CC BY
71
CN
сл
2!
Ll_
О
<
о
www.hjournal.ru
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ РЫНОЧНЫХ И НЕРЫНОЧНЫХ ТРАНСАКЦИЙ / ИНТЕРАКЦИЙ
ЕРЗНКЯН БАГРАТ АЙКОВИЧ,
доктор экономических наук, профессор, заведующий лабораторией стратегии экономического развития, Центральный экономико-математический институт Российской академии наук,
e-mail, yerz@cemi. rssi. ru, Ivova 1955@ т ail.ru
Рассматриваются институциональные особенности рыночных трансакций и нерыночных интеракций в качестве дополняющих друг друга альтернативных форм организации социально-экономической деятельности. Делается различие между типами экономических агентов: одни из них склонны к трансакциям, другие - к интеракциям. Институциональная система способна индивидуальные склонности усилить или ослабить. В целом выбор рыночного способа взаимодействия или нерыночного не детерминирован: за агентами сохраняется свобода выбора наиболее приемлемого в конкретной ситуации типа со взаимодействия. Особенности трансакций и интеракций иллюстрируются
о примерами из опыта стран с порядками ограниченного и открытого доступа.
Особое внимание уделено трансакциям и интеракциям в современной России. Ключевые слова: рыночные трансакции; нерыночные интеракции; типы
агентов; homo economicus (HE); h omo inst.it.ut.ius (HI); склонность к трансакциям /
интеракциям; институциональные особенности.
• INSTITUTIONAL FEATURES OF MARKET AND NON-MARKET
1 TRANSACTIONS / INTERACTIONS
CD
co --------------------------------------------------------------------------------------------
1 YERZNKYAN BAGRAT, H.,
<
O
^ Doctor of Ec. onom ics (DSc), P rofessor,
2 He ad of Lab orato ry of the Ec ono m ic De ve lopment St rategy,
ntral Ec onomic (Mathematical Institute of RAS, CD e~mail, [email protected], Ivova 1955@ ail.ru
0 ----------------------------------------------------------------------------------------
s
^ The author considers the institutional characteristics of market transactions and non~
P
market in tera ctions as complementary a lternative fo rms of organization of social and
° A
1 economic a ctivities. A distin ction is made between the ty pes of economic agents, some of
< them are prone to transactions, while others to the interaction. The institutional system is
CD ,
^ capable of individual tendencies to strengthen or weaken. In general, the selection of the
market or n on~market mode of a ction is not pred ete rmined, agents are free to choose the most appropria te in a particular situation ty pe of their action. Featur es of transactions
I i I
and in tera ctions are illustra ted by examples from the experience of countries with limi ted
Q Q
ZD a cces s orders and open a ccess orders. Special a ttention is paid to transactions and
^ i n tera ctions in modern R ussia.
^ Keywords. market transactions, non~market interactions, types of agents, homo
o economicus (HE); homo institutius (HI); propensi ty to transactions / i n teractions,
) institutional features.
JEL: B50, B52, P00, Z12, Z13.
1. Введение
Взаимодействующие между собой индивиды ведут себя по-разному, и на то имеется масса причин. Они могут быть обусловлены спецификой генетических
© Ерзнкян Б. А., 2013
факторов, доставшихся им в наследство; спецификой природно-климатических условий среды, в которой протекает их жизнедеятельность; спецификой общественного устройства, в рамках которого они действуют и взаимодействуют; спецификой социальных порядков и т.п. Перечень этих специфичностей можно продолжить, но что важно для целей настоящей статьи, это то, что выбираемый индивидами тип поведения в каждой конкретной ситуации, в каждый момент времени, в каждой точке пространства обусловлен множеством факторов двух типов
— субъективных (индивидуализированных) и объективных (социализированных). Ситуации могут меняться, время и пространство также, соответственно, и тип поведения, и в этом смысле все изменчиво. Но ведь все и постоянно, если разделять точку зрения (а не разделять, нет веских причин) на то, что (вспомним строчки из Н.
М. Карамзина, навеянные библейским текстом) «Ничто не ново под луной: // Что есть, то было, будет ввек». Изменчивость и постоянство суть спутники институтов, в рамках которых действуют наделенные такими же — изменчиво-постоянными — качествами-атрибутами их носители, которые i n ter alia вступают друг с другом в трансакции и интеракции.
Как соотносятся между собой эти два последних понятия, и что они означают сами по себе в отдельности? Почему один тип взаимодействия характеризуем как рыночный, а другой мы относим к нерыночному типу? Различаются ли индивиды по со
их отношению к способу организации взаимодействия между ними? Что может дать о
институциональной науке их исследование, и что может дать практике ^
продвижение в теоретическом осмыслении феномена акций с приставками «транс» и ^
«интер»? И коль скоро о приставках, имеют ли они и шире — языковые субстанции и в целом язык как таковой отношение к экономике и институтам, и если да, то какое?
На эти и другие с ними связанные вопросы мы попробуем дать ответы в настоящей статье.
2. Трансакции и интеракции 1
Трансакции и интеракции, о которых пойдет речь в данной статье, близки по g
смыслу: в зависимости от целей исследования их можно разграничивать, но можно и ^
<
ю
5
О
I—
•
отождествлять, важно при этом то, что общим для них является понятие
взаимодействия. ^
Разграничение взаимодействий на рыночные и нерыночные, или, что в з
настоящей работе то же самое, на трансакции и интеракции, может быть <
обусловлено множеством причин. Одна из причин заключается в принципиальной х
множественности и неоднородности рынков, что остается за рамками неоклассики, но привлекает внимание приверженцев неортодоксальных течений экономической науки, достаточно упомянуть труды таких авторов, как (Mirowski, 2010; Ерзнкян, о
2011) и др., в которых игнорирование этой множественности и неоднородности неоклассикой признается ее имманентным системным пороком. К этому добавим и игнорируемый неоклассикой гетерогенный характер среды, «в которой пребывает и развивается неоднородная и семантически неоднозначная социально-экономическая система» и которая «включает как собственно среду (внешнее окружение), причем различной природы, так и действующих в ней [экономических и социальных] о
агентов» (Ерзнкян, 2012. С. 80).
В экономической теории трансакционных издержек рыночные и нерыночные взаимодействия рассматриваются как полюса спектра, между которыми располагается континуум всевозможных гибридных устройств, в рамках которых взаимодействия столь же рыночные, сколь и нерыночные. Допущение возможности такой комбинации черт иерархий (фирм) и рынков в рамках одной объясняющей модели позволяет с единых методологических позиций исследовать любые
Ll_
конструкции экономической организации в широком смысле этого слова о
(Уильямсон, 1996). Антиподы рынка могут наблюдаться и в сетевых структурах, где <
преобладают социальные связи и движущие пружины. Встречается также и §
трактовка взаимодействий в политико-экономическом ключе: с рыночными о
<
со
л
а.
й
(У)
экономическими взаимодействиями (т.е. трансакциями) могут быть соотнесены институты контрактации, с нерыночными политическими (интеракциями) — институты прав собственности (Acemogiu and Johnson, 2005). При этом сам факт их разнесения не означает феноменологического разрыва рыночно-экономических трансакций от сосуществующих в едином институциональном пространстве политико-экономических интеракций; в противном случае мы бы имели дело с экономической дисфункцией сложноустроенной системы (Сухарев, 2001) и потерей, помимо прочего, ее системности (Клейнер, 2010), управляемости (Белоус, 2010) и целостности (Зарнадзе, 2011). К этому следует добавить принципиальную неотделимость экономики от социальных и моральных факторов, что не вяжется с вектором магистрального течения, но для классиков экономической теории являлось аксиомой (Адам Смит, Джон Стюарт Милль), не говоря уж о сторонниках государственного регулирования (Джон Мейнард Кейнс).
В работе (Ерзнкян, 2007a) все виды взаимодействия разнесены таким образом, чтобы их можно было выводить из элементарной единицы человеческого взаимодействия, в качестве которой определена интеракция (относящаяся как таковая ко всем видам взаимодействия, но иногда используемая для передачи только узкоспециализированного и главным образом нерыночного взаимодействия, оо скажем, в социальной или политической сфере):
о - интеракция = единица человеческого взаимодействия;
^ - экономическая интеракция = единица экономического взаимодействия;
^ - трансакция = экономическая интеракция + институциональный контекст.
ю- Любая интеракция, строго говоря, институционально опосредована, но
5 исходя из методологических соображений, вызванных стремлением разграничить
ь- интеракции (как человеческие, не обязательно экономические, взаимодействия) и
® трансакции (сугубо экономические взаимодействия или сделки), под ней понимается
>"? взаимодействие, абстрагированное от институционального контекста; добавление
последнего в рассмотрение позволяет говорить о трансакции.
Введением институционального контекста мы обязаны Дугласу Норту. Это
ф понятие встречается у него не раз: к примеру, отмечая, что открытие «рынков,
3 оценка рынков и технологий, управление работниками происходит не в вакууме» и
что они «требуют расширения неявного знания», он добавляет, что «виды ^ информации и знания, в которых нуждается предприниматель, в большей мере
< являются производными от конкретного институционального контекста». Вслед за
^ этим, дается, по сути, косвенное определение институциональному контексту,
=§■ который «не только формирует внутреннюю структуру организации, определяет
степень ее вертикальной интегрированности и структуру управления, но и о определяет подвижные границы организации, которые позволяют обеспечить
^ максимизацию ее целей» (Норт, 1997. С. 101-102).
5? Наше понимание трансакции, хоть и выглядит своеобразным, но в целом
^ перекликается с определением Оливера Уильямсона: «Трансакция —
микроэкономическая единица анализа в экономической теории трансакционных издержек. Трансакция имеет место тогда, когда товар или услуга пересекает ^ границу смежных технологических процессов. Трансакции опосредуются
^ управленческими структурами (рынками, иерархиями и их смешанными
^ формами)» (Уильямсон, 1996. С. 690). В то же время наш подход к трансакции не
противоречит ее трактовке Нортом: «... капитал используется как для
трансформации, ..., так и для осуществления трансакций — определения, защиты и обеспечения прав собственности на продукцию. » (Норт, 1997. С. 46).
оо Если бы нас интересовали исключительно рыночные взаимодействия, то
можно было бы остановиться только на трансакциях (с их участниками) как разделяемых многими базовых микроаналитических единицах экономической ;< организации и измерения институциональной экономики (C ommons, 1931; 1934), без
введения еще и понятия интеракций. Но чтобы не сковывать себя только рыночными (переговорными), равно как управленческими и распределительными,
(Л
по Коммонсу, трансакциями, и брать более широкий пласт рассмотрения, где рынок может и отсутствовать либо быть на втором плане, в статье будем говорить как о трансакциях, так и об интеракциях, а порою и просто взаимодействиях.
3. Агенты и их типажи (типы личности)
Традиционная экономическая теория исходит из допущения, что действующими лицами на индивидуальном уровне являются люди, тип которых характеризуется понятием «человек экономический» (ьото есопот,сив, НЕ). Во многих случаях концептуальные характеристики НЕ негласно распространяются и на небиологические единицы, такие как организации: к примеру, предприятия, максимизирующие свою прибыль, трактуются так, словно они суть экономические единицы, ведущие себя по образу и подобию НЕ. Альтернативный взгляд на поведение экономических субъектов развивается в концепциях человека институционального ( Ьото inst.it.ut.ius, НГ) (Н ото inst.it.ut.ius 2005). Так, в концепции Б. А. Ерзнкяна (Ерзнкян, 2005а; 20056) поступки принимающих решения людей, характеризуемых как Н/, обусловливаются и/или детерминируются скорее институциональной средой, в которой они погружены, чем соображениями максимизации собственной (абстрагированной от среды) полезности. Такая концепция, противопоставляемая концепции НЕ, по сути, что касается со
непримиримого радикализма в отношении классификации действующих в социуме о
и экономике людей, не очень-то от нее и отличается: оба они исходят из ^
предположения, что социум состоит либо из НЕ, либо из Н/. Такой точки зрения придерживается сторонники ортодоксальной (неоклассической) экономической теории, для которых нет ничего кроме НЕ, равно как и радикальные приверженцы институциональной экономики, не признающие за НЕ права на существование. В определенном смысле срединное положение между этими двумя крайностями занимает концепция Г. Б. Клейнера (Клейнер, 2005), согласно которой в экономике ^
задействованы две группы людей: те, которые ориентированы на достижение 1
[максимума] выгоды для себя, относятся к типу НЕ, те, кто преследуют цель ш
получения высокого статуса в социуме, — к типу Н/. Срединный характер концепции ^
< ><
является устойчивой (подчеркнуто мной — Б.Е.) чертой личности», дающей сбой ^
разве что в экстремальных обстоятельствах, связанных, скажем, с выживанием <
го
ю
о
I—
обусловлен тем, что экономическое пространство населено людьми двух типов — НЕ 8
и Н/, при этом — что особенно важно — «принадлежность к тому или иному типу
личности (Клейнер, 2005. С. 96).
Не вдаваясь в детали обсуждения этих концепций, привлечем внимание к тому, как в них трактуется активность или пассивность типов агентов (а трактуется эта черта поведения в них по-разному):
- Н/ Клейнера — существо активное (не говоря уж о НЕ), и ориентировано оно на достижение определенного места в социуме, им движет желание получения достойного социального статуса;
- Н/ Ерзнкяна — существо пассивное: оно «плывет по течению», по
институциональному (добросовестному, но стереотипному) течению; в то же время эта пассивность приносит ему определенные дивиденды, хотя бы в виде о
возможности сэкономить на трансакционных издержках (нет выбора — он ему ^
вменен — нет и издержек его осуществления). ^
Сказанное можно обобщить и на предприятия: некоторые из них
предпочитают строить свои взаимоотношения с другими на основе формальных р:
рыночных правил, другие, наоборот, — на основе неформальных социальных норм ь;
или доверительных отношений. Так, в ситуации формальных и неформальных <Т
контрактных взаимодействий порою приходится прибегать к комбинированному использованию различных механизмов управления ими, как-то: формальных контрактов, гарантий и доверия, что может быть вызвано стремлением к <
нахождению оптимальной (в данном случае: комбинированной) формы
контрактации с целью эффективной координации трансакций / интеракций. Это
<
го
Л
О.
й
(У)
означает, что предприятие как контрагент, независимо от своих предпочтении, ведет себя и как HE, и как HI, что, к слову, может создавать и дополнительные трудности, обусловленные необходимостью состыковки трудно стыкуемых в рамках одного контракта управленческих механизмов различной природы (Ерзнкян, 2007б).
В работе (Ерзнкян, 2013) высказана гипотеза о том, что люди рождаются со склонностями, которые можно идентифицировать как предрасположенность к совершению рыночных действий либо предрасположенность противоположного характера — тяготеть к социальным взаимодействиям. В терминах трансакций / интеракций можно сказать, что у них верх берут либо трансакционные наклонности (личность себя ведет наподобие HE), либо интеракционные (личность проявляет себя как HI). Raison d’etre гипотезы базируется на здравом смысле и наблюдении: одни люди рождаются «технарями», другие — «гуманитариями» — в зависимости от особенностей устройства полушарий их мозга, одни проявляют себя интровертами, другие — экстравертами, одни люди живут рассудком, другие — страстями и т.п. В той же работе подчеркивается важная мысль о том, что на генетику «накладывается специфика социума: в целом западные цивилизации с присущей им двузначной логикой мышления и доминированием в социуме порядков свободного доступа более склонны к экономическим рынкам, восточные же (с многозначной логикой и
оо порядками ограниченного доступа), напротив, — к социальным. Речь идет о
о склонности (вероятности), а не об определенности: западные люди в определенных
^ обстоятельствах могут предпочесть социальные рынки экономическим, равно как и
.oj наоборот — люди на Востоке могут отдать предпочтение рынкам экономическим, а не
ю- традиционным для них социальным» (Ерзнкян, 2013. С. 42-43). Сказанное не совсем
5 согласуется с ранее приведенным мнением Г. Б. Клейнера об устойчивости типов
0
I— личности, но и не противоречит ему: если снять ограничения по экстремальности и
® придать личностям больше гибкости, то люди типа HE могут вести себя ad hoc как
HI, и, наоборот.
1 В целом сказанное в отношении устойчивости (с учетом внесенных
g корректив) типов личности «принадлежать к типу HE или типу HI» можно обобщить
и на общности вроде клубов, партий, организаций и предприятий либо выступающих в форме социумов, стран, цивилизаций, если рассматривать эти общности в качестве обладающих определенными чертами организационных (институциональных) структурных единиц. Коль скоро, несмотря на свои размеры, эти общности-образования мы определяем как единицы, то их склонности могут быть проявлены при взаимодействиях с подобными себе структурными единицами. Так, HE-склонность предприятий, или их трансакционная способность, будучи созвучна склонности к рыночному взаимодействию с другими предприятиями, в них же себя и может проявить. Логично при этом предположить, что чем выше склонность (а вместе с нею и способность) предприятий осуществлять рыночные
<
пз трансакции, тем выше — при прочих равных условиях — вероятность того, что они
(Л
ими воспользуются. Оговорка «при прочих равных условиях» сделана с целью ухода от ненужной предопределенности действий-проявлений: предприятие, склонное к одному типу поведения, может при определенных обстоятельствах, оправданных, о скажем, стратегическими соображениями, вести себя по-иному; важно то, что
^ свобода выбора типа поведения остается за ним. Более того, возможны ситуации,
^ когда предприятия вынуждены в силу внешних — институциональных или форс-
мажорных — обстоятельств, не оставляющих свободе выбора никаких шансов, «наступать на горло собственной песни» — подменять более близкий ему тип поведения (скажем, НЕ) более чуждым, несвойственным ему типом (скажем, Н1). оо В роли структурных единиц могут вступать государство, комплексы, отрасли.
В работе (Ерзнкян, 2006) рассмотрены «контрактные» отношения между такими игроками-единицами — государством, с одной стороны, и входящими в топливно-
< энергетический комплекс российской экономики нефтяной, газовой и
с£ электроэнергетической отраслями, с другой. Между ними ведется торг-игра,
предметом которого выступает природная рента; что касается самой игры,
ю
5
о
I—
демонстрируемой на простой контрактной схеме (simple contractual scheme) О. Уильямсона (Уильямсон, 1996), то она примечательна асимметричностью
взаимоотношений — отраслевых игроков между собой (в меньшей степени) и между ними и государством (в большей степени). Именно в этой асимметричности во многом проявляется специфика институционального устройства [постсоветской и, пожалуй, советской] России как страны с порядками ограниченного доступа (limited
access orders).
При восхождении над индивидуальным уровнем следует отметить, что заложенные в людях склонности к определенному типу поведения могут быть усилены или ослаблены в зависимости от той среды институтов в миниатюре, в которой он окажется. Примером может послужить поведение людей в обществах, которые по своему типажу могут быть подразделены на коллективистские и индивидуалистские, и свойства которых Авнер Грейф раскрывает с помощью понятия «культурных верований» (cultural believes) — «специфического культурного
элемента» (specific cultural element) и «интегральной части» (integral part)
институтов, воздействующих на эволюцию социальных порядков. Эти верования представляют собой «идеи и мысли, общие для нескольких индивидов и воздействующие на их взаимодействия друг с другом» (Greif, 1994. Р. 915). Коллективистские общества ассоциируются с развивающимися странами со
(порядками открытого доступа), индивидуалистские — с развитыми (порядками о
ограниченного доступа) странами, т.е. Грейф заведомо вносит в свой анализ ^
оценочные суждения, если не сказать — идеологию. ^
Чтобы выявить исторические истоки формирования того или иного типа социальной организации и факторов ее зависимости от предшествующего пути развития (path dependence), Грейф конкретизирует разработанную модель на двух реально существовавших обществах: в качестве коллективистского выступает
сообщество купцов из стран Магриба XI века, а в роли индивидуалистского — ^
генуэзское общество XII века. При этом индивидуалистский характер [в данном х
случае генуэзского] общества в качестве образцового хорошо согласуется с давней g
[либеральной] англо-американской традицией политэкономического образа измышления, делающей акцент на индивидуализме и индивидуальных правах. о
Но есть и иные традиции. Так, как отмечает в своем исследовании ^
демократии и гражданского общества в Италии Роберт Патнэм, «республиканская» ^
школа, восходящая к Макиавелли, акцентируют внимание на сообществе <
(comm un ity) и Тра^Кданских обязанностях (obligations of citizenship') (P utnam, 1993, Р. X
87), и это противостояние двух диаметрально противоположных способов [объяснения основ конструирования] мироустройства [социальных порядков] продолжает воспроизводиться и поныне. О
Приведем еще один пример разграничения обществ, как-то: на социальную ^
группу (организацию), известную как [акционерное, в частности] общество 5
(Gesellschaft), и на противостоящую ей форму групповой организации — общность-общину (Ge meinschaft ) (Tonnies, 1940 [1887]). Человек с HE-типом личности в £■
обществе Gesellschaft будет чувствовать себя как рыба в воде, а человеку щ
соответственно с HI-типом личности вольготнее будет в общности Ge meinschaft. О
Попади каждый из них в близкое душе общество, заложенная в ней поведенческая п
склонность выйдет наружу, и он сможет самоутвердиться, попади в другое — ^
произойдет притупление имманентной ей склонности, и возникнет потребность в выработке новых личностных качеств, иначе ему не удержаться. F
Если обратиться к российской истории, то в ней можно обнаружить ь;
образования обоих типов. Так, до конца XVII века в городах и селениях России <7>
существовал общественный порядок, в основе которого лежала самоуправляющаяся община, являвшаяся общностью наподобие Ge meinschaft. Перенесенная на городскую почву община-общность эволюционировала в сторону общества <
Gesellschaft. В начале XX века этот процесс затронул городское сословие, но почти не щ
коснулся рабочих, кадры которых формировались из крестьянства и разорившегося
мещанства. В целом, однако, общинные отношения преобладали среди всех категорий городских рабочих вплоть до 1917 г. Что касается дворянства, то на местах еще до отмены крепостного права оно представляло собой, пользуясь современным языком, гражданское общество в миниатюре. Основанием для такого утверждения является то, что в губернском масштабе имелось независимое от государства сообщество свободных граждан со своей организацией, через которую они были вправе и могли реально влиять на политику правительства (Миронов, 1998). Ознакомление с институциональной динамикой развития российского социума позволяет сделать следующий вывод: «крестьянская и городская общины эволюционировали в сторону общества, в то время как дворянство и вовсе не знало общины, а было организовано в виде общества» (Ерзнкян и Малер, 2008. С. 70).
Отмеченное различие в групповом устройстве, наподобие общества и общности, является лишь одним их проявлений [на уровне агентов] культурных различий между Западом и Востоком, порядками открытого и ограниченного доступа, с доминированием «в протестантских странах (таких, как Америка, в особенности)» рефлексивной рациональной культуры, где «анализ является важной ее составляющей» (Козерская, 2011. С. 106). И если с западной индивидуалистической культурой хорошо соотносится слово (понятие, термин) со «анализ», то передачи своеобразия восточной культуры с характерным для нее
о доминированием групповых интересов групп над интересами индивидов и большим
влиянием религии на жизнь, больше подходит — и мы это обыграем ниже: в разделе ^ языковые и экстралингвистические параллели — слово «синтез».
- В продолжение темы устойчивости/гибкости типов НЕ и Н1 приведем в
5 качестве примера институционально оправданной их смены вертикальную
° интеграцию, когда интернализация — «замена рыночного обмена внутренней
® организацией», или замена рыночных трансакций более или менее
^ интегрированными формами экономической организации (долгосрочные
контракты, группирования, слияния) оказывается более эффективной, чем рыночная контрактация. Критерием такой замены может выступать (опять-таки при
о
ф прочих равных условиях) минимизация трансакционных издержек взаимодействия.
<
Что касается конкретных форм экономической организации, то возможны, подчеркнем, варианты: от замены рыночной дискретной контрактации длительной
2 рыночной контрактацией до замены эксплицитно-контрактного механизма
< имплицитно-контрактным механизмом в виде внутрифирменной организации
I (Williamson, 1971; Уильямсон, 1996). Каждому варианту организации должен
соответствовать адекватный ему тип личности, точнее такое его проявление, которое в наибольшей степени соответствует особенностям выбранной организационной о формы. Вывод, который следует из сказанного, таков: вовлеченные в вертикальную
^ интеграцию фирмы, даже если поведение типа HE является безусловной
го преференцией и оно у них, можно сказать, в крови, в той мере, в какой они связаны
логикой интеграции, будут проявлять черты «личности», свойственные или, на худой конец, не чуждые типу HI.
Во избежание неверной трактовки гипотезы о врожденной склонности о индивидов к трансакциям либо интеракциям следует отметить, что применительно
^ к социализированным личностям (а таковыми являются практически все
^ экономические агенты) она нуждается в дополнении биологической компоненты
институциональной составляющей. Имеется в виду следующее: если врожденная склонность относится к биологии индивида, то условия ее реализации — к общественному бытию индивида, укорененному в той или иной институциональной оо среде. Господствующие в обществе правила и нормы способны оказывать
усиливающее или ослабляющее влияние на конкретный тип индивида, и без учета этого обстоятельства адекватное понимание индивидуальных и, добавим,
< коллективных действий и взаимодействий, трансакций и интеракций вряд ли
с£ возможно. Применительно к современной России эта картина осложняется посылкой
индивидам противоречивых сигналов, обусловленных i n ter alia нестыковками и
X
«короткими замыканиями» в самой институциональной системе, не сводящимися в единое целое представлениями о векторе развития страны, особенностями национального общественного сознания, воспроизводящего биполярную специфику сознания индивидов, в том числе лиц, принимающих [транслируемые ими] решения.
4. Языковые и экстралингвистические параллели
Интерес к параллелям между языком и экстралингвистическим миром трансакций/интеракций и их обрамляющих институтов не случаен: язык — это сугубо человеческое достояние и важнейший общественный институт, на который, помимо обычаев и норм, опираются при взаимодействии индивидуумы (Ходжсон,
1997), он «непреложное условие общественной жизни людей в целом» (Фуруботн и Рихтер, 2005, С. 337).
Важность, непреложность, а еще лучше сказать, фундаментальность языка как социального института можно объяснить на до-теоретическом уровне (pre-
theoretically) и в очень точном смысле (in a very precise sense), «язык мо^Кет
существовать без денег, собственности, правительства или брачных отношений, но нельзя иметь деньги собственность, правительство или брачные отношения при отсутствии языка». Эту мысль американского философа Джона Серля не трудно ^
понять или прочувствовать чисто интуитивно; «сложнее уловить ту конститутивную о
роль, которую играет язык в этих, а в действительности — и во всех социальных ^
институтах», ибо «он не просто описывает уже существующую институциональную ^
реальность, а формирует ее» (Searle, 2005. Р. 12).
К общественно экзистенциальной сущности-бытия и институциональному своеобразию языка, помимо того, что существование других институтов без него немыслимо, да и порядки в человеческом обществе — на какой бы стадии развития оно бы не находилось — не были бы возможны, добавим еще один существенный штрих, который касается способа существования языка во временной протяженности. Если с представлением языка как института в статике более или
ю
5
О
I—
•
менее все ясно, то таковое в динамике нуждается в дополнительном пояснении, ф
вызванном тем, что институциональный характер языка весьма специфичен. о
Обусловлена эта специфичность сложным переплетением в языке биологического и социального начал, заложенными в человеке [наследуемыми] способностями к усвоению языка и конвенциональной природой его употребления [посредством механизма обучения] в определенных языковых сообществах. Возникают вопросы: что и как в языке передается во времени, какова его динамика, траектория унаследованных или приобретенных изменений и пр.? Ответить на эти вопросы можно следующим образом: подобно прочим общественным институтам язык не передается по наследству, но в отличие от них сама возможность овладения языком - наследственна. 2
Сказанное можно выразить, вслед за Поппером, и таким образом: «никакой отдельный человеческий язык не передается по наследству: каждый язык и каждая грамматика закреплены традицией», иначе говоря, они институциональны по своей природе. Но что следует особо подчеркнуть — так это то, что «желание, нужда, цель и о
способность или навык, необходимые для овладения грамматикой, все ^
наследственны», ибо «мы наследуем только возможность — но и это уже очень много». ^
Вдобавок, «язык кажется только одним, единственным из наших экзосоматических инструментов, имеющим генетическую основу» (Поппер, 2008. С. 138). р:
Язык как социальный институт является продуктом человеческой культуры, Ьц
но он также неразрывно связан с природой, генетикой, поскольку «человеческие оо
культуры, вероятно, отражают общие социальные потребности, определяемые не —
культурой, а биологией» (Фукуяма, 2008. С. 216). Вывод, который можно сделать из сказанного, гласит: для адекватного описания человеческой природы, а значит, и с
особенностей поведения экономических агентов, специфики трансакций и от
интеракций между ними, необходимо принимать во внимание как генетические
<
й
(Л
(заложенные в виде склонностей или предрасположенностей), так и культурные (закрепляемые посредством механизма обучения) аспекты языкового существования.
Какова, однако, связь (если таковая имеется) языка с внеязыковым миром, будь то в статике или динамике? Теоретическим фундаментом, который позволяет распараллелить язык и внешний мир, а то и перебросить между ними мостик, возможно с двухсторонним движением, служит (или, как нам представляется, может служить) гипотеза (концепция, теория) лингвистического детерминизма и лингвистической относительности Уорфа—Сепира. Первая часть гипотезы гласит «язык может детерминировать мышление», вторая — «этот детерминизм связан с конкретным языком, на котором говорит человек» (Слобин и Грин, 1976. С. 198).
Если не впадать в крайность и не абсолютизировать гипотезу, то она может помочь в прояснении многих феноменов — как языковых, так и неязыковых, но запечатленных в языке. Большинство современных лингвистов так и поступают, и многие сторонники и/или критики гипотезы расходятся скорее не в том, принять или отвергнуть гипотезу, а в том, какую степень ее абсолютизации считать наиболее релевантной и приемлемой. Наша точка зрения: гипотеза Уорфа—Сепира дает исследователю [в области институциональной экономики в числе других] надежную оо теоретико-методологическую базу-опору для изучения (под определенным — через
о призму языка и языковых изменений — углом зрения), в частности, эволюции
^ социальных порядков с присущими им трансакциями / интеракциями как
проявлениями специфических особенностей взаимодействия экономических агентов ю- различных — HE & HI — типов.
5 В дальнейшем будем исходить из того, что между взаимодействиями и
° языком имеет место своего рода изоморфизм: взаимодействиям как таковым можно
® поставить в соответствие глаголы, дабы подчеркнуть их динамичный характер, что
,"5? касается их рыночных и нерыночных форм (трансакций и интеракций), то с
первыми будем ассоциировать глагол «иметь», со вторыми — глагол «быть». Это означает, что в первом случае движущей силой осуществления контрагентами
о
ф трансакций является стремление к получению максимума (в радикальной
<
постановке) наслаждения, полезности, счастья для своего [телесного] индивидуального существования (постулат гедонизма), во втором случае ^ [интеракций] — активизация [душевного] состояния радости бытия от своего
< укорененного в обществе динамичного существования. В первом случае
1 человеческое существование подменяется обладанием, что является реализацией
=§■ целевой установки гедонизма как смысла и фундамента любого рыночного
^ действия, или, говоря словами Эриха Фромма, имеет место реализация принципа:
о «чем больше я имею, тем больше я существую» (Фромм, 1976 [2012]. С. 16). Во
^ втором случае существование имеет значение само по себе, оно самоценно и не
го направленно на редукцию «быть» к глагольной формуле «иметь». Собственно говоря,
^ для разнесения этих глаголов и используются разные обозначения взаимодействия
о- — трансакции (нацеленные на «иметь») и интеракции (ориентированные на «быть»).
ш Покажем логику параллельного рассмотрения языковых и внеязыковых
о изменений на примере эволюции социальных порядков в англосаксонском мире, и
^ попробуем дать ответ на вопрос, какие черты являются общими для обоих видов
^ изменений в логике перехода порядков ограниченного доступа в порядки открытого
доступа? Предварительно, однако, напомним: на протяжении исторического (после рождества Христова) периода развития английского языка изначально синтетический строй старого английского, тогда еще набора германских языков, оо постепенно трансформировался в строй аналитический. Лингвисты употребляют
понятие строя языка (наряду с иными) для характеристики языковой структуры: если индекс синтетичности англосаксонского языка (характеристики меры синтеза
< языка или сложности слова) составлял 2,12, то у современного английского языка он
с£ принимает значение 1, 68. Это говорит о том, что по мере своего развития
синтетичность английского языка стала уменьшаться, произошел крен в сторону его
X
аналитического строя. Конечно, эти показатели относительны, но они достаточно информативны: ключевым словом в языковых изменениях применительно к данному случаю выступает «аналитический» характер современного английского языка.
В эволюции социальных порядков основное, что бросается в глаза, это, пользуясь термином Жака Деррида, деконструкция старых порядков, их [аналитическое] расчленение, сопровождаемое при этом синтезом, конструированием новых. В языке это выражается в деконструкции старого строя и замене его новым, или же — если заменить латинское слово «деконструкция» его греческим аналогом «анализ» — имеет место разрушение старого (синтетического) строя с установлением нового — аналитического — строя языка. Но дееспособен ли язык, который подвергся разрушению? Очевидно, что нет, если не найти способов его восстановления. Наша точка зрения такова: язык может продолжать свое существование в качестве такового только при условии восполнения утраченных элементов таковыми, которые способны осуществлять выполнение необходимых для функционирования языка функций. Такие элементы в новом — аналитическом — строе языка суть предлоги, служебные слова и пр.
В социальных порядках роль предлогов, служебных слов и пр. выполняют институты, без которых порядки открытого доступа не могут состояться. Как СО
показывает опыт постсоветских стран, взамен ожидаемой свободы в политике и о
процветания в экономике в результате ломки старых и проблем с конструированием ^
новых (и главное, адекватных — будь то промежуточных или финальных) институтов ^
повышаются риски перехода состояния институционального вакуума в состояние ю-
институционального нигилизма, чреватого возвращением политической несвободы 5
и продолжением экономической деградации. н-
5. Пространство и специфика [институтов] трансакций / интеракций
Институциональные системы стран могут различаться по многим
го
признакам, в том числе по распределению в них рыночного и нерыночного ^
измерений: в одних будет преобладать трансакционный мотив взаимодействия, в ^
других — интеракционный. о
Рассмотрение стран в динамике показывает, что доминирование в течение ^
длительного периода истории рыночных отношений с их трансакциями вкупе с 3
-О
иными факторами подготовило почву для трансформации господствующих в естественных государствах порядков ограниченного доступа ( limited access orders ) к S экономической и политической деятельности в порядки открытого доступа (open access orders); в странах же с преобладанием интеракций и нерыночных отношений в естественной природе государства изменений не произошло, и социальные порядки как были с ограниченным доступом, так с ним и остались (Норт, Уоллис и Вайнгаст, 2011).
Из этого, однако, не следует, что социальные порядки лишены институционального своеобразия: англосаксонские страны и западноевропейские, притом, что порядки характеризуются в них открытостью, при ближайшем рассмотрении могут весьма сильно отличаться друг от друга. Более того, даже в о
самих Соединенных Штатах контрактное законодательство Луизианы — штата с ^
унаследованным от французов сильным влиянием гражданского права ( civic la w) — отличается от обычного права (common law), доставшегося от англичан, и которое лежит в основе законодательства остальной Америки. р
То же можно сказать о практике привлечения к контрактации ь;
профессиональных посредников. Институт медиации в целом для США не типичен, <7>
он характерен для японской [деловой] культуры с ее имманентной двусмысленностью (aimai), практикой предварительной подготовки почвы для осуществления взаимодействий — «окапывания корней» (nemawashi) и тягой к <
полюбовному разрешению конфликтов (для чего, кстати, в стране ограничен выпуск с£
юристов, за ненадобностью). Тем не менее, как показывает американский опыт, в
о
<
го
Л
а.
й
(У)
ряде штатов «по определенным категориям споров вообще запрещено обращение в суд, если стороны предварительно не пытались разрешить конфликт с привлечением профессионального посредника» (Егорова и Цыганов, 2011, С. 158— 159). Более того, немало примеров, что даже конфликтные споры, не запрещенные для судебного разрешения законодательством США и которые «могли бы рассматриваться в суде, в реальности разрешались сторонами сделки самостоятельно» (Тамбовцев, 2004. С. 32). И не столь и важно, с привлечением посредников или нет, главное, что институциональная система допускает возможность альтернативных решений. Это говорит об отсутствии институционального единообразия в стране, в данном случае США, хотя можно привести примеры институциональной специфики и других (как внутри, так и по отношении друг к другу) стран.
Что касается России, то она с ее порядками ограниченного доступа и, скажем, Китай и Вьетнам с такими же порядками, вместе они демонстрируют по многим параметрам такие отличия друг от друга, что, будь классификация иной, она бы попала в одну группу с западными странами.
Сказанного достаточно, чтобы понять: открытые и ограниченные порядки — понятия не абсолютные, а относительные. Приведем такой пример: для создания оо предприятия, вне зависимости от страны и господствующих в ней порядков,
о требуются затраты, как-то: на доступ к закону (в случае легального предприятия)
^ или на альтернативу (в случае нелегального предприятия); следует также предусмотреть и затраты на функционирование созданного предприятия в рамках ю- или вне закона. Итак, в обоих случаях затраты неизбежны (что вполне естественно),
5 вопрос лишь в степени этих затрат — предположительно меньших в ситуации с
° открытыми порядками и больших в порядках ограниченного доступа. Сказанное
® подтверждается эмпирическими исследованиями. Так, если открытие предприятия
,"5? средних размеров в 1999 г. в США обходилось в 0,02% ВВП, то в порядках
ограниченного доступа общие затраты на подобное мероприятие были существенно выше: 2,7% в Нигерии, 1,16% в Кении, 0,91% в Эквадоре и уж вовсе зашкаливающие 4,95% ВВП в Доминиканской республике (Djankov et ai., 2005; Acemogiu, 2002. Р. 10).
Сравнение производственных системы американской и японской экономики показывает, что в первой имеет место реализация склонности агентов к осуществлению экономических рыночных трансакций, во второй картина иная: экономические агенты предпочитают реализовывать себя через социальные нерыночные интеракции. Обусловлено это институциональными особенностями в =§■ осуществлении трансакций / интеракций, которые диаметрально противоположны: в
^ США господствует HE-тип экономики с ее обезличенными (характерными для
о денежных взаимоотношений) трансакциями, в Японии — Н/-тип экономики с
■ персонифицированными (свойственными символическим обменам) интеракциями.
го Такой характер распределения экономических типов влечет за собой различие в
степени открытости / закрытости этих стран для проникновения экономических о- агентов на их внутренние рынки: для США характерны относительная открытость и
ш возможность преуспевания вне институционального контекста, для Японии — трудно
о преодолимые (для чужаков) барьеры из плотных сетей сложившихся и укорененных
^ деловых связей.
^ Страны также существенно различаются акцентами на таких институтах,
как институты прав собственности и институты контрактации, роль которых может значительно варьироваться. При отсутствии формальных институтов контрактации люди могут прибегать к интеракции на основе доверительных отношений или иных неформальных норм поведения. Таковы, например, трансакции (в терминах настоящей статьи — интеракции), основанные на репутации. Более того, прибегать к таким нормам можно и при наличии эффективных [формальных] правил
< контрактации (в ситуации, когда формализация может повредить доверию,
с£ контрагенты могут отдать предпочтение неформальному механизму
взаимодействия). В случае же отсутствия прав собственности, граждане оказываются
заложниками в руках государства или иных элит, включая мафиозные: они могут, в случае разрешения, заниматься экономической деятельностью, обладать собственностью, даже процветать, но ведь возможен и отказ, причем не обязательно сразу, а в любой момент, если, например, лояльность граждан окажется под вопросом. Такая ситуация порождает психологию временщиков, лишает людей мотивации стратегически заниматься предпринимательством, инвестировать в долгосрочные проекты в своей стране, что негативно сказывается в итоге на экономическом росте. В целом такое положение дел свойственно странам, где господствуют порядки ограниченного доступа (Ерзнкян, 2013. С. 49-50).
Если представить пространство трансакций / интеракций в виде шкалы с полюсами «рыночное взаимодействие» («экономический рынок») и «нерыночное взаимодействие» (фирмы-иерархии или неиерархический «социальный рынок»), то у одного — трансакционного — полюса окажутся США, у другого — интеракционного — Япония. Логично предположить, что такие страны, как, к примеру, Германия и Россия, окажутся на этой шкале (вызывающей ассоциации с географическим их расположением) где-то поблизости: Германия левее (в смысле западнее) и ближе к США, Россия правее (т.е. восточнее) и ближе к Японии.
В работе (Ерзнкян, 2013) сделана попытка — грубая, но информативная — квантификации такой шкалы путем назначения полюсам и странам балльных со
оценок (по убыванию роли и значения рынка в них): предельный случай рыночных о
трансакций — 5, США — 4, Германия — 3, Россия — 2, Япония — 1, предельный случай ^
нерыночных интеракций — 0. Склонность к рыночному взаимодействию, или ^
предрасположенность к трансакциям, приобретет вид: 1; 0,8; 0,6; 0,4; 0,2 и, наконец,
0 — соответственно. Обращаем внимание на то, что типы реальных стран не смешаны с полюсами, и это вполне реалистично, ибо в реальности абсолютного вытеснения одной составляющей другой, одного ничем не ограниченного господствующего типа другим не происходит.
Там же высказана мысль о том, что «такое линейное представление стран является упрощением, но не более чем по их делению на демократические и недемократические, порядки свободного и ограниченного доступа, открытые и §■
ю
5
О
I—
•
Л
СО
оа
О
<
закрытые и т.п. Вполне логично допустить, что все страны могут быть представлены о
ансамблем с присущими им или приписываемыми вероятностями проявления их
склонности к рыночному взаимодействию» (Ерзнкян, 2013. С. 48). Вместе с тем ^
следует отметить, что вопрос о том, как определить эти вероятности или склонности <
го
и как их интерпретировать, остается открытым. х
6. Деформация институционального пространства и его последствия Р?
Под деформацией, или искривлением, институционального пространства мы о
понимаем ситуацию нарушения динамического баланса между различными типами ^
индивидуальных и организованных экономических и социальных агентов; го
проявляется оно в современной России преимущественно в виде абсолютизации рыночного начала, вытеснения поведения а 1а НЕ типом поведения а 1а Н1. Эта о-
тенденция приобрела устойчивый характер, о чем говорит тот факт, что она ш
затронула даже такие сферы, как образование, наука, здравоохранение и пр.: о
организации в них все больше превращаются в предприятия по оказанию услуг — ^
образовательных, научных, медицинских и пр. Излишне говорить, что это ^
тенденция губительна для страны, поскольку ведет к перекосу и дисгармонии в отношении склонностей людей и предприятий к взаимодействию, что, в свою р:
очередь, с неизбежностью приводит или приведет к дисфункции социально- Ьц
и I—
экономической системы в целом. 00
О последствиях такого перекоса, искривления, чреватого деморализацией общества, деградацией нравственных начал, подрывом базовых устоев межличностных, межфирменных и прочих социально-экономических с
взаимодействий, не раз предупреждали ведущие ученые с мировым именем, как с£
отечественные, так зарубежные, но их голос так и остался для российских властей
«гласом вопиющего в пустыне». В их числе Д. С. Львов, который, по выражению С. Ю. Глазьева, сумел вернуть «в экономическую науку понимание принципиального значения нравственных ценностей, устанавливающих ограничения экономического поведения, ответственности государства за проводимую экономическую политику», а также «ответственности научного сообщества за ее теоретическую обоснованность» (Львов, 2008. С. 5). В заявлении Группы экономических преобразований (The Ec onomic Transition Group) от 1 июля 1996 г., озаглавленном «Новая экономическая политика для России», были представлены пять тезисов по выходу страны из кризиса, ставшего, подчеркнем, прямым логическим следствием шокотерапии и прочих либеральных экспериментов младореформаторов. Среди подписантов с российской стороны, помимо Дмитрия Львова, были академики РАН Леонид Абалкин, Олег Богомолов, Валерий Макаров, Станислав Шаталин и Юрий Яременко; с американской стороны — лауреаты Нобелевской премии Лоуренс Клейн, Василий Леонтьев, Джеймс Тобин, профессора Майкл Интрилигейтор, Маршалл Поумер1. И такие примеры сигналов, предупреждений, заявлений и прочих актов выражения озабоченности и предложения путей вывода страны из тупика, переориентации ее на развитие, в том числе инновационное, к сожалению (ибо остались проигнорированными), можно продолжить. со И действительно, при нынешнем уровне коррупции, которая разъедает и
о государственные структуры, и бизнес-сообщество, в серьезном инновационном
^ обновлении экономики, ее модернизации и развитии никто — если судить по делам,
а не по риторике, при этом как с точки зрения их индивидуальных представителей,
- так и самих институциональных образований в целом — не заинтересован. Более
5 того, отдельные лица, если бы и захотели изменить сложившийся статус-кво, то
° особого успеха вряд ли бы добились, поскольку дело мы имеем не с локальной, а
® системной болезнью социума и экономики. Одновременно абсолютизация
^ социальных отношений не искореняет естественную склонность к рыночному
взаимодействию, а только приводит к ее извращению, также губительно воздействующему на долгосрочную перспективу социально-экономического развития
и приводящему, в конечном счете, к застою и упадку системы.
<
о
л
Следует признать, что искривление институционального пространства свойственно не только России, оно приобретает характер глобальной эпидемии, эта
2 рыночно-империалистическая тенденция, которая выражается в вытеснении или
< стремлении к замене всех нерыночных отношений рыночными, чревато го
g серьезнейшими рисками, которые несложно предвидеть, но трудно предотвратить.
Всевластие (во всяком случае, в сфере принятия формальных решений, задающих ^ ограничительные рамки для активности граждан) бюрократической элиты — и, как
оказывается, не только стран с порядками ограниченного доступа — губительно сказывается на таких областях человеческой жизнедеятельности как образование, го наука, культура, здравоохранение и пр. Чиновничья мысль исходит из трактовки
всех областей деятельности вроде своеобразного супермаркета по продаже о- модульных — образовательных, научных, культурных, здравоохранительных и
ш прочих продуктов.
о Образ такого супермаркета, приведенный в статье (Варшавский, 2011. С.
^ 151), заимствован из доклада Лиги европейских исследовательских университетов, в
^ котором говорилось о необходимости отказа от распространенного представления об
университете как «о супермаркете, продающем модульные продукты» (Boulton, 2010). Если сами европейцы бьют тревогу по поводу рыночной трансформации своих образовательных учреждений, то для чего нам заимствовать у них грабли, когда и оо своих предостаточно? Ну ладно еще грабли-институты, в последнее время речь идет
уже о заимствовании [или привлечении в качестве тех же, не осознаваемых, но граблей] самих носителей образцовых институтов: ««привлечение иностранцев
< является критически важным... быть патриотом сегодня — это желать, чтобы в
с£ России работало как можно больше иностранцев» (Сурков, 2010. С. 8-9).
о
1 См.: (http://www.r-reforms.ru/indexpub276.htm).
Заданный вопрос, по своей видимости, если судить по ситуации с реформированием (читай: ликвидацией) РАН и стремлением загнать в
образовательную сферу исследования и разработки, а также чиновничьим произволом в отношении системы здравоохранения и культуры, риторический.
Стратегия институциональной агрессии — насильственного внедрения институтов, трудно стыкуемых с остальной институциональной средой, проявила свою несостоятельность в процессе реформирования многих стран: там, где следовали предписаниям неолиберальной доктрины, результаты оказались вопреки ожиданиям и/или заверениям реформаторов плачевными, там, где бездумное выполнение всех предписаний в корне отметалось, появлялся шанс на успех. Об этом свидетельствуют некоторые качественные (включая языковые) характеристики России и стран постсоветского пространства в сопоставлении с Китаем и Вьетнамом (см. табл. 1).
Таблица 1
Состояние экономического развития до и после либеральных реформ
Высокий уровень развития до реформ Синтетичность языкового строя Склонность к революциям Реформы по рецептам неолиберальной доктрины Резкий спад во время реформ Высо- кие темпы роста после реформ
Китай Вьетнам - - - - - +
Россия СНГ + + + + + -
00
тН
о
CN
Ю
О
I—
•
Источник: составлено автором.
В качестве комментария отметим, что [относительно] высокий уровень развития российской экономики в результате глубокого трансформационного спада стал [абсолютно] низким, хотя для этого не было никаких предпосылок. В самом деле: «Объективное состояние научно-производственного, человеческого и сырьевого потенциала российской экономики не предвещало столь резкого падения экономической активности и инвестиций, уровень которых до сих пор остается ниже дореформенного» (Глазьев, 2012. С. 10). И такое дореформенное состояние, если сравнить его с тем, к чему пришли в результате реформ, было характерно и для других стран социалистического лагеря. Если сравнить эти страны между собой, скажем, по показателю роста реального ВВП, то увидим, что его индекс за два десятилетия реформ составил всего лишь 131. Из данных табл. 2 видно, что среднегодовой экономический рост в целом (крах 1990-х был в последующие годы несколько смягчен) оказался небольшим (Армения), нулевым (Россия), а то и отрицательным (Черногория). Причины скорее не роста, а деградации экономики, следует искать, помимо сферы управления экономикой, сложившейся в результате реформ, в институционализации состояния нигилизма как свершившегося факта.
Как следует трактовать последние слова? В работе, посвященной институциональному нигилизму, это понятие передается следующим образом: (1) положение, создавшееся после долгосрочных анти-институциональных действий; (2) международная блокада реалистических институциональных изменений; (3) продвижение квази- и мета-институциональных изменений; (4) долгосрочные эффекты вульгаризированного неолиберального институционального монизма (5) долгосрочное воспроизводство институционального вакуума (Draskovic and Draskovic, 2012. P. 123).
Со своей стороны, говоря об институционализации нигилизма, мы подчеркиваем глубину его проникновения в институциональную систему. Нигилизм, пускающий корни в [неформальной] среде, приобретает характер привычки, становится шаблоном. Ладно, если бы только в формальной среде и
I
CD
DQ
О
<z
0)
<
о
о
s
><
_0
Л
_0
<
CD
Л
О
s
<
CD
I
a.
g
oo
О I—
oo
<
о
oo
Ll_
О
<
СҐ.
ZD
О
отвергаемой неформальной составляющей институциональной системы; общество тогда оставалось бы в глубине здоровым.
Таблица 2
Рост реального ВВП (1989-2009) в отдельных странах
Страны Индекс 2009 (1989 - 1QQ) Среднегодовой темп роста
Армения 131 1,4
Россия 99 0
Черногория 88 -1,1
Все переходные страны 131 1,4
00
тН
Источник: составлено автором на основе (Draskovic and Draskovic, 2012. P. 122;
Domazet, 2010. P. 15).
Последствия такого, нигилистического состояния институциональной системы проявляются не только в игнорировании обществом формально введенных институтов (что помимо прочего является препятствием на пути создания институтов гражданского общества), но и в возможности безнаказанно извлекать ренту из создавшегося положения заинтересованными группами лиц. Они образуют 8 национальную «элиту», наделенную властью — в силу либо формального институционального устройства социума, либо неформального распределения z: силовых центров. Грань между властными и мафиозными структурами призрачная:
ю- всюду действуют почти узаконенные двойные стандарты. В итоге,
о институциональный нигилизм разъедает институциональную ткань социально-
экономической системы, подобно коррупции, разрушающей ткань государственного устройства страны; более того, они подпитывают друг друга, взаимно подкрепляют и
Ч усиливают обусловленные ими негативные эффекты (Ерзнкян, 2013. С. 53).
пз
о 7. Заключение
2Й В настоящем исследовании мы исходили из того, что трансакции и
о интеракции образуют в совокупности все — во всяком случае, в контексте
>< конкурентно-рыночного или кооперативно-социального поведения социально-
X экономических агентов — виды взаимодействия, будь то индивидов или
§ всевозможных организационно-институциональных образований, покрывая собой
о все пространство рыночных и нерыночных отношений соответственно. Была
^у выдвинута гипотеза о наличии врожденной склонности, или предрасположенности,
агента к одному из двух типов взаимодействия — рыночного и нерыночного. Люди со склонностью к рыночным экономическим трансакциям были охарактеризованы как экономические (тип личности человека — homo econo micus, HE), со склонностью к нерыночным социальным интеракциям — как институциональные (тип личности — homo institutius, HI). Было также добавлено, что из предрасположенности не “ выводится автоматически предопределенность: за принимающими решения людьми
— остается свобода выбора — действовать в соответствии с заложенными в них
склонностями либо вести себя альтернативным образом — в силу тех или иных с) причин, обстоятельств. Таким образом, выбор, диктуемый, как правило,
< соображениями экономической целесообразности, противопоставляется фатальной
безысходности — действовать в соответствии со своими склонностями и никак иначе. zd Но что необходимо подчеркнуть, на сам выбор, помимо внутренне присущей
I—
— возможно, на генетическом уровне — склонности к тому или иному типу взаимодействия, влияет и внешний фактор институциональной среды, которая способна как усилить, так и ослабить эту самую склонность или предрасположенность, не исключается, разумеется, также возможность отсутствия институционального влияния на результат выбора.
В статье были проведены параллели между языковыми изменениями и таковыми во внеязыковой сфере, смысл которых — пролить свет на возможность
получения более полного представления о характере совместной, взаимообусловленной эволюции человека, общества и институтов. При этом мы исходили из того, что происходящие на протяжении длительного периода времени системные трансформации языка могут содержать в себе информацию, являющуюся отражением трансформаций социальной реальности. Для английского языка, обслуживающего весь англосаксонский мир (а ныне и перешедший его границы) в его динамике, характерным признаком изменений в структуре языка стала трансформация синтетического строя в аналитический строй, или тип, языка. Переход по схеме «синтез — анализ» оказался характерным и для понимания сути внеязыковых изменений, как то: социума, религии, экономики и пр.
Вместе с этим, была дана аргументация в пользу того, что такой переход является поучительным, но отнюдь не универсальным, и что практика насильственного вытеснения «синтетических» институтов «аналитическими» в естественных государствах, или порядках ограниченного доступа, к которым относится в числе других Россия, приведет страну не к храму, а к тупику. Вывод, который из этого следует, таков: чтобы избежать неизбежной в таком случае институциональной ловушки, густо замешанной на упорно зреющем институциональном нигилизме, следует отказаться от курса на слепое копирование западных образцов институционального обустройства страны и обратиться к отечественным со
разработкам путей вывода страны из кризиса, в частности, к положениям о
социально-экономической доктрины Львова. ^
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Белоус А. Б. (2010). Теория управляемости фирмы. СПб.: Издательство Санкт-Петербургской академии управления и экономики.
Варшавский А. (2011). Проблемы науки и ее результативность // Вопросы экономики, № 1, с. 151-1 57.
Глазьев С. Ю. (2012). Стратегия антикризисного развития российской 1
экономики в XXI веке // Экономика региона, № 2. т
Егорова Н. Е. и Цыганов М. А. (2011). Сделки слияния и поглощения: ^
согласование экономических интересов интегрирующихся компаний. М.: Поли о
Принт Сервис.
ю
5
О
I—
•
<
пз
><
Ерзнкян Б. А. (2005a). «Человек институциональный» как экономический ^
актор. В кн. H omo i n stitutius. Глава 4, с. 113-127. <
Ерзнкян Б. А. (2005б). Трансакционная модель бытия «Человека g
институционального». В кн. H omo institutius. Глава 5, с. 128-146.
Ерзнкян Б. А. (2006). Специфика «контрактных» отношений государства и бизнеса в российском топливно-энергетическом комплексе // Montenegrin Journal of О
Ec onomics, vol. II, no. 3, pp. 139-150. ^
Ерзнкян Б. А. (2007 a). Является ли институциональная матрица институциональной матрицей? // Экономическая наука современной России, № 2. с.
52-63. ^
Ерзнкян Б. А. (2007б). Механизмы управления межфирменными ^
отношениями: теоретические аспекты // Микроэкономика, № 2, с. 49-69. о
Ерзнкян Б. А. (2011). Системные изъяны ортодоксального подхода к ^
экономике и научно-техническому прогрессу // Вестник университета ^
(Государственного университета управления), № 3, с. 46-52.
Ерзнкян Б. А. (2012). Технологическое и институциональное развитие F
социально-экономической системы в гетерогенной среде // Журнал ^
институциональных исследований, Т. 4, № 3, с. 79-94. tn
Ерзнкян Б. А. (2013). В пространстве рыночных и нерыночных взаимодействий: индивидуальные, организационные и национальные отличия // Экономическая наука современной России, № 3, с. 37-58. <
Ерзнкян Б. А. и Малер В. С. (2008). Персонифицированные взаимодействия с£
партнеров в локальных и глобальных социальных сетях / Теория и практика
институциональных преобразований в России / Сборник научных трудов под ред. Б. А. Ерзнкяна. Вып. 12. М.: ЦЭМИ РАН, с. 67—72.
Зарнадзе А. А. (2011). Целостность управления современной экономикой. М.: Транспорт.
Homo institutius — Человек институциональный. / Под ред. О. В. Иншакова. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2005.
Клейнер Г. Б. (2005). «Человек институциональный» как экономический актор. В кн. H omo institutius. Глава 3, с. 87-112.
Клейнер Г. Б. (2010). Развитие теории экономических систем и ее применение в корпоративном и стратегическом управлении. М.: ЦЭМИ РАН.
Козерская Н. С. (2011). Америка глазами русского экономиста. М.: Поли Принт Сервис.
Львов Д. С. (2008). Миссия России. Сборник научных трудов. / Под научной ред. С. Ю. Глазьева и Б. А. Ерзнкяна. М.: ГУУ.
Миронов Б. Н. (1988). Главные социальные организации крестьянства, городского сословия и дворянства // Acta Slavica laponica, no. 16. (http://src-
h.slav.hokudai.ac.jp/publictn /acta/16/ boris/mironov-l.html).
Норт Д. (1997). Институты, институциональные изменения и оо функционирование экономики. М.: Фонд экономической книги «Начала».
о Норт Д., Уоллис Дж. и Вайнгаст Б. (2011). Насилие и социальные порядки.
^ Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.:
Изд. Института Гайдара.
- Поппер К. (2008). Знание и психофизическая проблема: В защиту
g взаимодействия. М.: Изд-во ЛКИ.
° Слобин Д. и Грин Дж. (1976). Психолингвистика. М.: Прогресс.
® Сурков В. Ю. (2010). Проект «Сколково» должен стать максимально
^ интернациональным // Нанотехнологии. Экология. Производство, № 3.
Сухарев О. С. (2011). Теория экономической дисфункции. М.: Машиностроение-1.
Тамбовцев В. Л. (2004). Введение в экономическую теорию контрактов: Учеб. пособие. М.: ИНФРА-М.
Уильямсон О. И. (1996). Экономические институты капитализма: Фирмы,
з рынки, «отношенческая» контрактация. СПб.: Лениздат; CEV Press.
< Фромм Э. (1976 [2012]). «Иметь» или «быть». М.: АСТ: Астрель:
! Полиграфиздат.
=§. Фукуяма Ф. (2008). Великий разрыв. М.: АСТ: АСТ МОСКВА.
^ Фуроботн Э. Г. и Рихтер Р. (2005). Институты и экономическая теория:
0 Достижения новой институциональной экономической теории. СПб.: Издат. дом
^ Санкт-Петерб. гос. ун-та.
го Ходжсон Дж. (1997). Жизнеспособность институциональной экономики / В
кн. Эволюционная экономика на пороге XXI века. Доклады и выступления
о- участников международного симпозиума. М.: Япония сегодня, с. 29—74.
Acemoglu D. (2002). ^Vhy not a P olitical Coase Theorem? Social Conflict,
Q Commitment and Politics / NBER ''V orking Paper. No. 9377. December. (http://
^ www.nber.org/papers/w9377).
Acemoglu D. and Jo hnson S. (2005). Unbundling Institutions // Jo urnal of
Political Economy, vol. 113, no. 5, pp. 949—995.
Boulton G. (2010). U niversity Rankings: Diversity, Excellence and the European Initiative // League of Europea n Resear ch Universities. Advice Paper no. 3, J une.
CO Co mm ons J. R. (1931). I nstitutional Economics // A merica n Ec onomic Re view,
- no.21, pp. 648—657.
1 i
о C ommons J. R. (1934). I nstitutional Economics. M adison: University of
< W isconsin Press.
c£ Dj ankov S, L a Porta R., Lopez ~de~Silanes F. and Sh l eifer A. (2002). T he
о R egulation of Entry // 0 и arterly Jo urnal of Ec onomics, vol. CXVII, I ssue 1.
Domazet T. (2010). F acing the F uture of Economic Policy — Causes of the Crisis from the Political Economy Point of View / In. Facing the Future of South East Europe.
Zagreb. Croatian Institute of Finance and Acco unting, pp. 7—70.
Draskovic V. and Draskovic M. (2012) . Institutional Nihilism as a Basis for AntiDevelopment Policy // Mo n tenegrin Jo urnal of Economics, vol. 8, no. 1, pp. 119—136.
Gref A, (1994). C ultural Beliefs and the Organization of Society. A H i sto rical and Theoretical Refl ection on Collectivist and Individualist Societies // Th e Jo urnal of
Pro litical Economy, vol. 102, no. 5, pp. 912—950.
M irowski P. (2010). I nherent Vice. M i nsky, M arkomata, and the Tendency of M arkets to Undermine themselves // Jo urnal of institutional Economics, vol. 6, Issue 4,
pp. 415—443.
Putnam R. D, (1993) . IM ak ing Democracy Work. Civic Trad itions in Modern Italy. Princeton, New Jersey. Princeton University Press.
Sea rle J, R. (2005). Wh at Is an Institution? // Jo urnal of institutional Eco nomics,
vol. 1, no.1, pp. 1—22.
To nnies F. (1940 [1887]). F undamental Concepts of Sociology (Translated and supplemented by C. P. Loomis from Gemeinschaft and Gesellschaft) . New York. American Book Company.
Wi llia mson O. E, (1971). T h e Vertical Integration of P roduction. M arket F ailure ^
V I
Considerations // A merica n Economic Re view, vol. 61 , no. 1, pp. 112—123. o
REFERENCES |
Belous A. B. (2010) . Controllability theory of the firm. St. Petersburg. Publ.
I louse of the St. Petersburg Academy of IM anagement and Economics. (in Russian). ^
Va rshavsky A. (2011). Problems of science and its perfo rm ance. VOPROSY i-
ECONOMIKI, no. 1, pp. 151-157. (in Russian). •
Gl a zyev S. Y. (2012). Anti-crisis strategy of development of the Russian economy in the XXI centu ry. Th e region economy, no. 2. (in Russian). I
Egorova N. E. and Tsyganov IM. A. (2011). Mergers and Acquisitions. ^
coordination of economic interests of integrating companies. IM.. Poly Print Service. (in Russian). O
Yerz n kya n B. H. (2005a). "H omo institutius as an economic actor. In the I lomo institutius. Chapter 4, pp. 113-127. ( in Russian).
Yerz n kya n B. H. (2007 a). Is the institutional matrix institutional matrix?
><
_0
JZ
Yerznkyan B. H. (2005b). Tr ansactional model of being I lomo institutius . In the <
О
I lomo institutius. Chapter 5, pp. 128-146. (in Russian).
Yerznkyan B. H. (2006). Specificity of contract between the state and business in the Russian fuel'energy complex. !Mo ntenegrin Jo urnal of Economics, vol. II, no. 3, pp.
139-150. (in Russian).
Economics of contemporary Russia, no. 2, pp. 52-63. (in Russian). £0
Yerz n kya n B. H. (2007 b). C ontrol mechanisms of inter-firm relationships.
theoretical aspects. IMicroeconomics, no. 2, pp. 49-69. ( in Russian). £
Yerzn kya n B. H. (2011). Systemic flaws of the orthodox approach to economics qj
and scientific-technical progress. Bulletin of the U n i versi ty (State U n iversi ty o f Q
f\Aa nagement), no. 3, pp. 46-52. (in Russian). ^
Yerznkyan B. H. (2012). Technological and institutional development of the
social-economic system in a heterogeneous environment. Jo urnal of Institutional
o
Studies, vol. 4, no. 3, pp. 79-94. (in Russian). I—
Yerz n kya n B. H. (2013). I n the space of market and non-market interactions. ^
individual, organizational and national differences. Eco nomics of con tempora ry R ussia , CO
no. 3, pp. 37-58. (in Russian). ^
Yerz n kya n B. H. and Ma hler \^.■ . (2008). ersonalized partners interaction in
local and global social networks / T heory and practice of institutional reforms in Russia / <C
Proceedings ed. by B. I I. Yerznkyan. Vol. 12. M.. CEMI, pp. 67-72. (in Russian). |
Zarnadze A. A. (2011). I ntegrity management of modern economies. M.. o
76
Ep3HKflH 5. A.
Transport. (in Russian).
lomo institutius - M an institutional. / Ed. by O. V. I nshakov. Volgograd. Publ. Iouse of Volgograd State University, 2005. (i n Russian).
Klei ner G. B. (2005). 'I omo institutius as an economic actor. In the book I lomo institutius. Chapter 3, pp. 87-112. (in Russian).
Kl einer G. B. (2010) . Development of the economic systems theory and its use in corporate and strategic management. M.. CEMI RAS. ( in Russian).
Kozer skaya N. S. (2011). America through the eyes of Russian economist. IM.. Poly Pr int Service. (in Russian).
Lvov D. S. (2008). R ussian mission. Collection of scientific papers. / Ed . by S. Y. Glazyev and B. A. Yerznkyan. M.. S tate University of M anagement. (in Russian).
M ironov B. N. (1988). IM ajor social organization of the peasantry, the urban class and nobility. Acta Slavica iaponica , no. 16. ( http.//src-h.slav.hokudai.ac.j p/pu blictn/
acta/16/boris/mironov-l.html). (in Russian).
North D. (1997). I nstitutions, institutional changes and economic perfo rm ance. M .. Economic book Foundation "Beginnings". (in Russian).
North D., Wa llis J. and We i ngast B. (2011). V iolence and social orders.
Conceptual framework fo r the interpretation of the writte n history of mankind. IM.. Publ. co H ouse of Gaidar Institute. (in Russian).
O Popp er K. (2008) . Knowledge and psychophysical problem. In defense of
CN
n)
nowledge
interaction. M.. Publ . I louse of the LCI . (in Russian).
Q\ Sl obin D. and Green J. (1976). P sycholinguistics. M.. P rogress. (in Russian).
Surkov V. Yu (2010). P roject Skolkovo to become the most international. ^ Nanotechnology. Ecology. Production, no. 3. (in Russian).
I— Sukharev O. S. (2011). Theory of economic dysfunction. IM .. IM echanical
engineering-1. (in Russian).
Ta mbo vtse v V. L. (2004). I ntroduction to the economic theory of contracts. M..
I INFRA-M. (in Russian).
§ W, llia mson O. I. (1996). E conomic institutions of Capitalism. Firms, markets,
^ relational contracting. St. Petersburg. Lenizdat, CEV Press. (in Russian).
O Fromm E. (1976 [2012]). "T o have" or "to be ". M.. AST. A strel. Poligrafizdat. (in
Russian).
Fukuyama F. (2008). Great disruption. M.. AST. AST MOSCOW. (in Russian).
F urobotn E. G. and Richter R. (2005). I nstitutions and economic theory.
Achievements of new institutional economics. St. Petersburg. Publ. louse of St.
U y
Petersburg State University. (in Russian).
^ Hodg son G. (1997). Vi ability of institutional economics / In Evolutionary
O economics at the threshold of the XXI century. Reports and presentations by participants
^ of the international symposium. M.. J apan today, pp. 29-74. ( in Russian).
X
Ace mog lu D. (2002). Why not a Political Coa se Theorem? Social Conflict,
Commitment and Politics / NBER ''W orking Paper. N o. 9377. December (http.// £ www.nber.org/papers/w9377).
qj Ace moglu D. and Jo hnson S. (2005). Unbundling Institutions. Jo urnal of Political
o Economy, vol. 113, no. 5, pp. 949—995.
^ Bo u lton G. (2010) . University Rankings. Diversity, Excellence and the European
Initiative. League of Europea n Resea rch U niversities . Ad vice P aper no. 3, J une.
Co mmo ns J. R. (1931). I nstitutional Economics. American Economic Re view,
no.21, pp. 648—657.
Co mmons J. R. (1934). I nstitutional Economics. M adison. University of tn W isconsin P ress.
II Dj ankov S., L a Porta R., Lopez~de~Silanes F. and Sh I eifer A. (2002). T he
o R egulation of Entry. Q uarterly Jo urnal of Economics, vol. CXVII , Issue 1.
< D oma zet T. (2010). Facing the Future of Economic Policy — Causes of the Crisis
Q- from the Political Economy Point of View / In. Facing the Future of South East Europe.
O Zagr eb. Croatian Institute of Finance and Acco untin g, pp. 7—70.
Draskovic V. and Draskovic M. (2012) . Institutional Nihilism as a Basis for AntiDevelopment Policy. Mo n tenegrin Jo urnal of Eco nomics, vol. 8, no. 1, pp. 119—136.
Gref A, (1994). C ultural Beliefs and the Organization of Society. A H i sto rical and Theoretical Refl ection on Collectivist and Individualist Societies. Th e Journal of
Po litical Economy, vol. 102, no. 5, pp. 912—950.
M irowski P. (2010). I nherent Vice. M i nsky, M arkomata, and the Tendency of IM arkets to Undermine themselves. Jo urnal of Institutional Economics, vol. 6, Issue 4,
pp. 415—443.
Putnam R. D. (1993) . IM ak ing Democracy Work. Civic Trad itions in Modern Italy. Princeton, New Jersey. Princeton University Press.
Sea rle J. R. (2005). Wh at Is an Institution? Jo urnal of Institutional Eco nomics,
vol. 1, no.1, pp. 1—22.
To nnies F. (1940 [1887]). F undamental Concepts of Sociology (Translated and supplemented by C. P. Loomis from Gemeinschaft and Gesellschaft) . New York. American Book Company.
Wi llia mson O. E. (1971). T h e Vertical Integration of P roduction. M arket F ailure Considerations. American Economic Re view, vol. 61 , no. 1, pp. 112—123.
oo
о
CN
Ю
О
I—
•
I
CD
DQ
О
<z
0)
<
о
о
s
><
_0
JZ
_0
<
CD
Л
О
<
CD
I
d.
й
oo
Ш
5
=)
I—
oo
<
О
oo
Ll_
О
<
о
