CC BY
164
СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, НИГИЛИЗМ И ТЕРРОРИЗМ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВВ.
АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВИЧ ШИРИНЯНЦ,
Заведующий кафедрой истории социально-политических учений факультета политологии Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, доктор политических наук, профессор E-mail: v.belskiy@bk.ru
Аннотация. Рассматриваются сущность и особенности русского революционного нигилизма второй половины XIX -начала XX вв., показана его связь с терроризмом как формой политического действия.
Ключевые слова: интеллигенция, нигилизм, терроризм, Россия второй половины XIX - начала XX вв.
Annotation. The article describes the nature and features of Russian political nihilism in late XIX - early XX centuries. Its connection with terrorism as a form of political action is also described.
Keywords: intelligentsia, nihilism, terrorism, Russia in the second half of XIX - early XX centuries.
Все русские радикально-демократические концепции XIX в. при всем их разнообразии объединяет характерная черта - отрицание. Отрицание «гнусной», по мнению их адептов, российской действительности. А отрицание, как известно, сущностный элемент нигилизма. Поэтому, видимо, можно согласиться с теми, кто обозначает феномен русского интеллигентского радикализма просто как «нигилизм», отождествляя «русский нигилизм» с теорией и практикой революционного движения в пореформенной России. Но делать это следует все же осторожно, с некоторыми оговорками, акцентируя внимание на специфических чертах русского «революционного» нигилизма по сравнению с нигилизмом европейским.
Прежде всего, вслед за А.И. Новиковым, отметим, что психологическая основа нигилизма - общечеловеческое свойство и потребность противодействия влиянию извне, отрицание внушения, принудительного навязывания личности социальных ролей, традиционных норм и ценностей, образцов поведения и общения; разочарование в них, разрыв с ними и стремление изменить. Нигилизм как вид негативного умонастроения (наряду с пессимизмом и скептицизмом) выражает полное отрицание всего общепризнанного, исходит из уверенности в абсолютной ложности отрицаемого. Подобное умонастроение объективируется в социально-негативное поведение, идущее вразрез с институционализированными ожиданиями, т. е. ожиданиями, разделяемыми и признаваемыми законными внутри данной макроструктуры[1].
В начале 1860-х гг. М.Н. Катков, а затем и И.С. Тургенев, впервые применили слово «нигилизм» к общественному умонастроению и некоторым сторонам идеологии и поведения значительной части современной им русской молодежи. В их интерпретации оно фиксировало позицию жесткого отрицания, проповедь разрушения ради самого разрушения, высмеивание всего, «что дорого всякому образован-
ному и культурному человеку», издевательство над всякими проявлениями прогресса в русской жизни, отсутствие положительных взглядов адептов «теорий, создаваемых из ничего».
Так, действия тургеневского хрестоматийного «нигилиста» - Базарова определялись правилом -делать то, что в данное время полезно. «В теперешнее время, - говорил он, - полезнее всего отрицание - мы отрицаем». На замечание, что «надо же и строить», Базаров отвечал: «Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить»[2]. Устами Аркадия Кирсанова, Тургенев определил нигилиста как человека, «который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип»[3]. По свидетельству Н.Н. Страхова, «из всего, что есть в романе Тургенева, слово «нигилист» имело самый громадный успех. Оно было принято беспрекословно и противниками и приверженцами того, что им обозначается»[4].
«Коновод нигилистов» - Д.И. Писарев сформулировал боевую программу действий молодежи, «ultimatum нашего лагеря»: «что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть»[5]. В обиходе многое неустройство и зло российской жизни стали относить на счет «нигилистов». Яркий пример, - история петербургских пожаров 1862 г. Если в Риме (64 г. н. э.) в пожарах обвинили христиан, то в России - нигилистов. Характерный эпизод приводит И.С. Тургенев: «...когда я вернулся в Петербург, в самый день известных пожаров Апраксинского двора, - слово «нигилист» уже было подхвачено тысячами голосов, и первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого, встреченного мной на Невском, было: «Посмотрите, что ваши нигилисты делают! Жгут Петербург!»[6].
СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК
А Ф.М. Достоевский со слезами на глазах умолял Н.Г. Чернышевского, - по его мнению, идейного «отца» нигилистов - прекратить диверсионные акты[7].
Писаревский эпатаж сыграл свою роль в том, что в устах обывателей и околоказенной печати слово «нигилист» сделалось синонимом слов «преступник», «бунтовщик», а сам «нигилизм» ассоциировался с чем-то «ужасным». Подобное употребление слова стало характерным и для западноевропейской литературы конца XIX-XX в., в которой, с подачи С.М. Степняка-Кравчинского, в очерках 18811882 гг., составивших книгу «Подпольная Россия», впервые познакомившего западного читателя с «русскими нигилистами», и не без влияния Н.А. Бердяева и С.Л. Франка, «записавших» в «нигилисты» всех русских, термин «нигилизм» закрепляется для обозначения русского радикализма вообще.
Смысл и содержание нигилизма в России невозможно понять без выяснения и интерпретации сущностных черт и специфики так называемого «русского революционного нигилизма» как социального феномена, порожденного реалиями пореформенной жизни России, объясненного русской мыслью и своеобразно «вписавшегося» в историю европейского нигилизма^].
Специфической чертой русского нигилизма, в отличие от западного идеалистического, является его рационалистический характер, культ «знания». «По философским своим понятиям, - писал П.А. Кропоткин, - нигилист был позитивист, атеист, эволюционист в духе Спенсера или материалист»[9]. Составляющими нигилистского «культа знания» стали отрицание всякой «метафизики», преклонение перед естественными науками и их методами, перенесение методов наук о природе на социальную и духовную сферы, вера в «имманентные законы истории», в ее неизменный и вечный прогресс.
Характерной чертой русского нигилизма стал также культ «дела», «служения», но не государству, а «Народу». В основе этого культа - нелюбовь к чиновничьему положению и богатству. В среде нового поколения стяжательство, барство, карьеризм, стремление к чинам, должностям, высоким окладам и казенным квартирам осуждалось безоговорочно. При этом радикальному отрицанию подвергались и внешние признаки быта «отцов» - «воров, стяжателей, тиранов и эксплуататоров». Эти изменения русские исследователи нигилизма Н.А. Бердяев и С.Л. Франк характеризовали как повсеместное, подчас даже нарочитое, опрощение, переходящее в аскетизм. В своих воспоминаниях А.М. Скабичевский с тонким сарказмом описал стремление нигилистов обособиться от «сонмищ» пошляков и филистеров[10]. Однако, это первоначальное стремление молодежи «обособиться» вскоре приобрело вид «повального заболевания мыслью и совестью»[11]. «Оборотной» стороной подобного псевдокенотизма стал гипертрофирован-
ный эгоизм, представления о собственной личности как о поднявшейся над бытом, а потому освобожденной от «мелочных» обязанностей. Подобная тенденция ярко обнаружила себя в деятельности многих «коммун» 1860-х гг., в образе жизни некоторых революционеров 1870-х гг.
«Реальное дело» мыслилось нигилистами по-разному: как разрыв с традиционной системой ценностей, образования, воспитания, их отрицание (Д.И. Писарев), как борьба за индивидуальность (Н.К. Михайловский), как разнузданная стихия бунта, революции, разрушение всех религиозных, государственных и культурных устоев (М.А. Бакунин) и т.д. Формы этого противодействия также были разнообразны и простирались от бесцензурных публикаций, требовавших общественных преобразований (начало этой традиции было положено письмом В.Г. Белинского к Н.В. Гоголю, ставшим «символом веры» на десятилетия вперед) до террористических актов, наиболее громким из которых стало цареубийство 1 марта 1881 г. Но все интерпретации «дела» и «служения» - и в этом специфика России - сводились, в конечном счете, к одному - обоснованию исключительной роли интеллигентного меньшинства в преобразовании страны, роли «вождя» и «наставника» народа, указующего и разъясняющего народу «Истину», носителем которой последний является. Психологические мотивы этого «дела» - в постоянной неудовлетворенности собой и обществом, в стремлении ускорить ход событий, стремлении, в конечном счете, перераставшем, по выражению Г.В. Плеханова, в «самоуверенность интеллигенции».
Политическое приложение секуляризованной религиозности, хилиастических устремлений и желания «стать народом» наиболее ярко высвечиваются в особом отношении нигилистов к власти. Первоначально господствовало романтически окрашенное отношение к ней как «узурпации», «деспотизму» и «тирании», а сама власть персонифицировалась в Монархе и Боге, против которых можно и нужно было выступать, подготавливая «народный взрыв» - социальную революцию. Все это венчалось анархистским отрицанием государственности вообще. К концу 1870-х годов практика противостояния полицейско-самодер-жавной государственной машине как чему-то нелегитимному, не имеющему «корней» в русской почве, а потому «убираемому» безболезненно, привела многих нигилистов к пониманию необходимости подготовки политической революции, требующей четкой организации и регламентированности действий. «Вера в безграничную силу и расширяемость революционной организации заменила собою всех».
В одной из статей «Набата», отвечая на поставленный вопрос «Что теперь делать?», П.Н. Ткачев указал на задачи, стоящие перед революционным движением в России. По его мнению, это, во-первых, «боевая организация революционных сил»,
СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК
во-вторых, «дезорганизация и терроризация правительственной власти». Что касается содержательных моментов революционной деятельности партии, то, с точки зрения Ткачева, господствующим должен стать принцип насилия, принуждения. Путь «железа и крови», «насильственное навязывание готовых идей, готовых идеалов», воздействие пропагандой и агитацией на «аффекты и непосредственное чувство» и т. д. - вот, по его мнению, реальные требования революционной практики. Именно в такого рода деятельности Ткачев усмотрел новую нравственность революционеров. Революционеры в нравственном отношении стоят выше всех других индивидов, потому что в эпоху «всеобщего нравственного растления, унизительного холопства и невольного трепета» перед самодержавным произволом только они являются «мстителями за поруганную личность, за втоптанные в грязь человеческие права», - писал он. Нельзя забывать и о том, что Ткачев, страстно стремившийся «сделать» революцию на практике, фактически отверг идею П.Л. Лаврова о предшествующей революционному делу подготовке к участию в революционном преобразовании. Достаточно возбудить «революционные чувства» русской молодежи - эмоции недовольства, озлобления, протеста против существующего порядка, они будут более могущественным стимулом в борьбе, чем «ясное и вполне отчетливое понимание принципиальных недостатков этого порядка»[12].
Характерна в этом отношении и позиция «либерального народника» Н.К.Михайловского. В спорах «за» (или «против») бунта и пропаганды Михайловский не принял крайних точек зрения. Он просто высказался за идею политического характера революционного действия: террор оправдан, если его вызывает несправедливость. Зло существует и с ним надо бороться - бороться иногда жестокими средствами. Такой формой борьбы для тайной, заговорщицкой организации мог стать только террор. Тактику террора в виде покушений на царя и избрала возникшая в 1879 г. новая революционная организация «Народная Воля». Если при этом часть народовольцев, заимствовав идеи Ткачева, надеялась после цареубийства захватить власть, создать революционное правительство и рядом коренных социальных реформ вызвать сочувствие и поддержку народных масс, то главное ядро организации, ее Исполнительный комитет, особенно его вождь А.И. Желябов, по-видимому, рассчитывали только систематическим террором добиться от правительства уступок, заставить его дать конституцию, созвать Учредительное Собрание или хотя бы Земский Собор. К этой второй части и примкнул Михайловский. Но идеалом его была не революция и не захват власти революционной интеллигенцией, а любое воздействие на правительство (от террора до сближения с либералами) в целях достижения главной цели - осуществления демократических преоб-
разований. В терроре Михайловский видел средство добиться политических уступок.
В среде русских радикалов широко дискутировался вопрос «второго дня революции» - что будет сразу после победы? Интересно то, что дискутанты сходились в одном - именно представители революционной организации предназначались ими на роль субъектов властвования в случае успеха готовящегося переворота. Именно они должны были сначала «поднять» неразвитое большинство населения до осознания его собственных интересов и заставить «переустраивать свою жизнь сообразно с истинными потребностями, сообразно с идеалом наилучшего и наисправедливейшего общежития»[13]. Комментируя подобные планы, Л.А. Тихомиров замечал, что интеллигенция, отрицающая традиционные основы, предлагает новое общество, которое сама выдумывает, организует, а тем самым оказывается в нем единственной компетентной властью, отвечающей за все. Интеллигенты превращаются в людей, единолично распоряжающихся новым обществом, поскольку уверены, что одни знают, каким оно должно быть, и считают своей обязанностью подчинить своим взглядам других[14].
Идеал же будущего коллективистского общества, несмотря на демократический антураж «Дум», «Советов», «Соборов» и т.п., у нигилистов-революционеров сводился, в конечном счете, к всеобщей регламентации и нивелированию. Равенство здесь отождествлялось с отсутствием различий не только социально-экономического и политического порядка, но и «органического», «физиологического». Главным источником власти становилась сила, власть - механизмом манипулирования массой, а самым простым и эффективным способом манипулирования - насилие. Поэтому, даже моралист Лавров предложил строить виселицы и уничтожать без суда и следствия противников нового строя...
В начале XX в., большая часть этой революционно настроенной интеллигенции составила массовую базу партии эсеров, выражающей интересы и точку зрения крестьянства в революции. Немало сторонников среди этой части интеллигенции было и у большевиков. Характерно, что и эсеры, и большевики вели постоянную работу, направленную на то, чтобы расширить и сделать более сознательным и решительным антисамодержавное движение интеллигенции, в частности, например, студенчества, которое, по выражению В.И. Ленина, являлось самой отзывчивой частью интеллигенции.
Эсеровская политическая идеология пользовалась среди этой части интеллигенции, пожалуй, наибольшим влиянием. И это неслучайно. Дело в том, что в теоретическом отношении идеи социалистов-революционеров (Е.К. Брешко-Брешковской, Б.В. Савинкова, В.М. Чернова и др.) представляли собой сплав воззрений народников и теории Э. Бернштейна. Социалисты-революционеры выступали с позиций единства народа, отказывались видеть классовые раз-
СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК
личия в нем. Они поддерживали мелкое крестьянское хозяйство, считая его наиболее устойчивой формой собственности в деревне, способной противостоять капиталистической централизации и поглощению со стороны крупных хозяйств. Крестьян эсеры определяли как социалистических по своей природе и характеру тружеников, тождественных в этом смысле пролетариату. Массовое революционное движение 1905-1907 гг. в России эсеры рассматривали как демократическое, в котором принимали участие все слои населения трудового народа. Главную же роль в этой революции они отводили крестьянству. В своих программных требованиях эсеры выдвигали задачи установления демократической республики с автономией областей и общин на федеральных началах, политические свободы. Они требовали всеобщего избирательного права, созыва Учредительного собрания, организации профсоюзов, введения рабочего законодательства, прогрессивного подоходного налога, активно выступали за 8-часовой рабочий день. Ядром их программы была, конечно, аграрная политика. Именно эсеры выдвигали требование социализации земли и передачи ее крестьянам. Они предлагали установить и дать каждому крестьянину так называемую «трудовую норму», т.е. тот надел земли, который может он обрабатывать своим трудом без привлечения наемной рабочей силы. Несомненно, требование социализации земли с ее уравнительным разделом, равно как и другие общедемократические требования программ социалистов-революционеров, во многом обеспечивали их партии влияние и поддержку многих людей, в том числе и радикально настроенной интеллигенции.
Однако, большинство все же было напугано теми тактическими приемами борьбы, которые предлагались эсерами для демократических преобразований общества. Эсеры полагали, что успех преобразований может быть достигнут только насилием, через индивидуальный террор. Психология нетерпения -все или ничего - основание политической культуры интеллигента-радикала. Для него каждый отдельный человек не важен, важна формула: «Жить нельзя, пока все не перестроится по образцу социалистов-революционеров». Понятно, что призывы социалистов-революционеров к террористическим актам - убийствам царских сановников, поджогам помещичьих усадеб, захвату имущества и т.п., не вызывали и не могли вызвать поддержки у широких кругов общества. Правда, насильственная тактика, ее абсолютизация, была характерна в большей мере для левого крыла эсеров, но массы, да и интеллигенция, мало в этом разбирались. Индивидуальный террор, как правило, они соотносили со всей партией социалистов-революционеров. Неприятие индивидуального террора заставило повернуть интеллигентскую массу к большевикам, которые хотя тоже строили свою тактику в том числе и на насилии, все же официально отвергали методы индивидуального террора.
Таким образом, специфической чертой русского политического процесса второй половины XIX -начала XX вв. был нигилизм, породивший особую революционаристскую субкультуру с ее прагматическим культом утилитарной рациональности, отрицанием общепринятых норм морали, разрывом с традиционной системой ценностей образования, воспитания. Нигилизм перерастал в «революционное нетерпение», терроризм и бунтарство, в разрушение всех религиозных, государственных, культурных устоев. Нигилистические и анархистские идеи и террористические акции способствовали распространению представлений о нелегитимности власти вообще, которая стала трактоваться как фактор исключительно организационного порядка, зависящий всецело от «революционной активности» и не связанный с какими-либо правовыми, граждан-ско-договорными и др. установлениями. Все это, в конечном счете, и привело страну к катастрофе 1917 г.
1. См. подр.: НовиковА.И. Нигилизм и нигилисты. Л., 1972.
2. ТургеневИ.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 3. М., 1954. С. 213-214.
3. Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 3. М., 1954. С. 186.
4. СтраховН.Н. «Слово и дело» (1863, янв.) // Страхов Н.Н. Из истории литературного нигилизма 1861-1865. СПб., 1890. С. 203.
5. Писарев Д.И. Схоластика XIX века // Писарев Д.И. Сочинения: В 4 т. Т. 1. М., 1955. С. 135.
6. Тургенев И.С. Литературные и житейские воспоминания..^. По поводу «Отцов и детей» // Тургенев И.С. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 10. М., 1956. С. 347.
7. См.: Чернышевский Н.Г. Мои свидания с Ф.М. Достоевским // Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 5-6.
8. См. подр.: ШиринянцА.А. Нигилизм // Русская философия: Энциклопедия. 2-е изд., дораб. и доп. / Под общ. ред. М.А. Маслина. Сост. П.П. Апрышко, А.П. Поляков. М., 2014. С. 411-413; Ширинянц А.А. Русское общество и политика в XIX веке: русский революционный нигилизм // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2012, N° 1. С. 38-49; Ширинянц А.А. Нигилизм или консерватизм? (Русская интеллигенция в истории политики и мысли). М., 2011.
9. КропоткинП.А. Записки революционера. М., 1988. С. 284.
10. СкабичевскийА.М. Литературные воспоминания. М., Л., 1928. С. 250.
11. Об этом см.: Ковалик С.Ф. Революционное движение семидесятых годов и процесс 193-х. М., 1929. С. 109; Короленко В.Г. История моего современника. М., 1985. Т. 1-2. С. 486-487. И др.
12. См.: Ткачев П.Н. Что же теперь делать? // Избр. соч. Т. 3. М., 1934. С. 443; См. также Ткачев П.Н. Новый фазис революционного движения // Ткачев П.Н. Что же теперь делать? // Избр. соч. Т. 3. М., 1934. С. 433 и др.
13.Рефрен многих произведений «революционеров».
14.См.: Тихомиров Л.А. Социально-политические очерки. Очерк 1. Гражданин и пролетарий. М., 1908. С. 4.
