CC BY
91
ЛИТЕРАТУРА. ФОЛЬКЛОР
gfejfegfejfejfegfejfegfejfegfe ¿уЧ ¿Щ ^ ife gfe ^
МЛ. Бурцева УДК 82.09
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ЭСТЕТИЧЕСКОГО ПРИНЦИПА ЮГЭН В ТРАКТАТЕ Д. ТАНИДЗАКИ «ПОХВАЛА ТЕНИ»
В статье анализируется интерпретация традиционного эстетического принципа югэн в трактате Д. Танидзаки «Похвала тени», в котором система его творческих взглядов отразилась во всей полноте и оригинальности. В художественном мире произведений писателя, с одной стороны, получила воплощение традиционная эстетическая концепция, заключающаяся в передаче скрытой красоты предметов и явлений, и которая, в свою очередь, восходит к философии дзен-буддизма, в частности, к буддийскому представлению о проникновении в суть вещей, с другой стороны, его произведения отражают индивидуальную авторскую трактовку категории прекрасного. Эстетический принцип югэн, помимо своего основного назначения — показать скрытую красоту, в трактате Танидзаки получает дополнительную усложненную функцию — скрыть проявления «некрасоты», знаменуя собой авторский протест против нарушения гармонии.
Систему образов, на основании которых Танидзаки создает свое понимание категории прекрасного, составляют предметы быта и внутреннего убранства дома, письменные принадлежности и кухонная утварь. Таким необычным способом получает авторское воплощение традиционная идея о соотношении искусства и повседневности, когда эстетические принципы определяют жизненный уклад.
Таким образом, согласно эстетической концепции Танидзаки, суть красоты состоит не столько в конечном результате — наслаждении от ее созерцания, сколько в процессе ее постижения, приобщения к ней. Эмоциональное обогащение и духовное возвышение — вот в чем, согласно Танидзаки, состоит истинная сущность югэн.
Ключевые слова: традиция, дзен-буддизм, японская эстетика, принцип югэн, скрытая красота, авторская интерпретация
Marina A. Burtseva
THE INTERPRETATION OF AESTHETIC PRINCIPLE YUGEN IN JUNICHIRO TANIZAKI'S ESSAY IN PRAISE OP SHADOWS
The article analyses the interpretation of the traditional aesthetics concept of Yugen in Junichiro Tanizaki's essay In Praise of Shadows, reflecting his artistic ideology in its entirety and originality. On the one hand, the writer's artistic world externalizes the traditional aesthetic concept of describing the hidden beauty of objects and phenomena which stems from Zen Buddhism, and the Buddhist idea of direct insight in things, in particular. On the other hand, his works reflect the author's individual interpretation of the concept of beauty. Besides its original aim to show the hidden beauty, in the Tanizaki's essay, the concept of Yugen acquires an additional complex function of hiding non-beauty, thus manifesting the author's protest against disharmonization.
The system of images, used by Tanizaki for creating his understanding of the concept of beauty, consists of everyday and interior objects, writing implements and kitchen utensils. The author uses this unusual technique for shaping the traditional idea of the art-mundanity interrelation, when aesthetic principles determine everyday life.
Thus, in Tanizaki's aesthetic concept, the nature of beauty lies not only in the ultimate result of giving enjoyment when somebody is looking at it, but rather in the process of understanding it. Tanizaki believes the emotional and spiritual improvement to be the true kernel of Yugen.
Key words: tradition, Zen Buddhism, Japanese aesthetics, Yugen principle, hidden beauty, author's interpretation
Бурцева Марина Анатольевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры восточных языков и страноведения Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова (Якутск), e-mail: donnarosa36912@mail.ru
Marina A. Burtseva, Cand.Sc. (Philology), Associate Professor of the Chair of Oriental Languages and Country Studies, M. Ammosov North-Eastern Federal University (Yakutsk, Russia)
©Бурцева M.A., 2014
Система этических и эстетических взглядов, запечатленная в лучших произведениях Дзюньитиро Танидзаки (1886—1965), классика японской литературы, продолжателя ее многовековых традиций, одного из самых значительных и оригинальных писателей Японии первой половины XX в., основана на глубоко национальной традиции. В ней нашли отражение эстетические категории, формировавшиеся на протяжении веков и в конечном итоге определившие неповторимое своеобразие японского искусства. Благодаря глубокому и тонкому пониманию традиционного канона красоты, Танидзаки по праву может считаться подлинно национальным писателем. В его произведениях получил оригинальное авторское воплощение традиционный эстетический принцип югэн, заключающийся в передаче сокровенной, потаенной, скрытой красоты предметов и явлений, и который, в свою очередь, основывается на буддийском представлении о проникновении в суть вещей.
Свою концепцию красоты Д. Танидзаки всесторонне изложил в эссе «Похвала тени» (1934), в котором он говорит не только от своего лица — здесь отразилась концепция прекрасного, сформировавшаяся на протяжении долгих веков существования японского искусства [3, с. 19].
Примечательно, что Танидзаки открывает перед читателем мир красоты по-японски с описания предметов быта и внутреннего убранства дома. Человеку неискушенному может показаться странным, что на первый план в произведении не выведены изысканные, утонченные и возвышенные предметы и явления, более подходящие для того, чтобы передать национальный эстетический идеал. Дело в том, что одной из особенностей японского видения прекрасного является его проявление в равной степени в искусстве и в быту. В отношении последнего есть все основания говорить о тесном переплетении искусства и повседневной жизни, о «вписанности» искусства в быт японцев. Следует отметить, что подобное соотношение имеет длительную традицию в духовной культуре Японии. Со времен эпохи Хэйан искусство было средством общения в повседневной жизни. И в последую-
щие эпохи эстетические принципы определяли жизненный уклад.
Прежде всего это связано с истинно японским миропониманием, которое не предполагало стремления возвыситься над повседневностью. Напротив, это выражалось в желании привнести изящество и гармонию в каждодневную действительность, испытывая сдержанную взволнованность, тихий восторг, чувство благодарности, когда удавалось постичь красоту, скрытую во всем, что окружает человека. Именно поэтому то, что было способом заполнения досуга, затем, становясь культурной традицией и проявлениями высокого искусства — от искусства составления букетов (икэбана) до искусства каллиграфии и чайной церемонии, — все в высшей степени эстетизировано, начиная от интерьера помещения и заканчивая домашней утварью. Сами японцы рассматривают эти одухотворенные религиозным мировоззрением культурные традиции как средство, способствующее избавлению от суетных желаний, ложных ценностей и помогающее обрести душевное равновесие, достижение которого считается жизненной необходимостью [1, с. 4].
Таким образом, можно сказать, что в своем эссе, в т.ч. и через описание обыденных предметов — посуды, утвари, мебели, Танид-заки стремился передать художественное начало, присутствующее в повседневной жизни. Эта авторская позиция, в свою очередь, полностью согласуется с сущностью эстетического принципа югэн — показать красоту, которая не привлекает взгляд своей броской яркостью, но требует особого, деликатного понимания ее скрытого очарования.
Свое эссе Танидзаки начинает с описания предметных образов, противоречащих японскому представлению о красоте — речь идет о технических усовершенствованиях домашнего быта, таких как телефонный аппарат или электрические провода. Отношение автора к ним носит однозначный характер: «Приверженцам строго выдержанного стиля приходится ломать голову при установке даже какого-нибудь телефона — его стараются установить под лестницей, в углу коридора — в таком месте, где он меньше
всего бросался бы в глаза» [4, с. 481]. Таким же образом писатель рекомендует поступить и с электрическими проводами, раздражающими его изысканный вкус своей неприкрытой функциональностью. Несмотря на то, что Танидзаки признает необходимость и полезность современного оборудования даже в самых консервативных японских семьях: «... лицам, проживающим в столице, если они к тому же обременены семьей, конечно, не приходится отказываться от необходимых в современных условиях жизни средств отопления и освещения.» [4, с. 481], тем не менее, его общее мнение однозначно и непреклонно: «Электрические провода заземляют, чтобы они не висели над садом; выключатели в комнатах помещают в нишах для ставен; ламповый шнур, чтобы он был незаметен, проводят по тыльной части ширм» [4, с. 481].
Такое подчеркнутое вынесение на первый план предметов, не имеющих отношения к национальному пониманию красоты и традиционной эстетике, а, напротив, нарушающих японское представление о том, как должно выглядеть идеальное жилище, передает индивидуальную авторскую интерпретацию эстетического принципа югэн. То есть, помимо своего основного назначения — показать скрытую красоту, в произведении Танидзаки этот принцип получает усложненную функцию — скрыть проявления «некрасоты», замаскировать то, что является нарушением эстетической гармонии.
Наряду с этим, Танидзаки предостерегает от «излишней предусмотрительности» в стремлении во что бы то ни стало добиться в своем доме эстетического совершенства, поскольку это «создает впечатление искусственности, нарочитости, которая неприятно режет глаз» [4, с. 481], что, по мнению автора, превыше всего ценившего естественность и простоту, является еще большим преступлением против гармонии.
С не меньшей скрупулезностью и вниманием автор «Похвалы тени» рассматривает вопросы внутреннего убранства и меблировки комнат в японском доме и при этом сетует на то, что: «.стоит только начать вникать во все мелочи оборудования и меблировки дома, как тотчас же натолкнешься на
самые разнохарактерные затруднения» [4, с. 482]. На самом деле эти сетования не совсем обоснованы, поскольку Танидзаки, как художника, прежде всего отличают внимание к деталям и тщательная прорисовка элементов, из которых складывается художественный мир его произведений. И поэтому даже такая привычная и функциональная вещь, как межкомнатные двери (у японцев — раздвижные рамы «седзи») в его представлении превращаются в предметы искусства, носителей тайного очарования югэн. И любая попытка в угоду комфорту привнести изменения в их идеальное, гармоничное устройство, например, заменить двери на стеклянные, оклеенные бумагой лишь с одной стороны, расценивается автором не иначе, как нарушение законов красоты: «... снаружи дверь кажется обыкновенной, стеклянной, внутренняя же ее сторона, оклеенная бумагой, не дает впечатления настоящей бумажной раздвижной двери: свойственная бумаге мягкая плотность утрачивает свой вид, так как за бумагой чувствуется стекло, — впечатление получается плоское, вульгарное» [4, с. 482]. Танидзаки не случайно в своем эссе обращается к образу двери в контексте воплощения эстетики югэн. Действительно, если иметь в виду, что сущность этого принципа состоит в передаче скрытой, потаенной красоты, то что, как не дверь, отгораживающая пространство и скрывающая от посторонних глаз интимное таинство семейной жизни, как нельзя лучше соответствует его назначению? В этом отношении Танидзаки выступает, с одной стороны, традиционалистом и преданным служителем классического культа прекрасного, с другой — как оригинальный художник слова, отличающийся нетривиальным видением окружающего мира.
Значительное место в эссе «Похвала тени» отведено описанию японской ванной и уборной. На этих необычных примерах Танидза-ки продолжает выстраивать свою эстетическую теорию со свойственной ему категоричностью, когда речь идет о нарушении традиционных канонов красоты: «.когда потолок, стоки и панель ванной комнаты сделаны из превосходного японского дерева и лишь в одной ее части употреблен фаянс с
его неприятным глянцем, общая гармония комнаты нарушается» [4, с. 484].
Наивысшим воплощением эстетического принципа югэн2 в трактате Танидзаки по праву может служить восторженное описание туалетной комнаты: «Каждый раз, когда я бываю в храмах Киото или Нары и меня проводят в полутемные, но идеально чистые уборные, построенные в старинном японском вкусе, я до глубины души восхищаюсь достоинствами японской архитектуры» [4, с. 484]. Действительно, наделяя потаенным очарованием место, обычно считающееся нечистым и потому по определению не способное быть воплощением красоты и изящества, автор достигает апогея в своем понимании югэн, в своем умении разглядеть прекрасное там, где его, по мнению большинства, не может быть совсем. Более того, именно «отхожее место», по мнению Танидзаки, более всего приспособлено для восприятия красоты окружающего мира и получения утонченного, возвышенного удовольствия: «Трудно передать словами это настроение, когда находишься здесь в полумраке, слабо озаренном отраженным от бумажных рам светом, и предаешься мечтаниям либо любуешься через окно видом сада <...> Для достижения этого удовольствия нет более идеального места, чем японская уборная» [4, с. 484]. Танидзаки почти впадает в подобие эстетического экстаза, с наслаждением перечисляя все удовольствия, которые сулит пребывание в туалетной комнате — от внимания к звукам дождя и до шелеста листвы: «Поистине уборная хороша и для того, чтобы слушать в ней стрекотанье насекомых и голоса птиц, и вместе с тем самое подходящее место для того, чтобы любоваться луной и наслаждаться явлениями четырех времен года» [4, с. 485]. И завершает свою оду уборной неожиданным выводом: «Я думаю, что поэты старого и нового времени именно здесь почерпнули бесчисленное множество своих тем. Это позволяет мне утверждать, что из всех построек японского типа уборная наиболее удовлетворяет поэтическому вкусу» [4, с. 485].
Как истинный художник слова, Танид-заки не мог обойти своим вниманием и такие неотъемлемые атрибуты писательского
труда, как перо, чернила и бумага. В полном соответствии с эстетикой югэн он утверждает, что красота поэтического слова некоторым образом заложена и скрыта уже в этих безыскусных канцелярских принадлежностях. С непередаваемым изяществом Танидзаки доказывает, что от качества кисти и бумаги во многом зависит художественное совершенство будущего произведения литературы, а также утверждает бесспорное преимущество утонченных традиционных принадлежностей для письма перед безликими металлическими аналогами: «.если бы японская бумага, жидкая тушь и кисть получили такое распространение, то перья и чернила оказались бы в меньшем ходу, чем в настоящее время, и тогда едва ли столь громко звучали бы голоса в пользу латинизации японской письменности — наоборот, окрепли бы общие симпатии к иероглифам и знакам "кана"» [4, с. 488].
Таким образом, начав с почтительного преклонения перед скромными предметами японской письменности, Танидзаки переходит на уровень широких эстетических обобщений и размышлений о путях развития японской литературы и культуры в целом: «Возможно, что и наши идеи, и наша литература устремились бы не по пути подражания европейским образцам, а к новым, совершенно самобытным сферам. Когда представляешь себе все это, невольно в голову приходит мысль, сколь огромно влияние такой, казалось бы, незначительной вещи, как канцелярская принадлежность» [4, с. 488].
Совершенно иное видение красоты представлено в той части эссе, где речь идет о блестящих предметах, свойствах блеска и его значении для людей различных культур. Та-нидзаки сразу определяет позицию японцев по отношению ко всему, что блестит: «... вообще, при виде предметов блестящих мы испытываем какое-то неспокойное состояние» [4, с. 490], и подчеркивает ее отличие от европейского представления, согласно которому красиво все, что блестит. И действительно, нельзя не согласиться, что в западном понимании слова «блеск», «блестящий» часто являются синонимами великолепия, роскоши, сияния и, в широком смысле, красоты. Как следствие, во многом из
желания привнести красоту в нашу жизнь, мы, воспитанные в европейском духе, стремимся окружить себя предметами, излучающими блеск, озаряющими своим светом каждодневную действительность. И даже если речь идет о предметах быта, например, о посуде, это желание остается неизменным: «Европейцы употребляют столовую утварь из серебра, стали либо никеля и начищают ее до ослепительного блеска...» [4, с. 490]. У японцев на этот счет другое мнение: «.мы же такого блеска не выносим. Мы тоже употребляем изделия из серебра: кубки, графинчики и т.п., но никогда не начищаем их до блеска. Наоборот, мы радуемся, когда этот блеск сходит с поверхности предметов, когда они приобретают налет давности, когда они темнеют от времени» [4, с. 490].
Настороженное, даже боязливое отношение японцев к блестящим предметам, описанное Танидзаки, также перекликается с традиционным видением прекрасного и, в частности, с эстетическим принципом югэн. Дело в том, что сущность блестящей поверхности сосредоточена именно на ее внешней стороне — вся красота предмета сконцентрирована в этом ослепительном сиянии, в лучах которого меркнут и его форма, и его содержание. Поэтому в данном случае не может быть и речи о потаенной сущности, заключенной в его глубинах. В некотором смысле блестящая поверхность означает поверхностность и тогда становится понятным отношение японцев к блестящим предметам, которые кажутся им плоскими, лишенными изящества и даже вульгарными, поскольку не способны содержать в себе ни тайны, ни ее разгадки.
Совсем другое дело — блеск «деликатный», мягкий, таинственный, который приобретают предметы после долгого употребления, отполированные человеческими руками, в результате их «сопричастности» с жизнью людей. Именно такой блеск «с историей», порожденный временем, предпочтителен перед пугающе холодным блеском новых предметов: «Это тоже блеск, но с налетом мути, которая неизбежно вызывает в представлении лоск времени, — безразлично, будет ли это натуральный камень или же из искусственного материала сделанный
сосуд» [4, с. 491] и такой блеск согласуется с эстетическим принципом югэн в его истинном значении. Поскольку в вещах, приобретших подобный «налет старины», прошедших испытание временем, видевших многие поколения людей, ими обладавших, заключен тайный смысл и сокровенное знание. Каждая из них является частью истории целых поколений со всеми их радостями и горестями, рождениями, смертями, встречами и расставаниями. Взгляд на них рождает определенные эмоции, чувства и воспоминания, и в них заключено то тайное, что трогает человеческую душу. В своем произведении Танидзаки раскрывает огромную роль, которую играют эти предметы — безмолвные свидетели истории — в жизни японцев: «.мы действительно любим вещи, носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и дождевых подтеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов» [4, с. 492].
К категории «деликатно» блестящих предметов относится, прежде всего, традиционная японская лакированная посуда и утварь. Описанию ее своеобразной красоты и особенностям ее проявления Танидзаки посвящает отдельную главу своего повествования. В частности, он заявляет, что «красота японских лакированных вещей в полной мере выявляется в обстановке полутемного, неверного света», производимого тусклыми японскими светильниками или свечами [4, с. 493]. Более того, предпочтительным является темный цвет самой посуды — «черный, коричневый или же красный — цвет ряда наслоений темноты» [4, с. 494]. По мнению автора, дневной свет способен полностью уничтожить красоту этих предметов, потому что в ярких лучах солнца они «кажутся безвкусными, лишенными спокойной солидности, иногда даже мещански пошлыми» [4, с. 494].
Следует также учитывать древнюю традицию украшать предметы, покрытые лаком, роскошным золотым узором, который на темном фоне проступает наиболее эф-
фектно и выглядит невероятно изысканно в сдержанной обстановке японской комнаты, погруженной в полумрак: «Несомненно, что старинные мастера, покрывая вещи лаком и нанося на них золотой узор, всегда имели в виду темноту комнат и предвидели тот эффект, какой должны дать лакированные вещи при слабом свете. Они не жалели позолоты, представляя себе, как будет выделяться золотой узор в темноте, как он будет отражать пламя слабого источника света» [4, с. 494].
Искусная золотая роспись, которой покрывались лакированные предметы, предназначалась не только для того, чтобы ею можно было восхищаться при свете дня, но и для того, чтобы постепенно раскрывать ее таинственный, глубинный блеск, проступающий из мрака ночи. В этом проявляется, по утверждению Танидзаки, «какой-то барственный вкус» [4, с. 494].
Эта парадоксальная ситуация — помещение темных предметов во тьму и предложение разглядеть в ней некую утонченную красоту — снова отсылает нас к эстетике югэн, как доминирующему принципу эссе «Похвала тени». Согласно эстетической концепции Танидзаки, суть красоты состоит не столько в конечном результате — наслаждении ее плодами, сколько в процессе постижения, приобщения к ней как к некому таинству. И потому прекрасное, предстающее нашему восхищенному взору не в открытом, а в усложненном виде, дающее пищу для размышлений, способствующее переживанию целой гаммы ощущений, совершенствующее наш ум, в конечном итоге, привносит в нашу жизнь нечто большее, чем простое удовольствие от созерцания красивых предметов и явлений. Эмоциональное обогащение и духовное возвышение — вот в чем состоит истинная сущность югэн.
Таким образом, можно сделать вывод, что для Танидзаки главное — раскрыть потаенную сущность красоты, передать ее атмосферу, будь то гармония каллиграфической надписи, сделанной кистью на рисовой бу-
маге, или красота лакированной чашки, расписанной золотым орнаментом. От своего читателя он ждет способности оценить это тайное очарование, постичь его потаенную сущность и скрытое значение и таким образом приобщиться к нему, позволив красоте войти в свою жизнь и остаться в ней навсегда. «Пробудить чувственную природу человека, вернуть ему зрение, слух, ощущение красоты мира в любых его проявлениях» [2, с. 18] — в этом состояло его стремление как писателя и как эстета.
ЛИТЕРАТУРА
1. Вещь в японской культуре / сост. Н.Г. Ана-рина, Е.М. Дьяконова. — М.: Вост. лит., 2003. — 262 с.
2. Григорьева Т.П. Слово о писателе. Пре-дисл. к кн. / Д. Танидзаки. Похвала тени. — М.: Азбука-классика, 2001. — С. 5—20.
3. Львова И.Л. Предисл. к кн. / Д. Танидзаки. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. — М.: Худож. лит., 1986. — С. 5—28.
4. Танидзаки Д. Избранные произведения. В2т. Т. 1. — М.: Худож. лит., 1986. — 543 с.
REFERENCES
1. Veshch v iaponskoi kul'ture [A Thing in Japanese Culture]. Comp. by N.G. Anarina, E.M. Dyakonova. Moscow, Vostochnaia Literatura Publ., 2003. 262 p. (In Russ.).
2. Grigoryeva T.P. Slovo o pisatele. Predisl. k kn. / D. Tanidzaki. Pokhvala teni [A Word about the Writer. Foreword to In Praise of Shadows by Junichiro Tanizaki]. Moscow, Azbuka-klassika Publ., 2001, pp.5—20 (In Russ.).
3. Lvova I.L. Predisl. k kn. / D. Tanidzaki. Izbrannye proizvedeniia. V 2 t. T. I [Foreword to Selected Works of Junichiro Tanizaki. In 2 Vol. Vol. 1]. Moscow, Khudozhestvennaia Literaura Publ., 1986, pp.5—28 (In Russ.).
4. Junichiro Tanizaki. Izbrannye proizvedeniia. V 2 t. T. I [Selected Works. In 2 Vol. Vol. 1]. Moscow, Khudozhestvennaia Literaura Publ., 1986. 543 p. (In Russ.).
