CC BY
334
В. В. Глебкин
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
Интеллигенция - в русской культуре с 70-х годов XIX в. обозначение социальной группы, занятой интеллектуальной деятельностью, в процессе которой происходит трансляция и развитие культуры, а также характеризующейся необходимым для такой деятельности уровнем образования. Другая важная характеристика этой группы - стиль жизни, воспринимаемый в рамках традиции как положительная культурная норма. Для одних носителей культуры определяющим является первый параметр, для других - второй, но при внимательном анализе в семантической структуре понятия можно выявить оба. Высокий уровень образования и интеллектуальная деятельность в скрытом виде предполагают определенный стиль жизни, а стиль жизни связывается если и не с формальным образованием, то с внутренней образованностью.
Будучи одной из ключевых категорий русской культуры, понятие интеллигенции за почти полтора века своего существования обросло таким количеством разнородных и противоречащих друг другу интерпретаций, что его можно без особых усилий описать, выбирая любой из элементов в противостоящих друг другу понятийных парах: космополитизм - национализм, конформизм - оппозиционность, толерантность - нетерпимость к позиции другого, религиозность - атеистичность и т.д. При идеологически ангажированной или просто недостаточно строгой исследовательской установке интеллигенция легко становится «нашим всем», пластичной материей, принимающей любые формы, понятийным монстром, не допускающим возможности корректной работы. Чтобы избежать подобного размывания и построить методологически выверенный «идеальный тип», требуется развести эволюцию слова
на базовом уровне, т.е. в обыденной речи, публицистике и литературе в ситуации, когда оно не становится предметом рефлексии и материалом для построения теоретических конструкций, и эволюцию интерпретаций интеллигенции.
1. Предыстория понятия «интеллигенция» (до 60-х годов XIX в.)
Истоком понятия «интеллигенция» является латинское «in-tellegentia», имеющее значение «понимание, рассудок, познавательная сила, способность восприятия». «Интеллигенция - то, посредством чего душа познает, каковы вещи, каков окружающий мир», - определяет это понятие Цицерон (Cic., Inv., 2, 53). В дальнейшем у Боэция (Cons. phil., V, 4) и, позднее, в схоластической традиции «intellegentia» определяется в рамках идущей от Платона оппозиции интуитивного и дискурсивного познания (vônoiç -ôiàvoia, в латинской традиции intellectus или intelligentia - ratio) и характеризует божественный разум, в симультанном акте постигающий основания вещей, а также свои собственные основания. Такое понимание остается определяющим для европейской философии Нового времени, опирающейся, осознанно или неосознанно, на средневековую традицию. Новое качество здесь дает протестантская теология с развитой идеей предопределения. Ее следы обнаруживаются в некоторых философских и историософских концепциях первой трети XIX в., оказавших заметное влияние на русскую культуру. Так, Шеллинг определяет интеллигенцию в противоположность природе как совокупность всего субъективного в нашем знании. У Гегеля интеллигенция связана со способностью духа преодолевать многообразное бытие непосредственно данного и приходить к самопознанию. Французский историк и политический деятель Ф. Гизо находит выражение воли Провидения в прогрессе, в развитии цивилизации, сводящемся у него к совершенствованию человеческого разума и социальному совершенствованию. Предложенное понимание цивилизации оказывается востребованным при последующих смысловых трансформациях «интеллигенции», хотя употребление l'intelligence самим Гизо и не несет терминологической нагрузки.
Следует заметить, что в 40-50-е годы в Пруссии, Австрии, Польше понятие интеллигенции начинает использоваться для ха-222
рактеристики социальной группы, являющейся носителем эволюционирующего коллективного разума (Intelligénz, inteligencja), и это употребление оказывает определенное влияние на Россию («Бесспорно, образованный класс, или, как называют его в Австрии, интеллигенция, отчетливо понимает значение сочувствия и помощи, ясно видит, что в таком-то случае правительство имеет свои расчеты» (Лавровский 1861) (8).
В русской традиции слово «интеллигенция» употребляется, видимо, с первой четверти XVIII в., представляя собой кальку с французского l'intelligence, и наряду с переводом «разумность» у В.К. Тредиаковского имеет и весьма неожиданное, но также калькированное с французского значение «сношение, соучастие, заговор». («Тот посол Турецкий... был прислан для шпионства, в каком состоянии сие государство <Персия> обретается или какой-нибудь интеллигенции ради с старым Ихтимат-Девлетом» (1722)) (16). Однако слово выглядит весьма экзотически и отсутствует в «Словаре Академии Российской» (1806-1822). Не попав в основную часть «Настольного словаря для справок по всем отраслям знания, издаваемого Ф. Толем» (1863), где при этом обсуждаются понятия «интеллектуализм», «интеллектуальность», «интеллектуальный», оно приводится в приложении к словарю (1865) со значением «мыслительная сила, степень мыслительной силы».
Подобное прочтение, видимо, является более адекватным и в тех случаях, которые иногда предлагается считать первыми употреблениями слова в современном значении, в частности, в дневниковой записи поэта В. А. Жуковского от 2 февраля 1836 г., посвященной пожару в Петербурге, недалеко от Адмиралтейства, в котором погибло много народу, «а через три часа после этого общего бедствия, почти рядом... осветился великолепный Энгельгард-тов дом, и к нему потянулись кареты, все наполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию» (6, с. 46) (на этот фрагмент указывает С. О. Шмидт), или в статье И. С. Аксакова «Отчужденность интеллигенции от народной стихии» (1861) (1, с. 117). С точки зрения социологии «интеллигенция» означает, скорее всего, «мысль», «разум», «самосознание». По крайней мере, имея давнюю традицию, такое словоупотребление весьма частотно и в 60-е
годы, и позднее, в начале 70-х, когда социологическое значение уже начинает доминировать (Надо опрокинуться в бездну немецкой философии, рыться в иноязычных словарях, и то новейших изданий, чтобы попасть на след того, что сказать хотела их интеллигенция и субъективность (П.А. Вяземский, 1865)) (3, с. 115).
2. Понятие «интеллигенция» в 60-70-е годы XIX в.
2.1. Базовый уровень. Несмотря на поддержанное в свое время многими исследователями утверждение П.Д. Боборыкина, что он в 1866 г. первым начал употреблять слово «интеллигенция» в значении социальной группы («высшего образованного слоя нашего общества», - как пишет он в статье «Подгнившие "Вехи"»), реальная картина оказывается намного более пестрой и сложной. Единичные случаи употребления существительного «интеллигенция» и прилагательного «интеллигентный» в значении социальной группы встречаются в первой половине 60-х (В так называемом интеллигентном обществе мало участия к этой великой скорби отца и царя-освободителя [по случаю смерти наследника] (А. Никитенко, 1865)) (2, с. 507), однако более или менее частое употребление термина относится к концу 60-х годов XIX в. Связано оно, в первую очередь, с кругом авторов, группирующихся вокруг журналов «Дело» и, чуть позднее, «Отечественные записки» (в 1868 г. в журнале «Дело» зафиксировано 36 случаев употребления слова «интеллигенция» и его дериватов, что значительно превосходит частотность употребления в других журналах за это же время). Среди таких авторов М.Е. Салтыков-Щедрин, А.М. Скаби-ческий, Н.К. Михайловский, А.П. Щапов, Г.З. Елисеев, П.Д. Бобо-рыкин. В этот период наряду с уже отмеченным пониманием интеллигенции как разума, интеллектуальной деятельности («европейски-интеллигентные генерации» - А.П. Щапов, в том же значении, в основном, употребляет слово и П. Д. Боборыкин) мы встречаем и новые смыслы, предопределяющие дальнейшую эволюцию понятия. «Интеллигенция» начинает обозначать образованный, мыслящий слой общества, осуществляющий его социальное, политическое и культурное развитие. Однако социальные границы этой группы были крайне неопределенными: они колебались от уже упомянутого правительства до людей свободных профессий (док-
торов, преподавателей, адвокатов) и даже техников, ремесленников, аптекарей, ветеринаров.
Для понимания указанного семантического сдвига следует обратить внимание на параллелизм семантической эволюции слов «интеллигенция» и «цивилизация». Действительно, понятие «цивилизация» активно обсуждается в конце 60-х годов, в частности на страницах «Отечественных записок», и часто коррелирует с «интеллигенцией». Переход от «цивилизации» как универсальной характеристики состояния общества («цивилизованное общество», «цивилизованный класс», «начало цивилизации») к «цивилизации» как атрибуту определенного общества или социальной группы («европейская цивилизация», «русская цивилизация», «народная цивилизация») задает возможную эволюцию от универсального понятия интеллигенции как коллективного разума к социальному понятию (русская интеллигенция, французская интеллигенция и т. д.).
Важно также отметить, что идея цивилизации многими воспринималась в эти годы в качестве противовеса «государственному» взгляду на историю как историю политических деятелей и государственных институтов. Обращение к истории цивилизаций должно было заменить оппозицию «власть» - «народ» оппозицией «цивилизованное общество» - «народ», т.е. открывало возможность перехода от политической истории к более глубокому пласту исторического сознания, включающему в себя политическую историю как один из компонентов. В рамках такой картины и формировалось социальное измерение интеллигенции, изначально не противопоставлявшейся власти и правительству (как мы уже видели, власть часто называлась интеллигенцией), а просто задающей иную систему координат, иной угол зрения: в отличие от власти, принимающей политические решения, интеллигенция принимает «цивилизационные» решения, задает вектор развития культуры. В этом плане ее функция аналогична функции власти, но в ином смысловом поле.
3. Понятие «интеллигенция» в 80-90-е годы XIX в.
3.1. Теоретические интерпретации. В 80-е годы возникают первые концепты интеллигенции, опирающиеся на семантические завоевания предшествующего периода. В целом они определят весь спектр позднейших интерпретаций и зададут поле для дискуссий об интеллигенции на долгие годы. Сразу имеет смысл обозначить спектр вопросов, на которые пытается ответить та или иная интерпретация: кого и по каким критериям следует относить к интеллигенции, когда появляется интеллигенция и представляет ли она собой исключительно русский феномен или о ней можно говорить и в рамках иных культурных традиций.
Интерпретация в духе Гизо предлагается в лагере публицистов либерального и близких к либеральному направлений. Так, А.Д. Градовский называет интеллигенцией «совокупность таких умов, в которых, как в фокусе, сосредоточивается разумение всех потребностей целой страны, от верхнего ее слоя до нижнего, всех ее стремлений и задач, которые умеют дать разумную формулу всякому движению, указать исход всякому замешательству и нравственному влиянию которых подчиняются все действующие силы страны...» (Задача русской молодежи, 1879 г.) (5, с. 480). Градовский подчеркивает, что интеллигенцию не следует смешивать с «обществом», которое может быть весьма неинтеллигентно, это как бы душа общества, сила, определяющая его развитие. В Средние века такой душой было духовенство, которое можно назвать средневековой интеллигенцией. Затем «настала очередь другой интеллигенции, постепенно сломившей средневековый порядок и положившей основание новому европейскому обществу» (там же, с. 481). С точки зрения Градовского, очень существенно, что новая интеллигенция не отождествляет себя ни с каким классом общества (дворянство, духовенство, буржуазия). «Она понимает и умеет выразить интересы крестьянина и фабричного рабочего точно так же, как интересы других, высших классов общества, и притом выразить их в гармонии, в соответствующей каждому интересу мере, в степени, согласной с благом целого» (там же, с. 482). Именно таких людей, которые смогли бы действовать в интересах всей Русской земли и объединить купца и мещанина, крестьянина и дворянина, священника и разночинца «в цельный, всеобъемлющий тип мыслящего, нравственного, трудолюби-226
вого и стойкого русского человека» (Задача русской молодежи, 1879) (5, с. 482), с точки зрения автора, не хватает России.
Другие интерпретации возникают в народнической среде. Первая формируется в среде так называкмых «народников-почвенников» (В. П. Воронцов, ИИ. Каблиц (Юзов) и др.) и отчетливо сформулирована, например, в работе И.И. Каблица «Интеллигенция и народ в общественной жизни России» (1886). С точки зрения Каблица, к интеллигенции относится каждый, кто занимается умственным трудом: не только литераторы и ученые, но и учителя, инженеры, священники, военные, промышленники, сельские хозяева, торговцы, чиновники и администраторы. Главной характеристикой интеллигенции, по Каблицу, является обладание определенными знаниями, которыми пользуется общество, вознаграждая интеллигента гонораром или жалованьем. Предложенное определение, однако, не самодостаточно, а существует в рамках отмеченной выше оппозиции «образованные классы» - «народ». Занятая умственным трудом интеллигенция противопоставляется народу, добывающему себе средства к существованию трудом на земле. Эти два состояния в целом задают столь же универсальную классификацию, как и разделение всей органической жизни на растительный и животный отделы.
Приобретение знания не делает человека более нравственным, и в этом смысле интеллигенция должна не учить народ, а учиться у народа, не следовать его «интересам», понимаемым ей из своих соображений, а прислушиваться к его мнениям, проходить у него школу нравственности.
Каблиц говорит также об интеллигенции как социальной группе, имеющей много общих черт с бюрократией. По его мнению, «русская интеллигенция и русский бюрократизм вполне неразделимы друг от друга и только недавно началось это отделение» (7, с. 53-54), так как «независимых от бюрократии интеллигентных профессий почти не существовало» (там же, с. 57).
Несмотря на непродуманность и противоречивость концепции Каблица (он называет интеллигенцию то классом, то сословием, то слоем, не задаваясь при этом вопросом, как она соотносится с другими сословиями, представителей которых он относит к интеллигенции), его подход намечает дальнейшую линию движения в со-
циально-экономической плоскости. Интеллигенция не представляет собой чисто русского явления, она была во все времена, во всех культурах, где присутствовал умственный труд. Однако в рамках русской традиции важно ее отношение к народу и бюрократии.
Концепция Каблица, возникая в рамках уже описанного перехода от модели «бюрократия» - «народ» к модели «цивилизованные классы» - «народ», открывает затем путь для марксистского подхода, сохраняющего основные ее черты.
Другая концепция создается оппозиционным «почвенникам» крылом в народничестве. Одним из главных ее идеологов является Н.К. Михайловский. Воспринимая термин «интеллигенция» как не самый удачный, имеющий скорее метафорическое, чем терминологическое значение, он тем не менее отмечает востребованность его в русской культуре и размышляет над причинами такой востребованности. С его точки зрения, они состоят в способности нового слова обозначить наиболее актуальные для русской культуры векторы напряжения: «интеллигенция» - «народ» и «интеллигенция» - «буржуазия», которую Михайловский воспринимает с резко отрицательными коннотациями. С его точки зрения, «вся новейшая русская история представляла доселе большие удобства для развития буржуазии и большие неудобства для развития интеллигенции» (14, с. 514), и одна из главных задач интеллигенции «в том именно и состоит, чтобы бороться с развитием буржуазии на русской почве» (там же, с. 515). Отсюда вырастет столь значимый для дальнейшего тезис об антимещанстве русской интеллигенции. Следует отметить, что, не акцентируя на этом внимание, Михайловский тем не менее, в отличие от Каблица, связывает понятие интеллигенции с определенными идейными установками или, лучше сказать, определенным стилем жизни (образцом интеллигента для него является Лермонтов). Еще одна важная особенность позиции Михайловского - утверждение о чисто русском характере явления. С его точки зрения, на западе интеллигенция практически совпадала с буржуазией, и при всех колебаниях ситуации, происходящих в 60-80-е годы, не выработала собственных задач, поэтому «по обстоятельствам своего исторического развития Европа не имеет надобности в особом термине для того, что у нас называется интеллигенцией» (там же, с. 540). Ситуация в России, как уже отмечалось, кардинально противоположна.
3.2. Базовый уровень. В этот период понятие интеллигенции приобретает уже отчетливые семантические очертания. Слово начинает активно использоваться уже не только в политических и экономических статьях, но и в художественной литературе, а также в повседневной речи. Эволюцию его семантики можно описать следующим образом. Сначала понятие интеллигенции заменяет собой сочетание «привилегированные классы» и выступает как оппозиция «народу», т.е. выбирается из ряда синонимичных слов там, где рядом стоит слово «народ». В формирующейся «наивной» семантической картине «интеллигенция» воспринимается как «ненарод». В первую очередь это касается сословного происхождения и образования, но в целом оппозиция затрагивает все основные бытовые и мировоззренческие параметры («Часы, деньги и прочее... все цело, - начал разговор Чубиков. - Как дважды два четыре, убийство совершено не с корыстными целями. - Совершено человеком интеллигентным, - вставил Дюковский. - Из чего же вы это заключаете? - К моим услугам шведская спичка, употребления которой еще не знают здешние крестьяне. Употребляют этакие спички только помещики, и то не все». (А. П. Чехов, Шведская спичка); «Статья о празднике холодна и тоже имеет литературный характер. Под литературным характером я разумею то, что она обращена к читателю газетному, интеллигентному. Желательно, и я советую вам другое: воображаемый читатель, для которого вы пишете, должен быть не литератор, редактор, чиновник, студент и т.п., а 50-летний хорошо грамотный крестьянин. Вот тот читатель, которого я теперь всегда имею перед собой и что и вам советую» (Л.Н. Толстой. Письмо Ф.А. Желтову, 1887)). Иногда упоминания о народе и интеллигенции оказывается достаточно, чтобы охарактеризовать жизнь России или какого-либо уголка России, т.е. они рассматриваются как две противоположности, полностью покрывающие целое (например: «Россия такая же скучная и убогая страна, как Персия. Интеллигенция безнадежна; по мнению Пекарского, она в громадном большинстве состоит из людей неспособных и никуда не годных. Народ же спился, обленился, изворовался и вырождается» (А . П. Чехов. Рассказ неизвестного человека); Спросил в беседе своего приказчика: - Поправляются ли мужики? - Как же, - гово-
рит, - теперь они живут гораздо прежнего превосходнейше... -Но как же остальное? Как она, наша интеллигенция? - Много ли, -спрашиваю, - здесь соседей-помещиков теперь живет и как они хозяйничают?» (Н.С. Лесков. Смех и горе)).
Позднее в понятии «интеллигенция» появляется еще один компонент, выражаемый, в первую очередь, прилагательным «интеллигентный». За ним скрывается противостоящее формирующимся буржуазным ценностям представление о стиле жизни, который был присущ лучшим дворянским семьям, воспринимался как идеальная норма, но с каждым годом все заметнее уходил в прошлое («Иркутск превосходный город. Совсем интеллигентный. Театр, городской сад с музыкой, хорошие гостиницы... Нет уродливых заборов, нелепых вывесок и пустырей с надписями о том, что нельзя останавливаться». (А.П. Чехов, письмо М.П. Чеховой, 6 июня 1890 г.)). В этой семантической ветви оппозицией «интеллигенции» служит «мещанство».
4. Понятие «интеллигенция» в начале XX в. (до 1917 г.)
4.1. Теоретические интерпретации. Наряду с эволюцией уже сложившихся интерпретаций и появлением новых подходов в сформированном смысловом поле следует отметить появление в этот период первых попыток классификации известных интерпретаций. В этой связи следует упомянуть, прежде всего, Р.В. Иванова-Разумника, который выделяет два подхода к определению интеллигенции, два типа критериев для определения того, является ли человек интеллигентом. Он называет их социально-экономическим и социально-этическим. Социально-экономический подход генетически связан с позицией, обозначенной Каблицем, и проявляется в этот период в первую очередь у марксистов. Если не вдаваться в дефиниционные тонкости, к интеллигентам в предложенной интерпретации относятся люди умственного труда, духовного труда, т. е. критерием здесь является вид деятельности. Социально-этическое определение имеет своим истоком позицию Михайловского. Его придерживаются в этот период мыслители пер-соналистской ориентации, принадлежащие к разным идеологическим группам, но сходящиеся в том, что развитие личности определяет цель и смысл исторического процесса. В рамках этого подхода к интеллигенции относятся люди определенных мировоз-230
зренческих установок, мировоззренческий фактор здесь доминирует над социальным.
Социально-экономический подход к интеллигенции у марксистов встраивается в их общую идеологическую схему. Несмотря на существующие различия, в описаниях интеллигенции Богдановым, Лениным, Потресовым и др. отчетливо заметны общие черты. Как уже отмечалось, интеллигенцией эти авторы называют людей, занимающихся умственным трудом, и относят к ним представителей «свободных профессий» (врачи, адвокаты, литераторы и др.), наемный научно-технический персонал (инженеры, бухгалтеры и др.), служащих государственных, академических учреждений (чиновники, преподаватели и др.). Хотя интеллигенция существует в любую эпоху (Луначарский говорил об интеллигенции Древнего Египта и даже шамана называл своеобразным интеллигентом), реальный, не археологический интерес представляет для марксистов интеллигенция периода капитализма. При описании этой интеллигенции бросаются в глаза существенные отличия от концепции народников. Интеллигенция для марксистов перестает быть самостоятельной силой, а оппозиция «интеллигенция» - «народ» уже не носит структурообразующего характера. Систему координат теперь задают пролетариат и буржуазия, и разговор об интеллигенции ведется на языке классовой борьбы и классовых интересов. Претензии интеллигенции на внеклассовость, с точки зрения марксистов, наивны, и главный вопрос о статусе интеллигенции, которая объявляется прослойкой, служебной группой, состоит в том, чьи интересы - буржуазии или пролетариата - она защищает. Однозначного ответа на этот вопрос нет. В системе производственных отношений позиция интеллигенции аналогична позиции пролетариата (и интеллигент, и пролетарий продают свой труд буржуазии), но стиль жизни и круг общения интеллигенции делают ее носителем буржуазного сознания. В зависимости от происхождения, социального положения и уровня доходов интеллигенция может принимать сторону как буржуазии, так и пролетариата. Но даже в последнем случае она обладает некоторыми «родовыми» чертами, делающими ее ненадежным союзником. Особенностью характера интеллигенции, вытекающей из ее социальной практики, объявляется индивидуализм, неустойчивость соци-
альной позиции, отсутствие дисциплины. Этот индивидуализм противопоставляется коллективизму пролетариата. Одна из задач рабочего класса состоит в формировании новой, рабочей интеллигенции, которая будет выражать и структурно оформлять его интересы.
Однако следует отметить, что сами русские марксисты не до конца выдерживали классовый подход, за что их критиковали оппоненты. Указывая на ограниченность сознания интеллигенции буржуазным мировоззрением, они говорили о небольшой группе интеллигентов, по словам Луначарского, кучке праведников, за которую «вся русская интеллигенция будет не только прощена, но и почтена» (10, с. 58). Эта «кучка праведников» оказывается в состоянии преодолеть свою буржуазность и возглавить борьбу пролетариата за освобождение. Для данной группы основным становится мировоззренческий параметр и, как замечает Иванов-Разумник, социально-экономическое определение превращается в социально-этическое. В отмеченной двойственности интеллигенции можно услышать отголоски идущих из XIX в. представлений об интеллигенции как чуждой народу, инородной социальной группе, что порождало в ней чувство вины, и одновременно как мыслящего центра, преобразующего в действие спящие в народе силы.
Социально-этический подход реализуется в гораздо более широком спектре интерпретаций. Одну из таких интерпретаций предлагает сам Иванов-Разумник. Интеллигенция, по его мнению, «есть этически - антимещанская, социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». (8, с. 12). Развивая некоторые интенции, заложенные в позиции Михайловского, он утверждает, что Белинский - интеллигент, а Булгарин - не интеллигент, Грановский - интеллигент, а Никитенко - не интеллигент, что подчеркивает невозможность использования по отношению к интеллигенции какого-либо безличного социального критерия (уровень образования, социальное происхождение и т.д.). Это приводит к тому, что границы дефиниции размываются, а она приобретает отчетливо ценностный характер (противоположностью интеллигента выступает мещанин - резко отрицательная оценочная характеристи-232
ка). С точки зрения Иванова-Разумника, интеллигенция - явление русской культуры, не имеющее прямых аналогов на Западе, и возникает она как социальный феномен во второй половине XVIII в., в Екатерининскую эпоху (Фонвизин, Новиков, Радищев - первые ее представители), хотя отдельные интеллигенты были, по его мнению, и раньше (Курбский, Иван Грозный, Феодосий Косой и др.).
Другие интерпретации, возникающие в рамках социально-этического подхода, связаны с трансформациями в русской культуре, происходящими на рубеже веков, с кризисом народнических и позитивистских идей. Формируется новая мировоззренческая парадигма, в которой слитому с позитивизмом атеизму противопоставляется особый тип религиозности с ярко выраженными эсхатологическими ожиданиями, разрывающей и с авторитетом церкви, и с авторитетом государства. В центре такого религиозного сознания находится творческая личность, обретающая истину в мистическом опыте. Заданная парадигма определяет трактовку интеллигенции Д. С. Мережковским. Он говорит о трех лицах Грядущего Хама, идущего на царство мещанина: самодержавие, православие, черносотенство. «Эти три начала духовного мещанства соединились против трех начал духовного благородства: против земли, народа - живой плоти, против церкви - живой души, против интеллигенции - живого духа России» (11, с. 43). Мировоззрение интеллигенции осмысляется Мережковским в религиозных категориях: он говорит о ее мистическом атеизме, о том, что сила русской интеллигенции - «не в intellectus, не в уме, а в сердце и в совести» (там же, с. 40). Единение интеллигенции с народом, по Мережковскому, опирается на мистический опыт. В духе средневековых мистиков (например, Иоахима Флорского) он говорит о трех заветах: Отца, Сына и Святого Духа - и обозначает путь всей России как путь от Христа Пришедшего к Христу Грядущему, утверждая, что «когда это совершится, тогда русская интеллигенция уже перестанет быть интеллигенцией, только интеллигенцией, человеческим, только человеческим разумом, - тогда она сделается Разумом Богочеловеческим, Логосом России как члена Вселенского тела Христова, новой истинной Церкви» (там же, с. 44). Несколько неожиданно в рамках этого мистического мироощуще-
ния выглядит трактовка Петра I. Мережковский как бы забывает о той роли, которую Петр придавал государству, и называет его первым русским интеллигентом, а дело Петрово - делом Христовым, утверждая, что интеллигенция «одна шла по пути, указанному Петром, - по пути западноевропейского и всемирного просвещения. В области общественно-политической это неизбежный путь от власти к свободе. Тогда как русская государственность шла обратным путем, от власти не к свободе, а к произволу» (11, с. 59).
Особое место в дальнейшем развитии концепта интеллигенции занимает сборник «Вехи», вышедший в 1909 г. и оказавший на русскую культуру влияние, сопоставимое с влиянием «Первого философического письма» П.Я. Чаадаева. Авторы «Вех» (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, М.О. Гершензон, П.Б. Струве, С. Л. Франк и др.) переносят на интеллигенцию в целом представления о леворадикальной интеллигенции (правда, они указывают на необходимость различать понятие интеллигенции в широком (мировом, межнациональном) и узком (собственно российском) контексте, но их оппоненты и последователи почти не обращают внимания на это различие). Образ интеллигенции связывается у них с оппозиционностью власти, отсутствием развитой рефлексии, пренебрежением к истине, заменяемой народной пользой в ее интеллигентском понимании, доминированием ценностей распределения над ценностями творчества. С.Н. Булгаков видит причины нравственного кризиса интеллигенции в удалении от церкви, которой она обязана своими лучшими чертами (аскетизм, строгость личной жизни, ригористические нравы и т. д.). Вне церкви основной чертой интеллигента становится «героический максимализм», выражающийся в отказе от планомерной повседневной работы, пренебрежении принятыми в повседневной жизни нормами достойного, порядочного поведения и стремлении к подвигу, способному осчастливить человечество. Такой установке, ведущей к самообожествлению, Булгаков противопоставляет идеал христианского подвижника, осознающего свою ничтожность перед Богом и настроенного на повседневный монотонный труд. Н.А. Бердяев и С.Л. Франк видят основной порок интеллигенции в религиозной аберрации, в результате которой место Бога занимает народ, а служение Христу и истине заменяется служением народу. Их идеалом является аристократ духа, прорывающийся к истине и Бо-234
гу в творческом акте, требующем напряжения всех сил. Указанные Булгаковым (обращение к православной традиции) и Бердяевым и Франком (творческий аристократизм) пути определят основное направление развития русской эмигрантской мысли после революции.
Позиция Бердяева подробно раскрывается в более поздних его работах, в первую очередь, в книге «Истоки и смысл русского коммунизма». Он подчеркивает, что русское слово «интеллигенция» не имеет аналогов на Западе, и социальная группа интеллигентов не совпадает с интеллектуалами, т.е. людьми, занятыми интеллектуальным трудом и творчеством. Он утверждает, что к интеллигенции «могли принадлежать люди, не занимающиеся интеллектуальным трудом и вообще особенно не интеллектуальные. И многие русские ученые и писатели совсем не могли быть причислены к интеллигенции в точном смысле слова. Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями, и даже со своеобразным физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных групп. Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической группой...» (2, с. 17). Далее он говорит о беспочвенности русской интеллигенции, о ее разрыве со всяким сословным бытом и традициями, о способности жить исключительно идеями, в большинстве своем взятыми с Запада и догматически воспринятыми, о ее «фанатической раскольничьей морали» и «крайней идейной нетерпимости» (там же, с. 18). Хронологические рамки возникновения интеллигенции он, как и Иванов-Разумник, обозначает второй половиной XVIII в. и первым русским интеллигентом называет Радищева.
В целом на близких позициях находится и Г. П. Федотов. В работе «Трагедия интеллигенции», написанной в 20-е годы в эмиграции, но развивающей идеи начала века, он также отделяет интеллигентов от интеллектуалов, работников умственного труда, и называет интеллигенцию неким орденом «вроде средневекового рыцарства» (18, с. 68). В качестве ключевых характеристик русской интеллигенции он выделяет «идейность» и «беспочвен-
ность», под первой понимая особый, этически окрашенный вид рационализма, который «весьма далек от подлинно философского ratio», так как «он берет готовую систему "истин" и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения», а под вторым - «отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований» (18, с. 70-71). Говоря о киевском и московском прологе, рождение интеллигенции как широкого общественного течения он связывает с Петром I, утверждая, что интеллигенция - «детище Петрово, законно взявшее его наследие». «XVIII век раскрывает нам загадку происхождения интеллигенции в России. Это импорт западной культуры в стране, лишенной культуры мысли, но изголодавшейся по ней. Беспочвенность рождается из пересечения двух несовместимых культурных миров, идейность - из повелительной необходимости просвещения, ассимиляции готовых, чужим трудом созданных благ -ради спасения, сохранения жизни своей страны. Понятно, почему ничего подобного русской интеллигенции не могло явиться на Западе - и ни в одной из стран органической культуры. Ее условие -отрыв. Некоторое подобие русской интеллигенции мы встречаем в наши дни в странах пробуждающегося Востока: в Индии, в Турции, в Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего и отдаленно напоминающего по остроте наше собственное отступничество: нет презрения к своему быту, нет национального самоуничтожения - "мизопатрии "», - пишет он (там же, с. 79). Отметим и характерную для социально-этического подхода субъективность в выборе персоналий интеллигентов: Федотов не относит к интеллигенции Самарина, Островского, Писемского, Лескова, Забелина, Ключевского.
Иные интерпретации представляют собой комбинацию двух описанных подходов. В качестве иллюстрации остановимся на позиции П.Н. Милюкова, начинавшего с традиционного «социально-экономического» определения интеллигенции как образованного класса, т.е. группы людей, получивших определенное образование (Милюков, 1902), но после выхода «Вех» уточнившего свою позицию и в статье «Интеллигенция и историческая традиция» в сборнике «Интеллигенция в России» (Милюков, 1991 (1910)), соединившего социально-экономический и социально-этический подходы. Интеллигенцию и образованный класс лидер кадетов пред-236
ставляет в виде двух концентрических кругов, называя интеллигенцией внутренний круг, которому принадлежит инициатива и творчество. Принимая по сути оппозицию между интеллигенцией и мещанством, он говорит о множестве промежуточных состояний, делающих переход от интеллигенции к мещанству постепенным и часто неуловимым. Он отказывается считать интеллигенцию исключительно русским явлением и находит ей прямые аналоги в европейской традиции, но при этом связывает появление русской интеллигенции с Петром I, впервые собравшим «кружок самоучек-интеллигентов, призванных помогать ему при насаждении новой государственности» (Милюков, 1991, с. 295).
4.2. Базовый уровень. Трансформации в «наивной языковой картине мира» в этот период менее существенны - семантическая структура уже приобрела необходимую устойчивость и инертность. Тем не менее определенный семантический дрейф все же заметен. Потребность в четком различении двух смысловых пластов, смешанных в понятии «интеллигенция» - определенного мировоззрения или идеологии и определенного стиля жизни, - приводит к все более активному использованию мировоззренческой характеристики «интеллигентский» («интеллигентская философия», «интеллигентское сознание»), противостоящей стилистически маркированному понятию «интеллигентный» («интеллигентная внешность», «интеллигентное поведение»). В этот период с понятием интеллигенции все активнее начинают связываться устойчивые негативные коннотации, относящиеся, в первую очередь, к ее мировоззрению и выраженные в понятии «интеллигентский» («... интеллигентская мысль холопствовала перед авторитетом и хамски лягала свалившегося вчерашнего божка» (М. Арцыбашев. Записки писателя)). Это выражается, в частности, в появлении таких новообразований как «интеллигентщина» («.это также окончательное размежевание Горького с интеллигентщиной») (9, с. 7).
5. Понятие «интеллигенция» в 20-50-е годы XX в.
Выявление культурных смыслов слова «интеллигенция» предполагает три уровня анализа. Первый уровень соотносится с той
социальной реальностью, которую оно обозначает, - системой социальных отношений, системой подготовки и социальным статусом людей, занятых интеллектуальной деятельностью. Второй уровень - с отражением этой реальности в языке, при котором слово «интеллигенция» включается в систему первичных (т.е. неосознанных) семантических связей с другими словами, становится элементом «наивной языковой картины мира». Третий уровень - с попытками осознания этих первичных связей, с построением на их основе концептов. До этого обсуждение происходило на втором и третьем уровне, так как первый уровень не претерпевал кардинальных изменений. В советский период такие изменения носят уже принципиальный характер и их нельзя не учитывать в дальнейшем описании. Во-первых, до революции «образованный класс» был особой субкультурой, связанной со сложившейся и постоянно воспроизводимой традицией, советский же образованный слой за счет системы квот на высшее образование для рабочих и крестьян и ограничений для интеллигенции в основной своей массе состоял из тех, кого принято называть интеллигентом в первом или втором поколении. Во-вторых, изменились система преподавания и набор предметов, изучаемых в вузах - акцент теперь делался на технические и естественно-научные дисциплины, а также на изучение классиков марксизма-ленинизма-сталинизма. В-третьих, теперь почти все представители интеллектуальных профессий были государственными служащими или входили в творческие союзы, контролирующиеся государством. Три отмеченных фактора оказали существенное влияние на дальнейшую эволюцию понятия.
5.1. Теоретические интерпретации. Оставляя в стороне эмигрантские работы, основные идеи которых были прослежены в предыдущем разделе, мы остановимся на эволюции представлений об интеллигенции в официальной советской идеологии. В целом кардинальных изменений по отношению к марксистской модели, описанной в предыдущем разделе, схема не претерпевает. Интеллигенция признается социальной группой, не имеющей самостоятельных интересов и выполняющей служебную функцию. Старая интеллигенция, воспитанная в буржуазных традициях, заражена буржуазной идеологией и в целом должна быть уничтожена вместе с буржуазией. С небольшой частью научно-технической интеллигенции возможен союз тактического характера, до тех пор 238
пока не появятся собственные кадры, способные выполнять ее функции. Новая советская интеллигенция, образованная выходцами из рабочих и крестьян, уже не несет в себе чуждой идеологии. Она - необходимый элемент советского общества, служит рабочим и крестьянам и выражает их интересы, за что получает устойчивую характеристику «трудовая». Этот процесс смены интелли-генций в основном завершается к середине 30-х годов, что находит свое отражение в докладе И.В. Сталина «О проекте конституции Союза ССР» на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 г. В нем говорится о трех ключевых элементах советского общества: рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция. Не признаваясь отдельным классом, в заданной семантической конструкции интеллигенция выступает как необходимый, вполне самостоятельный и во многом равноправный элемент, что Сталин несколько раз специально подчеркивает в своем докладе. Место интеллигенции в социальной иерархии повышается, но отношение к ней остается противоречивым: с одной стороны, она описывается как обслуживающая социальная группа, дающая возможность классу-гегемону более продуктивно и эффективно выполнять свои функции, с другой - практика производства заставляет воспринимать инженера как ключевую фигуру, что отражается на его социальном статусе.
5.2. Базовый уровень. Основные трансформации семантики происходят в 20-е годы. Прежде всего, резко падает частота употребления слова. Из ключевой проблемы вопрос о русской интеллигенции превращается в маргинальный, уступая место проблемам мировой революции, классовой борьбы и т.д. Оппозиция «интеллигенция» - «мещанство» размывается, более того, для новой генерации людей, мыслящих по-большевистски, интеллигенция заметно сближается с мещанством как социальный слой, цепляющийся за старый быт и противостоящий новому стилю жизни. Так, вполне по-мещански воспринимает мир непрерывно размышляющий о значении русской интеллигенции Васисуалий Лоханкин из романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок».
Оппозиция «интеллигенция» - «народ» коррелирует с оппозицией «буржуазия» - «пролетариат», что приводит к активному
распространению таких сочетаний, как «буржуазная интеллигенция», «трудовой народ», «классовое сознание интеллигенции».
Еще одним важным штрихом является включение в понятие «интеллигент» определенных психологических характеристик, типичных черт характера, лишь намечающееся в начале XX в. В числе таких характеристик - слабость, бездеятельность интеллигенции, неспособность ее к решительным действиям, пустое философствование, мягкотелость. В это же время появляются уничижительные по отношению к интеллигенции названия, такие, как «ин-телягушка» (А. Веселый), «интелигузия» («Интелигузию бей!», И. Сельвинский), «антилигент» (М. Зощенко), «пришлепа интеллигентская» (Ан. Глебов) и др.
В 30-50-е годы продолжаются, постепенно ослабевая, семантические трансформации 20-х годов, но после соответствующих изменений в официальной идеологии начинает оживать семантика конца XIX в.
6. Семантика слова «интеллигенция» в 60-80-е годы XX в.
6.1. Теоретические интерпретации. Советские интерпретации не претерпевают в этот период принципиальных изменений, но в культуре возникает осознание разрыва между дореволюционным и ленинско-сталинским образами интеллигенции. Это осознание появляется, прежде всего, в интерпретациях диссидентов, строящихся на сопоставлении русской интеллигенции (образ которой они реконструируют, в основном, по «Вехам») с советской. Такой подход реализован в статьях А.И. Солженицына «Образо-ванщина» и В.Ф. Кормера «Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура». Проводя указанное сопоставление, Солженицын выделяет следующие черты русской интеллигенции, потерянные в советское время: всеобщий поиск целостного миросозерцания, жажда веры; социальное покаяние, чувство виновности перед народом; личный аскетизм, полное бескорыстие, даже ненависть к личному богатству, боязнь его как бремени и соблазна; фанатическая готовность к самопожертвованию. В советское время эти черты, по его мнению, сменились усталым цинизмом, эгоизмом и самовлюбленностью, обидой на народ, не умеющий оценить место и значение интеллигенции, стремлением к карьере и материальному благополучию. Проведя подробный анализ мировоззрения и об-240
раза жизни советской интеллигенции, Солженицын констатирует полный разрыв с ценностями XIX в. и предлагает для советской интеллигенции уничижительное слово «образованщина». Как видно, основным для него является мировоззренческий критерий, и его интерпретация представляет собой жесткую критику социально-экономического подхода со стороны социально-этического. Как Иванов-Разумник отказывал Никитенко в праве называться интеллигентом, так это делает Солженицын для советского инженера или работника вуза.
В целом в том же ключе построены рассуждения В.Ф. Корме-ра, который, сопоставляя советскую интеллигенцию с образом интеллигенции в «Вехах», говорит о ее буржуазности и о шизоидно-сти, выраженной в принципе двойного сознания: критика власти и лакейское служение власти, проповедь духовных ценностей и стремление к материальному благополучию, поиск свободы и добровольный отказ от свободы.
При этом до конца не понятно, кого авторы относят к советской интеллигенции. Их позиция представляет собой смесь традиционного социологического определения (люди умственного труда) и социально-этического представления об интеллигентах как людях с определенным мировоззрением. В зависимости от того, на какой из этих позиций делался акцент, строилось и отношение к советской интеллигенции. Так, выделение мировоззренческого компонента, сближающего с русской интеллигенцией тех советских интеллигентов, которые придерживались декларируемых ею ценностей, заметно в работах Г. Померанца, с которым полемизировал Солженицын (Померанц противопоставлял «неодушевленной интеллигенции» «одушевленную интеллигенцию», страдающую за судьбу человечества), и в книге Ю. Глазова «Тесные врата. Возрождение русской интеллигенции». Для Глазова интеллигенты 60-80-х годов - это те, кто читал Эренбурга, Солженицына, протестовал или по крайней мере как-то реагировал на процесс Бродского, переосмысливал свое ранее нигилистическое отношение к православной церкви и т. д.
6.2. Базовый уровень. В целом в этот период замечается возвращение к словоупотреблению конца XIX в., хотя сохраняются и весьма существенные отличия. Наиболее часто в текстах исполь-
зуется понятие «интеллигентный», выражающее, главным образом, представление об определенном стиле жизни. Если век назад этот стиль связывался с традициями, воспитываемыми и сохраняемыми в лучших дворянских семьях, и противопоставлялся стилю жизни, выраженному в понятии «мещанство», то теперь границы интеллигентности оказываются размытыми, а противопоставление мещанству - гораздо менее отчетливым. Оппозиции «интеллигенция» - «мещанство» и «интеллигенция» - «народ» смешиваются. «Мужик» и «мещанин» объединяются в образе «простого человека», часто несдержанного и грубого, даже морально неразборчивого, но цельного, решительного, чуждого интеллигентской рефлексии, человека дела, а не долгих разговоров о нем. Интеллигентное поведение отчасти смешивается с официальным, требующим соблюдения дистанции (говорить не «ты», а «вы» и т.п. Я обратил внимание, что она не сказала врать, сказала лгать - читает книги; интеллигентна. (В. Маканин)), простое - с домашним, свойским. Наряду с сохраняемым мотивом врожденной интеллигентности и представлением о том, что интеллигентности невозможно научить, появляются такие выражения как «придать огрубевшим мордасам интеллигентность» (Ю. Бондарев), «придал своей исполосованной хамской роже относительно интеллигентно-благожелательное выражение» (В. Кунин), т.е. оказывается возможным переход от простого, грубоватого, свойского стиля к официальному, интеллигентному. Важный фактор здесь - отсутствие в современных модернизированных обществах столь же жесткой, как в XIX в., социальной маркировки. В конце XIX в. интеллигента можно было узнать по одежде или по выражению лица потому, что мужик не мог надеть господскую одежду или иметь прическу, напоминающую прическу дворянина. В конце ХХ в. этот признак оказался уже абсолютно не релевантным, и здесь единственной существенной маркировкой становится оппозиция «естественное» - «официальное», на которую и были перенесены традиционные представления об интеллигентности.
Еще одна черта, не имеющая аналогов в конце XIX и гораздо более отчетливая в 20-30-е годы ХХ в. - звучащее чаще всего в репликах героев произведений, «простых людей», но иногда переносимое и на авторскую позицию обвинение интеллигентов в слабости и мягкотелости, в боязни реальной жизни.
Размытость границ понятия «интеллигенция» проявляется и в происходящем смешении русского «интеллигент» и западного «интеллектуал». Пожалуй, основным в понятии «интеллигент» становится не противопоставление «народу» и «мещанству», а представление о культурной норме. Интеллигенты - люди, хранящие культурную норму и в этом смысле выполняющие социальную функцию, аналогичную функции интеллектуалов. Хотя и идея жертвенности, и идея служения тоже присутствуют в текстах, но связываются, скорее, с прошлым, чем с настоящим, постепенно теряя свою значимость.
7. Семантика слова «интеллигенция» в постсоветский период
7.1. Теоретические интерпретации. В 1990-х - начале 2000-х годов резко возрастает число работ, посвященных интеллигенции. Связано это с переосмыслением наследия русской культуры XIX-XX вв. в целом, с попытками увидеть в современности зарождение новой эпохи и задать новую систему координат, а также принципы ее согласования со старой. Прежде всего следует отметить, что в работах 90-х годов в заданном социально-экономическим и социально-этическим подходами проблемном поле появляется несколько новых интерпретаций. Так, Б. А. Успенский, воспринимая интеллигенцию как носителя определенного мировоззрения, в качестве одной из основных характеристик указывает на ее принципиальную оппозиционность «к доминирующим в социуме институтам. Эта оппозиционность прежде всего проявляется в отношении к политическому режиму, к религиозным и идеологическим установкам, но она может распространяться также на этические нормы и правила поведения и т. п. При изменении этих стандартов меняется характер и направленность, но не качество этой оппозиционности... В этом, вообще говоря, слабость русской интеллигенции как идеологического движения: ее объединяет не столько идеологическая программа, сколько традиция противостояния, т.е. не позитивные, а негативные признаки. В результате, находясь в оппозиции к доминирующим в социуме институтам, она, в сущности, находится в зависимости от них: при изменении стандартов меняется характер оппозиционности, кон-
кретные формы ее проявления» (17, с. 10). Опираясь на это утверждение, автор сдвигает границы появления интеллигенции к 3040-м годам XIX в. (так как оппозиция к власти возникает тогда, когда сама власть обретает отчетливую структуру и опирается не на эксцесс, а на закон), а также связывает «базисные основания» интеллигентского дискурса («Духовность, Революционность, Космополитизм») с построением отрицания к уваровской триаде, явившейся, в свою очередь, реакцией на «Liberté, Egalité, Fraternité».
М.Л. Гаспаров додумывает и уточняет подход, названный Ивановым-Разумником социально-экономическим (4). Для него «русская интеллигенция была западным интеллектуальством, пересаженным на русскую казарменную почву» (4, с. 11). Отмечая существующий зазор между дефинициями интеллигенции и интуицией повседневного употребления, он обращается к анализу семантики слова и приходит к выводу, что его значение претерпевает любопытную эволюцию. Если этимологически в нем выделяется интеллектуальная составляющая, сближающая интеллигента с западным интеллектуалом, то особенности взаимоотношений с властью во второй половине XIX - начале XX в. определяют представление об интеллигенции как «службе совести», постепенно эволюционирующее в советское время к «службе воспитанности», аналогичной античному humanitas.
В целом дискуссия 1990-х - первого десятилетия 2000-х развивает заданные темы соотношения интеллигенции и власти и интеллигенции как этической и культурной нормы. Основная проблема - осознание роли и места совокупности культурных смыслов, обозначаемой комплексом интеллигенция, в новой культурной ситуации. Наряду с традиционными интерпретациями (например, идущим еще от Михайловского противопоставлением русского интеллигента и западного интеллектуала) в этой полемике формулируется и новая позиция, становящаяся в среде интеллектуалов одной из доминант. Формулирующие ее авторы говорят о конце интеллигенции, связывая его с концом советской культуры, предлагают заменить понятие интеллигенции понятием среднего класса.
7.2. Базовый уровень. Если опираться на письменные источники, то в целом здесь продолжаются процессы «размывания» центрального значения, отмеченные в предыдущий период, без принципиальных трансформаций. Например: «Через пять минут 244
порядок был восстановлен, вся уголовная интеллигенция расставлена по ранжиру» (Е. Сартинов. Последняя империя, 2007).
«Мне недавно знакомый рассказал одну историю. Где-то под Москвой был подпольный цех, т.е. мини-заводик, который выпускал поддельное то ли Мальборо, то ли то ли Chesterfield. А что такое подпольный завод? Кирпичная коробка в промзоне. В ней станки по набивке табака в бумагу и фасовочная линия. Так вот, приезжают на этот заводик специально обученные люди и приглашают всех рабочих выйти из цеха на улицу. Люди у нас понятливые. Выходят. Эти ребята аккуратно расстреливают цех из гранатометов. Потом говорят рабочим: "Ребята, мы понимаем, что вы не при делах. К вам претензий нет. Поэтому ищите себе другую работу". Садятся в джипы и уезжают. Все очень интеллигентно. Мир меняется к лучшему. Даже корпоративные монстры» (А. Ревазов. Одиночество-12, 2005).
Говоря об эволюции понятия в постсоветский период, необходимо при этом зафиксировать различие его культурных смыслов для рядовых носителей культуры и интеллектуальной элиты. Если для первых интеллигенция, как показывают социологические опросы, остается цветом нации, совестью общества, объединяя в себе социальный и мировоззренческий критерии, т. е. здесь в значительной степени сохраняется традиция словоупотребления 60-80-х годов XIX в., то вторые, как уже отмечалось, говорят о конце интеллигенции, о том, что это понятие перестает работать в новых условиях, так как и социальные, и мировоззренческие основания для его использования исчезают. Образовавшийся зазор открывает широкие и непредсказуемые возможности для дальнейших семантических трансформаций.
8. Итог
Подводя краткий итог проделанному анализу, следует отметить, что функциональная нагрузка понятия «интеллигенция» и его смысловая эволюция определяются двумя смысловыми комплексами, лежащими в основании всех последующих трансформаций. Их можно обозначить как «антинародность» и «антибуржуазность». В различные периоды истории акцент делался на одном
или на другом элементе, что позволяло понятию сохранять актуальность при различных идеологических трансформациях. Так, в 80-90-е годы XIX в. основным был мотив «антинародности», в начале ХХ в. оба параметра находились в равновесии, затем в 2030-е годы «антинародность» опять стала доминирующей характеристикой, а в 60-е на первый план вышла «антибуржуазность». При этом «антинародность» могла восприниматься как вина, требующая обязательного искупления, или трансформироваться в «антисоветсткость» и нести в себе отчетливый положительный смысл, «антибуржуазность» же иногда сменялась обвинениями в буржуазности (20-е годы, Солженицын), но тогда эти обвинения выступали одновременно как утверждение неподлинности, «неинтеллигентности» интеллигенции.
Мотив оппозиционности, как мы видели, отсутствует на уровне «наивной языковой картины мира» и появляется лишь в интерпретации «Вех» и интерпретациях, опирающихся на «Вехи».
Параметры «антинародности» и «антибуржуазности» позволяют провести разграничительную черту между русским интеллигентом и западным интеллектуалом, выполняющими каждый в своей традиции функцию хранения, трансляции и развития культуры. Первый из этих параметров вообще не релевантен для западного сознания, второй значительно ослаблен. В этом смысле определяющим для дальнейшей судьбы понятия «интеллигенция» является вполне гегелевский процесс столкновения декларируемых ей антибуржуазных ценностей (тезис) с буржуазными ценностями, стоящими за понятием «средний класс» (антитезис). Остается лишь наблюдать за тем, как произойдет снятие тезиса и антитезиса и каким окажется синтез.
Список литературы
1. Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? - М.: РОССПЭН, 2002. -1008 с.
2. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. - Париж: УМСА-РКЕББ, 1955. - 159 с.
3. Вяземский П.А. Допотопная или допожарная Москва // Вяземский П.А. Полное собр. соч.: В 12 т. - СПб.: Изд. гр. С.Д. Шереметьева, 1882. - Т. 7. - С. 80116.
4. Гаспаров М.Л. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность // Русская интеллигенция. История и судьба. - М.: Наука, 1999. - С. 5-14.
5. Градовский А.Д. Задача русской молодежи // Градовский А.Д. Сочинения. -СПб.: Наука, 2001. - С. 474-484.
6. ЖуковскийВ.А. Из дневников 1827-1840 гг. // Наше наследие. - 1994. - № 32. -С. 35-47. - Режим доступа: http://www.nasledie-rus.ru
7. КаблицИ.И. Интеллигенция и народ в общественной жизни России. - СПб.: Тип. Н.А. Лебедева, 1886. - 305 с.
8. Лавровский П.А. Южнорусский элемент в Австрии // Санкт-Петербургские ведомости. - СПб., 1861. - № 73. - С. 3.
9. ЛуначарскийА.В. Отклики жизни. - СПб.: О.Н. Попова, 1906.
10. Луначарский А.В. Интеллигенция в ее прошлом, настоящем и будущем. - М.: Новая Москва, 1924.
11. МережковскийД.С. Грядущий хам // МережковскийД.С. Больная Россия. -Л.: Изд-во ЛГУ, 1991. - С. 11-110.
12. МилюковП.Н. Из истории русской интеллигенции. - СПб.: Знание, 1902.
13. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910. - М., 1991. - С. 294-381.
14. Михайловский Н.К. Записки современника // Михайловский Н.К. Сочинения: В 6 т. - СПб.: Типолитография Б.М. Вольфа, 1897. - Т. 5. - С. 391-703.
15. НикитенкоА.В. Дневник в трех томах. - Л.: Гос. изд-во художественной литературы, 1955-1956.
16. Словарь русского языка XVIII века. - СПб.: Наука, 1997. - Вып. 9: (Из - Каста).
17. Успенский Б.А. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры // РОССИЯ/RUSSIA. - М.: О.Г.И., 1999. - Вып. 2 [10]: Русская история и западный интеллектуализм: История и типология. - С. 7-19.
18. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Федотов Г.П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры): В 2 т. -СПб.: София, 1991. - Т. 1. - С. 66-101.
