CC BY
943Драфт: молодая наука
A.К. ГЛАДЫШЕВ (г. Пермь, Россия)
УДК 821.161.1.3 (Толстой Л.Н.)
ББК Ш33(2Рос=Рус)-8,43
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МОТИВА СМЕРТИ В ПОВЕСТИ Л.Н. ТОЛСТОГО «СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА»
Аннотация. В статье представлен анализ мотива смерти в повести «Смерть Ивана Ильича» в связи с формированием новых религиознохристианских убеждений Л.Н. Толстого. Проводится параллель между религи -озно-философским трактатом Л.Н. Толстого «В чем моя вера» и данным про-зведен ем.
Ключевые слова: смерть, жи знь, хри сти анство, суд, прозрени е
Вопрос философского порядка о смысле жизни и о смысле смерти , всегда волновавший Толстого, является центральным и лейтмоти -вом проходит сквозь все художественное творчество писателя. Т ак или иначе, эта тема затрагивается во всех ключевых произведениях автора («Детство», «Война и мир», «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича» и др.). По справедливому замечанию многих исследователей (А. Зверев, В. Туниманов, С. Меситова), писатель стремился найти позитивный ответ на этот важнейший для него вопрос.
Эволюция данного мотива, привнесение в него новых смыслов обусловлены изменениями мировоззренческих позиций автора. Если в ранних произведениях, по мнению таких исследователей, как
B. Шкловский, А. Зверев, В. Туниманов, П. Басинский, ощущается «языческое миросозерцание» автора, то в более поздних произведени -ях находят отражение его философские и религиозные поиски.
Так, в раннем рассказе «Три смерти» (1858), который можно рассматривать как первую серьезную попытку художественной рефлексии на тему отношения человека к смерти, Толстой приходит к абсолютно языческой формуле: преодоление страха перед пугающей неизбежностью смерти возможно только через соединение с природой. Другими словами, необходимо уподобиться дереву, смерть которого естественна и гармонична. К такой естественности и бессознательной покорности и должен стремиться человек. Именно так умирает в рассказе старичок-крестьянин: он терпеливо переносит физические страдания и внутренне готов «опростать занимаемый угол».
В повести «Смерть Ивана Ильича», написанной спустя 28 лет, находят свое выражение новые религиозные убеждения Толстого, ко-
Драфт: молодая наука
торые подробно изложены им в трактатах 80-х годов: «В чем моя вера», «Царствие Божие внутри вас».
В 1881 году Толстой начинает повесть, в первой редакции получившую название «Смерть судьи». Однако посвятивший себя в это время главным образом большим публицистическим произведениям, Толстой обращается к повести лишь время от времени, урывками.
Критика устоев современного общества, новое мировоззрение пи -сателя были обстоятельно и последовательно переданы на страницах трактата «В чем моя вера?». Концентрированно, в ярких живых образах, стараясь удалить всякий оттенок прямой назидательности, Толстой воплотит эти мысли в повести «Смерть Ивана Ильича», работа над которой продолжалась несколько лет и была закончена в 1886 году.
Рассуждая о характере связи публицистических и художественных сочинений Толстого, В.А. Туниманов замечает, что художественная работа хоть и не являлась доминирующей для автора в 80-е годы, «ее необходимо было теснее согласовать с новыми убеждениями, с новым религиозным миросозерцанием», но согласовать не формально, «ибо это убило бы художественность, превратило художественные тексты в ряд картинок-иллюстраций», а органично. По мнению исследователя, повести и рассказы «не противоречат и не противостоят трактатам и статьям», так как все сочинения - «это все разные грани одного и цельного организма» [Зверев, Туниманов 2007: 413].
Предельно четко обозначив в трактате негативное отношение к сложившейся системе судопроизводства, Толстой не так категоричен в повести. Дух отрицания проступает исподволь и ощущается в авторской иронии.
После первого прочтения повести может показаться, что Толстой не изобразил ничего другого, кроме обычной истории жизни и вполне естественной смерти одного человека из судейских чиновников, однако содержание ее прочно увязано с новым христианским жизнепони -манием Толстого. Мысль, выраженная не как тезис со многими стра-ни цами последовательного доказательства, а как убедительно и просто рассказанная история жизни, страданий и смерти человека, история, в обыденности которой просвечивает универсальность, общечеловеч-ность, - быть может поражает сильнее, чем логически выстроенная система доводов. Несмотря на то, что в момент выхода повести в печать она практически была не замечена русской критикой, успех ее в Европе, и особенно во Франции, был феноменальным. В последующие годы повесть также очень высоко была оценена и в России.
В трактате «В чем моя вера?» [Толстой: т. 23, 304-465] Толстой, методически разбирая «все то, что скрывает от людей истину», пере-
Драфт: молодая наука
водя, сличая и соединяя четыре Евангелия, формулирует свое новое, основывающееся на учении Христа, миропонимание. Определив высказывание Христа: «Вам сказано: око за око, зуб за зуб. А я вам говорю: не противьтесь злу» (Ев. от Матфея, глава V, стих 39) как ключевое для понимание сути его учения, Толстой делает следующий вывод: общество, назвавшее себя православным и на словах исповедующее христианское вероучение, не только на деле не исполняет заветов Христа, но заботится об учреждении «судов, государства, воинства» [курсив здесь и в других местах Гладышева А.К.], об учреждении «жи зни, противной учению Христа». По мнению Толстого, Христос, давший людям заповедь: «Не судите, и не будете судимы - не осуждайте, и не будете осуждены» (Ев. от Луки, VI, 37), не только не мог иметь в виду одну частную жизнь, но прямо указывал на то, что учрежденные людьми суды недопустимы.
«Христос говорит: не противиться злому, - пишет Толстой. -Цель судов - противиться злому. Христос предписывает: делать добро за зло. Суды воздают злом за зло. Христос говорит: не разбирать добрых и злых. Суды только то и делают, что этот разбор. Христос говорит: прощать всем. Прощать не раз, не семь раз, а без конца. Любить врагов. Делать добро ненавидящим. Суды не прощают, а наказывают, делают не добро, а зло тем, которых они называют врагами общества... Христос со дня рождения и до смерти сталкивался с судами Ирода, синедриона и первосвященников. И действительно, ви -жу, что Христос много раз прямо говорит про суды как про зло. Уче-ни кам он говорит, что их будут судить, и говорит, как им держаться на суде. Про себя говорил, что его засудят, и сам показывает, как надо относиться к суду человеческому. Стало быть, Христос думал о тех судах человеческих, которые должны были засудить его и его учени -ков, и засуждавшие и засуждающие миллионы людей. Христос видел это зло и прямо указывал на него. При исполнении приговора суда над блудницей он прямо отрицает суд и показывает, что человеку нельзя судить, потому что он сам виноватый. И эту же самую мысль он высказывает несколько раз, говоря, что засоренным глазом нельзя видеть сора в глазу другого, что слепой не может видеть слепого. Объясняет даже то, что происходит от такого заблуждения. Ученик станет такой же, как учитель» [Толстой т. 23: 320].
Внимательно разбирая послания апостолов, Толстой заостряет внимание читателей на словах апостола Иакова: Ибо кто сохранит весь закон и в одном чем-нибудь согрешит, тот становится виновен во всем. Ибо тот же, кто сказал: не прелюбодействуй, сказал: не убей. Почему, если ты не сделаешь прелюбодеяния, но убьешь, то ты
Драфт: молодая наука
все преступник закона (гл. II, 1-13). Из слов апостола, по мнению Толстого, следует, что суд человеческий «несомненно дурен» и «сам преступен», потому как за преступление сам казнит, но «суд сам собою уничтожается законом Бога - милосердием» [Толстой т. 23: 323].
Мысль, прозвучавшая как приговор для Ивана Ильича («Вот он, суд! Да я же не виноват! За что?»), мысль эта о Суде Высшем содержится в приведенном в трактате отрывке из послания апостола Петра: «Неужели думаешь ты, человек, избежать суда Божия, осуждая делающих таковые дела и (сам) делая то же?» [Толстой т. 23: 324]. История смерти Ивана Ильича приобретает притчевый характер. Человек, взявш й на себя право казн ть друг х за нарушен е человеческ х законов, сам преступает закон высш й подлеж т Суду Высшему.
«Доминирующий образ у Толстого, - отмечает Н.А. Петрова, -образ суда, того, где служит герой; суда-консилиума, от которого “то капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния”; суда над собственной жизнью» [Петрова 2007: 9]. Понимая учение Христа как определен е вечных предначертанных законов, Толстой заключает, что русское общество, споведующее хр ст анскую веру, не только не сполняет предп сан й этого вероучен я, но ж вет прямо прот во-положно духу учен я, учреждая «земск й суд, уголовную палату, окружные м ровые суды».
Прямая связь повести с трактатом ощущается с первых страниц: действие начинается в большом здании судебных учреждений, а главный герой произведения, Иван Ильич Г олови н, - член Судебной палаты. Тем не менее, Толстой збегает «лобовой» кр т к . Воспро зводя стор ю ж зн Ивана Иль ча, автор, отстран вш сь, збегает осужден я. Нач ная повесть с звест я о смерт Ивана Иль ча, о которой узнают з утренней газеты его коллег , члены суда прокурор, со-шедш еся в каб нете во время перерыва, Толстой нескольк м штр -хами обозначает всю ограниченность, неспособность к сопереживанию бесчувственность эт х персонажей: каждый з н х, узнав о смерт «сотовар ща», в первую м нуту подумал о возможных перемещен ях вв ду освобод вшегося места л чном повышен .
Уже во второй главе проступает отрицательное отношение Толстого ко всякого рода ч новн кам. «Ненужный член разных ненужных учрежден й», - так называет автор статского советн ка (отца Ивана Ильича), сделавшего в Петербурге по разным министерствам и департаментам ту карьеру, благодаря которой за выслугу лет ч новн к получает «выдуманные фи кти вные места и нефиктивные тысячи». Толстой подчеркивает, что жизнь Ильи Ефимовича не является исключением, что в России существует целый класс людей, достигающих «то-
Драфт: молодая наука
го положения, в котором хотя и ясно оказывается, что исполнять ка-кую-ни будь существенную должность они не годятся, они все-таки по своей долгой и прошедшей службе не могут быть выгнаны... и потому получают... нефи ктивные тысяч и, от шести до десят и, с которыми и доживают до глубокой старости». Толстой еще раз намекнет на пара-з т ческ й характер такого рода деятельност в оп сан старшего сына, который «делал такую же карьеру, как и отец» и «уж близко подходил к тому служебному возрасту, при котором получается эта инерция жалованья» [Толстой, т. 26: 69].
Иван Ильич, будуч и «умным, живым, приятным и приличным человеком», тем не менее, выб рает ту же стезю: после окончан я курса Правоведения, он начинает свою карьеру с должности чиновника особых поручений губернатора.
Образ Ивана Ильича не противоречив, но и не односторонен, это не «плоск й» характер с одной дом н рующей чертой, не явно отр -цательный персонаж, а образ человека похожего на друг х людей, «как все». Толстой неоднократно подчеркивает это сходство, похожесть жизни Ивана Ильича на жизни других людей («Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная»). Усредненность характера (Толстой, описывая трех братьев, прямо называет Ивана Ильича серединой между ними), обыкновенность и узнаваемость жизненных ситуаций делают историю его смерти тем более поражающей.
По мнен ю Тун манова, Толстой, стрем вш йся в повест к «ун версальному звучан ю», менно с этой целью неоднократно «подчерк вает обыкновенность заурядность» не только ж зненной истории Ивана Ильича. Даже покойник, согласно описанию автора, ничем не отличался от других умерших: «Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецк , утонувш окоче-невш м членам в подст лке гроба, с навсегда согнувшеюся головой на подушке, выставлял, как всегда выставляют мертвецы, свой желтый восковой лоб с взл зам на ввал вш хся в сках торчащий нос, как бы надавивший на верхнюю губу» [Зверев, Туниманов 2007: 57].
По общественным меркам Иван Иль ч был не только «человеком способным, весело-добродушным общ тельным», но ответственным сотрудником. Будучи молодым человеком, он обладал необходи -мым професс ональным качествам для того, чтобы заслуж ть уважение выше стоящих особ («в служебных делах он был. сдержан, оф ц ален даже строг», «с точностью неподкупной честностью сполнял возложенные на него поручен я»).
Драфт: молодая наука
Обобщенный образ выше стоящих особ играет большую роль не только в ж зн Ивана Иль ча («долгом же он сво м сч тал все то, что сч талось таковым на высше поставленным людьм », «с самых молодых лет было то, что он, как муха к свету, тянулся к на высше поставленным в свете людям»). С одобрения выше стоящих лиц в высшем обществе устанавливались границы морали. Все то, что могло быть названо дурным, но делалось «с ч стым рукам , в ч стых рубашках, с французск м словам », было одобрено , следовательно, не вполне безнравственно: связь с одной з дам, связь с мод сткой, попойки с приезжими флигель-адъютантами, поездки в дальнюю ули -цу, подслуживание начальнику. Сервировка поступков оказывается важнее их сути. При соблюдении необходимой формы дурной поступок мог не попасть в реестр безнравственного поведен я. Однако весь этот регламент рованный обман рассыпается в прах, оказывается не тем перед судом на высшей нстанц , пред смертью.
Эта же власть формы обнаруживается в новой для того времени сфере деятельности судебных учреждений. «Соблюдение формальности, - пишет Туниманов, - вот неизменный принцип государственной и особенно судебной деятельности, обеспечивающий торжество произвола и зла» [Зверев, Туни манов 2007: 425].
В сущност , в рол судебного следователя Иван Иль ч только мастерск осво л «пр ем отстранен я от себя всех обстоятельств, не касающ хся службы, облечен я всякого сложного дела в такую форму, пр которой бы дело только внешн м образом отражалось на бумаге пр котором сключалось совершенно его л чное воззрен е, и главное, соблюдалась бы вся требуемая формальность» [Толстой т. 26: 72].
В трактате Толстой подробнее, чем в повест , оп сывает бездушный и бесчеловечный механизм правосудия: «Кто будет спорить о том, что не то что муч ть л уб вать человека, но муч ть собаку, уб ть курицу и теленка проти вно и мучительно природе человека. А между тем все устройство нашей ж зн таково, что всякое л чное благо человека приобретается страданиями других людей. Все устройство нашей ж зн , весь сложный механ зм наш х учрежден й, меющ х целью нас л е, св детельствует о том, до какой степен нас л е противно природе человека. Ни один судья не решится задушить веревкой того, кого он приговорил к смерти по своему правосудию. Ни один начальн к не реш тся взять муж ка з плачущей семь запереть его в острог. Все это делается только благодаря той сложнейшей маш не государственной общественной, задача которой состо т в том, что-
бы разб вать ответственность совершаемых злодейств так, чтобы н -
Драфт: молодая наука
кто не почувствовал противоестественности этих поступков. Одни пишут законы, другие прилагают их, третьи муштруют людей.» [Толстой т. 23: 332].
Т ак Иван Ильич, полностью устранив личное, душевное отношение к разбираемым на суде делам и не чувствуя противоестественности своей новой работы, считал ее вполне интересной и привлекательной. Привлекательность же ее состояла, главным образом, в сознании власти, в том, что он чувствовал: отныне «все, все без исключения, самые важные, самодовольные люди - все у него в руках» [Толстой т. 26: 71]. Повышениям сопутствовала еще большая сила власти («возможность погубить всякого человека»). «Обыденность, обыкновенность ч стой ненужной ж зн является, по Толстому, самым ужасным во всем этом заведенном, одобренном течен пустой,
насквозь лживой жизни» [Зверев, Туниманов 2007: 425]. Неизлечимая болезнь сознан е пр бл жающейся смерт разрушат так прочно установившуюся фальшь жизни.
Н. Лесков, высоко ценивший талант Толстого как художника-ясновидца, полагал, что «вся обстановка смерти Ивана Ильича представляет собой, конечно, не карт ну смерт вообще, а она есть только зображен е смерт карьерного человека з ч новн чьего круга - человека, проведшего ж знь в л цемер в заботах, на более чуждых памятованию о смерти». Однако Толстой предельно конкретен и правд в не только в зображен бытовых подробностей, но в оп сан процесса умирания. Восстанавливая хронологию, фиксируя мельчай-ш е пр меты ухудшающегося здоровья героя, Толстой сследует непознаваемое, препар руя саму смерть.
По мнению Оге А. Ханзен-Лёве, процесс умирания в произведении «медицински и психосоматически» конкретизирован: «В качестве пускового механ зма стор здесь также выступает совершенно н -чтожная почт ком ческая бытовая подробность: смертельная болезнь героя нач нается с поврежден я бедра, полученного пр падении со стремянки... Кажущаяся второстепенной причина - и, соответственно, спусковой механ зм стор - ретроспект вно предстает непосредственным основан ем каузальност , которая позволяет прослеживать события жизни от конца к началу. Толстой дробит Большую Смерть на малые мгновения умирания, последовательность которых должна быть прочитана в противоположном порядке ad absurdum вместе с тем прослежена вплоть до своего стока, ведь только так может быть раскрыта ее тайная механика» [Ханзен-Лёве 211: 8].
Особое вн ман е п сателя к матер (к «плот »), к ф з ческому проявлен ю человека в м ре неоднократно отмечалось сследовате-
Драфт: молодая наука
лями. «Основная “вещь” Толстого, - пишет Н.А. Петрова, - человек, как существо, прежде всего, “телесное” и потому принадлежащее к категории предметов (“та же комната, те же картины, гардины, обои, склянк то же свое болящее, страдающее тело”), ненужных, вносящих “нечистоту” и “беспорядок”» [Петрова 2007: 10].
Смерть не есть нечто макс мально абстрактное, неподдающееся осмыслен ю безумно пугающее Ивана Иль ча. Она растворена во всей с безупречным хладнокров ем заф кс рованной с мптомат ке прогресс рующей болезн . И проявлен я ее в ф з ческом м ре вполне конкретны осязаемы. Так уже в первой главе появляется «не-пр ятный запах» труп, «утонувш й окоченевш м членам в под-ст лке гроба». Иван Иль ч буквально ощущает смерть ф з ческ , как «что-то ужасное страшное, неслыханное, что завелось в нем не переставая сосет его и неудержимо влечет куда-то» [Толстой т. 26: 88].
Для Толстого смерть, в первую очередь, это ф з олог ческ й процесс. Пр бл жен е ее связано с стощен ем усыхан ем тела («он знал, что ему будет еще страшнее, есл он взглянет на свое тело, и не смотрел на себя»; он «с ужасом смотрел на свои обнаженные, с резко обозначенным мускулам , бесс льные ляжк »), с ф з ческой немощью («он спал меньше меньше», еда казалась «безвкуснее безвкуснее»; не мог передв гаться без помощ ), с ус л вавшейся болью («н на мгновенье не ут хающая, муч тельная боль»). По мере осознан я собственной обреченност безвыходност своего положен я, в душе Ивана Иль ча ус л валось чувство тоск ненав ст к окружающ м.
«Персонажи Толстого, - пишет Оге А. Ханзен-Лёве, - словно помещены в особую сферу, где стор х ж зней могут быть рассказаны как истории предвосхищения смерти. Если же власть смерти столь могущественна, всеобъемлюща неумол ма, то, чтобы стать вынос мой, она должна распредел ться по всей ж зн в целом, - по крайней мере, в романе.» [Оге А. Ханзен-Лёве 2011: 5].
Однако смерть заявляет о себе не только через боль, ослабевающее с каждым днем тело, немощь и нечистоту. Она является предчув-ств ем. В сознан Ивана Иль ча смерть персон ф ц руется, потому он постоянно ощущает ее м ст ческое пр сутств е. Смерть станов тся наважден ем, которое пр вод т в отчаян е. «Иван Иль ч. отгонял мысл о ней, но она продолжала свое, она пр ход ла станов лась прямо перед н м смотрела на него, он столбенел, огонь тух в глазах» [Толстой т. 26: 94]; «И что было хуже всего - это то, что она отвлекала его к себе не затем, чтобы он делал что-н будь, а только для того, чтобы он смотрел на нее, прямо ей в глаза, смотрел на нее , н -
Драфт: молодая наука
чего не делая, невыразимо мучился» [Там же]; еще упоминания: «она прони кала через все, и ничто не могло заслонить ее», «вдруг она мелькнула через ширмы, он увидал ее», «она явственно глядит на него из-за цветов» [Толстой т. 26: 94-95].
Повествование представляет собой постепенно разворачивающуюся, от главы к главе, историю болезни, финалом которой является двухчасовая агония и смерть. Происходит, условно говоря, материали -зация метафоры (летящего вниз камня с увеличивающейся скоростью), содержащейся в тексте: «Жизнь, ряд увеличивающихся страданий, лет т быстрее быстрее к концу, страшнейшему страдан ю» [Толстой т. 26: 109]. Тем не менее, болезнь и мучения героя представляют собой л шь внешн й план, скрывающ й под собой процесс духовного перерожден я (умоперемены) героя.
Мучимый физической болью и одиночеством, «полнее которого не могло быть нигде: ни на дне моря, ни в земле», Иван Ильич находился в кругу неразрешимых вопросов: «За что весь этот ужас?», «Не может быть, чтоб так бессмысленна, гадка была жизнь?», «Может быть, я жил не так, как должно?» [Толстой т. 26: 107].
Мысл героя сопровождаются небольш м авторск м комментарием: «и тотчас же он [Иван Ильич] отгонял от себя это единственное разрешение всей загадки жизни и смерти, как что-то совершенно невозможное» [Там же].
Если в начале повести констатируется факт смерти и для при-шедш х прост ться с Иваном Иль чом ее несомненным вполне «осязаемым» проявлен ем будет его лежащее в гробу бездыханное тело, то уже бл же к концу про зведен я станов тся очев дным, что смерть не только не является для автора «концом» существован я, а скорее «переходом», но, что особенно важно, не пр сутств е смерт , а возможность ее осознан я пр ж зн пр вод т к духовному перерожден ю.
«Сюжет повести Толстого, - отмечает Н.А. Петрова, - состоит в осознан человеком «ложност » своего существован я, экз стенц -альном прозрен на пороге смерт , сопровождающемся просыпающейся способностью героя «чувствовать» (его фамилия - Г оловнин, и к пон ман ю собственной смертност он дет через с ллог зм з лог к Кизеветера)» [Петрова 2007: 10]. Развивающаяся болезнь не только разруш ла всякую пр ятность важность тех событ й, которые ранее казал сь таковым («радост службы-карьеры», «карточная гра», «театры»), но и поставила под сомнение смысл всей прожитой жизни.
По мнению С.А. Меситовой, «мучения, страдания и болезни, воспринимающиеся людьми как зло, трактуются Л.Н. Толстым, прежде
Драфт: молодая наука
всего, как подготовлен е к смерт возможност пр нят я смерт как радости и полноты бытия-к-смерти. В 1903 году он записал: “Страда-н я, - всегда не збежные, как смерть, - разрушают гран цы, стесня-ющ е наш дух, возвращают нас, - ун чтожая обольщен я матер -альност , - к свойственному человеку пон ман ю своей ж зн как существа духовного, а не материального.... Думают, что болезнь -пропащее время. А болезнь самое важное время...” Страдания дают возможность прояв ться духовному началу в человеке, обрест любовь к Богу бл жнему. В этом смысле, смерть воспр н мается Л.Н. Толстым как освобожден е от сна ложной ж зн , от плена телесной зав с мост , как, наконец, возможност ст нно духовной ж зн , которая в пон ман ф лософа есть добро, любовь соед нен е в Боге всех живых существ» [Меситова 2006: 59].
Эту же мысль подтверждают слова Туниманова: «Только окончательно пр знав, что вся его ж знь была не то, кроме нескольк х отдаленных светлых точек в детстве, отказавш сь от всяк х попыток найт для этой эго ст ческой лж вой ж зн оправдан е, Иван Иль ч “пролезает сквозь черную дыру” к свету. Ненависть и злоба отступают, он испытывает чувство жалости к сыну-гимназистику, целующему его руку, и к жене, с отчаянным выражением смотрящей на него. Не просто нравственная перемена, а преображен е преодолен е страха смерти» [Зверев, Туниманов 2007: 428].
Мучен я Ивана Иль ча в последн е часы напом нают мук рождающегося ребенка: «Он барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая непреодолимая сила. Он чувствовал, что мученье его в том, что он всовывается в эту черную дыру, еще больше в том, что он не может пролезть в нее» [Толстой т. 26: 106].
Смерть пр нос т долгожданное облегчен е: «Иван Иль ч провал лся, ув дал свет, ему открылось, что ж знь его была не то, что надо, но что это можно еще поправ ть». Она освобождает героя не только от ф з ческой бол , но от лж заблужден й сч тавшейся «пр л чной» вполне благопр стойной ж зн .
«Как хорошо как просто, - подумал он».
Вместо смерт был свет.
Последние мысли героя («Какая радость!», «Кончена смерть. Ее больше нет!») являются знаком совершившийся духовной перемены.
ЛИТЕРАТУРА
Абрамович Н.Я. Рели гия Л.Н. Толстого. - М., 1914.
Апостолов Н.Н. Жи вой Толстой. - М., 2001
Драфт: молодая наука
Асмус В.Ф. Ми ровоззрени е Л.Н. Толстого // Ли тературное наследство. Т. 69. Кн. 1. - М., 1961.
Басинский П.В. Бегство и з рая. - М., 2011.
Булгаков В.Ф. Л.Н. Толстой в последни й год его жи зни. - М., 1957.
Зверев А .М., Туниманов В.А. Лев Толстой. - М., 2007 Меситова С.А. Этическая танатология Л.Н. Толстого. - Тула, 2003 Петрова Н.А. Предмет в пространстве между смертью и жи знью // Ргае-glad Яшусу1ус7ку. - 2007. - С. 5-19.
Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений Л.Н. Толстого. В 90 т. Т. 26. -М., 1928-1958.
Шкловский В.Б. Лев Толстой. - М., 1967.
Ханзен-Лёве Оге А. В конце туннеля, смерти Льва Толстого // НЛО -2011. - 7 109.
© Гладышев А.К., 2013
