CC BY
75
УДК 32
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2014. Вып. 4
Л. В. Давыдов, А. И. Стребков
ИНСТРУМЕНТАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ПРИНУЖДЕНИЯ ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ СОВРЕМЕННОГО ГОСУДАРСТВА И ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА
В статье рассматривается инструментальное принуждение во взаимодействии современного государства и гражданского общества. Актуальность проблемы заключается в том, что вместе с тенденцией продвижения демократии, в которой так заинтересованы развитые капиталистические страны Европы и США, все в большей степени становится заметной тенденция использования в этом благородном деле вооруженного насилия. Эта тенденция проявляет себя не только в отношениях между государствами, но и внутри государств, во взаимодействии государства и гражданского общества. Способы этого взаимодействия становятся принудительно-насильственными, проявляющимися в использования вооружения для достижения политических целей правительствами стран. Украина стала одним из таких государств, где вооруженное насилие воочию продемонстрировало принудительно-насильственный характер современного государства, а поддержка подобной политики со стороны Европейского союза и США демонстрирует приверженность подобным инструментам принуждения как в Европейском союзе, так и в США. Причины инструментального значения принуждения во взаимодействии современного государства и гражданского общества экономические, заключающиеся в кризисе, охватившем не только весь мир, но и всю систему отношений частной собственности, принуждение к которым требует большей степени насилия, чем это требовалось прежде. Усиление принудительной функции государства есть симптом кризиса мировой капиталистической системы, полагающей в усилении принуждения к отношениям частной собственности сохранить в неизменном виде гражданское общество, которое заражено необходимостью революционных изменений. Библиогр. 8 назв.
Ключевые слова: насилие, принуждение, подчинение, политика, власть, государство, гражданское общество.
Davydov LeonidV., Strebkov Aleksandr I.
INSTRUMENTAL IMPORTANCE OF COERCION IN CONJUNCTION OF MODERN STATE AND CIVIL SOCIETY
The article deals with enforcement tool in interaction of the modern state and civil society. The relevance of the problem lies in the fact that along with the trend of promoting democracy in which the developed capitalist countries of Europe and the U.S. Are so interested, the tendency to use violence in this noble pursuit is increasingly becoming a noticeable trend. This trend manifests itself not only in relations between states, but within states, in cooperation of the state and civil society. Ways of interaction becomes forced and violent ways, manifested in the use of arms to achieve political goals governments. Ukraine has become one of those states where armed violence firsthand demonstrated forcibly-violent nature of the modern state, and the support of such a policy by the European Union and the United States demonstrates the commitment of similar instruments of coercion in the European Union and the United States. Causes of instrumental importance of compulsion in the interaction of the modern state and civil society are economic reasons, is not only an economic crisis that engulfed the world, but also a crisis of the entire system of relations of private property, enforcement of which requires a greater degree of violence than was necessary before. Strengthening of compulsory functions of the state is a symptom of the crisis of the world capitalist system, it is believed to strengthen the enforcement of private property relations preserve intact a civil society that is infected by necessity of revolutionary change. Refs 8,
Keywords: violence, coercion, domination, politics, power, government, civil society.
Давыдов Леонид Владимирович — кандидат философских наук, Фонд развития гражданского общества, Российская Федерация, 123056, Москва, Электрический пер., 8-1; cba@yandex.ru
Стребков Александр Иванович — доктор политических наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; strebkov.com@mail.ru
Davidov Leonid V. — Ph.D., Chairman of the advisory board of the fund development of civil society, 8-1, Электрический пер., Moscow, 123056, Russian Federation; cba@yandex.ru
Strebkov Aleksandr I. — Doctor of Political Sciences, Professor, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; strebkov.com@mail.ru
94
Современный мир все больше демонстрирует свою приверженность демократии, понимая ее в самом абстрактном значении — как власть народа. Но почему-то эта власть народа постоянно демонстрирует неприятие к самой этой власти, к демократии соседних или отдаленных государств, где народ тоже властвует, только догадывается об этом, как, например, в США. Но фактом является то, что одна демократия заменяется другою, и все это происходит не легитимными способами, а насильственными и диктаторскими. Насилие становится приметной чертой последнего времени, приметной потому, что оно используется уже рядом, не в далеком Ираке или Сирии, а на Украине, и последствия его стали очень заметны и в нашей стране. Тенденция использования крайних форм принуждения к подчинению вновь образованной украинской власти проявляется в применении вооружения в диалоге с собственным народом. «Это небывалое событие в истории войн человеческих, когда самолеты обстреливают больницы, детские и родильные дома, мирное население только за то, что люди хотят быть услышанными, хотят выразить свое мнение...» [1]. Если совсем недавно от слова «насилие» просвещенная Европа впадала в растерянность, то сегодня сама все чаще использует его для объяснения форм взаимодействия власти и общества, политики и общества, государства и общества, государства и государства. Так, президент ФРГ Йоахим Гаук в интервью Deutschlandradio Kultur заявил, что «в борьбе за права человека или за выживание невинных людей иногда необходимо взяться за оружие», а военное вмешательство Германии назвал «последним средством», которое, однако, в отдельных случаях следует применять, чтобы отразить агрессию, в борьбе «против преступников и деспотов», призвал к более активному участию своей страны в разрешении международных конфликтов в партнерстве с Европейским союзом и НАТО [2].
Обращение к теме насилия на общественном уровне есть симптом серьезных процессов, вызванных к жизни последним финансовым, а в целом экономическим кризисом, охватившим весь мир. Экономический кризис породил настоятельную необходимость сокращения издержек на содержание рабочей силы, но не породил новых капиталоемких отраслей, за счет которых капитализм мог бы выйти из кризиса с минимальными потерями. Он вызвал необходимость экспансии крупного капитала развитых стран, особенно США, в страны, где транснационализация еще не достигла требуемых масштабов, где капитализм еще не столь развит, а национальный капитал не накопил достаточных сил, чтобы выдержать конкуренцию с крупными капиталами развитых стран. Но экспансия капитала, в силу существования суверенных государств, не может не быть политической экспансией, в которой средства оправдывают цель, в которой насилие обрело достойную форму оправдания: продвижение и утверждение демократии.
На первый взгляд принуждение в форме насилия есть способ взаимодействия, в котором имеет место навязывание воли одной стороны взаимодействия другой. Если мы ограничимся таким видением принуждения, то наделим волю свойствами, которыми она в действительности не обладает. Мы сформируем иллюзию насчет воли и придадим ей силу власти, тогда как воля есть всего лишь осознанное действие, которое не может привести в соответствие со своим сознанием и действием действия и сознание иного взаимодействующего субъекта, привести свойства сознания и действия в требуемое состояние. Она не есть субъект сознания и действия, она есть сознание и действия субъекта. Воля есть стремящееся к чему-либо сознание.
95
В силу этого воля к власти на практике есть не что иное, как стремление индивида, индивидов, групп и классов к власти, к обладанию средствами принуждения, которых в обществе выработано достаточно. Поэтому принуждение есть такой способ взаимодействия, при котором индивиды, группы, классы наделяются в соответствии со своим положением в обществе средствами, ограничивающими сознание и действия индивидов, групп и классов. Назначение этих средств — в конечном счете ослабить позиции противоположной стороны взаимодействия, сделать их уязвимыми. Наиболее удачными средствами принуждения являются условия жизни людей (чем, например, пользуются родители для обуздания своенравного характера своих детей, но не придают этому политического значения, в отличие от государства). Для государства принуждение есть основной способ взаимодействия с гражданским обществом; в демократическом государстве оно становится основным способом взаимодействия с гражданским обществом, поскольку государству постоянно требуется использовать механизм принуждения с целью подчинить меньшинство большинству.
Насилие есть крайний способ принуждения, а принуждение есть способ привести к подчинению огромные массы людей, способ господствующего управления интересами людей, наконец, способ подчинения одной части народа другой. Демократия, как ни странно для либерального уха это звучит, представляет собой одну из форм насилия, диктатуру большинства над меньшинством, наиболее развитую форму принуждения к подчинению посредством закона — этой видимой, но и иллюзорной формы подчинения меньшинства большинству. Сегодня без насилия невозможно удержать в повиновении народ, который все больше осознает свой интерес и его противоположность политике, которая, очищенная от всевозможных словесных напластований, есть не что иное, как подчинение законам и другим политическим средствам, предназначенным для принуждения к условиям воспроизводства капитала.
Природа политики экономическая, она есть следствие экономических отношений. Связь политики с экономикой — наиболее прочная связь, которая может быть несущественной в таких политических доктринах, которые стремятся доказать самостоятельную и важную роль политики в жизни общества, самостоятельное и непреходящее значение бюрократии в организации жизни общества. Но существование бюрократии неразрывно с материальной основой гражданского общества, а его материальная жизнь невозможна без производства и производственных отношений, составляющих основу всякого общества. Насилие сохраняет свое значение, так же как государственная организация жизни общества; политическая необходимость удерживать массы людей в рамках существующих отношений, продуктом которых является отнюдь не развитая личность, а богатство в буржуазном его понимании, — денежное богатство. Государство, пользуясь принуждением как инструментом для сохранения существующих отношений, монополизирует политику и власть, используя классические инструменты принуждения к подчинению.
Когда говорят о политике и власти, стараются не упоминать о том, что это различные формы подчинения одного индивида другим, одной социальной группы другой, одного класса другим. Если речь идет о политике, то, как и в экономике, здесь подчинение есть способ насаждения индивиду, группам, классам особого рода представлений о существующих отношениях, способ принуждения к деятельности, отношениям и условиям жизни, т. е. к потребностям, и таким потребностям, которые,
96
получив развитие, крепко-накрепко привязывают индивидов, группы, классы к господствующим условиям жизни. Если речь идет о власти, то имеется в виду подчинение существующим отношениям на основании того, что власть есть само отношение, в пределах которого подчинение является в виде закона, традиции, религии и семьи и даже средств массовой информации, как власть общественного контроля групп и классов над функционированием общественных отношений. Власть есть действенное подчинение, тогда как политика есть подчинение в своем идеальном выражении — как принцип, согласно которому подчинение приобретает меньшую или большую принудительность и насильственность.
Подчинение является нам в различных способах взаимодействия, и только в конфликте оно разрушается, поскольку конфликт есть также и способ достижения свободы и независимости, этих антиподов подчинения. Подчинение — не простая совокупность связей. Эти связи, с одной стороны, носят объективный, с другой — субъективный характер. Но разложение подчинения на объективные и субъективные основания заставит нас двигаться по пути либо глобальной объективации подчинения, либо его глобальной субъективации. Оба пути заведомо не перспективны и будут подвержены критике как со стороны объективистов, так со стороны субъективистов. И каждая критикующая сторона будет по-своему права, ибо абсолютизация одного основания анализа мгновенно выявит его же недостатки.
Как возможно избежать предполагаемой критики неполного анализа такого сложного явления, как подчинение? Можно рассматривать его как способ взаимодействия, в котором на одной стороне (одного субъекта) взаимодействия представлена признаваемая другой стороной (субъектом) сила, превосходящая по той или иной причине силу другой стороны (субъекта). В таком понимании подчинения мы избегаем абсолютизации как объективной, так и субъективной стороны. В способе взаимодействия стороны представлены в единстве, а воспроизводство того или иного способа взаимодействия, в котором доминирует одна из сторон, укажет нам и на объективные, и на субъективные причины подобного доминирования.
По большому счету если тот или иной способ взаимодействия представлен, то он может быть обозначен как подчиненно-зависимый способ. Тогда встает вопрос о том, как мы все-таки распознаем подчинение и неподчинение? В чем мера того, что будет давать нам основание для утверждения, что данный способ взаимодействия носит принудительно-подчиненный характер, а другой не носит подобного характера? Мерой отнесения способов взаимодействия к принудительно-подчиненным и неподчиненным, свободным от подчинения и несвободным от него является добровольное признание необходимости освоения того или иного способа взаимодействия. Непризнание устоявшегося способа взаимодействия влечет за собой добровольный отказ от данного способа взаимодействия либо принудительное подчинение данному способу взаимодействия.
Для политического государства освоение тех или иных способов взаимодействия носит как добровольный, так и принудительный характер. Добровольность и принудительность, являющиеся вместе, в одном человеке или индивиде, в одной группе или классе, не есть что-то сверхъестественное. Потому что индивид, группа, класс одновременно и принуждены, и свободны от принуждения и могут принимать решения и осуществлять действия самостоятельно и свободно безотносительно внешнего давления. Это состояние возникает в результате отношений, которые
97
базируются на частной собственности, вытекают из ее господства. Частная собственность делает человека в меру свободным и в меру принужденным. «Но в силу того, что подчинение есть господствующее отношение, принуждение, являющееся нам в различных формах, сохраняет свое значение как способ управления и достижения посредством управления той или иной степени подчинения» [3, с. 601]. Однако ни индивиды, ни группы и классы не вольны противостоять объективным законам существующего общества, которые с принудительной силой оказывают воздействие и предопределяют свободу как необходимость.
Принуждающая величина силы в политике изменчива. Она устанавливается правом, организацией и силой оружия, способными принуждать и творить подчинение на всей территории государства. Но не только на территории государства представлена сила принуждения. Она представлена и за его пределами. Принуждение к цивилизации, принуждение к демократии, наконец, принуждение к миру становятся исходными положениями мировой политики. Принуждение к подчинению является сущностной стороной политики развитых капиталистических стран, становится принципом политики Российского государства. Правда, в теориях верховенства права субъектом принуждения выступает не правовое государство, а право как нечто, находящееся вне государства и граждан и оказывающее принуждение как на государство, так и на граждан. Государство не вправе принуждать с опорой на законы, выработанные им самим, — таков основополагающий постулат теорий верховенства права. «Поступая так, государство сужает свободу личности, формируя законодательство, которое дает некоторым гражданам привилегии, которых лишены другие, и, следовательно, создает законы, не равные для всех» [4, с. 112]. Но Российская Федерация — правовое государство, в котором принудительное подчинение выступает в форме закона, а добровольное — в форме законопослушности. Придав праву значение универсального инструмента принуждения к подчинению, мы тем самым не уничтожим политическое государство, а отнимем его основную функцию — подчинять посредством принуждения в национально-государственных границах. Этот теоретико-правовой анархизм на практике ведет к созданию мирового государства, реализацией которого озабочены крупные финансовые и промышленные капиталы мира. Именно для этих социальных сил нет другой альтернативы сохранения и преумножения капиталов, кроме разрушения и уничтожения национального суверенитета. Пока для поддержания существующих отношений необходимо принуждение к подчинению, право будет исполнять эту функцию безотносительно того, будет государство национальным или интернациональным.
Российская политика за короткий промежуток времени освоила те формы принуждения к подчинению, которые западная политика осваивала веками. Это связано с тем, что предшествующее Российскому советское государство имело богатый опыт принуждения к отношениям общественной собственности. Российское государство ничего не прибавило к тем формам принуждения, которые были освоены государством социалистическим. Оно их просто модернизировало, придав им иное формальное обрамление, стало принуждать к иным отношениям собственности, что, конечно, потребовало несколько изменить инструментальное значение механизма принуждения, придав ему декоративно-демократический характер, ибо принуждать к отношениям частной собственности — не значит принуждать к отношениям государственной или общественной собственности. Принуждать к отношениям частной
98
собственности — значит принуждать человека к вещной зависимости, к зависимости от товара, его цены и денег, тогда как принуждать к государственной собственности — значит принуждать человека к организации и принципам ее коллективной жизни, в которой не право, а мораль приобретала фундаментальное значение. Последнее и стало слабым звеном в цепи социалистических отношений, так как нравственность лишь тогда может быть глобальной скрепой общественной жизни, когда материальные интересы людей вполне удовлетворены. Искусственное принуждение к нравственности без материальной основы есть принуждение, и наиболее заметное. Освобождение от такого принуждения — вполне закономерный процесс, который завершился революционными преобразованиями в стране в начале 1990-х годов.
Если социалистическое государство принуждало к подчинению, обещая гражданам свободу в будущем коммунистическом и безгосударственном устройстве, то государство капиталистическое предоставило своим гражданам свободу в настоящем, в демократии. Но оказалось, что демократическая свобода в настоящем ничуть не лучше коммунистической свободы, отложенной на будущее. Свобода в настоящем превратилась в свою противоположность — в настоящую несвободу, потому что провозглашенная свобода породила такое количество действий, подкрепленных правами человека и гражданина, направленных против нее, такое изобилие людей, которые двинулись в направлении завоевания этой свободы, которая является не чем иным, как богатством, выраженным деньгами, что представленная свобода превратилась в оковы для людей. «Все буржуазные отношения выступают позолоченными или посеребренными, как денежные отношения» [5, с. 49], а движение в направлении денег есть движение в направлении отношений, которые могут состояться при условии существования не только свободы, но и несвободы. Буржуазные отношения есть результат взаимодействия свободных и несвободных, богатых и бедных, в силу чего они представляют собой инструмент сохранения взаимодействия богатых и бедных, увековечивают противоположность между богатством и бедностью, свободой и несвободой. Разрешение этого неразрешимого противоречия в рамках существующих отношений, этого конфликта, формы проявления которого так же разнообразны, как и сами отношения, возможно, и осуществляется в результате постоянной борьбы.
Принуждение и политика — не антиподы, а различные выражения одного и того же способа взаимодействия, в котором осуществляется подчинение одной стороны взаимодействия другой. Принуждение указывает на средства подчинения, политика — на цели подчинения. Политика есть указатель конечного пункта движения, принуждение — средства его достижения. Не случайно в политике вместо понятия «план» стали использовать понятие «дорожная карта», указывающее лишь «дороги», по которым определяется направление политики, но не средства передвижения по ним. Оставляя средства за скобками «дорожной карты», государство сохраняет за собой право использования различных форм правового и политического принуждения. А так как природа права политическая, то всякое принуждение со стороны государства есть политическое принуждение. Между принуждением и политикой возникают противоречия, но эти противоречия содержит государство само по себе, и они могут быть разрешены либо снижением или увеличением принудительной силы, либо изменением цели. Но так как цель определяется отношениями и положением различных индивидов, которые не могут быть подвергнуты кардинальным
99
изменениям, то основной упор делается на средства достижения цели, на принуждение. А для того чтобы принуждение не было столь заметным, не стало нестерпимым гнетом, не позволяющим основной массе граждан вырваться за пределы существующих отношений, оно перестает носить насильственный характер, сохраняя при этом угрозу и реальное применение насилия, как это произошло тогда, когда граждане Украины решили образовать Донецкую и Луганскую народные республики, т. е. попытались отказаться от существующих отношений, царящих на Украине. Принуждение приняло свою вооруженно-насильственную форму, показывая всем, что в теле государства дремлет Левиафан, готовый для поддержания существующих отношений использовать силу, уничтожающую людей.
Современное Российское государство в результате трансформаций в отношениях собственности, уничтожения однопартийности, руководящей, направляющей и ведущей роли партии приобрело свое политическое значение как инструмента принуждения в большей степени, чем это было присуще прежнему, советскому государству. Сегодня, считает А. В. Глухова, «в целом власть замкнулась сама в себе — ее экономические и политические планы формируются и видоизменяются в отрыве от учета интересов граждан, которым не предлагаются даже простые советские стандарты жизни» [6, с. 51]. Это происходит в силу того, что механизм формирования социального интереса и сам получаемый в результате социальный интерес представляет собой особый частный интерес, интерес крупных собственников, ставший всеобщим государственным интересом.
Современное государство есть организация, выражающая интерес крупных собственников. «Обычный гражданин страны не имеет никакого влияния на государственную политику. Если даже обычные граждане оказываются в выигрыше от реализации того или иного политического решения, то это является случайным результатом политических решений, принятых в пользу тех или иных крупных частных интересов, т. е. крупных бизнес-структур», — говорится в опубликованном в апреле 2014 г. Отчете об исследовании, проведенном под руководством американских ученых М. Джиленса и Б. Пейджа в рамках проекта «Проверка теорий американской политики: элиты, частные интересы и простые граждане» [7]. И потому организационно-хозяйственная функция прошлого советского государства, бывшая его содержанием, превратилась в форму настоящего государства, а идеологическая форма стала действительным его содержанием. Из хозяйствующего субъекта, коим было советское государство, Российское государство превратилось в идеологическое государство, из действительного и деятельного организатора всей жизни общества — в организатора формального, объективным оправданием которого являются право и закон. Идеология стала продуктом не партий или партии, которая становится лидирующей, а идеологией государства вообще. Современное Российское государство, формально отказавшись от государственной идеологии, фактически стало идеологическим государством, которое производит идеологию в виде закона и использует ее в интересах столь малой группы собственников, что ему приходится пользоваться законом как принудительной силой. «В этом смысле, охраняя свои прерогативы, государство все чаще переходит от использования технологий умиротворения общественности, отвлечения от подлинных проблем, манипуляции и проч. к выборочному применению законодательства (как говорит-
100
ся, "своим — все, врагам — закон") и мерам полицейского контроля и надзора» [8, с. 78].
Основным кредо этой идеологии является частная собственность, которая в законе приобретает силу принудительного подчинения к отношениям частной собственности. А принуждение к отношениям, как мы выяснили, есть власть, которая, принуждая людей к отношениям частной собственности, представляет собой не что иное, как власть этой частной собственности. Логика современной власти заключается в создании идеологического инструментария признания гражданами легитимности частной собственности, особенно легитимности собственности, сконцентрированной в руках немногих, ибо до сих пор не во всем обществе существует согласие по поводу правомерности первой приватизации и ее результатов. Частной собственности предоставлено право управлять всем обществом и каждым человеком. Государству достается производство законов и идеологии, направленной на удержание общественного и индивидуального сознания в рамках отношений собственности, удержание сознания в истинах, порожденных отношениями частной собственности. Вся ответственность за положение индивида в обществе, где безраздельно господствуют отношения частной собственности, где свобода есть действительное пространство жизни людей, лежит на каждом индивиде отдельно, судьба каждого индивида в его руках. При этом скромно замалчивается такой простой факт, что продуктами совместной деятельности людей в силу господства частной собственности распоряжаются собственники, а значит, судьба каждого отдельного индивида находится не в его руках, а в руках собственников. Кредитная история индивида пишется не им самим и не такими как он, а банками. Поэтому борьба против государственной идеологии, закона, который становится силой принуждения к подчинению, есть в то же время борьба против засилия частной собственности, против действительного управляющего делами общества. Попытки посредством существующего государства ограничить права частной собственности бесплодны, ибо современное государство — плоть от плоти частной собственности.
Государство остается инструментом идеологического или правового принуждения к подчинению и правовым государством, но не в том значении, что оно следует праву и существует ради права, а в том, что оно признает верховенство закона, который соткан из идеологии принуждения и подчинения. Оно остается универсальным инструментом принудительного способа взаимодействия с гражданским обществом, все больше прибегает к крайним формам принуждения — к насилию, к использованию средств войны. Эта тенденция использования принудительно-насильственных способов взаимодействия в диалоге с гражданским обществом есть результат серьезного кризиса во всей системе отношений частной собственности, во всей капиталистической системе. И если для современного российского общества эта тенденция не проявилась в глобальном политическом конфликте, то это лишь свидетельство того, что отношения частной собственности в России не достигли такого уровня развития, которое характерно для развитых стран Европейского союза и США. Это говорит о том, что Российское государство не в полной мере столкнулось с теми вызовами, с которыми уже давно знакомы развитые страны, не могущие найти экономический выход и находящие его в усилении принудительно-насильственных способов взаимодействия с гражданским обществом.
101
Литература
1. Бастрыкин пообещал Международный трибунал главе МВД Украины. URL: http://top.rbc.ru/ politics/11/06/2014/929884.shtml?utm_source=newsmail&utm_medium=news&utm_campaign=news_ mail2 (дата обращения: 11.06.2014).
2. Президент Германии высказался за ее участие в военных миссиях. URL: http://news.mail.ru/ politics/18548891/ (дата обращения: 01.06.2014).
3. Давыдов Л. В., Стребков А. И. Принудительное подчинение, политический конфликт и безопасность // Освоение минеральных ресурсов Севера: проблемы и решения: Труды 7-й Межрегиональной научно-практической конференции 11-13 апреля 2009 г. Филиал СПГГИ (ТУ) «Воркутинский горный институт». Т. 2. Воркута, 2009.
4. Недзел Н. Е. Верховенство права или правовое государство: откуда мы пришли и куда мы идем // Доктрины правового государства и Верховенства права в современном мире. Сборник статей / отв. ред. В. Д. Зорькин, П. Д. Баренбойм. М.: ЛУМ; Юстицреформ, 2013. С. 108-148.
5. Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. М.: Гос. изд-во полит. лит-ры, 1959. С. 1-167.
6. Глухова А. В. Позитивно-функциональная роль политического конфликта: возможности и ограничения // Культура конфликта во взаимодействии власти и гражданского общества как фактора модернизации России: сборник статей / Ин-т «Справедливый мир», Рос. ассоц. полит. науки, Фонд им. Фридриха Эберта; редкол.: Л. И. Никовская (отв. ред.), В. Н. Шевченко, В. Н. Якимец. М.: Ключ-С, 2012. С. 44-57.
7. Вербин А. Олигархия, выдающая себя за демократию // Советская Россия. 2014. 24 мая.
8. Соловьев А. И. Диалог Российского государства с обществом: проблемы и направления // Культура конфликта во взаимодействии власти и гражданского общества как фактора модернизации России: сборник статей / Ин-т «Справедливый мир», Рос. ассоц. полит. науки, Фонд им. Фридриха Эберта; редкол.: Л. И. Никовская (отв. ред.), В. Н. Шевченко, В. Н. Якимец. М.: Ключ-С, 2012. С. 72-82.
Статья поступила в редакцию 16 июня 2014 г.
102
