CC BY
159
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2012. № 4
А.А. Ширинянц
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ XIX В.
В статье рассматривается этимология слова «интеллигенция» и специфика его употребления в XIX — начале ХХ в. На основе сравнения интеллигенции и образованной среды определяются особенности формирования мировоззрения и мировосприятия российской интеллигенции и ее роль в политической истории этого периода.
Ключевые слова: политическая история, интеллигенция, интеллектуал, образованная среда, нигилизм.
Интеллигенцию многие считают уникально русским феноменом. Само слово «интеллигенция» буквально означает «понимать, знать, мыслить, иметь понятие о чем-либо». Очевидно, что это достаточно расплывчатое определение. Более того, в научной и публицистической литературе оно употребляется по-разному. Прежде всего, это философский термин, восходящий к Платону и, видимо, к Фихте (Первое введение в наукоучение. § 5-6), означающий для-себя-бытие, т.е. сферу самосознания и самоощущения в противоположность просто бытию, нуждающемуся в том, чтобы кто-то другой, извне, его переживал и формулировал. «Соотнесенность с собой и со всем другим», «самосознание», «одушевленное, одухотворенное выражение»1 представляются глубинными основаниями интеллигенции, в неявной форме присутствующими и в социально-политических характеристиках русской интеллигенции, при этом ничуть не способствующие строгости определения.
Этимология вряд ли объясняет содержательные характеристики русской интеллигенции. Более того, история слова в России свидетельствует о больших трудностях, с которыми сталкивались все, кто пытался дать нетавтологическое определение понятию, пытался выявить differentia specifica интеллигенции как особой части общества, образованной и умственно развитой. В результате, как отмечал Умберто Эко, само русское понятие «интеллигенция» не совпадает с европейским термином «intelligentsia», который употребляется часто иронически, для обозначения категории людей, беспрерывно
1 По крайней мере, именно в таком смысле использовал термин «интеллигенция» А.Ф. Лосев (см.: Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 65, 83-88, 162; 444, 571-573 и др.).
38
вылезающих с поучениями (по-французски maîtres à penser—мэтры общественного мнения)2.
Впервые слово «интеллигенция» в русской литературе употребил И.С. Аксаков в статье «Отчужденность интеллигенции от народной стихии», опубликованной в газете «День» 21 октября 1861 г.3
П.Д. Боборыкин, не раз заявлявший, что именно он в 1866 г. «пустил» в русскую журналистику термин, и много лет настаивавший на своем приоритете, считал, что «под "интеллигенцией" надо разуметь высший образованный слой нашего общества, как в настоящую минуту, так и ранее, на всем протяжении XIX и даже в последней трети XVIII вв. ... истинно-развитой класс русского общества», не имеющий отношения ни к «нигилистам», ни к «социал-демократам», ни к «социалистам-революционерам», ни к «русскому студенчеству XX века» и другим «босякам», проникнутым крайним утилитаризмом и крайней нетерпимостью. «"Интеллигенция", и в данном случае русская интеллигенция, — утверждал он, — состояла и состоит из людей высшей умственной и этической культуры, принадлежащих к разным лагерям, партиям и направлениям.»; их объединяет «1) Признание науки руководящей нитью при выработке своего миропонимания; 2) Сочувственное отношение ко всем высшим приобретениям культуры; 3) Требование гражданской свободы как для отдельной личности, так и для общества в его совокупности; 4) Демократизм общего настроения, вытекающий из искреннего интереса. к судьбе народа.; 5) Защита свободы совести в религиозной жизни и протесты против векового гнета, который исходил от государственно-полицейского церковного быта.»4.
Один из вариантов так называемого «социально-этического» толкования этого понятия, распространенного в России XIX в., когда к интеллигенции относили прежде всего тех, кто был критически настроен к современному обществу и его идеалам, представил Р.И. Иванов-Разумник. По его мнению, интеллигенция определяется рядом формальных признаков, найдя которые он, в частности, и пытался ответить на вопрос: «Что такое интеллигенция?»: «Интеллигенция есть этически — анти-мещанская, социо-
2 См.: Эко У. Быть интеллигентом в России — знак противостояния // Лит. газ. 1998. 13 мая. № 18-19. С. 3.
3 См.: Соколов К.Б. Мифы об интеллигенции и историческая реальность // Русская интеллигенция. История и судьба. М., 1999. С. 202.
4 Боборыкин П.Д. Подгнившие «вехи»: (Конспект публичной лекции) // В защиту интеллигенции: Сб. статей. М., 1909. С. 129-132, 134-135. Боборыкин был не одинок. В подобной парадигме рассуждал, например, и Д.Н. Овсянико-Куликовский: «.. .интеллигенция, т.е. образованная и мыслящая часть общества, создающая и распространяющая общечеловеческие духовные ценности» (Овсянико-Куликовский Д.Н. Введение к «Истории русской интеллигенции» // Овсянико-Куликовский Д.Н. Собр. соч. Т. 7. СПб., 1910. С. V).
39
логически — внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности»5. Бо-борыкинское и подобные ему определения, «сконструированные» после революции 1905-1907 гг., отражали настрой либеральной части русского общества именно этого времени, причем именно той части, которая стремилась отмежеваться от всего радикального, нигилистического. В этой связи интересна характеристика русской интеллигенции человеком, пережившим радикальную «смену вех». Две работы Л.А. Тихомирова — «В защиту интеллигенции» (1882) и «Что делать нашей интеллигенции?» (1895) — выражают противоположные точки зрения Тихомирова-революционера и Тихомирова-монархиста. В первой статье, вышедшей спустя год после убийства императора Александра I, он напоминал читателям, сколько обвинений сыпалось на злосчастную интеллигенцию со всех сторон, «как одни уговаривали ее исправиться, другие, более решительные, прямо приговаривали к упразднению», как ставился вопрос о ней на единственную почву, позволявшую кричать «распни его», когда казалось, что против интеллигенции «поднимается вся Россия». Тихомиров старался опровергнуть враждебные наветы, будто интеллигенция — это отдельное сословие, объединенное общими корыстными материальными интересами, и доказать, что единственный объединяющий ее элемент — общая идея. «Общественное благо, — писал он, — вот цель, одушевлявшая духовных отцов современной интеллигенции, заставлявшая их погружаться в науку, руководившая их практической деятельностью». В интеллигенте он видит подвижника, особенно полезного в тяжелые исторические периоды, ибо, «убежденный в своей правоте, каждый из них способен воскрешать и поддерживать в массах уверенность в том, что идеалы правды — не фантазия, не безусловная мечта, а выражение мирового закона. В этом состоит великое значение интеллигенции, делающее ее в полном смысле "солью земли", предохраняющей общество от нравственного разложения». Интеллигент, считал Тихомиров, — «мирской радетель», благодаря практической деятельности интеллигенции «народ получает возможность действительно во многом реформировать жизнь»6.
Спустя тринадцать лет Тихомиров резко смещает акценты и в статье, опубликованной в консервативном журнале «Русское обо-
5 Иванов-Разумник Р.В. Введение. Что такое интеллигенция? // Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли: В 2 т. Т. 1. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. СПб., 1911. С. 7-8.
6 Кольцов И. (Тихомиров Л.А.) В защиту интеллигенции // Дело. 1882. № 4. Отд. II. С. 1, 2, 12, 13, 26, 28.
40
зрение», представляет интеллигенцию в совсем ином свете. В отличие от всего «образованного класса», который выполняет нужные стране «национальные задачи», выделившаяся из его среды часть, претендующая быть «лучшей его частью», так называемая «интеллигенция», считает Тихомиров, по существу, занята антинациональной деятельностью. Она одержима лишь одной идеей — «пересоздания» страны, «переделки России по самоновейшим "прогрессивным" фасонам», хотя на эту миссию ее никто не уполномочивал. Между тем этот оторванный от живых слоев народа, от тела нации образованный слой даже не задумывается над тем, «нужно ли такое пересоздание», становясь на грань измены стране. Задачу интеллигенции Тихомиров видит теперь в том, чтобы способствовать самостоятельному жизненному процессу в стране, «отдавать свои силы на работу национальную, то есть делать то, что делает Россия, лишь привнося в работу страны свои знания, специальную свою привычку к технике мысли, к анализу, к обобщению»7. Пример Тихомирова не был единичен. Многие пересматривали свои взгляды под влиянием уроков истории. При этом бывшие революционеры демонстрировали наиболее экспрессивную реакцию на политический экстремизм «всегда-оппозиционной-интеллигенции», пропагандировали ценности хранительной культуры.
Как бы то ни было, но все, кто размышлял над проблемой интеллигенции, сходились в одном. Интеллигенция — это образованная, мыслящая часть общества, влияющая на формирование общественного сознания и претендующая на роль духовной элиты. Добавим, что речь идет о духовной элите, не сводимой к элите интеллектуальной. В свое время, подчеркивая расплывчатость термина «интеллигенция», Иванов-Разумник замечал, что «под интеллигенцией, вообще говоря, готовы понимать. сумму лиц, характеризуемых определенным уровнем знания: отождествляют всякого "образованного" человека с представителем интеллигенции, забывая, что никакие дипломы не сделают еще сами по себе "образованного" человека "интеллигентным". Еще чаще готовы понимать под интеллигенцией всю "цивилизованную" или всю "культурную" часть общества, в то время как культурность, подобно образованности, есть только внешний формальный признак, не определяющий внутреннее содержание»8. Это замечание актуально и сегодня. В этой связи необходимо отметить различие и даже оппозицию понятий «интеллектуалы» — «интеллигенция», обнаруживаемые уже в принципиальных отличиях «рассудочного, умственного» (г^еПесШаШ) и «понимающего, разумного» (т1;е1^еш). Сделать это
7 Тихомиров Л.А. Что делать нашей интеллигенции? // Русское обозрение. 1895. № 10. С. 866, 867, 869, 877-878.
8 Иванов-Разумник Р.В. Указ. соч. С. 7-8.
41
тем более необходимо, так как многие отечественные «буревестники» грядущей либеральной эпохи категорично утверждают, что в новой России интеллигенции не должно быть и не будет, а будут настоящие интеллектуалы, «как у них, на Западе». При этом на фоне противоречивых и неясных по объему понятий основным аргументом антиинтеллигентских инвектив служит тезис об интеллигентах как доморощенных «недоинтеллектуалах»9. Видимо, гротескный образ Васисуалия Андреевича Лоханкина, созданный фантазией И. Ильфа и Е. Петрова, глубоко запечатлелся в сознании «борцов» с интеллигенцией10.
«Новое — хорошо забытое старое». В этом еще раз убеждаешься, сравнивая парадоксально схожие инвективы современных «демократов» и критиков из далекого прошлого. Так, например, один из серьезных вождей революционной интеллигенции, а затем монархист Л.А. Тихомиров в этом своем последнем качестве более ста лет назад поставил российской интеллигенции нелицеприятный диагноз. «Интеллигенция, — писал он, — есть прямое создание плохого ученичества, того, которое первоначально определялось способностями праздного барства, впоследствии плохо выработанного разночинства, поступившего в школу барского отрицания, и в обоих периодах — чтением легких книжек, но не самостоятельным наблюдением жизни»11. М.П. Погодин, считавший нигилистов — «недоучившихся студентов, озлобленных семинаристов и недоучек-дилетантов» — невеждами, забывшими Бога и собирающимися «строить новое общество... на крови и в грязи», предлагал не наказывать, а воспитывать и обучать этих людей12. Либерал Б.Н. Чичерин, подводя итоги XIX столетия, пришел, в частности, к выводу о том, что русский интеллигентский радикализм основан на социалистических фантазиях. Чем менее практическая жизнь дает простора для деятельности, формулирует Чичерин мысль, по-
9 Бялый Ю. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия XXI. 1997. № 5-6. С. 5.
10 Персонаж «Золотого теленка» был выгнан из пятого класса гимназии «за неуспешность», никогда нигде не работал, «сидел на шее» у жены, т.е. вел исключительно «интеллектуальный» образ жизни и потому причислял себя к социальной прослойке — интеллигенции. Подолгу простаивая перед книжным шкафом (в котором «по ранжиру вытянулись дивные образцы переплетного искусства»), он думал: «Рядом с этой сокровищницей мысли делаешься чище, как-то духовно растешь». Поротый на кухне соседями по коммуналке, во время экзекуции Васисуалий вполне «интеллигентски» (по мнению наших великих сатириков) размышлял: «Может, именно в этом искупление, очищение, великая жертва. Может быть, так надо. Может быть, именно в этом великая сермяжная правда» (Ильф И., Петров Е. Золотой теленок. Гл. XIII. Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции).
11 Тихомиров Л.А. К вопросу об интеллигенции // Тихомиров Л.А. Критика демократии. М., 1997. С. 591.
12 См.: Погодин М.П. Простая речь о мудреных вещах. Отд. III. М., 1873. С. 19,
135. 42
сещавшую головы многих интеллектуалов от Герцена до Ленина, тем более люди способны увлекаться теоретическими построениями. Чем более мысль стеснена, тем более в ней возбуждается ненависть ко всякому стеснению. В реакционные годы «русскому человеку нечего более делать, как фантазировать». С точки зрения Чичерина, социализм есть бессмысленное отрицание всего существующего общественного строя во имя фантастического будущего. А «вожди» радикалов, такие, например, как Чернышевский, — нахватавшиеся вершков журналисты, подобные мухам, гадящим на картину великого художника. Следы мух смываются легко, тогда как социалистическая пропаганда отравила и продолжает травить многих. Русский нигилист — это сумасшедший, проявляющий «изумительную хитрость в достижении своих бессмысленных целей», так как весь свой ум и всю свою волю направляет на то, чтобы сбить Россию с правильного пути, водворить в ней полный хаос и вызвать самую суровую реакцию. Но — парадоксальный вывод мудрого человека, — как ни бессмысленны бывают волнения и цели недоучившегося юношества, все же они выше и благороднее той тупой покорности, с которою масса русского общества переносит тяготеющий над нею произвол.13 Три приведенных выше оценки «нигилистов-интеллигентов» отнюдь не исчерпывают критического заряда русских мыслителей по отношению к радикальной интеллигенции. Но и их вполне достаточно, чтобы убедиться в том, что российская интеллигенция XIX в. характеризуется не какой-то особой интеллектуальной, умственной деятельностью, а своеобразием мышления и сознания, которые в силу объективных и субъективных причин «возвысились» до самосознания своей миссии «быть представителем и защитником интересов всего общества».
Чтобы не повторять часто встречающихся в литературе характеристик интеллектуала как специфического продукта опять же «специфического» западноевропейского развития — специалиста умственного труда, причем в определенной области, в своей четко очерченной сфере деятельности, в отличие от российского интеллигента — «прозревающего» и «пророчествующего», стремящегося хотя бы и мифологизированно «объять необъятное»14, попробуем несколько сместить акценты в сторону технологии интеллектуальной и в конечном счете любой «интеллигентной» деятельности. Это позволит в определенной мере снять остроту во многом надуманного, искусственного противоречия между интеллектуальной деятельностью и «интеллигентщиной» и смело утверждать, что хотя
13 См.: Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия. 4-е изд. Берлин, 1901. С. 17, 19, 26-27.
14 См. об этом: Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века. М., 1998. С. 3, 173, 214, 217.
43
не всякого интеллектуала можно назвать интеллигентом, в основе интеллигентности всегда интеллект, некий уровень образованности, интеллектуальной развитости. В качестве авторитета сошлемся прежде всего на К. Манхейма — представителя так называемой социологии знания, которая в его изложении стала философски осмысленной и аргументированной «социологией интеллигенции». Предназначение интеллигенции — выработка относительно целостной картины общественного сознания. Выполнение этой роли предусматривает наличие ряда моментов, которые Манхейм обозначает как «характеристики ментальности открытой и флюидной страты интеллигенции». Наиболее важными здесь представляются интерпретации «образованности», «сопереживания», «скептицизма» и «неангажированности» постсредневековой интеллигенции.
Человека «делают» интеллигентом образование, профессия, положение в обществе. Но лишь образование требует осознания интересов всех людей. «Именно образованный человек сохраняет en rapport к общественным делам, а не только к своим собственным, и, в этом смысле, включен в ситуацию, касающуюся всех нас». С другой стороны, в отличие от прежних эпох, образованные люди не составляют более касту, а являются открытой стратой, доступ в которую становится возможным для все более широкого круга людей.
Современный интеллигент, по Манхейму, отличается постоянной готовностью «пересмотреть свои взгляды и пойти по новому пути». «Сопереживание — другая, существенно современная способность» интеллигента, отличающего его от схоласта, а также от одинокого мудреца. Образование, являясь источником осмысленного выхода за рамки своей собственной среды, позволяет развиваться личности через участие в мультиполярной культуре. Цена такого участия - готовность интеллигента к сохранению самообладания в состоянии неопределенности, к переосмыслению своих исходных позиций, к сомнению в абсолютах.
Если человек прежних эпох жил вне времени и без необходимости рассуждать об условиях своего существования, то период возрастающего самосознания породил новый тип мышления, целью которого уже не было обеспечение уверенности и примирение с существующими условиями жизни. Тип человека, изменяющего и преобразующего прежде всего самого себя и движимого мотивами обновления и изменения, воплотился в интеллигенте - «искателе новых перспектив». Манхейм обозначил очень важный для характеристики и русской интеллигенции момент «неангажированности». Характерная для интеллигенции тенденция подвергать сомнению и искать, а не утверждать, подчеркивал он, «тесно связана с тенденцией становиться над временем, занимать позицию вне и над всякой ситуацией и предвосхищать альтернативы до того, как они
44
приобретают остроту». Однако такая роль «неангажированного менталитета» имеет и патологические аспекты, в частности склонность утрачивать связь с реальностью15.
Другой пример «технологичного», функционального решения вопроса можно найти у Ю.М. Лотмана. Подчеркивая трудности определения понятий «интеллектуальное», «интеллект», Лотман усматривал первопричину этого в рассмотрении интеллектуальной деятельности в первую очередь как уникальной способности единичного человека. «А изолированный, вне любых сопоставлений стоящий объект, — по его мнению, — не может быть предметом науки. Задача, таким образом, сводится к обнаружению ряда "мыслящих объектов", сопоставление с которыми позволило бы выделить некоторый инвариант интеллектуальности»16. Не рассчитывая на исчерпывающее определение, Лотман ограничивается семиотическим аспектом сложного понятия «интеллектуальная способность» (т.е. «интеллект»), которая в его интерпретации сводится к трем функциям — передаче, созданию и хранению информации. Интеллектуальная способность — это: 1. Передача имеющейся информации (текстов). 2. Создание новой информации, т.е. создание текстов, не выводимых однозначно по заданным алгоритмам из уже имеющихся, а обладающих определенной степенью непредсказуемости. 3. Память: способность хранить и воспроизводить информацию (тексты).
Вводя читателя в мир лотмановского и — шире — семиотического дискурса, У. Эко интерпретировал первые две функции следующим образом: «Культурой управляет или система правил, или репертуар текстов, навязывающих определенные модели поведения. В первом случае комбинации дискретных единиц порождают тексты, которые считаются правильными или неправильными в зависимости от того, удовлетворяют ли они комбинаторным правилам (т.е. грамматике. — А.Ш.). Во втором случае само общество производит тексты, образующие макроединицы, из которых в конце концов выводятся правила; но прежде всего тексты предлагают модели, которым можно следовать и которым можно подражать. Культура, ориентированная на грамматику, — продолжает Эко, — зависит от "Справочников"; культура, ориентированная на текст, зависит от "Книги". Справочник — это код, который позволяет создавать новые сообщения и тексты; книга — это текст, построенный по правилам, которые пока еще не известны, но которые, стоит их проанализировать и свести к форме справочника, смогут предложить
15 См.: МанхеймК. Проблема интеллигенции. Исследование ее роли в прошлом и настоящем. Ч. II. М., 1993. С. 5-6, 31, 33-34, 36-38, 59.
16 Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семиосфера-история. М., 1996. С. 2.
45
нам новые способы создания текстов»17. Как видим, интерпретация Эко шире заявленной им же оппозиции грамматике и тексту, коду и сообщению. По крайней мере, все функции создания, передачи и воспроизведения возможны лишь в случае общения, когда два (по меньшей мере) человека понимают друг друга, т.е. говорят на одном языке. И конечно же создание текста предполагает знание и умение пользоваться письменной знаковой системой, т.е. определенный уровень образованности.
С таких позиций интеллектуал предстает человеком диалога, создающим, передающим, воспринимающим, хранящим и воспроизводящим информацию (т.е. знаки — слова, символы, составляющие предметное поле культуры. Даже в том случае, если символ имеет вещественную природу, вполне осязаем, он не перестает быть символом).
В своих «Эссе на темы этики» Эко попытался более четко определить «функцию интеллигенции», противопоставив эмоциям, морали, верности и т.п. рефлексию, теорию и veritas, а «интеллектуальной работе» «интеллектуальную функцию», состоящую в том, «чтобы критически выявлять то, что представляется посильным приближением к представлению об истине». «Интеллигентская функция состоит... в том, чтобы выпячивать двусмысленности и освещать их». «Интеллектуалы», выполняющие эту функцию, становятся интеллигентами. Однако Эко не сводит интеллектуальную функцию только к функции анализа. Совершенно парадоксально он заявляет о том, что «осуществляться эта функция может кем угодно, даже аутсайдером, но когда этот аутсайдер мыслит о собственном существовании и суммирует эти мысли», «в адекватных условиях интеллектуальную функцию осуществляет и старый крестьянин, который в своей деревне поддерживает память о былом, передает ее молодежи, советует, что делать принято, а что не принято. даже если этот крестьянин неграмотный и, следовательно, по паспорту не может быть интеллектуалом»18. С таких позиций к интеллигентам можно отнести шаманов первобытных племен. Поэтому более корректной выглядит идея Ю.В. Бялого, подметившего фонетическое сходство слова «интеллигент» с английским intelligence (разведка) и назвавшего интеллигенцию смысловой разведкой и контрразведкой. «Будучи, как правило, образованной и открытой всему новому, в том числе и инокультурному смысловому полю, — рассуждает он во вполне лотмановском духе, — интеллигенция пропускает через
17 Эко У. Предисловие к английскому изданию // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семиосфера-история. М., 1996.
18 Эко У. Пять эссе на темы этики. СПб., 1998; Он же. Быть интеллигентом в России — знак противостояния // Литературная газета. 1998. 13 мая. № 18-19 (5699). С. 3.
46
себя этот внешний смысловой поток, сопрягает его с отечественным смысловым пространством, продумывает и проговаривает, оценивает, создает мыслительные образы и модели целостности, фильтрует второстепенное и транслирует важное в самую широкую народную гущу»19.
С социально-психологической точки зрения культурный авангард общества могут составлять два типа людей, занимающихся интеллектуальной деятельностью. Первый—это разного рода специалисты, профессионально работающие в какой-либо сфере духовного производства или там, где доминирует высококвалифицированный умственный труд. Им свойственны в общем конструктивный подход к действительности, определенные устойчивые жизненная позиция, ценностные ориентации и т.п. Второй тип людей характеризуется тем, что для него момент профессионализма совершенно не существен. Главное здесь — особый стиль ментальности — рефлексия, критицизм, активная обращенность на социально значимые проблемы общественного развития. Об этом хорошо сказал Р. Пайпс: «Интеллигент — это тот, кто не поглощен целиком и полностью своим собственным благополучием, а хотя бы в равной, но предпочтительно и в большей степени печется о процветании всего общества и готов в меру своих сил потрудиться на его благо. По условиям такого определения, образовательный уровень и классовое положение играют подчиненную роль. И с этой точки зрения, интеллигенция появляется везде, где существует значительное несоответствие между теми, в чьих руках находится политическая и экономическая власть, и теми, кто представляет (или считает, что представляет) общественное мнение»20. Коротко говоря, наличие образования и забота о процветании всего общества, оппозиционность власти и выражение общественного мнения — критерии интеллигентности по Пайпсу. В данном случае понятия «интеллигенция» и «образованная часть общества», «специалисты» разводятся и противопоставляются как соотносительные. Но иногда эти понятия сливаются. Например, П.Н. Милюков представил отношение этих групп в виде двух концентрических кругов. «Интеллигенция, — считал он, — тесный внутренний круг; ей принадлежит инициатива и творчество. Большой круг "образованного слоя" является средой непосредственного воздействия интеллигенции. С расширением круга влияния изменяются и размер, и характер интеллигентского воздействия». Хотя Милюков не считает возможным представлять едиными ни центральное ядро интеллигенции, ни образованную среду, поскольку «первое, — как он пишет, — так многоразлично
19 БялыйЮ. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия XXI. 1997. № 5-6. С. 9.
20 Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 330.
47
и сложно, как могут быть различны индивидуальности творчества или критики. Во втором каждая индивидуальность имеет свой собственный район влияния и подражания»21, тем не менее на практике получается, что по мере дифференциации образованной среды она становится, конечно, все менее однородна. Показательна в этой связи мысль М. Бубера о двух типах носителей интеллектуальной деятельности, попеременно действующих на авансцене истории, — непроблематическом и проблематическом. Непроблематический тип составляют люди, стремления которых всецело обращены на объективные социальные задачи. Это личности с экстравертной (обращенной вовне) установкой, легко усваивающие ценности сегодняшнего дня и с надеждой смотрящие в будущее. Как правило, люди этого типа воплощают в себе культуру как нормально функционирующую систему. Проблематический тип составляют личности с интроверт-ной установкой (обращенной вовнутрь), люди преимущественно занятые поисками самого себя, своего места в мире22. В основном это одинокие люди, с индивидуалистическим мышлением, неспособные показать себя на деле, — носители кризиса культуры, обветшания, разрушения и смены ее форм, это те натуры, по меткому выражению Гете, которые не удовлетворяют требованиям никакого положения и которых никакое положение не удовлетворяет.
Конечно, следует иметь в виду, что было бы ошибкой рассматривать какой-либо культурный тип носителей интеллектуальной деятельности как единственный в своем роде и всегда преобладающий. В целом устойчивое и «кризисное» сознание противостоят друг другу всюду и всегда. Поэтому очень важен ответ на вопрос о том, что же объединяет разных представителей интеллектуальной деятельности в обществе, даже если в своих социальных позициях они оказываются по разные стороны баррикад.
Применительно к российской интеллигенции XIX в. такой ответ мы находим у С.Л. Франка в «веховской» статье «Этика нигилизма». «Русская интеллигенция, — отмечает он, — при всех недочетах и противоречиях ее традиционного умонастроения обладала доселе одним драгоценным формальным свойством: она всегда искала веры и стремилась подчинить вере свою жизнь. Так и теперь она стоит перед величайшей и важнейшей задачей пересмотра старых ценностей и творческого овладения новыми»23. Следовательно, определяющим признаком интеллигенции, по Франку, выступает отношение к
21 Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вехи. Интеллигенция в России: Сб. статей. 1909-1910. М., 1991. С. 298.
22 См.: Бубер М. Проблема человека // Бубер М. Два образа веры. М., 1995. С. 227-232.
23 Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи. Интеллигенция в России: Сб. статей. 1909-1910. М., 1991. С. 184.
48
ценностям. Можно сказать, что неприятие существующей системы ценностей, поиск альтернативных ценностей, ставшие доминантой жизнедеятельности таких людей, и составляют русскую интеллигенцию как особый социальный тип нигилистов. Кстати говоря, эта «особость», избранность, фиксировалась не только в самосознании тех, кто отождествлял себя с интеллигенцией, но и теми, кто решил дать объективную, нелицеприятную зарисовку социально-политических и нравственных аспектов интеллигентского сознания. В любом случае социальное своеобразие интеллигенции корректней определяется особенностями духовного склада, типа мировоззрения, а не местом, которое занимает эта группа «специалистов» в системе общественного производства, и не характером труда, ей свойственным. Идентичную мысль аргументировал Н.А. Бердяев. «Русская интеллигенция, — писал он, — есть совсем особое, лишь в России существующее духовно-социальное образование. Интеллигенция не есть социальный класс, и ее существование создает затруднение для марксистских объяснений.
Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя идей на тюрьму, каторгу и на казнь. Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем»24. Бердяев склоняется к тому, что интеллигенция — это духовная элита, совокупность избранных, а никакой не социальный слой «специалистов» и т.п. «профессионалов». С таким подходом к определению интеллигенции солидаризуются и другие авторы знаменитого сборника статей о русской интеллигенции «Вехи» (1909), которые вычленяют ее не по степени и не по роду образованности, а именно по духовным, идеологическим основаниям. При этом авторы «Вех», говоря об интеллигенции как духовной элите, подчеркивали, что это конкретно-исторический феномен. С точки зрения, например, С.Л. Франка, интеллигенция сохраняет свое социальное бытие до тех пор, пока не будет выстроена ею новая система ценностных ориентаций, которая сможет приобрести господствующее положение в обществе. Собственно, этим Франк определяет и исторический срок существования интеллигенции. Победа выработанных ею ценностей, их утверждение в жизни предопределяют фатально гибель интеллигенции. Поэтому интеллигенция рассматривается Франком и его сторонниками как сугубо маргинальная группа (ша^таШ — находящаяся на краю). В данном случае речь идет о маргиналь-ности не в социологическом смысле, а в социокультурном, т.е. с точки зрения исторической обреченности интеллигенции, которая
24 Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 64.
49
призвана реализовать лишь некую значимую общественную цель, задачу и исчезнуть.
Основные черты социокультурной маргинальности интеллигенции достаточно полно раскрываются Франком в статье 1910 г. «Лев Толстой и русская интеллигенция». Он отмечает ряд показательных маргинальных признаков интеллигенции: склонность соблазняться простотой и рациональной ясностью как залогом истины; склонность рассматривать все вопросы жизни под углом практического разума (морализм); склонность к анархическому индивидуализму, тождественному нигилизму и саморазнузданию. Самая же характерная черта господствующего умонастроения интеллигенции, по Франку, — это «стадность, коллективизм (в широком психологическом смысле слова)». В этой связи, как он пишет, можно говорить о духовном позитивизме интеллигенции, поскольку «общественности придается самодовлеющее, исчерпывающее и верховное значение»25.
Как видим, элитистская парадигма рассмотрения интеллигенции, модная сейчас, достаточно стара, но не устарела аргументация Франка. Его рассуждения о маргинальности интеллигенции вполне вписываются в контекст современности, звучат «в унисон» если не с современной жизнью, то хотя бы с теоретической рефлексией, отражением этой жизни в обществознании. Достаточно сказать, что ряд как зарубежных, так и отечественных ученых, анализируя различные социокультурные процессы, обозначает термином «маргинальный» характеристику специфических групп, у которых можно констатировать несовпадение собственных норм и ценностей с теми, которые господствуют в обществе. Другие обращают внимание на следствия такого несовпадения, показывают, что маргинальность положения определенных групп в обществе влияет на процессы формирования структур сознания их индивидов, дает широкие возможности для развития как творческих, так и бунтарских наклонностей. По их мнению, слабая адаптация и отсутствие интереса к господствующим в данном обществе ценностям, а также слабый интерес к обладанию нормами и условностями своего сообщества обусловливают то, что маргинал не обладает той уравновешенностью, которую дает индивиду культура через воспитание и образование, через процесс социализации в рамках данной системы культурных норм и ценностей. Такая неадаптированность к условностям и нормам позволяет обладателю маргинального сознания стать скептиком в собственном смысле слова, т.е. усомниться в самих основаниях, а не в отдельных результатах. В интеллектуальном отношении, по образному выражению Т. Веблена, маргинал становится путеше-
25 Франк С.Л. Лев Толстой и русская интеллигенция // Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 444.
50
ственником, скитающимся по ничейной земле. Это положение на «ничейной земле» позволяет маргиналу считать любую истину условной и преходящей, а следовательно, открывает перед ним широкие возможности выбора пути. Коротко говоря, маргинал — это исключение из правил. Однако нужно заметить, что так называемый «свободный» выбор имеет вполне объективные основания в рамках самой культуры и социума, «выталкивающих» индивида из своего круга. Более того, «традиционный» интеллектуал, включенный в производство символов своей культуры, в силу своего воображаемого положения предполагает, что он находится в самом «центре», в той специфической точке, которая позволяет ему, как он считает, находиться «вне» и «над» символическим строем своей культуры. Именно поэтому он видит себя некоторым духовным вождем, указующим, предостерегающим, узурпирующим профитум не только в интеллектуальной жизни. Однако такое положение «вне» и «над» культурой, даже если оно мыслится как «центральное», по сути, та же маргинальность, так как «край» имеется не только у «левого» и «правого», но и у «верха» и «низа» (дна).
Для обывателя — «человека культуры» — мир его ценностей неизменен и постоянен. Основные положения символической структуры этого мира «естественны», изменения происходят настолько незаметно, настолько растянуты во времени, что при всей противоречивости политической жизни данного народа основные категории культуры остаются для ее субъектов неизменными. Переход же в маргинальное пространство означает, что мир культуры, в который был включен индивид, начинает распадаться. Действительно, культура всегда ассоциируется с миром «вечных ценностей» и заповедей, она всегда задает основные категории для построения картины мира, очерчивая таким образом «видимый мир», позволяя его идентифицировать и отличить от миров других культур. Мироощущение маргинала отличает прежде всего потеря такой целостности видения мира. В этой связи попытки свести сущность российской интеллигенции к одному, может быть и кажущемуся главным, фактору (характеристике, черте и т.п.) представляются некорректными. В свое время Ю.В. Бялый в своей интересной, но небесспорной статье вслед за Н.А. Бердяевым усматривал суть «интеллигентности» в своеобразно трактуемом «холизме», из-за которого-де проистекают все беды и достоинства российской интеллигенции. «Холизм» в его трактовке означает «целостное понимание и объяснение мира, идущее от личной ответственности за этот мир», «ощущение прямой, личной включенности в целостность»; в религиозной и социальной сферах эта черта проявляется в «соборности». Впрочем, подобный холизм, с точки зрения Бялого, рассуждающего о «традиционном холизме русского мироощущения», характерен для любого русского (россий-
51
ского) человека, а потому «думанье и бормотание дьячка в храме, искание Бога в душе разбойника, накал полемики в марксистских кружках, студенческие споры о смысле жизни, кухонные посиделки с философскими дискуссиями, разговоры в курилках КБ и заводов, неспешные "тары-бары за жисть" мужиков на завалинке - все это интеллигентность»26, а любой русский, добавим, — интеллигент. Понимая и принимая пафос этого автора, стремящегося по-своему объяснить феномен интеллигенции в пику утверждениям об интеллигенции как уродливом, нежизнеспособном и вредном порождении «российского варварства и модернизационных провалов отечественной истории», все же нельзя не заметить и не отметить некоторую односторонность и тенденциозность такой позиции. По большому счету такая односторонность и тенденциозность — закономерное следствие любой попытки сведения многообразия к чему-то одному, пусть даже и «главному», «основному» — «холизму», «соборности» и т.п., следствие создания некоей идеальной (абстрактной и упрощенной) модели «холистичной» интеллигенции и выстраивания (осмысления) политической истории в соответствии с этой моделью. В результате «интеллигенция» объявляется «соборным языком России», оправданием существования которого становится «постоянное думанье и бормотание». Вряд ли с этим можно согласиться. Стремление объяснить «многое через одно» приводит к парадоксальным выводам, согласно которым даже потеря целостности видения мира (то самое бяловское «бормотание», нечеткое, рыхлое, алогичное и не-тематизированное) становится «просто оборотной стороной вообще российского и конкретно - интеллигентского холизма», не позволяющего «ограничить мышление "на тему" рамками исключительно этой темы»27. Представляется, что «холизмом» (в строгом, философском значении этого слова означающем учение о целостности) страдает сам автор, когда пытается характеризовать различные аспекты бытия интеллигенции, повторяющей в его интерпретации судьбу русского народа в целом как упрощение и обособление всеохватывающей целостности.
Известная даже Бялому «открытость» интеллигенции в реальной жизни всегда приводила, приводит и будет приводить не к «холизму», а, скорее, к эклектизму, фрагментарности и незаконченности ее мироощущения. Более того, дистанцируясь от господствующих институтов и ценностей, «всегда-оппозиционная-интеллигенция» ставит себя в положение маргинала, становится «исключением из правил», так как социум в свою очередь также выстраивает по отношению к маргиналу репрессивную дистанцию.
26 БялыйЮ. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия XXI. 1997. № 5-6. С. 8-9.
27 Там же. С. 9-10.
52
Особость русской интеллигенции XIX в. обнаруживается во всем: в духовной оппозиции официальному порядку; в минимально подчиненных государственному контролю сферах деятельности — литературе, самоуправлении, «студенчестве», «конспирациях»; даже в преобладающем юном возрасте «нигилистов». Абсолютно прав М.А. Колеров, вслед за авторами «Вех» утверждающий, что «маргинальность интеллигенции подчеркивает ее внутреннюю "беззаконность", даже формальное выпадение из "плана государственной жизни", воспитывает ее антигосударственные инстинкты и психологию преследуемого, сектанта и еретика, утверждает жесткий корпоративный диктат в поведении и идеях, наконец, чисто рационалистическое отношение к жизни увенчивается механицистическим представлением об обществе, ведет к непременному насилию в "общественном переустройстве"»28.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1990. [Berdyaev N.A. Russkaya ideya // O Rossii i russkoy filosofskoy kul'ture. M., 1990].
2. Боборыкин П.Д. Подгнившие «вехи»: (Конспект публичной лекции) // В защиту интеллигенции: Сб. статей. М., 1909. [Boborykin P.D. Podgnivshie «vehi» (Konspekt publichnoj lekcii) // V zashchitu intelligencii: Sb. statey. M., 1909].
3. Бубер М. Проблема человека // Бубер М. Два образа веры. М., 1995. [Buber M. Problema cheloveka // Buber M. Dva obraza very. M., 1995].
4. Бялый Ю. Звезда или смерть российской интеллигенции // Россия XXI. 1997. № 5-6. [Bjalyj Yu. Zvezda ili smert' rossijskoj intelligencii // Rossija XXI. 1997. N 5-6].
5. Иванов-Разумник Р.В. Введение. Что такое интеллигенция? // Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли: В 2 т. Т. 1. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. СПб., 1911. [Ivanov-RazumnikR. V. Vvedenie. Chto takoe intelligencija? // Ivanov-Razumnik R.V. Istorija russkoj obshchestvennoj mysli: V 2 t. T. 1. Individualizm i meshchanstvo v russkoj literature i zhizni XIX v. SPb., 1911].
6. Колеров М.А. «Отщепенство» интеллигенции: от великих реформ к «Вехам» // Россия и реформы: 1861-1881. М., 1991. [Kolerov M.A. «Otshchep-enstvo» intelligencii: ot velikih reform k «Veham» // Rossija i reformy: 1861-1881. M., 1991].
7. Кольцов И. (Тихомиров Л.А.) В защиту интеллигенции // Дело. 1882. № 4. Отд. II. С. 1, 2, 12, 13, 26, 28. [Kol'covI. (TihomirovL.A) V zashchitu intelligencii // Delo. 1882. N 4. Otd. II. S. 1, 2, 12, 13, 26, 28].
8. Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. [Losev A.F. Iz rannih proizvedenij. M., 1990].
9. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семиосфера-история. М., 1996. [Lotman Yu.M. Vnutri mysljashchih mirov. Chelovek-tekst-semiosfera-istorija. M., 1996].
28 Колеров М.А. «Отщепенство» интеллигенции: от великих реформ к «Вехам» // Россия и реформы: 1861-1881. М., 1991. С. 69-70.
53
10. Манхейм К. Проблема интеллигенции. Исследование ее роли в прошлом и настоящем. Ч. II. М., 1993. [ManheimK. Problema intelligencii. Issledovanie ee roli v proshlom i nastojashchem. Ch. II. M., 1993].
11. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вехи. Интеллигенция в России: Сб. статей. 1909-1910. М., 1991. [Miljukov P.N. Intelligencija i istoricheskaja tradicija // Vehi. Intelligencija v Rossii: Sb. statey. 1909-1910. M., 1991].
12. Овсянико-Куликовский Д.Н. Введение к «Истории русской интеллигенции» // Овсянико-Куликовский Д.Н. Собр. соч. Т. 7. СПб., 1910. [Ovsjaniko-Kulikovskij D.N. Vvedeniek«Istoriirusskoj intelligencii»//Ovsjaniko-Kulikovskij D.N. Sobr. soch. T. 7. SPb., 1910].
13. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. [Pipes R. Rossija pri starom rezhime. M., 1993].
14. Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века. М., 1998. [Panarin A.S. Rossijskaja intelligencija v mirovyh vojnah i revoljucijah XX veka. M., 1998].
15. Погодин М.П. Простая речь о мудреных вещах. Отд. III. М., 1873. [Pogodin M.P. Prostaja rech' o mudrenyh veshchah. Otd. III. M., 1873].
16. Соколов К.Б. Мифы об интеллигенции и историческая реальность // Русская интеллигенция. История и судьба. М., 1999. [Sokolov K.B. Mify ob intelligencii i istoricheskaja real'nost' // Russkaja intelligencija. Istorija i sud'ba. M., 1999].
17. Тихомиров Л.А. Что делать нашей интеллигенции? // Русское обозрение. 1895. № 10. [Tihomirov L.A. Chto delat' nashej intelligencii? // Russkoe obozrenie. 1895. N 10].
18. Тихомиров Л.А. К вопросу об интеллигенции // Тихомиров Л.А. Критика демократии. М., 1997. [Tihomirov L.A. K voprosu ob intelligencii // Tihomirov L.A. Kritika demokratii. M., 1997].
19. Франк С.Л. Лев Толстой и русская интеллигенция // Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. [FrankS.L. Lev Tolstoj i russkaja intelligencija // Frank S.L. Russkoe mirovozzrenie. SPb., 1996].
20. Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи. Интеллигенция в России: Сб. статей. 1909-1910. М., 1991. [Frank S.L. Jetika nigilizma // Vehi. Intelligencija v Rossii: Sb. statey. 1909-1910. M., 1991].
21. Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия. 4-е изд. Берлин, 1901. [Chicherin B.N. Rossija nakanune dvadcatogo stoletija. 4-e izd. Berlin, 1901].
22. Эко У. Быть интеллигентом в России — знак противостояния // Лит. газ. 1998. 13 мая. № 18-19. [Eko U. Byt' intelligentom v Rossii — znak protivosto-janija // Literaturnaja gazeta. 1998. 13 maya. N 18-19].
23. Эко У. Предисловие к английскому изданию // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семиосфера-история. М., 1996. [Eko U. Predislovie k anglijskomu izdaniju // Lotman Yu.M. Vnutri mysljashchih mirov. Chelovek-tekst-semiosfera-istorija. M., 1996].
24. Эко У. Пять эссе на темы этики. СПб., 1998. [Eko U. Pjat' esse na temy etiki. SPb., 1998].
