CC BY
105
Политические процессы в современной России
В. А. Ачкасов
ИНТЕГРАЦИЯ ТРУДОВЫХ МИГРАНТОВ В ПРИНИМАЮЩЕЕ СООБЩЕСТВО: РОЛЬ СМИ
Статья посвящена анализу проблем, возникающих в процессе интеграции трудовых мигрантов в российское общество. Автор приходит к выводу о том, что неприятие трудовых мигрантов россиянами объясняется не столько радикальным изменением этнического и конфессионального состава населения России, сколько попытками политизации этничности и распространения «языка вражды» СМИ, манипулирования проблемами иммиграции в политических целях, непрофессионализмом журналистов в освещении этнических проблем и т. д. В статье даются рекомендации по совершенствованию освещения проблем трудовой иммиграции СМИ.
Ключевые слова: иммиграционная политика, трудовая иммиграция, проблемы интеграции, этническая толерантность, СМИ, «язык вражды».
Сегодня очевидно, что миграционная политика России призвана решить три основные задачи. Во-первых, необходимо постоянно преодолевать дефицит рабочей силы, особенно квалифицированной, осуществив переход от неуправляемой массовой иммиграции к «замещающей». Во-вторых, нужно остановить процесс депопуляции в ряде регионов страны и в РФ в целом. В-третьих, следует максимально облегчить интеграцию иммигрантов в новую для них социокультурную среду. При этом российские власти вынуждены решать две во многом противоположные проблемы: привлекать из-за рубежа необходимую рабочую силу и реагировать на рост антиим-мигрантских и ксенофобских настроений в обществе.
В связи с этим приобретает особую актуальность проблема адаптации и интеграции трудовых мигрантов. Следует отметить, что мероприятия с этой целью являются полем городской политики. Именно в крупные города России устремляется основной поток мигрантов, именно на муниципальном уровне возникает больше всего связанных с этим конфликтов, именно здесь должны изыскиваться наиболее эффективные способы их разрешения.
Государственный контроль и регулирование миграции, законы о статусе иностранных граждан и другие правовые нормы образуют только «рамки», в которых должна проводиться городская интегра-
© В. А. Ачкасов, 2011
ционная политика, ее успех и неудачи зависят от конкретных мер, осуществляемых городскими властями в сотрудничестве со СМИ, национально-культурными объединениями и горожанами. Для Санкт-Петербурга проблема интеграции мигрантов в городскую среду актуальна еще и потому, что уже в течение 40 лет происходит нарастающее старение населения города, его главная причина — снижение рождаемости. Многие не доживают до старости или живут в преклонном возрасте меньше, чем в других регионах. С 1990 по 2008 г. доля детей в населении уменьшилась более чем в 1,6 раза, а доля пожилых возросла в 1,2 раза. Уже в 1990 г. доля старшей возрастной группы была больше, чем младшей (на 4,2%). За годы, прошедшие после переписи населения в начале 2000-х годов, эти процессы в крупнейших городах России усугубились (Российский статистический ежегодник 2010, http://www.gks.ru/bgd/reg/b10_ 13^ WWW. ехе^д/Мт11 /05-26. Мт).
В этой связи миграция остается реальной возможностью если не переломить неблагополучие, связанное с возрастным распределением горожан, то, по крайней мере, попытаться компенсировать недостаток трудоспособного населения Санкт-Петербурга. С 1990 г. величина трудоспособного населения города сократилась на 3,57%. В ближайшей перспективе численное сокращение этой категории горожан будет продолжаться.
Пышное празднование 300-летия Санкт-Петербурга в 2003 г. превратилось в мощную рекламную акцию, резко повысившую для потенциальных мигрантов привлекательность нашего города: только за последующие два года на берега Невы приехало, по различным неофициальным оценкам, от 800 тыс. до 1,2 млн иммигрантов, прежде всего, с Кавказа и из постсоветских государств Центральной Азии. С учетом уже сформировавшихся в городе этнических диаспор 25-30% проживающих сегодня в Петербурге людей принадлежат к неславянским языковым группам. По официальным данным, в 2006 г. уровень миграционного прироста трудоспособного населения в нашем городе составил 20,4 тыс. человек. Но и этот достаточно высокий показатель не может компенсировать действие естественной убыли населения в Санкт-Петербурге (см.: Чистякова, 2008, с. 120, 122).
Речь идет только о легальных мигрантах и об официальной статистике. Как отмечают специалисты, основной проблемой статистической информации о миграционных процессах в РФ как в целом, так и в отдельных регионах страны является недоучет значительных контингентов мигрантов. Конечно, далеко не все эти люди приехали трудиться на благо города. По статистике специальной службы ГУВД Петербурга, с советских времен курирующей ино-
странных гостей, в 2003 г. количество преступлений, совершенных в городе иностранцами, впервые превысило число преступлений, совершенных в отношении них самих, причем сразу в три раза. Однако в этой статистике есть определенное лукавство, поскольку большая часть преступлений совершается не мигрантами, которые приехали в город на работу, а «гастролирующими» криминальными группами из стран СНГ, которых Санкт-Петербург притягивает в 2000-е годы своим растущим богатством.
За 1990-2008 гг. миграционный прирост возместил чуть более 18% естественной убыли населения Санкт-Петербурга, составив 147 тыс. человек. С 2004 г. вклад миграционного компонента в рост населения постепенно увеличивается. В 2008 г. миграционный прирост составил 170,6% от величины численных потерь в результате естественной убыли. Но миграционная ситуация в Санкт-Петербурге, фиксируемая официальной статистикой, не дает полной картины и не отражает положение в стране в целом. Согласно экспертным оценкам, выявляется только каждый пятый мигрант, занятый нелегальной трудовой деятельностью. Таким образом, при численности иностранных работников в Санкт-Петербурге на 1.10.2009 г. в 59 тыс. человек, нелегальная часть оценивается в 90-110 тыс. человек.
Среднестатистический портрет типичного иностранного работника выглядит следующим образом: это — молодой мужчина в возрасте до 39 лет, прибывший в Санкт-Петербург в безвизовом порядке уроженец Средней Азии, сельский житель, со средним образованием, без специальной профессиональной подготовки, с минимальным владением русским языком, здоровый, не представляющий опасности для окружающих, без вредных привычек, с низкой правовой информированностью, выполняющий неквалифицированную работу чаще всего в качестве подсобного рабочего на строительстве (см.: Чистякова, 2008).
Какие проблемы возникают в процессе интеграции мигрантов в мегаполисе? Выделим основных направления политики интеграции мигрантов: 1. Инструментальная интеграция (знание языка страны пребывания, социальной инфраструктуры, имеющихся предложений для мигрантов в сфере услуг). 2. Экономическая интеграция, осуществляемая через доступ к рынку труда, системе повышения квалификации или переквалификации и образованию в целом. 3. Культурная интеграция — приобщение и восприятие мигрантами базовых элементов культуры принимающего общества (идей, ценностей, норм поведения, его институтов и истории). 4. Социальная интеграция (разрушение барьеров между группами мигрантов и социальными группами принимающего общества, налаживание контактов между представителями различных социальных групп).
«Размывание» границ между принимающим сообществом и мигрантами, успешность интеграции во многом зависит от их способности адаптироваться к новой социальной среде и от условий, существующих в принимающем обществе. Главными из них являются следующие: а) доступность важнейших составляющих социальной среды (рынка занятости, жилья, образования, социального, культурного обслуживания и т. д.); б) социокультурная дистанция между принимающим и посылающим обществом; в) этнокультурные особенности групповой самоорганизации, производные от специфики социальной организации и традиций посылающего общества; г) различия в установках на адаптацию разных групп мигрантов, определяемое соотношением в миграционном потоке временных трудовых мигрантов и мигрантов, ориентированных на постоянное проживание в данном конкретном месте; д) исторически сложившийся групповой опыт выживания в инокультурной среде, особенно городской; е) развитость и доступность для мигрантов формальных и неформальных сетей взаимодействия (см.: Мукомель, 2005).
Процесс адаптации имеет значительные различия в скорости и характере протекания у разных индивидов и групп — от нескольких месяцев до 4-5 и более лет. Необходим дифференцированный подход в интеграционной политике к различным группам мигрантов. Но интеграция — это «улица с двусторонним движением», процесс взаимного приспособления и согласования интересов, требующий серьезных усилий и со стороны представителей принимающего общества. Интеграция — это не только гармонизация культурных ценностей мигрантов и ценностей и норм принимающего общества, но и процесс, результатом которого является принятие мигрантов принимающим социумом как на индивидуальном, так и на групповом уровне. Предполагается, что мигранты, сохраняя свою культурную идентичность, объединяются с принимающим сообществом на некоем внеэтническом основании. Степень интегрированности иммигрантов в принимающее общество может быть разной. «Минимальное» определение интеграции «включает в себя знание государственного строя и законов страны, признание верховенства этих законов над нормами национально-культурной среды, откуда прибыл иммигрант, а также способность жить в обществе согласно принятым в нем установлениям» (Межуев, http://antropok.archipelag.ru/ keys4Zkeys4.htm). В психологическом плане интеграция — это наиболее позитивный способ межкультурного взаимодействия, в котором члены этнических (культурных) групп полностью справляются с трудностями принятия другого образа жизни, «картины мира» и даже находят положительные моменты в такой разности и подобном сосуществовании.
В успехе или неудаче этого процесса чрезвычайно важна роль СМИ. «Процесс изменения субъективной реальности, — отмечают П. Бергер и Т. Лукман, — происходит тогда, когда индивид “переключается” с одного мира на другой... Процесс этот не является односторонним и механическим. а предполагает диалектическую связь между объективной и субъективно установленной идентичностями». В этой связи можно отметить, что ряд исследователей выделяют два вида идентичностей. Первая «формируется социальными процессами», т. е. «поддерживается, видоизменяется или даже переформируется социальными отношениями» (Бергер, Лукман, 1995, с. 254, 215, 279). Вторая — это «медиа-идентичность», «созданная и сформированная из идей, фантазий и мечтаний, которые воспроизводят средства массовой информации как «фабрики производства смыслов» (Denzin, 1992, р. 115). Поэтому СМИ могут как увеличивать конфликтный потенциал общества, используя так называемый «язык вражды», так и способствовать его консолидации, развитию гражданской солидарности и этнокультурной толерантности.
Констатируя сложность и неоднозначность решения проблемы интеграции мигрантов, К. Коданьоне отмечает: «Иммиграция находится на перекрестке двух весьма различных политических семантик: основанной на экономических или функциональных проблемах и на культуре, самобытности и традиции» (см.: Коданьоне, 2002). В условиях массовой иммиграции привычные и урегулированные отношения между традиционными субкультурными группами социума вынужденно переустраиваются, что почти неизбежно приводит к возникновению межкультурных напряжений, приобретающих особо острые формы в условиях радикальных социальных перемен, социальной нестабильности, нерешенности многих жизненных проблем большей части россиян и растущей конкуренции за статусные позиции и редкие ресурсы. Уникальность российской ситуации в том, что «культурный шок» переживают не только мигранты, но и значительные категории населения нашей страны. Поэтому многие россияне не хотят признать, что с помощью привлечения рабочей силы из-за пределов России в определенной степени восполняется нехватка трудовых ресурсов, заполняются не престижные для коренного населения, но общественно необходимые трудовые вакансии и смягчается демографическая проблема. Наоборот, растут опасения, что массовый приток иммигрантов будет способствовать снижению общего уровня заработной платы, создаст напряжение на рынке труда и жилья (даже по официальным данным, в России сегодня достаточно высок уровень безработицы, он составляет более 12% экономически активного населения, ну а «жилищная проблема» в нашей стране относится к разряду «вечных»). Все эти негативные
следствия, по мнению многих россиян, приведут к необходимости смены места проживания, поскольку в худшую сторону начнут меняться условия и качество жизни, социальное окружение, что под вопрос будет поставлена самобытность русской культуры (см.: Материалы конференции., 2007). «Все более явная этносоциальная стратификация населения, монополизация отдельных сфер деятельности (в особенности в сфере мелкооптовой и розничной торговли, посреднической деятельности) представителями определенных этнических групп (чаще всего выходцами с Кавказа, из Центральной и Юго-Восточной Азии). этническая окрашенность ряда структурных элементов криминогенной ситуации (рэкет, наркоторговля, захват заложников и др.) провоцирует нарастание русского национализма на бытовом уровне» (см.: Филиппов, 2001, с. 188).
Именно этими обстоятельствами хотя бы отчасти объясняется массовая реакция отторжения мигрантов большинством «коренных» россиян. По данным социологических опросов, лидирует происходит рост «кавказофобии» и «китаефобии», оттесняющих на «задний план» традиционный для России антисемитизм ввиду почти полного исчезновения его объекта (численность российских евреев сократилась с 2 млн человек в 1989 г. до 300 тыс. в 1999 г.).
До конца 1990-х годов высокая этническая толерантность русских в немалой степени обеспечивала сохранение политической стабильности в стране, когда российские меньшинства предъявляли все новые требования «старшему брату». Как показывает исторический опыт, этническая терпимость практически всегда является следствием самоуважения народа, слабой выраженности комплекса национальной неполноценности. Однако на рубеже веков ситуация меняется, с начала 2000-х годов среди русских доля людей, ощущающих ту или иную угрозу себе со стороны представителей других народов, живущих в России, стала почти в два раза выше, чем у представителей других этнических групп (Паин, 2004, с. 190-191). Поскольку «национальная принадлежность», т. е. этничность большинством россиян мыслится как нечто врожденное и неизменное, то это на практике почти неизбежно провоцирует неприятие тех или иных групп трудовых мигрантов и конфликтные противостояния с ними, а то и насилие над «этнически чуждыми». Отнюдь не все население страны может включаться в российскую нацию и наделяться равными гражданскими правами. Конечно, из нее исключаются мигранты, особенно так называемые «видимые мигранты».
Тревогу вызывает и другое: этническое противостояние во многих случаях «накладывается» на конфессиональное, создавая мультипликативный эффект. Так, отвечая на вопрос «Какая религия кажется вам наиболее чуждой?», большинство (26%) россиян ука-
зали на ислам (см.: Малашенко, 2006, с. 48). «Основной питательной средой. антимусульманских настроений служит ксенофобия, процветающая на почве.кризиса самосознания, с одной стороны, и очевидной экспансии “торговых меньшинств” в России на фоне общего социально-экономического неблагополучия — с другой», — писал в 1998 г. социолог А. В. Кудрявцев (Кудрявцев, 1998, с. 170). Особенно это опасно тогда, когда иммигрантские группы хорошо сплочены, демонстрируют чувство превосходства по отношению к «местным» и не обнаруживают сколько-нибудь заметного стремления к тому, чтобы интегрироваться в принимающую среду. Более трех четвертей мигрантов с Кавказа имеют устойчивую установку на сохранение своей культуры, строгое соблюдение этнических обычаев и ритуалов, т. е. у них нет установки на аккультурацию — освоение новых культурных ценностей и моделей поведения, заимствованных в результате контактов с другим этническим сообществом (прежде всего — русскими) (см.: Дятлов, 1999, с. 113-135).
Несомненно наличие связи между чеченской войной и ростом антикавказских и антисламских настроений в нашей стране. Именно после этой войны ислам часто стал ассоциироваться в российском обществе с экстремизмом, а потому проявление агрессии по отношению к исламскому населению России или иммигрантам из мусульманских государств часто оправдывается самим же обществом. При этом Чечню большинство считает частью территории России, но чеченцев «своими» признает только меньшинство наших сограждан. Сегодня на Северном Кавказе вместо одного чеченского фронта, как было в 1990-х годах, образовалось три (чеченский, ингушский и дагестанский). Ныне Ингушетия и Дагестан даже опережают Чечню по количеству террористических актов, нападений на российских солдат, местные власти и милицию (около 90 случаев в год) (см.: Паин, 2009, с. 173). Это еще более стимулирует антикав-казские и антиисламские настроения среди русского большинства.
Согласно мониторингам ВЦИОМ 1990-2003 гг., общие показатели ксенофобии превышали 65% в таких социальных группах, как рабочие, служащие, пенсионеры, молодежь. В начале XX в. ксенофобия перешла в активную фазу. Доля поддерживающих идею «Россия для русских» за пять лет — с 1998 по 2002 г. — выросла с 46 до 55% (в 2001 г. она составляла до 60% опрошенных), категорически не приемлют этот лозунг только 21% россиян, а среди русских доля его противников и вовсе мизерная (см.: Паин, 2004, 39). Согласно опросам Центра Юрия Левады, половина наших сограждан, рожденных в советские времена, высказываются за «ограничение проживания на территории страны людей некоторых национальностей», 46% опрошенных считают, что представители других
народов живут в России лучше русских, 45% — что национальные меньшинства имеют в стране слишком много власти. Даже к рабо-чим-строителям из ближнего зарубежья, занимающих наименее престижные ниши на рынке труда, 35% россиян относятся отрицательно; 59% выступают за то, чтобы серьезно ограничить поток приезжих. В 2007 г. так думали уже 67% россиян. Но опрос ВЦИОМ, проведенный осенью 2004 г., показал, что около 70% респондентов поддержали бы ужесточение закона о наказании за разжигание межнациональной розни. Через год подавляющее число опрошенных негативно отнеслись к агрессивному национализму и были далеки от поддержки какого-либо насилия на национальной почве (см.: Ксенофобия в современном., 2008, с. 117). Таким образом, российское общество пока не готово к поддержке радикального решения проблемы миграции. Однако в России наблюдается развитие расистских настроений, выражающийся в дискриминации «видимых мигрантов» и росте насилия на расовой и этнической почве.
Этнические барьеры приобретают все более отчетливые очертания не столько в связи с достаточно радикальным изменением этнического и конфессионального состава населения крупных и малых городов России, сколько вследствие попыток политизации эт-ничности и распространения «языка вражды» «этническими предпринимателями» и СМИ, манипулирования проблемами иммиграции в политических целях, непрофессионализма журналистов в освещении этнических проблем, возросшей угрозы осуществления террористических актов и т. д.
Какова роль СМИ в этих процессах? Журналисты и редакторы, особенно считающие, что СМИ — это «зеркало общества» (а потому «нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая»), не понимают или не желают задуматься над тем, какие именно высказывания политиков, официальных лиц и государственных чиновников имеют расистский и дискриминационный характер; а если и понимают, то не считают, что такие заявления должны быть соответствующим образом прокомментированы. В то же время они не считают себя просто трансляторами информации, а по-прежнему претендуют на статус «учителей жизни», поэтому их информационные тексты используются как убеждающие сообщения, включающие разнообразные доводы, аргументы, образы, так и «подсказывающие сообщения», содержащие контекстуальную информацию (см.: Цаллер, 2004, с. 90-91).
Приведем конкретный пример. Специалисты называют конфликт в Кондопоге «эталонной схемой эскалации этнополитическо-го конфликта». Напомним его основные вехи: 1. «Инициаторами конфликта в Кондопоге стали местные «братки»: им хотелось бы спалить азербайджанский ресторан и на его месте построить свой,
спалить чеченскую лесопилку, работавшую в пригороде Кондопоги, и поставить свою» (см.: Тишков, 2008, с. 45-46). 2. Городские власти никак не отреагировали на ЧП в ресторане «Чайка», предпочитая его замолчать. 3. Отсутствием официальной информации о ЧП воспользовались активисты «Движения против нелегальной иммиграции», стремясь превратить локальный конфликт экономических интересов в масштабный этнополитический и получить политические дивиденды. На Интернет-форуме Кондопоги начали появляться сообщения, составленные от имени местных жителей, в которых живописалась жестокость нападавших кавказцев. Появились «посты» «соратников ДПНИ» из различных регионов, рекомендовавших горожанам использовать их «успешный опыт» избавления от «инородцев». 4. Активисты ДПНИ попытались развить успех, объявив о проведении «народных сходов» в Петрозаводске и Олонце, стремясь интернационализировать конфликт. 5. Политические дивиденды от событий в Кондопоге кроме ДПНИ постарались получить и некоторые российские политики, сделав из локального конфликта экономических интересов глобальные политические обобщения и ксенофобские выводы. В этом отличились депутаты Госдумы В. Ал-кснис («Ужесточить миграционное законодательство, в том числе для внутрироссийских мигрантов»), В. Жириновский, Н. Курьянович («Зачистить весь Кавказ» или «отгородиться от Кавказа стеной наподобие китайской»), А. Савельев («самоорганизоваться для сопротивления этнической мафии») и др. Интернационализацию конфликта усилила непрофессиональная реакция на него в СМИ (предоставление слова экстремистам, погоня за «жареными» фактами, отсутствие представлений о социальной ответственности журналиста).
Главное, видимо, в том, что журналисты «плоть от плоти» современного российского общества носители тех же фобий и предрассудков, что и у большинства россиян. Исследования, проведенные Независимым институтом коммуникативистики (Москва), показали, что российские журналисты вполне осведомлены о смысле понятия «толерантность», понимая, что это — признание, уважение и соблюдение прав и свобод всех людей без различения социальных, классовых, религиозных, этнических и иных особенностей. Но те же журналисты с легкостью утверждают, что для наведения порядка в наших городах целесообразно ввести жесткое лимитирование проживания приезжих, можно и нужно задерживать и допрашивать так называемых подозрительных лиц. Большинство журналистов, как и их читатели, искренне верят в то, что существуют народы агрессивные и мирные, что ислам — агрессивное вероучение. Устойчиво отрицательные установки демонстрируются в отношении азербайджанцев, армян, грузин, китайцев и др.
Анализ показал, что отчетливо выраженные интолерантные, иногда весьма агрессивные высказывания содержатся примерно в 40% текстов, опубликованных в СМИ. Эта агрессия проявляется в трех основных формах: подбор тематики, специфическое комментирование, использование дискриминирующей лексики и стилистики (см.: Дзяшиловский, Дзяшиловская, 2008, с. 81-82). Интернет-пространство не остается в стороне от этих процессов, тем более что оно менее контролируемо, чем «бумажные» СМИ.
Достаточно поверхностного взгляда на материалы ТВ, посвященные проблемам трудовых мигрантов, чтобы прийти к выводу: на телеэкране они появляются либо как нарушители правопорядка (нелегальные мигранты, преступники), либо как жертвы правонарушений. Их голос совсем не слышен, как не видно и репортажей о том позитивном вкладе, который они вносят в развитие нашей экономики и культуры, в благоустройство нашей повседневной жизни. На телеэкране мигранты — это безгласные тени, жертвы обстоятельств или те, «кто мешает нам жить».
Вклад СМИ в процесс интеграции трудовых мигрантов в российское общество невелик. Исследование, проведенное Независимым институтом коммуникативистики, показало, что «российские СМИ активизируют основные факторы интолерантности: усиливают общую и специфическую ситуации напряженности, при которой повышается агрессивность и нетерпимость социальных групп и отдельных индивидов, формируют эгоцентрический тип культуры межличностных и социальных отношений» (Там же, с. 115).
Причин этого много. Действительно, трудно быть толерантным в обществе всеобщей коммерциализации, где человек не цель и венец развития, а средство, в котором большинство журналистов люди зависимые и потому цинично считающие свою профессиональную деятельность бизнесом. Только 5% опрошенных журналистов склонны считать СМИ пропагандистом установок толерантного сознания (Там же, с. 116). Трудно быть безупречно нравственным и сохранять творческую независимость в обществе тотальной коррупции, не только экономической и политической, но и моральной.
Однако многое в решении указанных проблем зависит и от медиа-сообщества: а) изменение стиля подачи материалов и комментариев, касающихся трудовых мигрантов; б) использование политкорректной тематики и лексики, хотя это и сделает репортажи не такими сенсационными, а факты — «жареными»; в) реализация информационных кампаний по разъяснению населению необходимости и полезности трудовой иммиграции в Россию. Следует популяризировать тот вклад, который вносят мигранты в нашу жизнь, хотя это дело пока неприбыльное; г) предоставление права голоса
в информационном пространстве представителям этой дискриминируемой группы населения; д) разработка и принятие профессиональных стандартов, этических норм и механизмов саморегуляции в журналистском сообществе по освещению «проблемных» тем.
Используя СМИ как инструмент облегчения интеграции трудовых мигрантов в принимающее сообщество, важно помнить, что пропаганда этнической и конфессиональной толерантности тоже может быть нетолерантной. Нужно найти «золотую середину», удержаться от соблазна ограничения свободы слова и свободы СМИ во имя политкорректности.
Литература
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995.
Дзяшиловский И. М., Дзяшиловская М. И. Российские СМИ: как создается образ врага. Статьи разных лет. М., 2008.
Дятлов В. Кавказцы в Иркутске: конфликтогенная диаспора // Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г. Витковской, А. Малашенко. М., 1999.
Коданьоне К. Миграционная политика как планирование наугад // Иммиграционная политика западных стран: альтернативы для России. М., 2002.
Ксенофобия в современном мире / Отв. ред. В. А. Ачкасов, Д. З. Мутагиров. СПб, 2008.
Кудрявцев А. В. Исламофобия в постсоветской России // Ислам в СНГ. М., 1998.
Малашенко А. В. Каким нам видится ислам // Россия в глобальной политике. 2006. № 5.
Материалы конференции «Трудовая миграция в России и странах СНГ: тенденции, проблемы и пути сотрудничества». Москва, 11 мая 2007 г. М., 2007.
Межуев Б. Политика натурализации в Европейском Союзе и США // http://antropok.archipelag.ru/keys4/keys4.htm
Мукомель В. И. Миграционная политика России. Постсоветские контексты. М., 2005.
Паин Э. Между империей и нацией: модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России. М., 2004.
Паин Э. Распутица: Полемические размышления о предопределенности пути России. М., 2009.
Российский статистический ежегодник 2010 // http://www.gks.ru/bgd/reg/b10_13I ssWWW. exe/Stg/html1 /05-26. htm
Совершенно секретно. 2005. № 12 (199). Декабрь.
Тишков В. А. Этническое и религиозное многообразие — основа стабильности и развития российского общества. М., 2008.
Филиппов В. Р. Кризис этнического федерализма в России // Регионы и регионализм в странах Запада и России. М., 2001.
ЦаллерДж. Происхождение и природа общественного мнения. М., 2004.
Чистякова Н. Е. Миграция в Санкт-Петербурге: Демографический аспект // Социология вчера, сегодня, завтра. Вторые социологические чтения памяти В. Б. Го-лофаста / Под ред. О. Б. Божкова. СПб., 2008.
Denzin N. Symbolic Interactionism and Cultural Studies. The politics of interpretation. Oxford UK and Cambridge USA, 1992.
