CC BY
38
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ ТРАНСФЕРТ: СУБЪЕКТЫ И ОГРАНИЧЕНИЯ
(российский случай б глобальном контексте)
А.Н. ОЛЕЙНИК
доктор социологии (Doctor of sociology), кандидат экономических наук, старший научный сотрудник ИМЭПИ РАН; ассистент-профессор Мемориального Университета Ньюфаундленда (Канада)
Реформы в постсоветской России не привели к ожидаемым результатам: вместо конкурентного рынка возник политический капитализм, который предполагает, что «прибыль получается с помощью государства, через контакты с его представителями или под физической защитой государства» [22, р. 60]; вместо демократии происходит укрепление «вертикали власти» - т.е. усиление принципов централизации и единоначалия в принятии решений - и авторитарных тенденций; вместо становления открытого общества наблюдается повсеместный ренессанс «малого» общества, характеризующегося закрытостью, отсутствием четких границ между функциональными сферами, персонализацией отношений, дуализмом норм и неспособностью контролировать насилие [6].
Несколько упрощая, можно сказать, что существует две стратегии объяснения этого фиаско реформ. Первая заключается в подчеркивании национально-культурной специфики России, наличия у нее «особого» пути, который не совпадает с принципами свободного рынка, представительской демократии и открытого общества (см., например, [3]). Вторая стратегия, наоборот, сводится к отрицанию какой-либо специфики в российском случае и к объяснению неудач ошибками или недостаточной последовательностью в применении «универсальных» рецептов. Позиция многих постсоветских либералов может быть интерпретирована в этом ключе. Данная работа отражает попытку - сторонники первых двух стратегий назовут ее заведомо обреченной на неудачу - сформулировать третий подход к объяснению неудач российских реформ, в котором элементы институциональной организации, специфические для России, прежде всего - особая модель властных отношений, помещены в контекст процессов, выходящих далеко за рамки собственно постсоветских трансформаций. Так, особое внимание уделено процессам глобализации в их нынешней форме.
1. Модернизация и институциональный импорт
Различные страны не существуют в вакууме: процессы смешивания и столкновения различных культур начались задолго до того, как они стали отождествляться с глобализацией в современном дискурсе. Только крайне закрытые по отношению к внешнему миру и автаркические страны (наиболее уместным при-
© Олейник А.Н., 2005
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
мером - и то с определенными оговорками - представляется сегодняшняя Северная Корея) могут оставаться в течение определенных периодов времени исключенными из этих процессов. Смешивание и столкновение культур сопровождаются сравнениями - в экономических, политических, социальных или культурных терминах. Если абсолютные критерии сравнения отсутствуют, то оно происходит в относительных категориях: как данная страна выглядит на фоне других стран. Абсолютные критерии сравнения предполагают существование универсальных ориентиров, признаваемых всеми вовлеченными в процесс сравнений субъектами. Как убеждают исследования глобализации в ее нынешней форме, такие универсальные ориентиры отсутствуют и поныне (см., например, [13]).
Отсутствие универсальных критериев сравнения означает, что ситуация в отдельной стране может быть оценена только по отношению к ситуации в другой стране, т.е. возникает сложная система перекрещивающихся ожиданий (anticipations croisees)1. В данных условиях концепт завистнического соперничества (invidious comparison), первоначально предложенный Т. Вебленом для анализа американской экономики времен «дикого капитализма» (для которого характерно стремление индивидов к успеху при отсутствии общепризнанных «правил игры» и даже собственно универсальных критериев этого успеха), оказывается весьма плодотворным. «Завистническое соперничество заставляет индивидов никогда не останавливаться на достигнутом и продолжать стремиться улучшить свое положение по сравнению с соперниками в борьбе за выражаемую в деньгах почтенность» [23, ch. 2]. Более успешные соперники естественным образом становятся примером для подражания для тех, кто занимает относительно более низкое положение.
Концепт завистнического соперничества, примененный для анализа отношений между странами в условиях отсутствия на глобальном уровне абсолютных критериев и «правил игры», означает, что отстающие в военной и экономической мощи (именно эти два критерия относительных сравнений становятся особенно важными в отношениях между странами, на что справедливо указывается в геополитической теории, см. [11]) стремятся воспроизвести образцы стран, лидирующих по этим показателям. Именно с таких позиций лучше всего понять, почему модель модернизации, рассматриваемой как процесс дифференциации функциональных сфер, прежде всего - отделения экономики от политики и общества (см. [20]), стала образцом для повсеместного подражания. Будучи явлением, специфическим для Англии, страны, наиболее успешной в XIX столетии в военной и экономической сферах, модернизация стала суррогатом универсального образца для проигравших экономические и военные битвы стран. Относительно отстающие страны превратились в импортеров техники и институтов стран-лидеров [16].
2. Государственная Бюрократия как ключевой субъект модернизации
Вплоть до настоящего момента вопрос о том, какие именно субъекты вовлечены в процесс завистнического соперничества, оставался незатронутым. Как ут-
1 Функционирование фондового рынка является другой иллюстрацией того, как отсутствие абсолютного ориентира заставляет участников трансакций использовать ориентир относительный - мнение окружающих - и придает процентной ставке преимущественно «конвенциональный» характер [17, сИ. 15].
верждает А. Гершенкрон, в странах, ориентированных на модель «догоняющей» (catch up) модернизации, т.е. вовлеченных в импортирование техники и институтов стран-лидеров, ведущая роль принадлежит государственной бюрократии. «Государство, движимое военным интересом, превращается в главный двигатель прогресса страны» [16, p. 120]. Россия относилась и по-прежнему относится - ввиду того, что процесс модернизации в ней все еще далек от завершения [6] - к числу стран «догоняющего» развития. Следовательно, наше внимание должно быть сфокусировано на государственной бюрократии и особенностях модели властных отношений как одном из ключевых элементов институциональной среды.
Говоря о специфике властных отношений в России, укажем на две их отличительные черты: властные отношения в стране - как на микро-, так и на макроуровне - следует признать навязанными, причем одна и та же модель властных отношений воспроизводится практически во всех сферах повседневной жизни: частной и публичной, экономике, политике, науке и даже в среде либерально ориентированной интеллигенции. Навязанные властные отношения характеризуются недобровольным характером передачи Агентом полномочий по контролю за своими действиями Принципалу (лицу, наделенному властью как способностью контролировать и навязывать свою волю, см. классическое определение власти у М. Вебера: [25, p. 53]) и отсутствием эффективных механизмов обратной связи между этими субъектами. Навязанные отношения предполагают выбор между худшим и менее худшим для Агента как основу для своеобразной сделки, заключаемой им с Принципалом: «...лицо, наделенное властными полномочиями, в обмен на подчинение соглашается отказаться от ряда действий, которые могли бы еще более ухудшить положение Агента» [10, p. 71]. В случае навязанной власти факт обладания ею уже сам по себе является главным обоснованием реализации властных полномочий (в отличие, скажем, от легально-рациональной, харизматической или традиционной власти, для которых легитимный характер власти требует обращения к внешнему обоснованию: закону, харизме или традиции). Самодержавие - или самоподдержи-вающая власть - данный термин весьма точен и специфичен именно для России.
Что касается второй специфической черты российской модели властных отношений - ее неизменности во всех сферах повседневной жизни, то ее легко объяснить через ссылку на «прозрачность» границ между функциональными сферами: экономикой, политикой, наукой, частной жизнью и т.д. В отличие от «сложного» общества, в котором каждая из функциональных сфер имеет специфические критерии, регулирующие доступ к высшим эшелонам иерархии [9, p. 98], незавершенный характер модернизации означает, что лица, обладающие политической властью, одновременно получают контроль над экономическими ресурсами (откуда феномен «власти-собственности», см. [18]), общественным мнением и даже научным и образовательным процессами. В данных условиях перспективы модернизации зависят исключительно от индивидуальных и групповых интересов лиц, контролирующих государственный аппарат, в процессе завистнического соперничества.
3. Ограничения модернизации
М. Вебер видел в бюрократии группу, чьи интересы совпадают с идеалами прогресса (подобно тому, как К. Маркс отождествлял с идеалами прогресса групповые интересы пролетариата). Можно ли считать данное суждение универсальным, иными словами, совпадают ли интересы группы, контролирующей постсоветское государство, с вектором устойчивого социально-экономического развития? Чтобы
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
ответить на данный вопрос, следует сфокусировать внимание на институциональных ограничениях, в которых действуют представители постсоветского государства. Если ограничений нет или они неэффективны, то велик риск оппортунистического поведения бюрократов, понимаемого вслед за О. Уильямсоном как «преследование собственных интересов с использованием обмана» [26, p. 30]. Политика модернизации в этом случае подвержена конъюнктурным колебаниям и малопредсказуема. В частности, Дж. Стиглиц утверждает, что ничем не ограниченная власть бюрократии несовместима с долгосрочной приверженностью (commitment) реформам [21, p. 15]. Если ограничения эффективны, то выбор политики модернизации зависит от значительно более широкого круга факторов, а не только от индивидуальных и узкогрупповых предпочтений лиц, контролирующих государственный аппарат.
Вопрос о существовании эффективных ограничений всевластия бюрократов фактически сводится к тому, реализуются ли в постсоветской России такие внешние по отношению к бюрократической среде принципы легитимации власти, как закон (правовое государство), традиция (существование устойчивых традиций, ограничивающих оппортунизм бюрократов), харизма (занятие государственных должностей исключительно на основе обладания личной харизмой) или volonte generale, выявлявляемая в процессе демократического волеизъявления граждан. Каждый из указанных внешних ограничителей власти заслуживает отдельного исследования, остановимся лишь на последнем из них, обсудив ряд элементов институциональной экономики демократии.
С самого начала постсоветских реформ, т.е. с 1991 г., населению была отведена только пассивная роль. Этот факт становится особенно рельефным, если сравнить постсоветские реформы с реформами, предпринятыми в Германии после второй мировой войны (и продиктованными все теми же приоритетами «догоняющего» развития: поражение в войне четко определило место Германии в послевоенной системе - относительных - координат). «Если стратегия немецких реформ была направлена на «разговор с населением» как условие движения к рынку, то российские «молодые реформаторы», в полном согласии с рекомендациями, основанными на Вашингтонском консенсусе, сделали все, чтобы обойти население» [27, p. 32]2. Отведение населению пассивной роли в процессе реформ означает, что стимулы к изменению идеологических установок и ментальных моделей в иных формах (shared mental models) у подавляющего большинства экономических и социальных субъектов просто отсутствовали. Акцент на глубоко инерционном характере институциональных изменений, сделанный Т. Вебленом, в данном контексте оказывается чрезвычайно уместным. «Институты, т.е. привычный образ мышления, структурирующие повседневную жизнь, в этом случае остаются унаследованными из прошлого. Институты адаптированы к обстоятельствам прошлого и никогда в полной мере не отвечают требованиям настоящего» [23, ch. 8]. Иными словами, отведение населению пассивной роли способствовало превращению идеологических установок и поведенческих образцов, адаптированных к советскому и предсоветскому прошлому, в существенное ограничение реформ. Ослабление ограничений на действия бюрокра-
2 Подтверждением желания российских реформаторов любой ценой избежать необходимости «разговаривать» с населением является свидетельство известного французского социолога Алена Турена, который в начале 1990-х гг. входил в одну из групп западных экспертов, приглашенных российским правительством. Тема социальных акторов, независимых от государства, не нашла никакого отклика у авторов реформ (персональная коммуникация).
тов произошло ценою усиления ограничений, действующих в отношении собственно реформ и тормозящих их. Всевластие бюрократов в конечном счете сохраняется ценой отказа от самой модернизации, которая отторгается немотивированными к изменению своих ментальных моделей (подробнее об этом концепте см. [14]) социальными и экономическими субъектами. С этой точки зрения демократия могла бы стать важным стимулом к изменению акторами ментальных моделей через их включение в процесс обсуждения и принятия важных для них решений (стоит подчеркнуть, что именно проблема стимулов считается одной из центральных в «новой» институциональной теории).
4. 05 «избирательном сродстве», иди институциональной конгруэнтности в различных формах
Тезис об отсутствии эффективных ограничений на действия бюрократов как главном объяснении провала реформ требует уточнения самой идеи институционального трансферта. В ранее предложенном нами анализе институционального трансферта [4; 5] основная проблема виделась в конгруэнтности - или ее отсутствии - формальных институтов страны-»донора» (страны, на которую ориентируются властвующие элиты в процессе завистнического соперничества) и неформальных институтов страны-»реципиента» (страны на пути «догоняющей» модернизации). Предложенный выше анализ позволяет внести ряд серьезных уточнений в модель институционального трансферта.
Во-первых, превращение ментальных моделей акторов в своего рода константу делает модель еще более жесткой и невосприимчивой к изменениям: существующие неформальные институты становятся настолько инерционными, что затрудняется даже незначительная адаптация к новым формальным институтам. Во-вторых, выбор институтов для импортирования при сохранении предпосылки оппортунизма представителей государства производен уже не от императива модернизации, а от императива воспроизводства властной элиты, в конечном счете - от императива воспроизводства сложившейся модели властных отношений. Концепт «консервативной модернизации», введенный Б. Бади, оказывается весьма полезным. Консервативной модернизацией он называет «стремление политического лидера к импортированию западных моделей и к одновременному сохранению своей собственной традиционной власти» [8, р. 97]. Иными словами, существующая модель властных ограничений превращается в дополнительное ограничение при выборе институтов для трансферта, что существенно сужает перспективы успешной модернизации. Импортируются только те институты, которые конгруэнтны со сложившейся моделью властных отношений (навязанная и недифференцированная - имеющая только один источник -власть). Например, содействие оказывается рынку в тех формах (политический и «сетевой» капитализм), в которых он не только не противоречит, но и способствует укреплению сложившейся модели властных отношений. Так, политический рынок способствует аккумулированию существенного объема экономических ресурсов в руках бюрократии, которые используются для укрепления ее позиций (установление государством контроля над ключевыми топливно-энергетическими компаниями - тому подтверждение).
Выражаясь математическим языком, институциональный трансферт нацелен на максимизацию индивидуальных и групповых предпочтений бюрокра-
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
тов3 при двух основных ограничениях: завистническое соперничество на глобальном уровне (без него реформ в рассматриваемом случае вообще бы не было) и остающиеся неизменными ментальные модели и поведенческие образцы других экономических и социальных субъектов. И общее направление реформ, и их тактика оказываются в заложниках оппортунистического поведения группы лиц, контролирующих государственный аппарат.
5. Некоторые нормативные суждения
Предложенный анализ позволяет предположить, что без изменения сложившейся модели властных отношений, т.е. без введения жестких ограничений оппортунизма бюрократов, дальнейший прогресс по пути модернизации чрезвычайно затруднен или невозможен. Переосмысление процесса реформ происходило в направлении от полного игнорирования институциональных ограничений (отраженного в Вашингтонском консенсусе относительно трех ключевых ингредиентов успеха модернизации: либерализации, стабилизации и массовой приватизации) к учету ограничений, связанных с формальными институтами (отраженному в пост-Вашингтонском консенсусе относительно необходимости институциональных реформ, поддержки малого бизнеса и выборочной приватизации остаточной государственной собственности; см. [7, p. 15-21]. Требуется сделать еще один важный шаг и поместить в центр внимания как формальные, так и неформальные составляющие сложившейся модели властных отношений (см. [2, Введение]).
Акцент, делаемый сегодня на административной реформе, подтверждает правильность проделанного анализа. Тем не менее административная реформа является необходимым, но недостаточным условием для изменения модели властных отношений, ибо оно может произойти лишь в результате ужесточения ряда внешних ограничений на действия бюрократов, а не только сокращения их функций и укрепления вертикали контроля (т.е. контроля внутреннего, а не внешнего). Можно предположить, учитывая важную роль, выполняемую государством во всех странах «догоняющей» модернизации, что акцент должен быть поставлен не на сокращении функций бюрократов, как утверждают российские либералы, а на подчинении их внешнему контролю, помещению их деятельности в жесткие внешние рамки (см. таблицу).
Сказанное не стоит трактовать в том упрощенном смысле, что гипотетическая антибюрократическая революция в России, подобная тем, что произошли в Грузии или в Украине, смогла бы разрешить все проблемы. Подобные революции лучше трактовать лишь как первый шаг к изменению модели властных отношений, ибо они пока затронули только самый очевидный, поверхностный пласт, связанный с формальными политическими институтами. Неформальные институты, в которые «вписана» (embedded) существующая модель властных отношений во всех сферах повседневной жизни - от сексуальности и семьи до науки и среды либеральной интеллигенции, в указанных странах только предстоит из-
3 Ответ на вопрос о том, какие именно интересы - индивидуальные или групповые - преобладают в данный момент времени, требует отдельного рассмотрения. Можно предположить, что при успехе административной реформы в ее нынешней форме возникнут предпосылки для преобладания групповых интересов бюрократии. Если же она закончится неудачей, то преобладать по-прежнему будут интересы индивидуальные.
Ограничения власти
^'"•"--.Внутренние Внешние Жесткие: свободные выборы, верховенство закона и гражданское общество Мягкие: формально свободные выборы
Жесткие: подчинение внешнему источнику власти «Догоняющая» модернизация в относительно отсталой стране: успешна при использовании стратегии empowering (мотивирование и поддержка независимых от государства акторов). Пример: Германия после второй мировой войны «Догоняющая» модернизация в отсталой стране (тип I): модернизация, полностью имитирующая институты страны-»модели». Пример: страны Балтии, возможно (в среднесрочной перспективе), Украина и Грузия
Мягкие: завистни-ческое соперничество Модернизация в стране-«лиде-ре». Пример: Англия, Соединенные Штаты «Догоняющая» модернизация в отсталой стране (тип II): «консервативная модернизация», т.е. воспроизводство существующей модели властных отношений. Пример: Россия и другие постсоветские страны
менить. Ведь под властью, как признает М. Фуко, следует понимать «всю множественность отношений, основанных на соизмерении силы и структурирующих все остальные отношения в данной сфере» [15, p. 121-122].
Тезис об изменении модели властных отношений не тождественен тезису об отказе от властных отношений вообще как одного из принципов организации трансакций, который сформулирован анархистами. Так, М. Бакунин утверждал, что «кто облечен властью, тот... непременно сделается притеснителем и эксплуататором общества» [1, с. 236]4. Стоит напомнить, что, по мнению Дж. Коммонса, элементы властных отношений присутствуют во всех рассматриваемых им типах трансакций: переговорном, или торге (bargaining), управленческом (managerial) и раздаточном (rationing; [12]). Принципы наделения правомочиями по контролю и целеполаганию в совместной деятельности должны быть разными в разных сферах повседневной жизни. Властных отношений не избежать ни в одной из них, важно лишь обеспечить плюрализм источников и принципов власти (ср. прямо противоположный принцип, на котором основана «вертикаль власти»). «Никакое социальное благо X не должно доставаться индивидам лишь на том основании, что они уже обладают благом Y, без учета значимости блага X» [24, p. 20]. Обладание административной властью не является основанием для приобретения контроля над экономическими ресурсами или, скажем, научного авторитета.
Действительное изменение модели властных отношений, структурирующей постсоветское общество, возможно только если оно затронет как формальные, так и неформальные механизмы воспроизводства власти на всех уровнях - и политическом, и повседневной жизни. Иными словами, отказаться от завистническо-го соперничества, предполагающего постоянное соизмерение потенциала насилия, придется не только бюрократам, но и всем нам. Ведь в России, в отличие от стран Балтии или даже Украины и Грузии, не приходится рассчитывать на ре-
4 Тот факт, что выходцы из России - прежде всего М. Бакунин и П. Кропоткин - внесли существенный вклад в развитие анархистской мысли в мировом масштабе, следует рассматривать как косвенное доказательство навязанного характера властных отношений как ключевого элемента институциональной организации в этой стране. Близкая к идеально-типической навязанная власть порождает отрицание власти вообще.
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
шение проблемы навязанной власти через ужесточение внешних ограничений, т.е. через подчинение внешнему источнику власти, - по крайней мере в среднесрочной перспективе (учитывая значительный объем запасов энергетических ресурсов и статус ядерной державы)5. Изменения в России могли бы произойти только изнутри, если только они произойдут вообще.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бакунин М.А. Государственность и анархия. Пг.: Голос труда, 1919.
2. Институциональная экономика / Под общ. ред. А. Олейника. М.: Инфра-М, 2005.
3. Кирдина С. Институциональные матрицы и развитие России. Новосибирск: ИЭиОПП СО РАН, 2001.
4. Олейник А. Издержки и перспективы реформ в России: институциональный подход // Мировая экономика и международные отношения. 1997. № 12.
5. Олейник А. Издержки и перспективы реформ в России: институциональный подход // Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 1.
6. Олейник А. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М.: Инфра-М, 2001.
7. Andreff W. La mutation des economies post-socialistes: une analyse economique alternative. Paris: l'Harmattan, 2003.
8. Badie B. The Imported State: The Westernization of the Political Order. Stanford, CA: Stanford University Press, 2000 [1992].
9. BoltanskiL., ThwenotL. De la justification: les faonomies de la grandeur. Paris: Gallimard, 1991.
10. Coleman J.S. Foundations of Social Theory. Cambridge, MA; L.: The Belknap Press of Harvard University Press, 1990.
11. Collins R. Prediction in Macrosociology: The Case of the Soviet Collapse // American Journal of Sociology. May 1995. № 100 (6). P. 1552-1593.
12. Commons J.R Institutional Economics // American Economic Review. 1931. № 21. P. 648- 657.
13. Democratizing the Global Economy: The Role of Civil Society. Coventry: Center for the Study of Globalization and Regionalization, the University of Warwick, 2004.
14. Denzau A.T., North D.C. Shared Mental Models: Ideologies and Institutions // Kyklos. 1994. № 47 (1). P. 3-31.
15. FoucaultM. Histoire de la sexualite. Paris: Editions Gallimard, 1976. Vol. 1. La volonte de savoir.
16. Gerschenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective / reprinted in Granovetter M. and Swedberg R. (eds.). The Sociology of Economic Life. Boulder, CO; Oxford: Westview press, 1992. P. 111-130.
17. Keynes J.M. The General Theory of Employment, Interest and Money. N.Y.: Harcourt, Brace and Company, 1936.
18. Nureev R., Runov A. Russia: Whether Deprivatization is Inevitable. Power-property as a Path-Dependency Phenomenon / Paper presented at the International Society for New Institutional Economics annual conference, Berkeley, CA, September 2001.
19. Olson M. The Rise and Decline of Nations: Economic Growth, Stagflation and Social Rigidities. L.; New Haven, 1982.
5 Защищаемый здесь тезис о желательности в определенных условиях подчинения бюрократии внешнему источнику власти отличен от анализа, проделанного М. Олсоном. Олсон тоже указывает на возможные благоприятные эффекты внешней оккупации, объясняя их разрушением коалиций, нацеленных на перераспределение ренты [19, р. 76]. Подчинение бюрократии внешнему источнику власти рассматривается здесь в качестве благоприятного исхода лишь в том случае, если этот внешний источник власти отражает иную, ненавязанную, модель властных отношений (такова ситуация, в которую попадают новые члены Европейского сообщества). Иными словами, преимущества подчинения внешнему источнику власти а) не абсолютны (это лишь относительное благо по сравнению с сохранением прежней модели властных отношений); б) возникают лишь в случае, когда представители «внешней» власти жестко ограничены в своих действиях.
20. Polanyi K. La Grande Transformation: Aux origines politiques et economiques de notre temps. Paris: Gallimard, 1995 [1944].
21. Stiglitz J.E. Whither Socialism? Cambridge, MA: The MIT Press, 1994.
22. Swedberg R. Principles of Economic Sociology. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2003.
23. Veblen T. The Theory of the Leisure Class: An Economic Study of Institutions. N.Y.: The Modern Library, 1934 [1899].
24. Walzer M. Spheres of Justice: A Defense of Pluralism and Equality. Basic Books, 1983.
25. Weber M. Economy and Society: An Outline of Interpretative Sociology / Ed. by Roth G. and Wittich C. N.Y.: Bedminster Press, 1968 [1922]. Vol. 1.
26. Williamson O.E. The Economic Institutions of Capitalism: Firms, Markets, Relational Contracting. L.; N.Y.: Macmillan and Free Press, 1985.
27. Zweynert J. How can the history of economic though contribute to an understanding of institutional change / Unpublished manuscript. 2004.
Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2005 Том 3 № 2
