишет: "Here is "The Porcupine". (When I studied Russian I remember a phrase - or at least the English translation we used to use for the phrase - which went: "We must handle him/her with mitts of porcupine". I remember it because it's very bad English: you'd say "porcupine glove", ... I wonder if there is a similar phrase in Bulgarian)" [10, с. 87]. На русском языке "porcupine gloves" переводится как «ежовые рукавицы», в которых прокурор «Петр Со-линский «пытается» держать» [9, с. 87] С. Петканова. Уходя на первое слушание Уголовного дела №1 и успокаивая провожающую его жену, П. Солинский говорит: "Careful? Of course I shall be careful. Look," he said, putting down his briefcase and holding up his hands, "I am wearing my porcupine gloves" [11, с. 14]. В переводе интертекстуальная связь с русской пословицей теряется, что приводит к искажению смысла переводчиком: «Осторожней? Конечно, я буду осторожен. - Он поставил на пол тяжелый портфель и поднял вверх руки. -Видишь, какие я надел перчатки, чтобы меня не уколол дикобраз» [12, с. 52]. Помимо того, что в результате перевода русскоязычному читателю становится невозможно соотнести «перчатки, чтобы меня не уколол дикобраз» с «ежовыми рукавицами», переводчик изменил и субъект действия. В оригинале П. Солинский надевает «перчатки из дикобраза» (по-русски «ежовые рукавицы»), чтобы со всей строгостью взяться за бывшего вождя, выиграть дело и наказать его за все совершенные преступления. В переводе же П. Солинский надевает «перчатки», чтобы его не укололи, т.е. занимает позицию не нападающего, а защищающегося. Вследствие неточности перевода читатель может не понять, что «ежовые рукавицы» все время условно как бы переходят с рук С. Петканова на руки П. Солинского и обратно.
Для Дж. Барнса П. Солинский и С. Петканов весьма схожи, несмотря на все внешние и внутренние различия. В ходе развития действия романа они поочередно занимают место то обвинителя, то обвиняемого. Например, во времена коммунизма, когда С. Петканов был у власти, П. Солинский из-за отца был в немилости у партии и, чтобы упрочить свои позиции, женился на дочери героя антифашистской борьбы. Когда времена изменились, П. Солинский становится представителем власти, воплощением нового режима, который хочет вынести обвинение коммунистическому режиму в лице С. Петканова. Во время суда П. Солинский обвиняет С. Петканова в том числе в фальсификации документов. Однако сам же вынужден прибегнуть к подлогу, чтобы выиграть дело. Одним из обвинений бывшему вождю становится злоупотребление служебным положением, проявившимся в жизни в роскоши, тогда как обыкновенные люди влачили жалкое существование. Однако в конце романа П. Солинский сам рассуждает о том, что, «пожалуй, в самом деле, надо бы подыскать новое жилье ... Комнат шесть, может быть?» На фоне женщин, бастующих против нехватки продуктов в магазинах, это
выглядит явным излишеством. Как справедливо заметила В. Гигнери, «два главных протагониста постепенно становятся похожи друг на друга» [11, с. 94]. Являясь представителями двух политических метанарра-тивов, они равны для Дж. Барнса, ни одного из них он не считает лучше другого, ни один не является только жертвой или палачом, а оба соединяют в себе черты и того и другого. Как справедливо отмечает М. Какутани, «два мужчины, на самом деле, альтер эго один другого» [13, с. 19]. Если рассматривать, таким образом, произведение как единое целое и анализировать «главы и эпизоды как взаимосвязанные смысловые части в рамках общей картины всего произведения» [7, с. 87], переводчик сможет отобразить в переводе сложное многомыс-лие постмодернистского художественного текста, включающее, как полагаем, интертекстуальность, пара-текстуальность, гипертекстуальность и метатекстуаль-ность.
Паратекстуальность представлена в тексте цитатами-заглавиями и находит отражение в одной из тем романа - это тема «хрупкости правды» [11, с. 91], ее неоднозначности, иллюзорности. Дж. Барнс использует в качестве примера название известной советской газеты «Правда» - орган Социалистической (бывшей Коммунистической) партии» [12, с. 68]. Дж. Барнс привносит в название печатного издания иронический оттенок, полагая, что в угоду представителей власти настоящая правда в газете неизбежно искажалась. При переводе романа переводчику необходимо, как мы полагаем, объяснить русскоязычному читателю смысл размышлений С. Петканова о так называемой «доктрине Синатры», сущность которой сводится к тому, что каждое государство бывшего СССР пошло своим путем развития. Персонаж Барнса критикует доктрину Синатры: «заявлять, что народам стран Варшавского договора представляется возможность каждому идти своим собственным путем, - слова и ничего больше . Ничего себе сказано: доктрина Синатры. Это надо же так пресмыкаться перед дядей Сэмом!» [12, с. 34].
Использует Барнс и метатекстуальность в виде языковой игры с претекстами. Во внутреннем монологе С. Петканова описывается, как один из пресс-секретарей М. С. Горбачева, говорит о переходе от доктрины Брежнева к доктрине Фрэнка Синатры. Переполненный презрения к США и российскому Ген. секретарю, бывший вождь развивает эту мысль: «А горбачевский пресс-секретарь сказал, что надо следовать доктрине Синатры. Доктрине Элвиса Пресли, доктрине макдо-нальдских гамбургеров, доктрине Микки-Мауса и До-нальда-Дака» [12, с. 34].
Последний абзац как бы обрамляет воссозданную в романе картину мира социалистической Европы накануне краха коммунистической идеологии. Абзац содержит аллюзии, относящие читателя к началу романа, таким образом как бы закольцовывая его [14, с. 152]. Текст начинается с описаниия того, как бывший вождь стоит, молча, у окна «в сырой декабрьский вечер» [12, с. 7], «слабый свет настольной лампы тускло поблескивал на массивной оправе его очков» [12, с. 8]. С. Петканов наблюдал за молчаливым протестом, «прислушивался к негодующим голосам женщин» [12, с. 8]. В английском варианте: "the old man stood" [11, с. 4]. В конце текста английского варианта появляется похожая фраза: "an old woman stood" [11, с. 69]. Бабушка Стефана стоит с портретом Ленина перед Мавзолеем в такой же дождливый вечер. Прохожие «порой выкрикивали что-то в лицо старой женщине. Но что бы ей ни кричали, она не покидала своего места, она стояла, молча, и лишь слабый свет мер-
цал сквозь мокрые стекла ее очков» [1, с. 222]. Таким образом, данные интертекстуальные вставки обрамляют роман и подчеркивают идею статики, отсутсвия прогресса, предположение о круговом движении истории. Как справедливо отмечает М. Моузли: «Завершение романа сценой с бабушкой Стефана предполагает, что Дж. Барнс не видит прогресса в движении от коммунизма к более свободному обществу» [15, с. 89].
Центонный текст представлен в романе воспоминаниями и размышлениями С. Петканова о падении коммунистического режима в ряде стран. Размышления С. Петканова насыщены упоминанием имен действительно существовавших политических деятелей: Николае Чаушеску, Михаил Горбачев, Нэнси Рейган, Леонид Брежнев, Эрих Хонеккер, Янош Кадар, Густав Гусак и некоторых других. Функция центонного текста заключается не только в «аутентифицировании исторического и географического контекстов и установлении связи между реальностью и вымыслом» [9, с. 91]. Как справедливо отмечает В. Гигнери: «Столкновение между двумя различными мирами ... становится очевидным, когда выдуманный Петканов вспоминает его физические контакты с такой исторической фигурой, как Николае Чаушеску, которого убили» [11, с. 91]. В тексте романа отмечено: «Тело Николае, то самое тело, которое он обнимал много раз, безжизненно. Воротник и галстук все еще аккуратные, и ироническая полуулыбка на тех губах, которые Стойо Петканов целовал много раз в аэропорту» [12, с. 126]. Как справедливо подчеркивает критик, нарушение границы между мирами усиливается, когда С. Петканов перечисляет титулы и медали, полученные по всему миру, и читает отрывки из заявлений, сделанных историческими главами государств, прославляющих его достижения как политического лидера. Эти заявления, якобы произнесенные реальными людьми о воображаемом диктаторе, «отнимают у исторических личностей их подлинность, превращая их в марионеток, которыми манипулирует выдуманный протагонист» [9, с. 91].
Шутовской аукцион вещей, принадлежавших экс-президенту, проведенный Обществом Девинского на тридцать седьмой день процесса, является гипертекстуальным элементом текста. Этот аукцион пародирует судебный процесс со всеми его театральными эффектами, явным обманом, передергиванием фактов. Участниками аукциона были «Эрих Хонеккер, Саддам Хусейн, император Бокасса, Джордж Буш, Махатма Ганди, весь состав Центрального Комитета Албанской компартии, Иосиф Сталин» [12, с. 158]. На аукционе продавались: одеяло Петканова, представленное аукционерами как «единственная личная собственность» экс-президента» [12, с. 158]; «пара штопанных носков плюс футболка с новым воротничком, пришитым лично майором госбезопасности Огняной Атанасовой»; «сандалии из свиной кожи, в которых товарищ Петканов впервые встретился с бойцами Сопротивления» [12, 159]. Чеки за проданные лоты совали в рот чучелу Петканова, затем чучело сообщило журналистам, «что полностью удовлетворено результатами распродажи, а все вырученные деньги уже передало сиротам, желающим заниматься мотоциклетным спортом в целях укрепления обороноспособности страны» [12, с. 159].
Проанализировав роман Дж. Барнса «Дикобраз» с точки зрения интертекстуальности, можно сделать вывод, что для создания художественного условного пространства автор использует такие ее виды, выделенные Н. А. Фатеевой, как интертекстуальность, паратексту-альность, гипертекстуальность и метатекстуальность, архитектульность. Интертекстуальные элементы текста
помогают не только сформировать картину мира европейской страны эпохи социализма, но и завуалировать границу между действительностью и вымыслом, передать отношение автора к описываемым событиям, создать сложный, игровой контекст. Однако в переводе паратекстуальная связь названия романа с основным текстом, особенностей фразеологизмов и других интертекстуальных вставок не всегда переданы переводчиком, что приводит к некоторому искажению смысла произведения. Исследование интертекстулаьности в романе помогает восстановить разрушенные межтекстовые связи и, таким образом, скорректировать понимание авторского замысла.
Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта №14-04-00185.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Agudo J. F. E. What is right and what is wrong in politics? Objects of satire in Julian Barnes' "The Porcupine" // Revista Canada de Estudios Ingleses, 1999. No39. P. 295-305.
2. Guignery V., Roberts R. Conversations with Julian Barnes. Jackson: University Press of Mississippi, 2009.
3. Allen G. Intertextuality. London: Routledge, 2006.
4. Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности. М.: ЛКИ, 2008. 240 с.
5. Фатеева Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. М.: Агар, 2000. 280 с.
6. Романова А. Суд над «Дикобразом». Круглый стол. Феномен Дж. Барнса // Иностранная литература. 2002. №7. С. 27-32.
7. Морозкина Е. А., Насанбаева Э. Р. Смысловая интерпретация художественного текста в герменевтической модели перевода // Вестник Башкирского университета, 2013. Т. 18. №1. С. 86-88.
8. Морозкина Е. А. Герменевтика в филологии, лингвистике и пе-реводоведении // Вестник Башкирского университета. 2012. Т. 17. №1. С. 154-157.
9. Guignery V. The fiction of Julian Barnes. New York: Palgrave MacMillan, 2006.
10. Kondeva D. The Story of Julian Barnes's "the Porcupine": an Epistolary % Chapter // Julian Barnes. Contemporary critical perspectives. London: Continuum International Publishing Group, 2011. P. 81-91.
11. Barnes J. the Porcupine. London: Jonathan Cape, 1992.
12. Барнс Дж. Дикобраз. М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2011. 224 с.
13. Kakutani M. Confrontation between Post-Soviet Bureaucrats // New York Time. New York, 1992. No 142, section C, P. 19-20.
14. Pateman M. Julian Barnes. Tavistock: Northcote House, Writers and their Work, 2002.
15. Moseley M. Understanding Julian Barnes. Columbia, SO: University of Carolina Press, 1997.
Поступила в редакцию 02.06.2015 г.
ISSN 1998-4812
BecTHHK EamKHpcKoro yHHBepcHTeTa. 2015. T. 20. №2
537
INTERTEXTUALITY AS A COMPONENT OF THE PICTURE OF THE WORLD IN THE NOVEL "THE PORCUPINE" BY J. BARNES
© E. A. Morozkina, Y. V. Kharkova*
Bashkir State University 32 Zaki Validi St., 450076 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
*Email: [email protected]
The role of the intertextual elements in J. Barnes' novel "The Porcupine" is studied in the article. The classifications of the French structuralist linguist J. Jennet and the Russian linguist N. A. Fateeva are adduced. N. A. Fateeva's classification is assumed as basic in the text's analysis. The classifiction includes not only intertextuality, but also such concepts as paratextuality, metatextuality, hypertex-tuality and architextuality. They are viewed as components of the picture of the world of a West Europe Socialistic country in period of the end of the 1980s - beginning of the 1990s, which is reconstituted by Julian Barnes in the text. The concept of the centonic text as a means of intertetuality is also used. It is connected with recollections and mediations of the main hero about the reasons of the downfall of Communist regime in a number of European countries. Furthermore the authors undertake the task of investigating the question of keeping the meaning of intertextual elements in the translation of J. Barnes' novel from English into Russian made by E. Khramov (2011). Intertextual analogies in the original and its translation connected with the title of the novel "The Porcupine" and such problems as translation of intertextual insets as the newspaper "Truth" and the Frank Sinatra Doctrine are also analyzed.
Keywords: J. Barnes, intertextuality, N. A. Fateeva's classification, paratextuality, metatextuality, hypertextuality, architextuality, centonic text, game context.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article.
REFERENCES
1. Agudo J. F. E. Revista Canaria de Estudios Ingleses, 1999. No39. Pp. 295-305.
2. Guignery V., Roberts R. Conversations with Julian Barnes. Jackson: University Press of Mississippi, 2009.
3. Allen G. Intertextuality. London: Routledge, 2006.
4. P'ege-Gro N. Vvedenie v teoriyu intertekstual'nosti [Introduction to the theory of intertextuality]. Moscow: LKI, 2008.
5. Fateeva N. A. Kontrapunkt intertekstual'nosti, ili intertekst v mire tekstov [Counterpoint of intertextuality, or intertext in the world of texts].
Moscow: Agar, 2000.
6. Romanova A. Inostrannaya literatura. 2002. No. 7. Pp. 27-32.
7. Morozkina E. A., Nasanbaeva E. R. Vestnik Bashkirskogo universiteta, 2013. Vol. 18. No. 1. Pp. 86-88.
8. Morozkina E. A. Vestnik Bashkirskogo universiteta. 2012. Vol. 17. No. 1. Pp. 154-157.
9. Guignery V. The fiction of Julian Barnes. New York: Palgrave MacMillan, 2006.
10. Kondeva D. Julian Barnes. Contemporary critical perspectives. London: Continuum International Publishing Group, 2011. Pp. 81-91.
11. Barnes J. the Porcupine. London: Jonathan Cape, 1992.
12. Barns Dzh. Dikobraz [Porcupine]. Moscow: Eksmo; Saint Petersburg: Domino, 2011.
13. Kakutani M. New York Time. New York, 1992. No 142, section C, Pp. 19-20.
14. Pateman M. Julian Barnes. Tavistock: Northcote House, Writers and their Work, 2002.
15. Moseley M. Understanding Julian Barnes. Columbia, SO: University of Carolina Press, 1997.
Received 02.06.2015.
