CC BY
30
литературоведение
УДК 82-14 Е. г. Сойни
доктор филологических наук,
ведущий научный сотрудник Института языка, литературы и истории, Карельский научный центр РАН, г. Петрозаводск; е-таН: elenasoini@gmail.com
интеллектуальная ветвь поэзии финского модернизма1
В статье рассматриваются особенности поэзии финского модернизма 1950-1960-х гг. Наряду с увлечением европейской литературой у финских модернистов появился большой интерес к интеллектуальной поэзии с аллюзиями на темы античной мифологии, индийской и китайской философии. Темами стихотворений становились философия Декарта, византийские хроники, математика и астрономия. Автор делает вывод, что в интересе к познанию у финских модернистов проявляются просветительские традиции, в целом характерные для литературы Финляндии, так и их отрицание; обнаруживается сочетание рационального и иррационального, научного и интуитивного.
Ключевые слова: поэзия Финляндии; модернизм; рациональное и иррациональное.
H. G. Soini
Dr. sc. phiLoL., Leading researcher at the Institute of Language, Literature and History at the KareLian Research Center, the Russian Academy of Sciences in Petrozavodsk; e-maiL: eLenasoini@gmaiL.com
THE INTELLECTUAL BRANCH OF THE FINNISH MODERNISTIC POETRY
The articLe is devoted to the features of poetry of Finnish modernism in the 1950s and 1960s. ALong with the fascination with European Literature, Finnish modernists deveLoped a great interest in inteLLectuaL poetry with aLLusions to the themes of ancient
1 Исследование выполнено в рамках государственного задания Карельского научного центра РАН 2018-2020 (АААА-А18-118030190091-5). Тема - Литературы Европейского Севера: проблемы этнопоэтики и компаративистики.
mythology, Indian and Chinese philosophy. The themes of their poems were Descartes' philosophy, Byzantine chronicles, mathematics and astronomy. The author concludes that the interest in knowledge among Finnish modernists is manifested as enlightening traditions. They are generally characteristic for Finnish literature, as their denial, a combination of rational and irrational, scientific and intuitive is found in them.
Key words: Finnish poetry; modernism; the rational and the intuitive.
Введение
Послевоенная лирика Финляндии, на первый взгляд, не похожа на все, что было написано в северной стране как на финском, так и на шведском языках. Разочарование в цивилизации и прогрессе, подрыв традиционных идеалов, переосмысление исторического процесса, вызванные трагическими событиями XX века, с одной стороны, а также прорыв во многих сферах науки и техники - с другой сделали невозможным прежний взгляд на картину мира в целом.
Другими словами, произошел парадигмальный сдвиг, одним из первых своих проявлений имевший место в литературе. В частности, поэты начали свой путь в литературе с отказа от традиций: как от фольклорно-песенной, к которой склонялись неоромантики начала века, так и от протестной социальной лирики, ставшей общим местом экспрессионизма 1920-х гг. Представители финской критики считают, что в лирике произошла революция, основными признаками которой было отречение от истории, утрата доверия к обществу, ломка стихотворных размеров и открытие европейской литературы [Laitinen 1981; Tarkka 1985; Toivonen 1986]. В монографии М.-Л. Куннас слово «революция» присутствует уже в названии: «Muodon vallankumous. Modernismin tulo suomenkieliseen lyrikkan» (Революция формы. Становление модернизма в лирике на финском языке) [Kunnas 1981].
И действительно, первым порывом, стало стремление к разрушению формы, с чего и начали послевоенные лирики Финляндии, быстро попав под воздействие европейского модернизма. В 1950-1960-е гг. все поэты Финляндии перешли к верлибру. Не ограничиваясь его возможностями, они экспериментировали с пространством печатного листа, оставляли свободными целые страницы, смешивали шрифты, использовали неологизмы и окказионализмы.
С финским модернизмом обычно связывают имена Айлы Мери-луото (Meriluoto, 1924-2019), Эвы-Лизы Маннер (Manner, 1921-1995),
Ласси Нумми ( 1928), Пентти Саарикоски (Saarikoski, 1937-
1983), Вяйнё Кирстиня (Югейпа, 1936-2007), Пааво Хаавикко (Наа-vikko, 1931-2008). В их творчестве было отвергнуто классическое стихосложение и провозглашены имена новых кумиров. Ими стали Эзра Паунд (1885-1972), Томас Стернс Элиот (1888-1965), Уильям Батлер Йейтс (1865-1939), Джеймс Джойс (1882-1941) и другие представители высокого модернизма.
В Финляндии появился большой интерес к интеллектуальной поэзии с аллюзиями на темы античной мифологии и философии. Но не только. Модернисты штудировали «Бхагавад Гиту», знали сутры дзен-буддизма, изречения Конфуция и Лао Цзы. Поэзия стала уделом интеллектуалов. Пушкинская строка «Поэзия должна быть глуповата» у модернистов вызвала бы только недоумение. Темами стихотворений становились философия Декарта, византийские хроники, математика и астрономия. Интерес к познанию был характерен для финской литературы со времен эпохи Просвещения. Еще в конце ХУШ в., «развивая критическое мышление, просветители в Финляндии впервые заговорили о методах научного познания, о критериях истины, о бесконечных возможностях человеческого разума» [Карху 1979, с. 83]. Идеи Яакко Ютейни, одного из первых финноязычных авторов Финляндии, что литература должна просвещать, и «только разум просвещенный ... есть достоинство человека ^Шшш, Runo-wihko 1856, с. 78] долго оставались актуальными. Просветительские традиции в финской литературе сохранялись весь XIX век, в той или иной степени они проявлялись в романтическом и реалистическом направлениях. В модернизме к рациональному добавилось иррациональное, к научному постижению мира - мифологическое.
«Знание дает право не знать...»
Эва-Лиза Маннер - одна из основоположниц экзистенциальной ветви в модернистской поэзии Финляндии. Именно «математические» стихи принесли ей большую известность:
А теперь накроши льда в свою музыку.
Из нее получится математика1 [Поэзия Финляндии 1980, с. 317].
1 Здесь и далее стихотворения Э.-Л. Маннер, цитируемые по книге «Поэзии Финляндии» приводятся в переводах Н. Стрижевской.
Но как же выражается во многом парадоксальный «математизм» поэта? Попробуем рассмотреть этот вопрос на примере стихотворения «Декарт». Оно начинается со строки:
Я мыслил, но не существовал [Поэзия Финляндии 1980, с. 303].
Сразу перечеркнув картезианский «пароль», автор выводит субъекта за рамки лирического героя. Сначала, кажется, мы слышим голос знаменитого философа, который говорит с обратной стороны действительности (точнее, действия). Не случайно автор приводит в стихотворении имя небезызвестного духовидца Эммануила Сведенборга (Swedenborg, 1688-1772). И продолжает:
Да будет вам известно, что философия - синоним одиночества, А одиночество - холодное мёртвое тело В объятиях разума... [Поэзия Финляндии 1980, с. 303]
И непонятно, это голос философа, или автора. И когда «быстрые кони вбивают копытами тайное знание в висок Кортезия», мы слышим:
Я с ними заодно [Поэзия Финляндии 1980, с. 307].
Стихотворение выглядит так, словно в нем поэт ведет разговор и от своего лица, и от лица Декарта, и в пылу «полемики», разрывает каузальность пресловутого «cogito ergo sum». Заметим, что Маннер опровергает «вечные истины» с типично финским юмором, через сравнения с животными, растениями. Ей претит видимая стройность последовательных толкований и претенциозность толкователей, хотя не скрывает она и некоторой своей ревности философа к его притязаниям на знание истины, как к чему-то новому, свежему, обнадеживающему:
«Жизнь течёт мимо меня, кровь моя тяжела от горя, нет ни веянья жизни, ни чистого воздуха, ни свежего ветра, что овевал Картезия, когда он писал об этом сотни умных и увлекательных страниц («Чистят ботинки») [Поэзия Финляндии 1980, с. 307].
Поэт всегда бесприютен, он не может спокойно расположиться посреди удобных ему «истин» и поэтому печален. «Печаль - это воздух, которым мы дышим, это облако, которое окутывает всё живое» [там же]. И «Если бы печаль дымилась, земля бы покрылась дымом» [там же, с. 311]. Тут же мы слышим отголосок экклезиастового
«умножающий знание, умножает и скорбь». И Маннер неминуемо возвращается к первозданным образам - образам природы - в таком, почти физическом стремлении слиться с ней: «.я уже буду не я, // а лес», - пишет она в стихотворении с говорящим названием «Ассимиляция» [Поэзия Финляндии 1980, с. 311].
По мнению Э. Г. Карху, на мировосприятие Эвы-Лизы Маннер оказали влияние идеи немецкого философа-экзистенциалиста Мартина Хайдеггера (Heidegger, 1889-1976). Сам Хайдеггер не считал себя экзистенциалистом, но именно он впервые дал систематическое изложение экзистенциальных поступков в книге «Бытие и время», в которой задолго до экологического движения «зеленых» заявил об опасности науки и техники, приводящей к насилию над природой ради материальных благ. Хайдеггер отмечал опасность такого отношения к миру, когда коллективный субъект «теряет все остальные измерения бытия» [Руткевич 1985, с. 40]. Мысль Хайдегггера развил другой немецкий философ Макс Шелер (Scheler,1874-1828), писавший в «Философском мировоззрении», что «Только если интеллект ... ставится на службу разуму ... т. е. мудрости и нравственному идеалу, - лишь тогда он становится чем-то специфически человеческим» [Шелер 1994, с. 9].
Однако по-своему, «субъективно», относится к миру и поэт Эва-Лиза Маннер:
Площади, мчащиеся машины, деревья, пыльная зелень у меня обретают смысл, мир - это поэма моих чувств. [Поэзия Финляндии 1980, с. 309].
В отличие от человека техногенной цивилизации, который воспринимает всё окружающее как материал для удовлетворения своих потребностей или средство для достижения, поэт - демиург своего собственного внутреннего мира. Хайдеггер считает, что «стихотворство ... является нам в скромном обличье игры <...> . В нем нет ничего от деяния, которое непосредственно вмешивается в действительность и преобразует ее [Хайдеггер 2003, с. 69].
C экзистенциалистскими умонастроениями, на взгляд Э. Г. Карху, связаны также такие мотивы в лирике поэтессы, как неприязнь к техническому сциентизму, жажда не безличностного знания, бездушно
анализирующего мир, а знания, «по-человечески озабоченного и сострадающего; тяготение к мифологической символике, к «первобытно-магическому» языку, к идеализированным «изначальным», «домета-физическим» и дорационалистическим формам жизни и сознания, когда отношение человека к миру было еще интимным, целостным, по-детски доверительным» [Карху 1984, с. 292-293]. Однако влияние философии Хайдеггера на поэта критиками, возможно, переоценено. Значительно ближе к мировоззренческим позициям Маннер феноменология Макса Шелера, которого поэтесса могла читать. Безличностному знанию, «холодному рассудку (Кант, Шопенгауэр) Шелер противопоставляет эмоциональный мир человека, который участвует в процессе познания не наряду с рассудком, а впереди него» [Васильева 2011, с. 65].
Эва-Лиза Маннер сумела передать мир человеческой психики, душевные искания лирической героини. Это новый тип финской поэзии интеллектуальной и сострадательной одновременно, пессимистичной и вселяющей надежду. Познание для ее героини - это познание мира, говоря словами Шелера, «путем любящего соучастия во всех его проявлениях» [Васильева 2011, с. 67].
Поэты, вошедшие в литературу после Манер, явно оглядываются на ее поэзию. Ристо Ахти (АИй, род. в 1943) в книге «Никто» (Е1 кикаап 2007), рассуждает о тайном знании, которое делает ненужным мышление словами. Человеку, по мнению поэта, иногда надо освободиться от багажа бессмысленных знаний, чтобы смотреть на мир открытыми глазами и просто идти вперед. Вводя в стихотворение распространенный образ коровы, Ахти пытается разобраться в ее мыслях:
Lehmа оп ИегеШа е1ка пики Корова не спит, несмотря на все кацапЬо1йоп viisauksiin. премудрости животноводства.
8е sanoo: Еп а]аИе1е, siis о1еп. Она говорит: «Я не мыслю, значит, [АШ 2007, с. 12] я существую»1.
В стихотворении присутствует метафора сна и пробуждения. Ключ к ней автор дает незамедлительно:
1 Здесь и далее подстрочные переводы выполнены авт. за исключением случаев, оговоренных особо.
Оп olemassa salaista йейа, joka 1орейаа sanoiUa ja kuvilla ajattelun [АШ 2007, с. 12]. - «В мире есть тайное знание, которое прекращает мышление словами и образами».
Значит, даже корова владеет тайным знанием и поэтому не спит. А как же человек?
Minakin tiesin ка1кеп, кеггап ... Joskus Штшепкш heraa, р^ее irti, se оп ^еИееп niin outo, ettei se тепе minnekaan [Ahti 2007, с. 12].
Когда-то я всё знал. Иногда человек просыпается, освобождается, чтобы просто идти, он так странен себе, что не идет никуда.
Так через ироническое противопоставление Ристо Ахти возвысил корову над Декартом, - каким его изображает Маннер, и уже не кони вбивают ему в висок тайное знание, а коровы, безразлично жуя жвачку, наблюдают как мыслит, но не существует Картезий. Созерцательность - автор неизбежно приходит к ней, как к способу достижения «тайного знания».
ММ оп когкеа ajatus?
Kesan heina, рии taydessa kukassa
[АШ 2007, с. 50].
Что есть высокая мысль? Летнее сено, дерево в полном цвету
Ахти, вслед за Маннер, обращается к природе как к источнику истинного знания и пытается мысленно и чувственно идентифицировать себя с ней. Не останавливаясь на этом, он обыгрывает «реанимированную» Ницше мифологему Вечного возвращения в стихотворении «Происходящее».
Ajattelen, еШ teemme kierroksia ^етте утрш1Ш... // ттеп kysyy: «Meno-paluu?» Ja huomaamatta sanon Мпее^ «Todellisuudessa ei kшtenkaan skaan voi palata» [АШ 1982, с. 15].
Я думаю, что мы идем по кругу...// кассирша спрашивает: «Туда и обратно?», и я непроизвольно громко говорю: «В действительности "так и так" невозможно».
Герой не верит в «туда и обратно», так как это будет движение не назад, а выход на новый виток, на новое возвращение, как бы примиряя Гераклита с его идеей, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку и Ницше с его идеей возврата. Но когда человек в своем
спланированном (что важно!) движении «туда-сюда», как птица, что строит гнездо, «встречает другого человека», он «налетает на стену, садится на мель». Здесь другой человек - камень преткновения, и неизвестно, когда по-настоящему что-то происходит: когда ты вьёшь гнездо, двигаясь по привычке, по одному и тому же маршруту, или когда ты натыкаешься на человека.
Часто у Ахти возникает образ пустоты, который можно обозначить буддийским понятием «шуньята» (санскр. «пустота», синоним беззнаковости, бесстрастия) [Пятигорский, с. 183]. Например, в стихотворении «Нарцисс зимой» (1982).
01еп vaihtanut masennuksen 1уЩаап.
Ту^а о1еп оПШ, tarkoitukseton...
[ЛИП, 1982, s.18]
Я поменял депрессию на пустоту. Я был пуст,
Бесцельно.
В некоторых произведениях наблюдается «стратегия», которую можно соотнести с даосской практикой «недеяния» (кит. 'У вэй'), «непротиводействия природе окружающих вещей и существ, а в конечном счете - и всего сущего. Но, следуя природе вещей, мудрец может легко достигать своих целей» [Торчинов, с. 183].
Ахти порывает с преимуществом мышления еще более рьяно, чем Маннер, отрекаясь не только от логики мышления и логичности поведения, но и от любых норм, «правил этикета, хороших манер», которые ему претят - в пользу естественности. В стихах Ахти мы наблюдаем своего рода ироничный, иногда гротескный финский дзен, не лишенный, разумеется, собственного обаяния. У него есть стихотворение под названием «Знание даёт смелость не знать». Эта формула не только служит творческим кредо самого автора, но и определяет философское направление финской поэзии, вдохновившейся постулатами Маннер.
У шведоязычного поэта Финляндии Ральфа Нордгрена ^о^геп 1936-2014) возникает тема созерцательного постижения мира. Но в отличие от Маннер или Ахти, созерцательность Нордгрена холодная, недвижная, каменная. Камни у Нордгрена размышляют:
V аг de fasta рипйегпа.
V аг та^а [№^геп 1979, с. 50]
Мы начало координат. Нас много
Один камень говорит другому «о сути случайностей» (Jag mäste lära henne nägot // om tillfällighetens vara) [Nordgren 1979, с. 37].
Поэт умозрительно выходит за пределы даже органического мира, словно пытаясь приблизиться к истоку всякого знания, истоку мироздания, познавая «суть случайностей». И кажется, это ему удается. Подобные эксперименты, как мы могли убедиться, стали доминирующим направлением финской поэзии. А ее интеллектуальная ветвь развивается от формального «университетского» знания в сторону созерцательной мудрости, отказу от рационального мышления вплоть до медитативного бездействия (как в упомянутом даосском термине «у вэй»).
Поэт Пентти Саарикоски идет особым путем. Своими стихами он обращается к выдающимся личностям различных эпох в попытке через переживания и соучастие проникнуть в собственную душу. В стихотворении «Viisas mies» (Мудрец) из сборника «Стихи» (Runoja) 1958 г. речь идет о Гераклите:
Viisas mies, kreikkalainen, nimeltään Hämärä, oli oikeassa, nyt sen ymmärrän: en iltaan mennessä koskaan ole pääsevä perille ja yöllä, nukkuessa, tulen alkuuni takaisin [Saarikoski 1984, с. 13].
Мудрец,
грек по прозвищу Тёмный, был прав,
теперь я это понимаю,
вечером я никогда не приду к цели
и лишь ночью
во сне
возвращаюсь к истоку
Следуя идее философа, что всё течет, меняется, и невозможно дважды войти в одну реку, поэт словно дополняет его: да, всё так, но исток един и найти его можно лишь за пределами земного мира. «Тёмный» язык Гераклита для Саарикоски аналогичен языку ночной тьмы - языку сновидений, который видится столь родственным языку поэзии. От его лирической «встречи» с Шекспиром в стихотворении «Шекспир» (Shakespeare) также веет духом ночных грёз.
.. .tuuli nostaa hengen maasta tuuli painaa sanat sisään Kun tukkani tarttuu kaukaisiin tähtiin, en ole kenenkään [Saarikoski 1984, c. 13]
.ветер возносит дух над землей, ветер вдавливает слова в нутро и когда мои волосы цепляются за далекие звезды, я уже никто.
Каждой строчкой атмосфера нагнетается настолько, что в результате лирический герой совершенно сливается с гением великого предшественника, разросшимся до самых звезд, что на самом деле можно наблюдать лишь во сне. Когда же Саарикоски обращается к Эйнштейну, вновь невозможно отличить одного от другого - так сильна идея самоотождествления. Поэт говорит с читателем на языке снов. Во сне субъектно-объектные отношения не поддаются разумной логике, а человеческие чувства нераздельны.
В «Эйнштейне» автор, точно сочувствуя герою (кем бы он ни был), как бы намекает, что при определенном рассмотрении реальность сна имеет множество точек соприкосновения с Теорией относительности гениального ученого и так же далеко отстоит от реальности действительной - покуда остается лишь теорией:
Mita apua on Teoriasta tassa kylmyydessa, voiko sen kiskoa korviin asti ja jatkaa unta, juna liikkuu siina kuin esimerkki. Jokapaivainen kuolema: luopua Teoriasta, mita nahdaan tarkkaan katsoen, aani kuin taakka putoaisi alas - ja aani kuin lintu lentaisi koko ajan ylospain [Saarikoski 1984, с. 14]
Какой прок от Теории на таком-то холоде, можно ли, укрывшись ею с головой, продолжать спать, например, в движущемся поезде.
Каждый день борьба не на жизнь, а на смерть: отказаться от Теории и, присмотревшись, увидеть, что звук упал бы как груз и тот же звук улетел бы как бесконечно взмывающая ввысь птица
Можно сказать, что Саарикоски, как и другие представители «второго модернизма» финской поэзии, отталкиваясь от рационального знания, точных наук, обращаясь в стихах к непререкаемым авторитетам от Античности до современности, размышляя о философских концепциях и научных теориях, тоже приходит к интуитивному познанию. Его созерцательность - созерцательность сновидца, исследователя, для которого мир грёз значительнее, нежели реальность, ведь это мир его души. В стихотворении «Элементы» (Е1етейй) из сборника «Стихи» 1958 г. поэт ощущает чуждость, нематериальность ночного мира и не находит в нем настоящей основы:
Ночами я изучаю душу -что она такое в сравнении с огнем, водой, воздухом и землей
Yot tutkin sieluani
tulella, vedella, ilmalla ja maalla
mutta elementit kieltavat minut -
ei tulta ei vettä ei ilmaa ei maata minussa, ei mitään mitä katsoisin... [Saarikoski 1984, с. 10]
но стихии отвергают меня: во мне самом нет ни огня, ни воды, ни воздуха, ни земли что я мог бы увидеть.
Во сне лирическому герою Саарикоски видится Гераклит и Эйнштейн. Он хочет, чтобы его сон продолжился под шум колес, но не просто поезда, а поезда из теории относительности.
Интеллектуальная ветвь «второго модернизма» Финляндии «вырастает» из «мощного ствола» модернизма общеевропейского. Финские модернисты находили источники вдохновения в точных науках, античной литературе, мифологии, религиозно-философских учениях.
Модернистское искусство подчеркнуто интеллектуально, даже элитарно, но время и события подсказывают новые пути и возможности постижения мира и творческого самовыражения. Автором сделан вывод, что интеллектуализм финской поэзии проявил себя не столько в рациональных знаниях и эрудиции, сколько в том, что поэты, овладев этими знаниями, словно «оружием», ощутили его разрушительную силу и решили сменить «мечи на орала» - силу интеллекта на созерцательность, ибо для поэзии в целом умение видеть является созидающей силой.
В финском модернизме интерес к истории связан с антиисторизмом, рациональное с иррациональным, прагматическое с интуитивным.
Васильева С. В. Ценностный мир личности. К истокам антропологии Макса Шелера. Петрозаводск: Издательство ПетрГУ, 2011. [Vasilyeva, S. V. (2011). Tsennostnyj mir lichnosti. K istokam antropologii Maksa Shelera. (The World of Individual's Values. Towards the Origins of Max Scheler's Anthropology). Petrozavodsk: PetrGU publishing house (in Russ.)]. Карху Э. Г. Финская лирика XX века. Петрозаводск: Карелия, 1984. [Karhu, E. G. (1984). Finskaya lirika XX veka (Finnish Lyric Poetry of the 20th Century). Petrozavodsk: Kareliya. (In Russ.)]. Карху Э. Г. История литературы Финляндии. Л.: Наука, 1979. 512 с. [Karhu, E. G. (1979). Istoriya literatury Finlyandii (The History of Finnish Literature). Leningrad: Nauka. (In Russ.)].
Заключение
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ /REFERENCES
Поэзия Финляндии: пер. с фин., швед.. М.: Прогресс, 1980. [Poeziya Finlyandii (1980). (Poetry of Finland). Translation from Finnish, Swedish. Moscow: Progress.(In Russ.)].
Пятигорский А. М. Введение в изучение буддийской философии. М.: Новое литературное обозрение, 2007. [Pyatigorskij, A. M. (2007). Vvedenie v izuchenie buddijskoj filosofii (Introduction to the Study of Buddhist Philosophy). Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie. (In Russ.)].
Руткевич А. М. От Фрейда к Хайдеггеру. Критический очерк экзистенцио-нального психоанализа. М.: Издательство политической литературы, 1985. [Rutkevich, A. M. (1985). Ot Frejda k Hajdeggeru. Kriticheskij ocherk ekzistencional'nogo psihoanaliza (From Freud to Heidegger. A Critical Essay on Existential Psychoanalysis). Moscow: Izdatel'stvo politicheskoj literatury. (In Russ.)].
Торчинов E. А. Даосизм. «Дао-Дэ цзин». СПб.: Азбука-классика; Петербургское Востоковедение, 2004. [Torchinov, Е. А. (2004). Daosizm."Dao-De czin" (Taoism. "Tao Te Ching"). St.Petersburg: Azbuka-klassika; Peterburgskoe Vostokovedenie. (In Russ.)].
ХайдеггерМ. Бытие и время. СПб.: Наука, 2002. [Heidegger, M. (2002). Bytie i vremya (Being and Time). St.Petersburg: Nauka. (In Russ.)].
Хайдеггер М. Разъяснения к поэзии Гельдерлина / пер. с нем. Г. Ноткина. СПб.: Академический проект, 2003. [Heidegger, M. (2003). Raz'yasneniya k poezii Gel'derlina. Perevod s nemeckogo G. Notkina. (Elucidations of Hölderlin's poetry, transl. from German by G. Notkin). St.Petersburg: Akademicheskij proekt. (In Russ.)].
Шелер М. Избранные произведения. М.: Гнозис, 1994. [Sheler, M. (1994). Izbrannye proizvedeniya (Selected Works). Moscow: Gnozis. (In Russ.)].
Ahti R. Ei kukaan (Nobody). Helsinki: WSOY, 2007.
Ahti R. Narkissos talvella (Narcissus in Winter). Porvoo-Helsinki-Juva, WSOY. 1982.
Meriluoto A. Kootut runot. Porvoo - Helsinki: WSOY, 1976.
Nordgren R. Sten-samling. Helsingfors: Schildts, 1979.
Haavikko P. Rakkaudesta ja kuolemasta. Helsinki-Juva: Art Hous, 1989.
Juteini J. Runo-wihko. Wiipuri: Wiipurin Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1856. (Jak. Juteinin kirjoja 3).
Kirstinä V. Runoja 1958-1977. Helsinki: Tammi, 1979.
Laitinen K. Suomen kirjallisuuden historia. Helsinki: Otava, 1981. (In Finnish).
Saarikoski P. Tähänastiset runot. Helsinki: Otava, 1984. (In Finnish).
Tarkka P. Finnische Literatur der Gegenwart Fünfzig Autoren-Porträts. Keuru: Otava, 1983. (In German).
Toivonen P.-M. Aila Meriluodon varhaislyriikan modernismi ja sen tausta. Jyväskylä, Jyväskylän yliopisto. 1986. (In Finnish).
