CC BY
122
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2007. № 2
К. К. Мартынов
ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ И НАУЧНЫЙ НАТУРАЛИЗМ
Как известно, практически все современные философы, пишущие на английском языке, называют себя натуралистами. А одним из наиболее популярных проектов в рамках традиции аналитической философии является программа натуралистического анализа интенциональных свойств сознания. Большинство философов считают, что такой анализ предполагает отыскание необходимых и достаточных условий, описанных в физикалистских или материалистических терминах, которые некоторая система должна иметь для того, чтобы быть направленной на какой-то объект или представлять этот объект. Понятый таким образом, этот проект является редукционистским, его цель — демонстрация того, чем в действительности является интенциональность при помощи ее редукции к чему-то «естественному».
В современной литературе мы можем найти множество теорий, которые стремятся редуцировать интенциональность к каузальным, информационным, телеологическим или функциональным отношениям1. Говоря о таких теориях, мы в первую очередь сталкиваемся с терминологической проблемой. Никто точно не знает, что такое «натурализм» и что, следовательно, нужно понимать под «натурализацией» интенциональности. Подобно другим философским «измам», натурализм означает разные вещи для разных философов. При этом данный термин не имеет жестко фиксированного употребления в естественном языке. В современных дискуссиях нередкой является ситуация, в которой то, что один философ называет «натуралистическим анализом», объявляется «недостаточно натуралистическим» его оппонентом.
Принимая во внимание эти соображения, следует попытаться сформулировать такое общее определение «натурализма», которое охватывало бы все его релевантные употребления в современном философском языке. В англоязычном контексте назвать нечто «естественным» (natural) обычно означает ввести некоторое противопоставление с искусственным («натуральный ароматизатор»), конвенциальным («естественное значение»), приобретенным («естественная склонность»).
В истории философии термин «натуральное» означал самые разные, подчас противоположные вещи. Например, концепция «естественного закона» предполагала существование окончательных и универсальных законов человеческого общества, не зависящих от конкретных систем права. Точно так же «естественная
религия» апеллировала к наличию у человека врожденной склонности к поклонению божественному началу, не связанной с каким-либо божественным откровением. Религия в этом контексте противопоставляется ритуалу исторически данной церкви как социальному институту и может изучаться как объект науки.
Уиллард Куайн в своей работе «Натурализованная эпистемология» делает с философией то же самое, что «естественная религия» делает с теологией. С точки зрения Куайна, философия может быть замещена или поглощена естественными науками. Между «первой философией» и физикой нет пропасти. Куайн пишет: «Эпистемология или то, что мы называем этим словом, просто является разделом психологии, а следовательно, элементом естественной науки. Она изучает естественный объект, а именно физическое человеческое существо»2.
Характерной чертой натуралистической традиции, идущей от Куайна, является пренебрежение субъективным «духовным миром» как якобы мистическим довеском к материальной физической реальности3. Натуралисты, таким образом, являются постоянными оппонентами дуалистов (как субстанциальными, утверждающими вслед за Декартом наличие у мира двух оснований, материального и психического, так и дуалистами свойств, которые считают, что ментальные состояния существуют в качестве нередуцируемого свойства определенных физических систем)4. Мотивация натуралистов, стремящихся редуцировать интенцио-нальность сознания к материальной реальности, описываемой наукой, быша хорошо проанализирована Джерри Фодором, рассуждающим о связи репрезентативной функции языка и материальной действительности: «Репрезентация выглядит сомнительной прежде всего потому, что семантическое (и/или интенциональ-ное) упорно сопротивляется включению в естественный порядок вещей; например, семантические и/или интенциональные свойства объектов нельзя вывести из их физических свойств. Для устранения этих сомнений, таким образом, мы должны (как минимум) определить каркас, в рамках которого могут быть заданы условия для натуралистического анализа репрезентации. Другими словами, наше минимальное требование состоит в том, чтобы получить анализ, имеющий следующий вид: «Я репрезентирует 8» истинно, если и только если С, где словарь, в котором описан С, не содержит ни интенциональных, ни семантических понятий»5.
Фактически здесь мы находим дальнейшее развитие классической темы интенциональности как критерия ментального, предложенной Францем Брентано6 и — в аналитической традиции — Родериком Чизолмом7. Основной вопрос, который стоит перед натуралистами в области теории сознания, состоит в том, как интенциональность возможна в рамках натуралистической онто-
логии. Но прежде чем приступать к обсуждению этого вопроса, следует четко зафиксировать, что мы в дальнейшем будем понимать под научным натурализмом.
Уилфред Селларс8 считал, что существуют две картины, или два образа мира, — «очевидная» (manifest) и научная. Если первая фиксирует онтологию в терминах обыденных вещей, таких как деревья и дома, то вторая рассматривает мир как состоящий из объектов, описываемых наукой. Мы определяем философский натурализм как позицию, которая утверждает, что научная картина мира является полной и исчерпывающе описывающей универсум. Другими словами, если некоторый объект (или свойство) существует в реальности, то он может быть описан в научных терминах, таких как термины физики или эволюционной биологии.
Ниже мы рассмотрим три концепции интенциональности в современной аналитической философии, каждая из которых претендует на объяснение того, как интенциональность сознания может быть совмещена с научным натурализмом. Первая из этих концепций (элиминативный материализм) представляет собой вариант радикального редукционизма, анализирующего интенцио-нальность в терминах содержания ложной научной теории («народной психологии»). Вторая (концепция Джона Серла) — это любопытная попытка совмещения натурализма и антиредукционизма. Наконец, третья (концепция Дэниела Деннета) представляет собой программу прагматической натурализации интенцио-нальности в терминах установки рациональности. Цель нашего анализа заключается в прояснении того, какой проект натуралистического объяснения сознания лучше всего соответствует данному нами определению научного натурализма. Мы покажем, что первые две концепции интенциональности являются неудовлетворительными, причем концепция Серла, согласно нашему определению, даже не является натуралистической. В заключение мы вновь вернемся к дискуссии о научном натурализме в современной философии сознания.
Радикальная редукция: элиминативный материализм
Элиминативный материализм (далее — ЭМ) представляет собой концепцию, в соответствии с которой наше представление о существовании интенциональных ментальных актов, выражаемых предложениями вида «Я верю, что...», «Я желаю, что...» и т.д., является следствием принятия радикально ошибочной теории «народной психологии»9. «Народная психология» (далее — НП) понимается здесь как «эмпирическая теория», описывающая наши ментальные состояния в соответствующем словаре, основанном на обыденном языке. В соответствии с таким взглядом интенциональные предложения описывают псевдообъекты (такие,
как «мнения», «желания» и пр. ментальные состояния), заданные ложной теорией. Радикальность элиминативного материализма заключается в утверждении, что «полная нейронаука» (complete neuroscience) позволит полностью вытеснить «народную психологию» из научной практики.
Главная проблема, которая стоит перед элиминативным материализмом, заключается в прояснении природы интенциональ-ности. Стратегия решения этой проблемы, выработанная в ЭМ, опирается на утверждение, согласно которому сеть понятий здравого смысла, в которой употребляются интенциональные понятия, задает особую «эмпирическую теорию». Эта теория подобна многим другим ошибочным теориям, которые предлагает нам здравый смысл: например теория, в соответствии с которой вес является внутренним свойством тела, или теория вращения небесной сферы. С точки зрения ЭМ такой подход позволяет дать единое объяснение для основных проблем, стоящих перед философией сознания. Например, проблема объяснения человеческого поведения может решаться в таком ключе: люди способны описывать и предсказывать действия других людей в терминах убеждений и желаний и делать это довольно точно.
Такие описания и предсказания предполагают определенные законы (например, связывающие условия объяснения с объясняемым поведением: «этот человек умен и имеет твердые принципы, следовательно, он поступит в данной ситуации так-то»). Поэтому можно сделать вывод, что мы понимаем друг друга, так как разделяем единый корпус практических знаний, относящихся к зако-нообразным отношениям между внешними обстоятельствами, внутренними состояниями и поведением. Этот корпус практических знаний в ЭМ называется «народной психологией». Такой подход предлагает рассматривать термины нашего обычного мен-талистского словаря точно так же, как и остальные теоретические термины: «значение любого теоретического термина определяется сетью законов, в которых он фигурирует». Что касается интенци-ональности ментальных состояний, то они составляют «системное ядро» народной психологии.
Решение проблемы сознания—тела, предлагаемое ЭМ, также следует из представления о народной психологии как теории. Народная психология не может быть редуцирована полной нейро-наукой, так как является «радикально неадекватным анализом нашей внутренней деятельности» (такое утверждение делается сторонниками ЭМ исходя из того обстоятельства, что НП не соответствует современным стандартам научной рациональности, а ее объекты не могут быть сопоставлены с объектами, постулируемыми нейрофизиологией). Она, следовательно, будет заменена лучшей теорией такой деятельности.
Будем считать доказанным, что народная психология является теорией. Теперь задача ЭМ состоит в доказательстве ложности этой теории. Ясно, что, как и всякая теория, НП, по крайней мере гипотетически, может быть ложной. Онтология, задаваемая НП, таким образом, может быть иллюзией. ЭМ соглашается с тем, что данная теория обладает определенной предсказательной силой, однако при этом настаивает на том, что НП должна быть подвергнута анализу по следующим пунктам:
1. Нужно рассмотреть не только успехи НП, но и ее неудачи, причем к выводам, которые будут сделаны из последних, нужно отнестись со всей серьезностью.
2. Также необходимо изучить историю данной теории, ее плодотворность и перспективы ее развития.
3. Кроме этого мы должны проанализировать, какие теории относительно этиологии нашего поведения, возникшие в последнее время, выглядят правдоподобно. То есть нам нужно оценить совместимость НП с плодотворными и хорошо обоснованными теориями в родственных областях (в частности, с эволюционной биологией и нейронаукой).
Результаты этого анализа сводятся к следующему. Во-первых, выясняется, что как только мы перемещаем центр нашего внимания с того, что НП может объяснить, на те феномены, которые не поддаются такому объяснению, обнаруживается, что позиции НП весьма шатки. С точки зрения ЭМ, в рамках концептуального каркаса НП непроясненными остаются, например, природа и динамика психических болезней, способность творческого воображения или различия в уровне интеллекта между индивидами. Большую трудность для теории НП представляет объяснение процесса обучения, особенно в том случае, когда последний протекает в своей долингвистической форме, например у маленьких детей и животных. Что касается истории НП, то она, по словам Пола Черчленда, представляет собой историю «отступлений, бесплодия и упадка». Изначально сфера данной теории была значительно более широкой: в примитивных культурах в терминах НП объяснялось не только поведение человека, но и «поведение» природных явлений. Лишь в последние несколько тысяч лет область применения НП была ограничена описанием ментальных феноменов высших животных. При этом ни содержание, ни эффективность НП не изменялись на протяжении всего этого времени. «НП греков была в точности такой же, как и та, которой пользуемся сегодня мы, и мы не в состоянии объяснить человеческое поведение лучше, чем это делал Софокл»10.
Итак, мы имеем дело со стагнационной теорией, которая не способна объяснить целый ряд фактов. Ее ценность в качестве интегральной части современного корпуса знаний о человеке
также находится под вопросом. Интенциональные понятия, предлагаемые НП, не могут быть включены в тот синтез фундаментальных наук о человеке (таких, например, как этология и нейрофизиология), свидетелями которого мы являемся сегодня. С точки зрения ЭМ включение этих понятий в современную науку невозможно, подобно тому как невозможно включение физики Аристотеля в теорию относительности или включение алхимии в элементарную химию.
Вывод, который делает ЭМ относительно природы интенцио-нальности, можно резюмировать следующим образом: интенцио-нальные понятия составляют ядро НП, теории, которая не только не является истинной, но, напротив, должна быть заменена другой, более продуктивной и релевантной. Поэтому, с нашей точки зрения, можно говорить об ЭМ как о стратегии радикального редукционизма, понимая под последним методику сведения феномена интенциональности к содержанию соответствующей теории. Иначе говоря, интенциональные предложения рассматриваются как предложения определенной теории, которые описывают псевдообъекты — интенциональные ментальные состояния. Метод, предлагаемый ЭМ, возникает из осознания невозможности осуществления стратегии классического редукционизма (т.е., например, теории тождества, в которой всякое ментальное состояние описывалось как определенное состояние мозга11): вместо прямой редукции в ЭМ предлагается избавиться от интенцио-нальности путем объявления ее объектом ложной теории. Или, если воспользоваться словами Пола Черчленда, «если мы оставим надежду на редукцию, то тогда элиминация возникает как единственная согласованная альтернатива»12.
Серл13 делает два любопытных замечания о методе ЭМ. Во-первых, он указывает, что его сторонники прибегают к так называемой уловке «героической эпохи науки»: как только позиция ЭМ начинает выглядеть слишком абсурдной, они заявляют, что отказ от убеждения о наличии у нас убеждений аналогичен, к примеру, отказу от убеждения в плоскости Земли. Последняя фраза, кстати говоря, выглядит достаточно нелепо с логической точки зрения. Ведь если мы откажемся от словаря НП при формулировании этой мысли, то очень скоро обнаружим, что другого словаря у нас попросту нет и мы не сможем сформулировать сам тезис ЭМ. Язык науки (или по крайней мере языж научной философии), таким образом, сам зависит от языка НП. Во-вторых, Серл отмечает поразительную метаморфозу, произошедшую с материализмом в философии сознания. В 60-х гг. XX в. материалисты доказывали, что отдельные ментальные феномены не существуют, так как они тождественны состояниям мозга. В 80-х гг.ма-териалисты утверждали, что не существует обособленных мен-
тальных феноменов, потому что они не тождественны состояниям мозга. С точки зрения Серла, это лишний раз показывает, что стремление некоторых философов любой ценой избавиться от ментальных феноменов страдает излишней поспешностью.
Хотя мы не разделяем общей линии рассуждений Серла, позиция которого будет разбираться ниже, концепция ЭМ также представляется нам некорректной. Основной критический аргумент против ЭМ был сформулирован Дэниелом Деннетом14. Он указывает на нормативный характер НП. С точки зрения Денне-та, НП описывает «идеальный» вид нашей внутренней активности: речь идет не только о том, что значит иметь убеждения и желания, но и о том, что значит быть разумным в управлении ими. Другими словами, рациональность поведения некоторой системы определяется именно на пропозициональных установках, которые входят в НП (об этом мы будем говорить ниже), поэтому хотя нейронаука как эмпирическая дисциплина может эффективно усилить НП, последняя не может быть замещена ею. Другая разновидность этого аргумента сводится к тому, что НП носит абстрактный характер, т.е. может применяться к системам, реализованным на различных физических носителях. Соответственно бессмысленно говорить о том, что НП является ложной теорией, ведь у нее нет своего эмпирического объекта.
«Биологический натурализм» Джона Серла
Джон Серл известен в аналитической философии как после -довательный защитник «бастиона субъективности» от непрерывных атак со стороны редукционистов. В этом отношении его позиция представляет собой полную противоположность концепции ЭМ. Любопытно, что, несмотря на это, Серл также считает себя натуралистом и требует рассматривать интенциональность сознания как естественное биологическое свойство мозга.
С его точки зрения, «сознание причинно обусловлено нейро-биологическими процессами и в той же степени является частью естественного биологического порядка, как и любые другие свойства вроде фотосинтеза, пищеварения или митоза»15. Под этим рассуждением Серла, видимо, подписались бы большинство аналитических философов, по крайней мере большинство тех, кто склонны считать, что сознание вообще существует. В то же время Серл указывает, что для некоторых ученых, например для Витгенштейна, такой подход будет неприемлем, так как он не оставляет особого выделенного места для «духовных ценностей» — религии, искусства и т.д. Здесь ответ Серла таков: нравится ли нам это или нет, но у нас нет другой теории, которая согласовывалась бы с нашим научным взглядом на мир.
С точки зрения Серла, интенциональность является внутренним свойством сознания. Внутренним (intrinsic) называется такое свойство некоторого объекта, которое присуще ему независимо от любого наблюдателя. Основная идея Серла состоит здесь в том, что «натурализовать» сознание невозможно, потому что оно и так совершенно «натурально». Серл утверждает, что сознание является одной из биологических функций организма наряду со всеми другими. Единственное отличие сознания от, скажем, пищеварения, заключается в том, что сознание обладает субъективностью. При этом Серл отмечает, что именно субъективность делает сознание объектом, не поддающимся общепринятым методам биологического исследования. Субъективность здесь является реальным онтологическим свойством: когда я утверждаю, что «у меня болит спина», то это утверждение является вполне объективным в онтологическом плане, так как не зависит от каких-либо мнений или позиций наблюдателей. Тем не менее эта реальная боль дана нам субъективным образом, и сознание является субъективным именно в этом последнем смысле. Отсюда следует тот факт, что боль является всегда болью «от первого лица», т.е. всегда чьей-то болью. Это истинно и для сознательных состояний в целом. Другое следствие заключается в том, что все мои интенциональные ментальные состояния, направленные на независимый от меня мир, всегда связаны с конкретной точкой зрения на мир. Сам по себе мир не имеет точки зрения, но мой доступ к миру всегда связан с определенной перспективой16. Резюмируя вышесказанное, Серл делает одно из самых важных утверждений своей теории: «...онтология ментального является нередуцируемой онтологией от первого лица»17.
По всей видимости, именно после этого заявления Серла начали упрекать в картезианстве. Действительно, позицию человека, заявляющего о наличии двух онтологий, довольно трудно отличить от дуализма. То, что у Серла две онтологии, — это очевидный факт, ведь введением «онтологии от первого лица» он отнюдь не отменяет существование «онтологии от третьего лица», задаваемой физикой и биологией (так называемой фундаментальной онтологии, в терминах Серла). Ясно также, что онтология у Серла понимается во вполне традиционном ключе — как совокупность того, что реально существует, а не просто в смысле содержания конвенциональных теорий. Так что первой задачей Серла становится здесь четкое размежевание с дуализмом. Серл начинает апологетику своей «второй» онтологии с указания на то, почему для нас кажется трудным или неприемлемым сохранить субъективность в нашей научной картине мира. Исторический экскурс, который он здесь предлагает, сводится к тому, что устранение сознания и субъективности из сферы науки было своеоб-
разным эвристическим приемом, который был применен в классической науке в XVII—XVIII вв., способствовал развитию научного знания в течение нескольких столетий и устарел в наши дни. Далее Серл утверждает, что наша наука, а точнее, наша манера выражаться о науке, до сих пор находится в оковах картезианского словаря. Представление о физической реальности как res extensa исключает возможность включения в нее ментальных состояний. Но тогда электрон также не может быть описан как физический объект. С этим картезианским артефактом связано и то, что когда мы формируем нашу картину мира, то делаем это на основе модели зрения. Такая модель предполагает, что мир состоит из очень маленьких частиц, которые организованы в системы, которые, в свою очередь, можно увидеть. Но в такой модели реальности мы не можем увидеть сознание. Здесь Серл переформулирует концепцию «привилегированного доступа», внося существенную оговорку. Да, мы не можем наблюдать сознание других людей, а только их самих. Но мы не можем наблюдать и свое сознание. Это происходит просто потому, что в этом случае нет различия между наблюдаемым и наблюдением. Другими словами, интроспекция — модель, основанная на зрении, не работает в случае сознания. Вывод довольно пессимистичен: «для нас не существует способа отобразить субъективность как часть нашего взгляда на мир, поскольку интересующая нас субъективность и есть, так сказать, само отображение».
На вопрос: не лучше ли молчать о том, о чем невозможно говорить, ответ Серла, очевидно, был бы таким: «Для того чтобы мы могли говорить об этом, мы должны изменить наше представление о реальности и прежде всего об отношении реальности и наблюдения». Следующее утверждение Серла как раз об этом: если мы будем настаивать на объяснении мира, которое будет объективно не только в гносеологическом смысле слова, т.е. так, чтобы его утверждения были независимо проверяемы, но и в онтологическом, т.е. предполагать, что описываемые феномены обладают существованием, независимым от любой формы субъективности, то мы не сможем описывать сознание, так как будем неспособны описывать субъективность. Это высказывание выглядит довольно странно. Во-первых, в нем мы находим противоречие с тем, что Серл говорил о «гносеологической объективности» ментальных состояний. Действительно, «быть независимым от наблюдателей» и «быть независимо проверяемым» — это несколько разные вещи. Поэтому в случае высказывания «у меня болит спина» гносеологическая объективность, по Серлу, — это одно, а в случае объяснения мира — нечто прямо противоположное. Во-вторых, и это главное: что будет, если мы не побоимся попасть в плен картезианского словаря и спросим себя, что действительно
может означать эта дискуссия о субъективности для характеристики онтологической позиции самого Серла? Нужно ли нам понимать его в том ключе, что «фундаментальная онтология» действительно должна определяться субъективностью? По всей видимости, следует признать, что в этом пункте рассуждения Серла довольно уязвимы.
В целом позицию Серла по отношению к дуализму можно сформулировать так: дуализм предполагает, что сознание является особым веществом, Серл же настаивает, что сознание является свойством мозга, подобно тому как быть жидкостью является свойством молекул Н20 при определенной температуре.
Как же функционирует в мире, описываемом фундаментальной онтологией, такой странный биологический объект, как сознание? Для ответа на этот вопрос Серл использует концепцию эмерджентности: «Предположим, что мы имеем систему 8, состоящую из элементов а, Ь, с... Например, 8 могла бы быть камнем, а элементы — молекулами. В общем имеются такие свойства 8, которые не являются или не являются с необходимостью свойствами а, Ь, с... К примеру, 8 могла бы весить десять фунтов, а вот сами молекулы в отдельности не весят десять фунтов. Давайте назовем подобные свойства "системными свойствами". Форма и вес камня являются системными свойствами. Некоторые системные свойства могут быть дедуцированы, постигнуты или вычислены из свойств а, Ь, с... прямо на основе того, как они сочетаются и как расположены (а иногда на основе их отношений к остальному окружению). Примером таковых могли бы быть форма, вес и скорость. Однако некоторые другие системные свойства не могут быть постигнуты лишь на основе сочетания элементов и отношений с окружением; их следует объяснять в терминах каузальных взаимодействий среди самих элементов. Давайте назовем таковые "каузально эмерджентными системными свойствами". Твердость, жидкий характер и прозрачность суть примеры каузально эмерджентных системных свойств. В соответствии с этими определениями сознание есть каузально эмерджентное свойство систем»18. Для того чтобы определить строгий смысл «каузальной редукции», Серл предлагает классификацию видов редукций. Мы не будем рассматривать здесь все виды (всего их насчитывается пять), а ограничимся лишь описанием двух наиболее значимых для нашего анализа. Прежде всего речь идет о наиболее важной из всех видов редукции — об онтологической редукции. Она предполагает, что объекты определенных типов можно свести к объектам других типов (например, что привычные нам объекты реальности, такие как деревья и дома, состоят из частиц, описываемых физикой). Каузальная редукция — это отношение между двумя типами вещей, которым могут быть присущи каузальные
способности, когда существование и, следовательно, каузальные способности редуцируемой сущности оказываются полностью объяснимыми в терминах каузальных способностей редуцирующего феномена. В качестве примера приводится свойство некоторых объектов быть твердыми: в этом случае мы имеем каузальные способности (например, непроницаемость), причем эти способности могут быть каузально объяснены с помощью каузальных способностей молекулярной структуры данных объектов.
Обычно каузальная редукция ведет к онтологической. Однако в случае сознания этого не происходит. То есть, допуская вместе с Серлом каузальную редуцируемость сознания к физическим состояниям мозга, мы, тем не менее, должны отказываться от попыток аналогичной онтологической редукции. В доказательство своего тезиса Серл приводит известный аргумент о нередуцируе-мости сознания. Суть его сводится к следующему: если некто испытывает боль, то, с одной стороны, это проявляется в его субъективных болевых ощущениях, а с другой — причинно обусловливается определенными нейрофизиологическими процессами в мозге. Попытка онтологической редукции в данном случае будет означать, что мы делаем утверждение, что боль — это не что иное, как нейрофизиологические процессы в мозге. В таком случае наиболее существенная, субъективная «часть» боли будет утеряна и редукция окажется несостоятельной. Этот вывод, с точки зрения Серла, не влечет за собой деструктивных последствий для нашей научной картины мира. Сознание является нере-дуцируемым не потому, что выпадает из нашего физического мира или обладает какими-то таинственными свойствами, а в силу самой нашей практики по формулированию определений. Другими словами, редукция, изначально направленная на устранение субъективных характеристик (например, в случае цвета — это переход от естественной теории к теории волн), по определению не может применяться к тому, что является субъективностью. Там, где рассматривается явление, мы не можем провести различие между явлением и реальностью, поскольку само явление и есть реальность. Получается, что нередуцируемость сознания является тривиальным следствием нашей прагматики использования определений. Важным и обычно недооцениваемым моментом является здесь то, что Серл говорит не о принципиальной нере-дуцируемости, а лишь о нередуцируемости согласно стандартным образцам редукции. То есть некий революционный метод редукции, возможно, мог бы редуцировать сознание. Фактически Серл встает здесь на позиции трансцендентализма, хотя терминологически это и происходит под видом анализа использования редукции. Сознание как условие всех возможных редукций само не может быть подвергнуто редукции.
Удалось ли Серлу доказать свою непричастность к дуализму? С одной стороны, благодаря его настойчивым заверениям мы твердо усваиваем, что сознание каузально определяется состояниями мозга. С другой — вопреки его метаредукционистским пассажам, а возможно, и благодаря им мы не менее твердо помним о наличии двух онтологий и нередуцируемой субъективности. Что же мы имеем в итоге? Смог ли Серл усидеть на двух стульях — научного материализма и субъективизма? Нам кажется, что нет. Серл не смог продемонстрировать подходящий для объединения своих тезисов словарь. Постулируя отказ от картезианства, он не смог действительно отказаться от него. Излюбленный пример Серла о природе каузальной зависимости сознания от мозга относится к свойству воды быть жидкой: это свойство является таким же «поверхностным» свойством молекулярной структуры, как и сознание — свойством мозга. Зададимся следующим вопросом: является ли свойство воды быть жидкой внутренним в терминах Серла? Очевидно, что нет. Мы можем себе представить такого наблюдателя, например наноробота, для которого данныш объект (вода) не быш бы жидким. Является ли сознание внутренним свойством мозга? Разумеется, является, ведь в этом случае мы не можем даже представить себе подходящего наблюдателя. Следовательно, в примере о сознании и воде сравниваются два несопоставимых свойства.
Кроме того, в отличие от ЭМ, который стремится объяснить интенциональность в терминах содержания ложной научной теории, концепция Серла не соответствует нашему определению натурализма и модели редукции, описанной Фодором. Действительно, если феномен интенциональности является биологическим, то почему интенциональность не может быть редуцирована к стандартным объектам, с которыми работает современная биология? Кажется, что таких противоречий в концепции Серла довольно много. Серл высказывает свою приверженность научному натурализму, но это натурализм очень специфического толка, требующий коррекции научной теории в силу определенный метафизических причин (наличия «очевидности» субъективного опыта).
Интенциональность как прагматическая установка: концепция Дэниела Деннета
Согласно определению, данному Д. Деннетом19, интенцио-нальная система — это система, чье поведение может быть (по крайней мере иногда) объяснено и предсказано через приписывание ей убеждений и желаний. Данный объект является интенцио-нальной системой, если и только если существует некто, кто пытается объяснить и предсказать его поведение в качестве тако-
вой. Это можно проиллюстрировать следующим примером. Представим себе, что мы играем в шахматы с компьютером. Наша задача заключается в том, чтобы как можно точнее предсказать его следующий ход. Для решения этой задачи мы можем избрать три стратегии (или применить три установки): во-первых, это стратегия анализа конструкции компьютера. Она заключается в выяснении того, из каких частей состоит данный компьютер, за что отвечает каждая часть (одной из частей должна быть программа компьютера) и т.д. После того как мы получим достаточно большой объем информации о конструкции компьютера, мы сможем точно предсказать следующий ход, который сделает машина. Обычно стратегию анализа конструкции мы применяем для предсказания поведения механических объектов. Существенным свойством стратегии анализа конструкции является то, что мы можем делать предсказания, исходя лишь из знания функционального назначения частей конструкции, не обращая внимания на то, из чего конкретно они сделаны или как устроена конкретная часть. Во-вторых, это физическая установка. В этом случае наши предсказания основаны на фактическом физическом состоянии данного объекта и вырабатываются исходя из наших знаний законов физического мира. Это единственная стратегия, которая позволяет выявлять неисправности в работе системы. Она редко применяется при предсказании действий компьютера, так как количество критических для физического определения компьютера переменных превышает возможности любого вычислителя. Поэтому хотя в нашем случае попытка предсказания хода компьютера, основанная на физической установке, является весьма трудоемкой, эта задача все-таки в принципе выполнима. Тем не менее современные компьютеры слишком сложны для того, чтобы мы могли эффективно выполнить нашу задачу исходя из первых двух стратегий. Третья стратегия заключается в том, чтобы рассматривать компьютер в качестве реального противника, подобного другому человеку, т.е. рассчитывать на то, что компьютер сделает наиболее рациональный ход, исходя из позиции на доске и правил игры. Это — интенциональная стратегия, основанная на гипотезе о том, что у компьютера есть убеждения (правила игры плюс позиция на доске) и желания (выиграть, свести партию вничью, усилить свою позицию, ослабить позицию соперника и т.д.). При этом мы не должны задаваться вопросом, есть ли у компьютера в действительности убеждения и желания: наше определение ин-тенциональной системы не подразумевает такое действительное существование этих феноменов. Стратегия, которую мы используем, исходит из прагматических соображений, она работает, и при этом у нас нет необходимости интересоваться тем, что происходит внутри компьютера. Мы можем менять установки, применяя
интенциональную, когда играем в шахматы с компьютером как оппонентом, конструктивную, когда модернизируем его, физическую, когда чиним.
Когда Деннет приводит этот пример, он не имеет в виду, что шахматный компьютер может рассматриваться как полное описание или симуляция работы сознания. Его тезис состоит в том, что чисто физическая система может быть настолько сложной и организованной таким образом, что мы — из прагматических соображений — должны рассматривать ее так, как если бы она имела убеждения и желания и обладала рациональностью, чтобы иметь возможность эффективно предсказывать ее поведение. Понятие рациональности играет центральную роль в деннетовской концепции интенциональности: с его точки зрения интенциональные состояния обладают нормативным характером, который задается как предпосылка для приписывания убеждений данной системе. Деннет20 замечает, что у нас уже есть некоторые «грубые и приблизительные принципы» рациональности, которые мы можем уточнить при помощи более совершенной теории:
1. Убеждения системы являются такими, какие данная система должна иметь, исходя из своих возможностей восприятия, своих эпистемологических потребностей и своей биографии. То есть в целом ее убеждения одновременно истинны и релевантны ее жизни.
2. Желания системы являются такими, какие данная система должна иметь исходя из своих биологических потребностей и наиболее выполнимых способов их удовлетворения. Таким образом (как установлено эмпирически), интенциональные системы желают выживать и размножаться и, следовательно, желают иметь пищу, безопасность, здоровье, секс, богатство, влияние и т.п.
3. Поведение системы будет состоять из тех действий, которые будут рациональными для агента с данными желаниями и убеждениями.
То есть система считается рациональной, если она действует в соответствии со своими (истинными) убеждениями и (соответствующими биологической природе) желаниями. Ясно, что эти три принципа в самом деле довольно грубые и приблизительные. Поэтому теория интенциональных систем, которая, по Деннету, является общей нормативной теорией рациональности, остается лишь предварительным наброском. Тем не менее цель, поставленная здесь Деннетом, кажется вполне ясной.
Когда мы занимаем интенциональную позицию в отношении некоторой системы, мы не только не делаем никаких утверждений относительно ее внутреннего физического устройства, но мы также не говорим ничего о конструкции или программе данной системы. Подобно тому как отдельное описание функционирова-
3 ВМУ, философия, № 2
ния программы совместимо с неопределенно большим количеством физических реализаций, так и отдельное интенциональное описание совместимо с неопределенно большим количеством описаний конструкции или физических описаний. Чтобы рассматривать объект как интенциональную систему, мы должны приписать ему достаточный набор убеждений и желаний, которые были бы рациональными для данного объекта, исходя из его природы и истории. Тем не менее это не означает, что желания и убеждения каким-либо систематическим способом связаны с некоторыми внутренними состояниями, описытаемыми как физические или функциональные.
Легко заметить, что по отношению к убеждениям и желаниям Деннет является инструменталистом. В теории Деннета, разумеется, не находится места для «внутренней интенциональности», о существовании которой говорил Серл. Интенциональные понятия не описытают каких-либо реальных вещей в мире, а служат лишь наиболее удобным способом объяснения и предсказания поведения некоторых систем (причем этими системами могут быть как люди или животные, так и компьютеры). Более того, «репрезентация убеждений и других интенций интенциональной системы внутри этой системы не является необходимой для того, чтобы мы могли успешно предсказывать ее поведение, заняв интенцио-нальную позицию»21.
Задав определение интенциональной системы, мы можем вслед за Деннетом переинтерпретировать первую часть тезиса Брентано как редукционистский тезис, подобный тезису Чёрча в основаниях математики. Согласно тезису Чёрча, каждая эффективная процедура в математике является рекурсивной, т.е. вычислимой машиной Тьюринга. Данный тезис не может быгть доказан, так как он строится исходя из интуитивного и неформализуемого понятия эффективной процедуры, однако он позволяет осуществить очень полезную редукцию туманного, но полезного математического понятия к строго определенному понятию большей силы. По аналогии с этим утверждение о том, что все ментальные феномены описываются как интенциональные системы, позволяет редуцировать интуитивно понимаемую область ментального к четко определенной области объектов, которые организуются достаточно формально и систематично. В данном случае речь идет о концептуальной редукции, которая подразумевает наличие для объекта двух разных способов описания, один из которых может быть сведен к другому.
Концепция Деннета вызвала множество критических замечаний. Для их разбора потребовалась бы отдельная работа. Остановимся лишь на одном пункте, который тесно связан с темой нашей статьи. Джон Серл упрекает Деннета, что, с точки зрения
последнего, интенциональностью могут обладать любые объекты, включая атомы и молекулы. С точки зрения Серла, это принципиально невозможно: атомы и молекулы неспособны демонстрировать интенциональные свойства. Разумеется, такая постановка вопроса в контексте теории Деннета некорректна, поскольку у нас нет никаких прагматических оснований занимать интенциональ-ную установку по отношению к элементарным частицам, которые прекрасно поддаются физическому описанию. Однако вопрос, возникающий здесь, сводится к следующему: если атомы и молекулы не могут иметь интенциональные свойства, то что именно может их иметь? Ответ Серла состоит в том, что единственным уникальным объектом во Вселенной, обладающим внутренней интенцио-нальностью, является мозг человека и, по всей видимости, высших животных. Отсюда легко видеть, что, с точки зрения Серла, мозг состоит из атомов и молекул и некоторого нередуцируемого свойства, отвечающего за субъективность. Такую позицию, на наш взгляд, можно классифицировать как неовитализм, что, разумеется, совершенно неприемлемо в контексте научного натурализма.
Здесь мы не можем подробно обсуждать теорию сознания Деннета. Отметим лишь две важные особенности этой теории, связанные с обсуждением научного натурализма. Во-первых, Ден-нет не пытается свести сознание только к биологии или только к языку. И биология, и язык должны в равной мере участвовать в объяснении сознания и субъективности. Деннет мыслит сознание как точку, в которой сходятся «Машина Дарвина» и «Машина Тьюринга». Во-вторых, концепция интенциональности как установки рациональности, предложенная Деннетом, позволяет использовать интенциональные понятия в рамках научного знания, оставив в стороне онтологическую дилемму. Следует помнить, что в отличие от своих предшественников, бихевиористов, современные когнитивные психологи активно используют понятие интен-циональности в своей работе. Например, объясняя языковые или визуальные процессы, психологи свободно говорят о репрезентациях фонологических свойств или о световых решетках. Получается, что интенциональность уже находит свое место в научной картине мира22.
Резюмируем наш анализ. Концепция Деннета представляется нам оригинальной и смелой попыткой «натурализации», предполагающей сведение интенциональных свойств сознания к прагматической модели описания поведения некоторых сложных систем. Такая программа позволяет сохранить полезные объяснительные свойства интенциональности и одновременно избавиться от онтологической проблемы соотношения интенциональности и физической реальности. При этом данная теория четко соответствует определению научного натурализма, данному выше. В рамках
данной статьи мы считаем нецелесообразным обсуждать более широкий контекст этой теории — такое обсуждение потребовало бы отдельной работы.
Заключение: два «натурализма»
В заключение нам хотелось бы обсудить основную особенность современных дискуссий об интенциональности и натурализме. Часть философов, называющих себя натуралистами (будем называть эту позицию «натурализм-1»), стремятся исследовать сознание, исходя из общенаучных стандартов рациональности и оперируя существующими в науке фактами и теориями. Такие философы заявляют о необходимости и возможности редукции интенциональности, модель которой была описана Джерри Фодо-ром («Я репрезентирует 8» истинно, если и только если С, где словарь, в котором описан С, не содержит интенциональныж понятий). Другие философы, также именующие себя натуралистами (здесь мы будем говорить о «натурализме-2»), считают, что хотя сознание и интенциональность в принципе являются естественными объектами, они не могут быть адекватно описаны в рамках существующей научной теории. Эти философы отстаивают абсолютную или относительную нередуцируемость интенциональности. К «натурализму-2» примыкают, в частности, работы Роджера Пенроуза23, цель которыж состоит в демонстрации того, что современная наука фундаментально неполна и именно поэтому не может адекватно описывать сознание и интенциональность. И лишь открытие качественно новых физических взаимодействий, по мысли Пенроуза, могло бы позволить дать научное объяснение сознания.
С нашей точки зрения, самыш серьезным недостатком «нату-рализма-2» является постоянное отставание его сторонников от реального развития научного знания. Декларируя невозможность объяснения сознания современной наукой и требуя изменить последнюю, они постоянно вынуждены закрывать глаза на новые данные и гипотезы, выдвигаемые в рамках уже работающей науки. Такая позиция, делающая ставку исключительно на довольно туманные революционные открытия, которые должны состояться в будущем, является, на наш взгляд, непродуктивной. Любопытно, что в этом отношении к «натурализму-2» примыкает элиминативный материализм, основные надежды которого также связаны с будущими успехами «полной нейронауки».
С нашей точки зрения, вместо прогнозирования будущих научных революций, направленных на объяснение сознания, следует сосредоточиться на объяснении сознания в рамках уже имеющихся у нас философских и научных теорий. Оптимизм, который исповедуют здесь такие авторы, как Дэниел Деннет, полностью
соответствует стандартам, принятым в науке, т.е. в конечном счете соответствует идеологии научного натурализма.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Репрезентативными примерами здесь могут служить следующие работы: Dretske F. Explaining Behavior: Reasons in a World of Causes. Cambridge (MA), 1988; Fodor J. Psychosemantics: The Problem of Meaning in the Philosophy of Mind. Cambridge (MA), 1987; Millikan R. Language, Thought and Other Biological Categories. Cambridge (MA), 1984; Cummings R. Representations, Targets and Attitudes. Cambridge (MA), 1996. По-видимому, первая из таких теорий содержится в: Stampe D. Towards a Casual Theory of Linguistic Representation//Midwest Studies in Philosophy. 2. Minneapolis, 1977.
2 Quine W. Epistemology Naturalized//Naturalizing Epistemology. Cambridge (MA), 1969.
3 В современной литературе проблема нерегулируемого «духовного опыгга» обсуждается как проблема qualia. Позиция натурализма по поводу существования qualia представлена, в частности, в работе Деннета «Куайнизация qualia» (Dennett D. Quining Qualia//Consciousness in Modern Science. Oxford, 1988).
4 Впрочем, Дэвид Чалмерс (Chalmers D. The Conscious Mind // Search of Fundamental Theory. Oxford, 1996) отстаивает «дуалистический натурализм», а полемика о соотношении материализма и натурализма имеет давнюю и запутанную историю, анализ которой потребовал бы отдельного исследования.
5 Fodor J. Semantics, Wisconsin Style//Synthese. 59. 1984
6 См.: Брентано Ф. Избр. работы. М., 1996.
7 Chisholm R. Perceiving: A Philosophical Study. Ithaca, 1957.
8 Sellars W. Science, Perception and Reality. Atascadero (CA), 1963.
9 Элиминативный материализм исторически связан с работами Ричарда Рорти и Пола Фейерабенда (Rorty R. Mind-body identity, privacy, and categories//Review of Metaphysics. 19:24—54. 1965; Rorty R. In defense of eliminative materialism//Review of Metaphysics. 24: 21—112. 1970; Feyera-bend P. Mental events and the brain//Journal of Philosophy. 40: 6—295. 1963). В последние двадцать лет наиболее последовательным сторонником этого направления остается Пол Черчленд, на работы которого мы и ориентируемся.
10 Churchland P. Eliminative Materialism and the Propositional Attitudes/Journal of Philosophy, 78. 1981. № 2.
11 Place U. Is Consciousness a Brain Process?//British Journal of Psychology. 47. 1956.
12 Churchland P. The Ontological Status of Intentional States: Nailing Folk Psychology to Its Perch//Behavioral and Brain Sciences. 3, 11. 1988.
13 См.: Серл Д. Открывая сознания заново. М., 2002.
14 Dennett D. Brainstorms: Philosophical Essays on Mind and Psychology. Cambridge (MA), 1978.
15 См.: Серл Д. Указ. соч.
16 Похожие рассуждения можно найти в важнейшей теоретической работе Томаса Нагеля (Nagel T. The View From Nowhere. Oxford, 1986).
17 См.: Серл Д. Указ. соч.
18 Там же.
19 Dennet D. Brainstorms.
20 Dennet D. Three kinds of intentional psychology//Reduction, Time, and Reality. Cambridge (MA), 1981.
21 Dennet D. Brainstorms.
22 Разумеется, многие философы относятся к перспективам интенци-ональности в когнитивной психологии критически. Известная аргументация Дэвидсона (Davidson D. Mental Events//Experience and Theory. 1970), например, была направлена на доказательство того, что психологических законов, предпологающих интенциональные понятия, не существует. Стич (Stich S. From Folk Psychology to Cognitive Science: The Case Against Belief. Cambridge (MA), 1983) доказывает, что когнитивная психология должна рассматриваться как дисциплина, оперирующая исключительно синтаксическими (и, следовательно, неинтенциональными) структурами. Мы не можем обсуждать все эти аргументы здесь, поэтому просто укажем на то обстоятельство, что когнитивная психология является работающей научной дисциплиной, позволяющей получать значимые результаты, в том числе и при помощи апелляции к понятию интенцио-нальности.
23 См.: Пенроуз Р. Тени разума: В поисках науки о сознании. М., 2005.
