CC BY
46
УДК 930.1
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ И ЦЕЛОСТНОСТЬ ИСТОРИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ
© 2009 г. А.А. Линченко
Липецкий государственный технический университет, 398600, г. Липецк, ул. Московская, 30, mailbox@stu. lipetsk. ru
Lipetsk State Technical University, 398600, Lipetsk, Moskovskaya St., 30, mailbox@stu. lipetsk. ru
Анализируются вопросы сущности и структуры исторической интерпретации. Целостность интерпретации выступает важнейшим элементом целостности исторического знания. Автор понимает интерпретацию как диалектический процесс, состоящий из различных точек зрения. Подчеркивается преимущество герменевтического дискурса как наиболее успешной основы для их объединения в сравнении с постпозитивистской и постмодернистской моделями. Подобный метод превращает конфликт интерпретаций в их диалог.
Ключевые слова: историческое сознание, интерпретация, целостный подход, реконструкция, деконструкция, конструктивизм, полилог, конфликт интерпретаций, исторический факт, исторический интерес, репрезентация.
The problem of essence and structure of historical interpretation in this article has been analysed. The integrity of interpretation is one of the most important element of integrity of historical consciousness. The author tries to explain historical interpretation as the dialectical process which consist of various points of view. The advantage of germeneutical discourse as the most successful ground of their integration is proved by the author in comparison with post-positivism and post-postmodernism models. Such method transformed the conflict of interpretations to their dialogue.
Keywords: historical consciousness, interpretation, the integral method, reconstruction, deconstraction, constructivism, poli-loge, the conflict of interpretations, historical fact, historical interest, representation.
Вместе с «лингвистическим поворотом» XX в. в современную философскую мысль пришла «интерпретационная парадигма». Наряду с «человеком понимающим» следует говорить о «человеке интерпретирующем». Это определяет тот факт, что проблематика субъективного в философии истории и исторической науке продолжает сохранять огромное значение, что в свою очередь вызвано сложностью постижения самого объекта - исторической действительности, а также плюрализмом методологических позиций современности. Антропологическое измерение истории, признание «человеко-размерности» времени, обоснование человеческой деятельности как основополагающего структурирующего мировую историю начала также подчеркивают несомненный интерес проблемы.
Проблематика интерпретации занимает фундаментальное значение среди элементов исторического сознания наряду с историческим познанием. Отличие сознания от знания заключается прежде всего в осмыслении и интерпретации получаемых знаний, их практическом использовании в жизни.
Целостность исторического знания - способ бытия исторического сознания как целостности - возможна только в условиях соотнесения познаваемой минувшей действительности с горизонтом настоящего. Именно интерпретация во многом является элементом новаторства в синтезе традиционного и нового в целостном историческом сознании.
В общенаучном смысле под интерпретацией (от лат. Шегртеайо - истолкование, разъяснение) следует понимать метод с фиксированными правилами перевода формальных символов и понятий на язык содержательного знания. Специфическое и основополагающее значение приобретает интерпретация в гуманитарном зна-
нии, выступая в качестве истолкования знаков и текстов, зафиксированных в письменном виде.
Оставляя в стороне логическую сторону теории интерпретации, отметим ключевую составляющую интерпретационного процесса вообще и исторического в частности - понятие «интерпретанта». По определению Б.В. Григорьева, это «знак-схема, присоединяемая к объекту и упорядочивающая его содержание. Интерпретанта - прибор, инструмент, с помощью которой преобразуются знаки и возникают эвристические идеи» [1, с. 63]. Более того, не сводимая, по мнению Е.Н. Ищенко, к «переводу» «интерпретация предстает не только как „механизм" считывания культурных смыслов, но и как способ культурной идентификации личности, построения мира субъективно--значимых смыслов» [2, с. 180].
Интерпретация, включая историческую, генетически связана с понятиями «ценность» и «оценка». Вследствие данной связи любая проблематика интерпретации вынуждена принимать участие в разрешении вопроса о значении и смысле ценностей, вопросе возможности существования общечеловеческих ценностей, характере оценки. Оправданным представляется подход Л.Н. Сто-ловича, трактующего объективность ценностей как их социокультурную реальность, т.е. как «продукты, приобретающие значимость только в условиях социального и исторического бытия» [3, с. 90]. Связывая ценность с понятием «значимость», он предлагает выделять как объективное (ценность, бытие ценности), так и субъективное (осознание этого бытия, ценностное сознание, оценка) значения. Таким образом, ценность определяется им как «объективное значение объекта для субъекта», а оценка - «как субъективное отношение и значение» [3, с. 92]. Итог - признание онтологического статуса ценностей. Возможность существования общечеловеческих
ценностей, по мнению Столовича, основана на однотипности структурных отношений индивида и общности, фиксируемых ценностными категориями, ценностным сознанием. Общечеловеческие ценности «являются высшим критерием всех индивидуальных и коллективно -групповых ценностей, условием существования человеческого общества в целом и тех интегративных процессов, которые в нем происходят» [3, с. 95].
В этой связи просматривается требующая внимания для дальнейших задач исследования взаимосвязь общих ценностей и коммуникативной теории. Конвенциональный характер общечеловеческих ценностей позволяет утверждать их коммуникативную сущность, выявляет первенствующее значение диалога. Очевидно и обратное влияние - подлинный диалог (в том числе с прошлым) возможен только на основе общечеловеческих ценностей и норм.
Подробное исследование проблем ценностей и оценки обусловлено тем, что аксиологический момент играет важнейшую роль не только в теории и практике интерпретации, но и в историческом сознании, гуманитарном знании вообще. Подобные настроения удачно выразил М.М. Бахтин: «В абсолютной ценностной пустоте невозможно никакое высказывание, невозможно самое сознание» [4, с. 126]. Как верно отмечают М.А. Киссель, И.Д. Парфенов, А.В. Гулыга и А.В. Разин истинное познание и адекватная интерпретация прошлого становятся возможными только в условиях высокоразвитого нравственного сознания, общечеловеческих ценностей [5]. Невозможной представляется важнейшая функция интерпретации - соотнесение горизонтов прошлого и настоящего без наличия твердых принципов нравственности и морали.
Аксиологическая составляющая исторического сознания позволяет поднять еще одну проблему интерпретации, необходимую для целостности исторического сознания. Речь идет о проблематике диалектики вины и прощения в истории. Вслед за П. Рикером отметим тесную связь указанного вопроса с диалектикой памяти/забвения. «Прощение как счастливое забвение есть образ примиренной памяти» [6, с. 402]. Способность к памяти и забвению оборачивается осознанием вины и попытками прощения деяний своих предшественников или, наоборот, покаянием перед ними.
Противоречивый характер приобретают проблемы оценки прошлого на обыденном и теоретическом уровнях. Если можно утверждать единство общечеловеческих ценностей на обоих уровнях, то проблематичным представляется единство оценок. Модель соотношения в данном случае тождественна диалектике логического и исторического.
Особенность исторической интерпретации заключается в том, что она присутствует на всех этапах исторического исследования: на уровне подбора исторических источников, всех этапах их анализа и систематизации данных в рамках нового концептуального видения.
Основополагающее значение в этой связи приобретает категория «исторический интерес». Ценность сохраняют выводы А.И. Ракитова, который предлагает понимать под «историческим интересом» не только осо-
бую психологическую потребность личности (Додонов), определяющуюся лишь существующей системой ценностей в сознании личности и социальных групп (Г. Рик-керт), но и как феномен, «порождаемый самой историей», зависимый от объективных законов развития и потребностей общества [7, с. 47]. Подобное диалектическое рассмотрение как объективных, так и субъективных предпосылок исторического интереса позволяет провести четкую грань между такими феноменами, как симпатия и актуальность. Очевидно, что при всем значении субъективной значимости для объекта решающую роль в исторических исследованиях играет все же актуальность тематики современным ей объективным потребностям общества, государственным и общечеловеческим интересам. Не потерял актуальности девиз Ф. Ницше -«пользоваться историей исключительно для целей жизни». В случае же только «симпатического» отношения к прошлому историческое сознание, по его мнению, трансформировалось в особый «антикварный» тип истории. При всем том отметим, что имеет место и совпадение симпатии и актуальности в научной практике (например, в случае длительного исследования какой-либо проблемы).
Еще одной особенностью исторической интерпретации является ее тесная связь с историческими фактами. В рамках гуманитарного рассмотрения вопрос об истинности исторического факта во многом переносится в вопрос об истинности методологии его исследования и интерпретации. Традиционным является мнение о необходимости различения собственно фактов истории (событий прошлого, единичных исторических данных) и научно-исторических фактов, обобщенных фактов (знание о событии в его связи с контекстом других событий, причинно-следственных связей, предполагающее определенную оценку). Подчеркивается противоречивый характер научно-исторических фактов: «Исторические факты в отличие от единичных исторических данных устанавливаются ради определенных познавательных целей, а следовательно, с учетом соответствующих теоретических установок...с другой стороны, эти факты служат для проверки самих установок и должны быть в определенном смысле независимы от них» [7, с. 201]. Очевидно, что указанная разделенность имеет во многом методологический характер. Это связано с тем, что само бытие исторических свидетельств и единичных данных во многом зависит от интерпретаций историков, исторического интереса при их поиске и отборе. А.И. Уваровым было предложено определение, синтезирующее оба понимания факта: «Исторический факт - это такое достоверное знание о событиях и процессах социального прошлого, где чувственное и рациональное знание синтезированы, а общее - обязательно облечено в единичную или особенную формы, знание, которое строго фиксировано по отношению к определенным историческим явлениям и относительно завершено в самом себе» [8, с. 21-22].
Специфика герменевтического дискурса позволяет выявить еще одну грань понимания исторического факта как целостности. Анализ Гадамером категории применения дает основания полагать, что целостность истори-
ческого знания - это не только всесторонний и достоверный охват совокупности событий минувшего (в их относительной завершенности, статике), но и учет их значения в рамках горизонтов настоящего (динамика): «Историческое предание может быть понято лишь в том случае, если мы учитываем также и те определения, которые получает понимаемое в ходе дальнейшего исторического развития.. .именно дальнейший ход исторического свершения раскрывает в содержании предания новые аспекты значений. Благодаря новой актуальности в понимании тексты точно также втягиваются в подлинное свершение, как события благодаря самому их дальнейшему развитию» [9, с. 439]. Речь идет о понимании исторического факта как «незавершенной целостности» в связи с невозможностью осознания всего значения факта для современных процессов, в которых он присутствует в «снятом виде». Каждая последующая эпоха в новых условиях будет по-новому осмысливать («достраивать») значение исторического факта для событий будущего и прошлого. Таким образом, интерпретация оказывается одним из элементов самого способа бытия исторических фактов как целостных феноменов прошедшей и настоящей действительности.
Адекватное «истолкование» фактов, существующих в виде знаков, во многом зависит от выбора интерпретационной стратегии, который невозможен вне анализа структуры и сущности самого процесса интерпретации. Как и интерпретация вообще, историческая интерпретация представляет собой сложное явление, имеющее определенные уровни и этапы. Анализ её структуры сходен с анализом структуры интерпретации в целом.
Онтологическое значение феномена интерпретации позволяет утверждать И.И. Евлампиеву его многоуровневый характер. Интерпретация существует уже на до-рефлективном, интуитивном уровне: «Наше сознание, прежде всего, подвергает интуитивной, не контролируемой рассудком, интерпретации хаос чувственных элементов, лежащих в основе любого акта восприятия. Результатом этого уровня интерпретации является формирование того жизненного мира, который дан каждому человеку в его непосредственном восприятии» [10, с. 145]. Над интуитивным уровнем, по его мнению, надстраивается второй уровень, определяемый теоретическими понятиями и контролируемый сознанием. Только он обеспечивает целостность теоретических описаний, в рамках которого и разворачиваются основные этапы филологической, исторической и философской интерпретации.
Текстуальность гуманитарного и исторического знания диктует необходимость особого грамматического («морфологического») этапа в рамках теоретического уровня. По мнению ряда исследователей [11, с. 76], на данном этапе осуществляется так называемое «первое чтение», узнавание знаков и слов, перевод их в систему современных понятий. Следующий, собственно теоретический («второе чтение») этап и является целостным анализом и критикой источника в контексте современной духовной ситуации, применением прошлого к себе и себя к прошлому.
Интерпретация на теоретическом этапе выступает как целостность различных интерпретант, определенная
их комбинация в рамках методологии герменевтического круга. Б.В. Григорьев предлагает следующую классификацию: 1) понятие (как понятие о предмете, механизм, упорядочивающий знания, цепь логических знаков); 2) дополнительные интерпретанты, подразделяющиеся на природные (биография и облик автора), социальные (школа, направление, учителя), исторические (эпоха, среда, время), географические (страна, нация); 3) технические интерпретанты, подразделяющиеся на лингвистические (язык, стиль, манера выражения), графические (оформление, шрифт, иллюстрации), организационные (редакция, типография), специальные (техника перевода, принцип «непереводимости»), особые (рецензия, предисловие, послесловие); 4) субъективные интерпретанты, зависящие от исследователя; 5) косвенные интерпретанты (современники, единомышленники, противники, друзья, ученики, последователи). Таким образом, использование подобных вспомогательных источников позволяет утверждать, что интерпретации подвергается не только сам автор или какое-либо событие, но и весь внутренний и внешний контекст его бытия.
Многочисленность интерпретантов и факт «незавершенности» интерпретации указывают на верно отмеченный П. Рикером факт «конфликта интерпретаций». Уже разграничение интуитивного и теоретического уровней, по свидетельству И.И. Евлампиева, делает феномен «конфликта интерпретаций» неизбежным в онтологическом смысле. Это происходит в случае замены прежних теоретических представлений на новые, что не всегда согласуется с интуитивным жизненным миром. По мнению П. Рикера, множественность интерпретаций и их конфликт («текстуальная полисемия») являются не недостатком, а достоинством понимания, выражающего суть интерпретации. Множественность смысла и интерпретация генетически связаны друг с другом: «Интерпретация имеет место там, где есть многосложный смысл и именно в интерпретации обнаруживается множественность смыслов» [12, с. 44]. Очевидно, что способ бытия исторического знания - это постоянная переоценка старого с позиций нового, «конфликт» интерпретаций и различных направлений. Только множественность смыслов является условием бытия исторической истины.
Вместе с тем возникает вопрос: множественность смыслов - необходимый итог или лишь одна из стадий на пути к определенному целостному единству, т.е. «конфликт интерпретаций» - средство или цель? Пост-модернисткая и постструктуралистская традиции утверждают самодостаточность знака и как следствие множество «означиваний», что в свою очередь ведет к «смерти автора» и гипертрофии роли «текста» по отношению к «произведению», «насилующему» текстовый материал. Множественность смыслов и «незаверше-ность» духовного опыта в таком случае «убивают» смысл, а значит и целостность вообще, чего и добиваются представители указанных течений. Символом этого является особая деконтруктивистская стратегия по отношению к интерпретации текста в работах Ж. Деррида.
Очевидно, что «деконструктивистский» вариант интерпретации текстов сохраняет свое значение в совре-
менных условиях. Однако на практике это ведет к дезорганизации исторического исследования, поскольку «бесконечная» множественность смыслов препятствует нахождению определенного объективного смысла исторических событий. Истина не тождественна интерпретации. В данном случае следует особо отметить проблему соотношения понятий «интерпретация» и «репрезентация». Основываясь на абсолютизации роли языка и текста по отношению к автору, видный представитель постмодернистской философии истории Ф.Р. Анкерсмит понимает под репрезентацией образ прошлого, который складывается в сознании историка и является единственным референтом исторического повествования. Репрезентация в подобном случае становится единственным выражением исторической реальности, не основываясь при этом на самой минувшей действительности, а существуя лишь в эстетическом сознании исследователя - «возникает генерация реальности без референции к реальности» [13, с. 53]. Таким образом, исследователь сосредоточивает внимание на собственных механизмах репрезентации, собственном «стиле» историописания (по терминологии Х. Уайта), вместо того чтобы анализировать прежде всего саму историческую реальность и ее интерпретацию в современных условиях.
Альтернативным в этой связи является герменевтический дискурс. Насколько нет текста без читателя, настолько же нет текста и без автора. Признавая за «произведением» лишь частичное воплощение текста и недостаточность осознания автором многих своих идей, вслед за Л.А. Микешиной следует утверждать, что «критик или интерпретатор, „изгоняя" автора, сам становится на его место и присваивает право на авторские смыслы, что и поддерживает „беспредел" интерпретации... "дурную бесконечность"» [14, с. 8]. Изгнание автора, по ее мнению, означает утрату главного нормативного принципа -«текст „значит" то, что „значит" (имеет в виду) автор». Дополняя ее позицию, отметим также, что текст и интертекстуальность вообще всегда существуют в форме тех или иных произведений, отдельных «авторских» участков смысла. Произведение - форма бытия текста.
Таким образом, автор и интерпретатор являются двумя необходимо существующими и взаимодополняющими полюсами исторического исследования. Возникает вопрос о выборе соответствующей стратегии интерпретации, позволяющей достичь диалога как универсальной среды бытия целостного исторического знания. Выбор стратегии также является ответом на вопрос о границах интерпретации. По мнению А.С. Кравца и С.В. Канныкина, таковых стратегий наличествует две -реконструкционная (Ф. Шлейермахер, В. Дильтей, Э. Бетти) и конструкционная (Г. Гадамер, П. Рикер, К. Ясперс) [15].
Смысл реконструкции заключается в более или менее адекватном воспроизведении минувшей действительности («смысл следует выносить, а не вносить»). Очевидно, что данная стратегия эффективна в историческом исследовании, поскольку именно она позволяет проявиться событиям прошлого в их достоверности. «Без присутствия предмета невозможна никакая интерпретация. Интерпретация без предшествующей реконст-
рукции беспредметна» [16, с. 248]. Реконструкция выступает «замыканием» круга исторического знания, что позволяет исследовать историческое событие в его статичном значении. Источник смысла здесь - автор в условиях современного ему социокультурного контекста. И вместе с тем уже в рамках данной стратегии скрыты существенные противоречия. «Каждая реконструкция представляет собой уже начавшуюся интерпретацию» [16, с. 249], - писал К. Ясперс. О диалектике «данного» и «созданного» утверждал М.М. Бахтин: «Высказывание никогда не является только отражением или выражением чего-то вне его уже существующего, данного и готового. Оно всегда создает нечто до него никогда не бывшее, абсолютно новое и неповторимое.все данное преображается в созданном» [4, с. 299]. Таким образом, уже сам факт исследования прошлого, «вынесения» из него смысла является принципиально новаторской по отношению к традиции процедурой.
Актуальной в этой связи становится стратегия по конструкции общего смысла (со-мыслия) в горизонтах прошлого и настоящего, интерпретируемая в герменевтическом дискурсе как «со-творчество» (Бахтин), «посттворчество» (Гадамер). Предпосылками подобной операции выступают «открытость» и соответственно бесконечная интерпретируемость как текста, так и произведения («понимать автора лучше, чем он сам себя понимал»).
Конструирование общего смысла оказывается возможным только в условиях «привнесения» смысла заново. Это достижимо, как полагает Гадамер, если направлять исследование не только на авторский смысл, но и на предметное содержание текста вообще («суть дела»). Смысл содержания текста, недоступный автору, может проявиться только после «временного отстояния», когда текст как можно менее будет связан с интересами и потребностями современной жизни. В результате имеющийся смысл «достраивается» новыми, и подобное приближение к тексту, по мнению Гадамера и Ясперса, -«бесконечный процесс», понимание - «разматывающийся клубок интерпретаций». Более того, «то, что в понимании исчерпано, тем самым мертво» [16, с. 197]. Следует отметить также, что подобное конструирование нового целостного смысла понималось исключительно как рациональная процедура [16, с. 252].
Созиданию смысла, т.е. применению прошлого к современности и современности к прошлому, по мысли Гадамера, мешают предрассудки прошлого и настоящего. Преодолению способствует особая практика в рамках конструирования смысла - деструкция. По аналогии с деструкцией Хайдеггера цель деструкции у Гадамера в том, чтобы вновь позволить понятиям в их переплетении «заговорить на живом языке». Деструкция мыслилась Гадамером как разрушение сложившихся стереотипов мышления, уточнения авторского понимания текста, введение в игру собственных предрассудков. Для Гада-мера деструкция - это не отказ от традиции, а лишь ее лучшее понимание в новых условиях. Деструкция Гада-мера во многом совпадает с феноменом самоорганизации целостных систем в современной синергетике.
Подобные выводы позволяют не согласиться с мнением Н.Е. Копосова, полагающего недостаточным гер-
меневтику для конструирования исторической реальности вследствие ее обращенности лишь на сознание действующих в истории людей, а не на сознание самого историка, конструирующего историю [17]. Это доказывается подробным анализом Г.Г. Гадамером и П. Рике-ром категорий «применение», «предрассудок», «интерпретация».
Практика исторической интерпретации при учете герменевтической методологии движется в рамках диалога двух или нескольких культур. Интерпретация «Другого» оказывается собственной интерпретацией, обогащенной горизонтами прошлого и современным контекстом. Интерпретатор, «сопрягая горизонты . отступает в тень, находясь в коммуникации» [18, с. 232]. «Конфликт интерпретаций» оборачивается «диалогом интерпретаций» и в конечном счете - уже упоминавшимся «полилогом интерпретаций». В подобном диалоге интерпретаций, по мнению Ю. Хабермаса, появляется особая «беспристрастность» интерпретации: «интерпретаторы в силу своей неизбежной вовлеченности в коммуникативный процесс, хотя и теряют преимущество безучастного наблюдателя или третьего лица, однако по той же самой причине располагают средствами для того, чтобы изнутри обеспечить для себя беспристрастную позицию» [19, с. 48-49].
Становятся понятными границы свободы интерпретации, которая, развиваясь в рамках диалога, при условии «открытой» целостности исторического сознания может иметь лишь относительные границы. Среди последних принято выделяеть сам объект исследования, факты источника, «жизненный мир» субъекта познания, формально-логические средства, приемы и методы познания и интерпретации. Определенной границей может служить историческая истина, совокупность достигнутых к настоящему моменту относительно достоверных знаний при условии постоянной «открытости» новым смыслам в прошлом и будущем.
Таким образом, одним из важнейших элементов целостности исторического сознания наряду с историческим знанием выступает целостность процесса интерпретации прошлого. Интерпретация является фундаментальной онтологической характеристикой бытия человека, имеет прежде всего аксиологическое измерение и генетически связана с понятиями «ценность» и «оценка». Интерпретация представляет собой единый и целостный акт, имеющий несколько уровней и качественно различных этапов, не сводимых друг к другу. Способом бытия интерпретации выступает «конфликт интерпретаций», который, как и деконструктивная стратегия, возможен лишь как этап на пути к реконструкции и конструкции прошлого в условиях настоящего. «Конфликт интерпретаций» в подобном случае оборачивается «диалогом интерпретаций». Движущаяся в рамках диалога «на равных» с прошлом историческая интерпретация является непосредственным условием осознания собст-
венной идентичности в потоке универсальной историчности человеческого бытия.
Литература
1. Григорьев Б.В. Герменевтика и теория интерпретации : учеб. пособие. Владивосток, 2002.
2. Ищенко Е.Н. Интерпретация в герменевтическом и постмодернистском дискурсе // Герменевтика в России : сб. науч. тр. Вып. 1. Воронеж, 2002. С. 167-184.
3. Столович Л.Н. Об общечеловеческих ценностях // Вопросы философии. 2004. № 7. С. 86-97.
4. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
5. См.: Киссель М.А. Историческое сознание и нравственность. М., 1990. 64 с.; Парфенов И.Д. Нравственная оценка в историческом исследовании // Исторические воззрения как форма общественного сознания : материалы науч. межвуз. конф. Саратов, 1995. Ч. 1. С. 18-22; Гулыга А.В. Историческое сознание и исторический роман. М., 1990. С. 285-287; Разин А.В. Моральные абсолюты в историческом мышлении // Вестн. МГУ Сер. 7. Филология. 1997. № 2. С. 90-105.
6. Рикер П. Память, история, забвение. М., 2004.
7. Ракитов А.И. Историческое познание: системно-гносеологический подход. М., 1982.
8. Уваров А.И. Гносеологический анализ теории в исторической науке. Калинин, 1973.
9. Гадамер Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики: пер. с нем. М., 1988.
10. Евлампиев И.И. Два измерения интерпретации // Метафизические исследования. Вып. 1. Понимание. СПб., 1997. С. 138-152.
11. Агапов О.Д. Метод интерпретации в историческом познании : дис. ... канд. философ. наук. Казань, 2000.
12. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 2002.
13. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология : пер. с англ. М., 2004.
14. Микешина Л.А. Специфика философской интерпретации // Вопросы философии. 1999. № 11. С. 3-12.
15. Кравец А.С., Канныкин С.В. Текст и его понимание // Вестн. ВГУ. Серия гум. науки. 2005. № 1. С. 294308.
16. Ясперс К. Всемирная история философии. Введение : пер. с нем. СПб., 2000.
17. Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001. 326 с.
18. Гадамер Г.Г. Текст и интерпретация // Герменевтика и деконструкция / под ред. В. Штегмайера, Х. Франка, Б.В. Маркова. СПб., 1999. С. 202-243.
19. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие : пер. с нем. СПб., 2001.
Поступила в редакцию 22 мая 2008 г.
