CC BY
47
А.В. Белов
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ СРЕДА И ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ: ОЦЕНКА ВЗАИМОСВЯЗИ И ЭМПИРИЧЕСКАЯ ПРОВЕРКА НА ПРИМЕРЕ ДАЛЬНЕВОСТОЧНОГО РЕГИОНА *
Трансформационный кризис в Дальневосточном федеральном округе (ДВФО) оказался слишком глубоким и продолжительным для региона, имевшего столь значительный ресурсный, экспортный и транспортно-географический потенциал. Одна из причин этого явления до сих пор не получила необходимого объяснения. По нашему мнению, в 1990-е годы в ДВФО сложилась неблагоприятная по сравнению с другими территориями России институциональная среда. В результате усложнилось привлечение инвестиций, замедлилось формирование предпосылок экономического роста, снизилась эффективность использования природных ресурсов. Выгоды от расширения международной торговли, притока иностранных рабочих и «народного» внешнеторгового обмена сосредоточились в основном в теневом секторе экономики. Цель данной статьи заключается в том, чтобы проанализировать состояние государственных, административных и экономических институтов в дальневосточных субъектах Федерации и определить влияние институциональных факторов на экономическое развитие и приграничное сотрудничество. Проведенное статистическое исследование позволило не только подтвердить устойчивую взаимосвязь экономической динамики и качества институциональной среды, но и выделить главные задачи в укреплении региональных институтов. Речь идет об улучшении инвестиционного климата, создании благоприятных условий для образования и деятельности новых предприятий, а также удовлетворении основных социальных потребностей населения, связанных с охраной здоровья и обеспечением безопасности. Все это кажется нам приоритетным направлением работы дальневосточных администраций на новом этапе развития страны, начавшемся в 1999-2000 гг.
1. Некоторые оценки институциональной среды и ее взаимосвязи с развитием экономики
В настоящее время пока не разработано надежных методов количественной оценки институциональной среды. По-видимому, это связано как с новизной неоинституционального направления в экономической теории, так и со сложностью основных категорий неоинституциализма. Действительно, если определить институт как
* Данная статья подготовлена в рамках коллективного научного исследования проблем региональной интеграции стран Северо-Восточной Азии, выполненного на основе гранта Министерства образования Японии.
БЕЛОВ
Андрей Васильевич
- канд. экон. наук, проф. Университета префектуры Фукуи. Окончил экономический факультет ЛГУ в 1981 г., с 1991 г. живет и работает в Японии. Основные научные интересы-общественные финансы, проблемы регионального экономического развития России и стран Северо-Восточной Азии. Автор более 50 научных публикаций, в том числе 5 монографий ( в том числе одной индивидуальной).
© А.В. Белов, 2003
«совокупность формальных... и неформальных... рамок, структурирующих взаимодействия индивидов в экономической, политической и социальной сферах»,1 такому явлению чрезвычайно трудно подобрать адекватные количественные характеристики.
Существующие методы количественного исследования используют либо единичные интегральные, либо множественные частные индикаторы состояния институтов. Например, Дж. Уоллис и Д. Норт провели анализ трансакционных издержек и показали, как рост государственного трансакционного сектора и эффективная деятельность органов власти позволили сократить соответствующие затраты для частных компаний. Это серьезно повлияло на рост экономики США в 1870-1970 гг.2 Экономисты Мирового Банка в отчете о мировом развитии за 1997 г. по материалам опроса 3600 фирм в 69 странах разработали «индекс доверия» к государственным институтам, который тесно коррелировал с показателями экономической динамики.3 Г. Корниа и В. Попов обобщили опыт 28 государств с переходной экономикой и предложили в качестве сводного индикатора институционального потенциала отношение бюджетных доходов к ВВП.4 Было выделено 3 группы стран, в которых рыночный переход осуществлялся в условиях соответственно сильных демократических, слабых демократических или сильных авторитарных институтов. Дееспособность властей (демократических или авторитарных - неважно) оказалась намного более весомым фактором экономического развития по сравнению с показателями «продвинутости» рыночных преобразований. Вывод «сильные институты важнее скорости реформ» получил статистическое подтверждение, что стало заметным вкладом в теорию переходного периода.5
Аналогичный подход был использован В. Поповым при оценке институтов в российских регионах.6 Однако для межрегиональных сравнений в рамках одной страны потребовалось заменить единичный интегральный показатель (отношение госдоходов к ВРП) на комплекс частных характеристик состояния институциональной среды. По данным за 1990-1996 гг., с помощью уравнений множественной регрессии удалось определить, как связаны с ростом или спадом экономики стартовые условия развития, экономическая политика администраций и качество региональных институтов. Расчеты показали, что скорость экономических реформ (либерализации, приватизации и т.д.) не отразилась на изменениях ВРП и производства. В то же время воздействие начального уровня экономического развития, обеспеченности ресурсами, структурных диспропорций в промышленности, а также институционального потенциала региональных администраций, оцениваемого по доле занятых на малых предприятиях, количеству преступлений, доле теневой экономики в доходах, производстве, занятости и инвестиционной привлекательности региона, было намного более сильным. Экономическая либерализация не сказалась на динамике ВРП и производства, но стала важным фактором в изменении реальных доходов. Регионы с лучшим предпринимательским климатом, либеральным электоратом, низкой преступностью, но с высокой долей теневой экономики смогли если не обеспечить рост производства, то, по крайней мере, привлечь часть деловых и личных доходов из других областей России. Вот такой неоднозначный вклад внесли региональные институты в экономическую динамику на начальном этапе российских реформ.7
Результаты, полученные В. Поповым, интересны по целому ряду причин. В сущности выдвинута определенная концепция взаимодействия экономики и факторов институционального развития. На этой основе разработана достоверная статистическая модель, способная объяснить более 50% вариации ВРП за счет различий в начальных условиях и в состоянии региональных институтов. Кроме того, предложена комплексная система оценки институциональной среды в российских регионах, основанная на общедоступных официальных данных. По-видимому, подход В. Попова можно несколько модифицировать и применить для анализа современной экономической динамики.
С учетом этого мы составили уравнения множественной регрессии, в которых результативной переменной являются средние темпы роста (снижения) ВРП за 1996-1999 гг., а в качестве факторных переменных использовались: 1) стартовые условия
экономического развития (душевой ВРП на начало периода, индекс ресурсного потенциала регионов и доля ресурсных отраслей в промышленном производстве); 2) состояние институциональной среды (доля занятых на малых и средних предприятиях, доля теневого сектора в промышленности, индекс инвестиционного риска, а также коэффициенты общей и младенческой смертности); 3) динамика инвестиций; 4) экспортная квота в промышленности; 5) качественные переменные для столичного города и крупнейшего нефтедобывающего региона (табл. 1).
Таблица 1. Переменные регрессии
Наименование показателей Содержание показателей
Индекс ВРП Индекс физического объема ВРП
ВРП д/н ВРП на душу населения
Потенциал Индекс ресурсного потенциала «Эксперт РА». http://www.expert.ru/expert/ratings/regions/
Ресурсные отрасли Доля ресурсных отраслей (электроэнергетика, топливная, цветная и черная металлургия) в структуре промышленного производства
Занятость на МП Доля занятых на малых предприятиях, скорректированная на степень урбанизации
Теневой сектор Доля теневого сектора в промышленности, рассчитанная на основе сравнения индекса промышленного производства и динамики потребления электроэнергии, воды, грузооборота и выбросов промышленных отходов по методу А.С. Мартынова, В.В Артюхова, В.Г. Виноградова. http://www.sci.aha.ru/RUS/waebl.htm
Риск Индекс инвестиционного риска «Эксперт РА». http://www.expert.ru/expert/ratings/regions/
Смертность дет. Коэффициент детской смертности
Смертность Коэффициент смертности населения
Индекс инвест. Индекс физического объема инвестиций
Экспорт/пром. Отношение экспорта к промышленному производству
Москва, Тюмень Качественные переменные для Москвы и Тюменской области (1 для двух указанных и 0 для всех остальных регионов)
Безработица з/о Отношение зарегистрированной и общей безработицы
Преступления/100 тыс. Количество преступлений на 100 тыс. населения
Убийства/100 тыс. Количество убийств на 100 тыс. населения
Доходы-расходы Превышение доходов населения над расходами
Продолжительность Ожидаемая продолжительность жизни при рождении
Источник: Госкомстат РФ. http://www.gks.ru/, если не указано иное.
Первоначальный отбор показателей осуществлялся экспертным путем. Мы опробовали примерно 30 переменных, но только 12 из них улучшали характеристики регрессии и были использованы в итоговых расчетах. Количество наблюдений равнялось 79, данные по автономным округам (кроме Чукотского) включены в показатели более крупных субъектов Федерации. Максимальное значение в матрице коэффициентов парной корреляции составляло 0,63 (качественная переменная для нефтедобывающего региона и душевой ВРП), т.е. имелась некоторая мультиколлинеарность факторных переменных, хотя предельный уровень в 0,8 не превышался. По-видимому, удалось выполнить основные формальные статистические требования к построению регрессионной модели.
Характеристики институциональной среды были подобраны исходя из представления о том, что для экономических исследований важны не столько частные черты конкретных институтов, сколько их влияние на поведение экономических агентов, результаты которого и нужно изучать. Следовательно, при определении связи с ВРП способность обеспечить соблюдение контрактов (enforcement) логичнее оценивать не по количеству выигранных судебных дел и приговоров райсудов, отмененных кассационными инстанциями (В. May, К. Яновский8), а по величине теневого сектора экономики (В. Попов9). В свою очередь анализ теневой деятельности тоже представляет собой сложную научную проблему. Например, такие использованные В. Поповым показатели, как теневая занятость (соотношение общей и зарегистрированной безработицы) и теневые доходы (превышение расходов населения над доходами), хотя и применяются для изучения нелегального сектора, но с ВРП практически не связаны и непригодны для регрессии, поэтому в институциональный блок факторных переменных мы включили только оценку теневого производства. Следующие два институциональных индикатора - доля занятых на малых предприятиях и инвестиционный риск - отражают состояние деловой среды, возможности для начала нового бизнеса и прибыльных инвестиций. По-видимому, никто не будет оспаривать необходимость оценки этих параметров. И наконец, важнейшей задачей общества является удовлетворение базовых социальных потребностей, связанных с жизнедеятельностью и воспроизводством человека (здоровье, безопасность, образование, водоснабжение, санитарные условия и т. д.). Предоставление перечисленных общественных услуг чаще всего является обязанностью государства или местного самоуправления, а значит, уровень их потребления можно считать характеристикой институционального развития.10 Среди множества возможных показателей основных потребностей личности мы выделили всего два: коэффициенты общей и младенческой смертности, поскольку только они оказались увязаны с динамикой ВРП. В итоге в оценке институциональной среды появились три смысловые части (теневой сектор, деловой климат, базовые социальные потребности) и 5 конкретных индикаторов.
Результаты регрессии приведены в табл. 2; перечислим основные содержательные выводы.
Во-первых, подтвердилась гипотеза о взаимосвязи динамики ВРП с начальными условиями развития, состоянием институциональной среды, темпами инвестиций и экспортной квотой промышленности. Более 60% вариации в темпах роста ВРП в 1999 г. объяснялось колебаниями этих факторов (Л2=0,616; ^статистика=8,828; t-статистика= 15,531; все величины говорят о статистической значимости модели). Однако в 1996-1998 гг. развитие подчинялось иным закономерностям, а соответствующая регрессия практически теряла объясняющую способность (R =0,301). Хорошо известно, насколько противоречивой и неустойчивой была социально-экономическая ситуация в данный период. Не будем углубляться в детали и сделаем лишь одно бесспорное замечание: после 1998 г. в развитии страны начался качественно новый этап, к которому и относится большинство сделанных выводов.
Зависимая переменная: индекс ВРП 99 Зависимая переменная: индекс ВРП 99/96
Множественный коэффициент детерминации Я 0,7849 Множественный коэффициент детерминации К 0,7288
Т-статиста ка 8,8281 Р-статистика 6,2296
11-квадрат 0,6161 Я-квадрат 0,5311
Количество степеней свободы 12/66 Количество степеней свободы 12/66
Количество наблюдений 79 Количество наблюдений 79
Скорректированный К-квадрат 0,5463 Скорректированный Я-квадрат 0,4458
Стандартная ошибка 3,9288 Стандартная ошибка 7,1615
Свободный член уравнения 86,3070 Свободный член уравнения 105,1176
Стандартная ошибка 5,5570 Стандартная ошибка 9,5362
г-статистика (при 66 степенях свободы) 15,5310 Статистика (при 66 степенях свободы) 11,0230
Факторные переменные
Стандартизованные коэффициенты регрессии 1(66) Стандартизованные коэффициенты регрессии 1(66)
Индекс ВРП 98 =-0,49 (*) -3,0569 Индекс ВРП 96 =-0,68 (*) -3,4786
Потенциал 98 =0,247 (**) 2,1983 Потенциал 96 =0,265 (**) 2,2964
Ресурсные отр. 98 =0,229 (***) 1,7017 Ресурсные отр. 96 =0,069 0,5168
Занятость на МП 99 =0,188 (**) 2,2165 Занятость на МП 99 =0,020 0,2216
Теневой 99 =0,098 1,1104 Теневой 99 =-0,14 -1,5140
Риск 99 =-0,15 -1,4456 Риск 99 =-0,20 (***) -1,8607
Смертность дет. 99 =-0,14 -1,4030 Смертность дет. 99 —0,25 (**) -2,3065
Смертность 99 =0,255 (**) 2,3590 Смертность 99 =0,113 0,9847
Индекс инв. 99 =0,641 (*) 7,9312 Индекс инв. 99/96 =0,383 (*) 4,2760
Экспорт/пром. 99 =-0,20 (***) -1,9751 Экспорт/пром. 99 =-0,12 -1,0295
Москва =0,303 (*) 2,7167 Москва =0,330 (*) 2,9288
Тюмень =0,222 (***) 1,9496 Тюмень =0,506 (*) 3,4627
(*)значимо с вероятностью 0,01 Пороговое значение Ц66) при 0,01 2,6603
(**)значимо с вероятностью 0,05 Пороговое значение 1(66) при 0,05 2,0003
(***) значимо с вероятностью 0,10 Пороговое значение ^66) при 0,10 1,6707
Источник: Расчеты по данным Госкомстата РФ. http://www.gks.ru/
Во-вторых, в 1996-1999 гг. по сравнению с начальным периодом рыночных реформ изменилась роль стартовых условий экономического развития. Обеспеченность природными ресурсами и доля сырьевых отраслей в промышленности по-прежнему оказывали на динамику ВРП значимое положительное воздействие. А вот влияние уровня ВРП на душу населения стало не прямым, а обратным. Коэффициент при душевом ВРП был велик по абсолютной величине и надежен с вероятностью 99%, но имел отрицательный знак. Следовательно, темпы роста чаще превышали средние в регионах с относительно низким ВРП. Подобная «бедность» стимулировала экономику. Поскольку номинальные показатели регионального продукта во многом определялись уровнем цен, ограничение их роста на все компоненты ВРП являлось важным условием ускоренного развития.
В-третьих, главными каналами воздействия институциональной среды на динамику ВРП являлись, как и следовало ожидать, инвестиционный и предпринимательский климат. Привлечение инвестиций, снижение инвестиционного риска и расширение занятости на
малых предприятиях оказывали предсказуемое и, как правило, статистически значимое влияние на изменения ВРП. Коэффициент доли теневого сектора в промышленности поменял знак с отрицательного в 1996-1999 гг. на положительный в 1999 г. Видимо, после кризиса 1998 г. развитие формальной и неформальной экономической деятельности приобрело параллельный и однонаправленный характер, причем сконцентрировалось в одних и тех же регионах, привлекательных для обеих форм бизнеса. Получается, что масштабы теневой экономики стали показателем не слабости, а силы институтов, т.е. качества предпринимательской среды. И все же доля теневого сектора в промышленности статистически не значима, а поэтому выводы о ее роли и динамике недостаточно надежны.
Наряду с формированием инвестиционного и предпринимательского климата мы выделяли удовлетворение основных общественных потребностей личности как важнейшую задачу институционального развития. Первый показатель из этой области - коэффициент детской смертности - оказался обратно пропорционально связан с динамикой ВРП. Направление связи по имеющимся статистическим данным определить весьма сложно, но похоже, что детская смертность менялась медленнее индекса ВРП и с большей вероятностью могла выступать причиной. Поэтому улучшение медицинского обслуживания, водоснабжения, состояния жилья, общественной гигиены, уровня культуры населения и т.д. не только позволяло сохранить новорожденных в течение первого года жизни, но еще и создавало базу для экономического роста, выходящего далеко за пределы этого периода. Второй показатель - общая смертность - превышал средние значения при аналогичном поведении индекса ВРП. Иными словами, смертность росла с ускорением развития. Это весьма неожиданный и на первый взгляд трудно объяснимый вывод. Что же тогда сказать о качестве начавшегося роста, почему возможно увеличение числа умерших при улучшении экономической динамики (или наоборот)? Связано это с возрастной структурой населения быстро растущих регионов, повышенной смертностью среди направляющихся в них мигрантов, увеличением числа производственных травм, ДТП, врачебных ошибок или преступлений со смертельным исходом - у нас нет ответа на эти вопросы. И все же складывается впечатление, что гражданам России пришлось заплатить социальную цену не только за годы кризиса, но и, по меньшей мере, за первую фазу подъема. Развитие было чрезвычайно неравномерным и не сопровождалось восстановлением институтов власти. Соответственно не расширялось предложение необходимых общественных услуг, связанных, например, с контролем условий труда, миграции, безопасности движения, качества медицинского обслуживания и криминогенной обстановки. Это вполне могло привести к зафиксированным в нашей модели отрицательным последствиям.
Итак, состояние институциональной среды серьезно влияло на экономическое развитие российских регионов. Если в 1990-1996 гг. сильные институты были важнее скорости реформ, то в дальнейшем их вклад в вариацию темпов ВРП, по-видимому, стал еще более весомым. Продолжение отмеченных тенденций в течение 2-3 лет после 1999 г. позволило бы заявить, что для экономической динамики сильные институты важнее наличия природных ресурсов. Тем более если считать задачами институционального развития не только создание благоприятного инвестиционного и предпринимательского климата, но и удовлетворение основных потребностей личности, а также справедливое распределение плюсов и минусов экономического роста. Хотя, разумеется, такое заключение потребует дополнительных исследований на материалах 2000-2002 гг.
А теперь обратимся к более конкретному анализу связи экономического развития и институциональной среды. Объектом нашего исследования будет Дальневосточный федеральный округ, в котором, как нам кажется, сложилось наиболее контрастное сочетание крупного ресурсно-географического потенциала и слабых государственноадминистративных институтов.
2. Характеристика институциональной среды Дальневосточного федерального округа
Дальневосточный федеральный округ занимает 36,4% территории страны, здесь находится до 40% подтвержденных запасов полезных ископаемых, свыше 30% древесины и 85% морских биоресурсов. В 1999 г. при доле в населении России 4,9% удельный вес ДВФО в суммарном ВРП составлял 6,0%, а в основных фондах - 6,3%.11 В 1930-1980-е годы экономика российского Дальнего Востока развивалась весьма высокими темпами, но параллельно с этим приобрела монокультурный, высокозатратный и мобилизационный характер. Эти особенности сохраняются и в настоящее время, хотя в ходе рыночных реформ произошли серьезные изменения. Трансформационный кризис затронул все стороны общественной жизни Дальнего Востока. Наиболее важными отличительными чертами дальневосточной экономики за последние 10 лет стали сильный экономический спад, усиление дифференциации дальневосточных регионов, неблагоприятные структурные изменения, падение жизненного уровня, отток населения и переориентация региональных производств с внутреннего на внешний рынок. Получается, что имеющийся потенциал не удалось использовать на нужды развития. Все это стало одновременно и причиной, и следствием тяжелого состояния региональной институциональной среды. Добавим несколько новых показателей к использованным ранее и попробуем оценить теневой сектор, деловой и предпринимательский климат, а также степень удовлетворения основных социальных потребностей личности в интересующем нас регионе России.
Важной характеристикой предпринимательского климата и состояния региональных институтов является величина теневой экономики. В научной литературе существует множество вариантов и определений этого термина, но российская государственная статистика оперирует всего лишь одним понятием - «скрытая и неформальная экономическая деятельность».12 Скрытая экономическая деятельность может осуществляться практически во всех отраслях и включает в себя в основном законную, но скрытую или приуменьшенную активность, что дает возможность сократить налоги, социальные выплаты и уклониться от выполнения ряда административных обязанностей, предписаний и норм. Неформальная деятельность осуществляется, как правило, на законном основании индивидуальными производителями, которые часто не оформляются в надлежащем порядке. Нелегальная экономическая деятельность прямо запрещена действующим законодательством и связана, например, с производством и продажей наркотиков, оружия, контрабандой, проституцией и т.д. Первые два элемента в литературе называют неформальной экономической деятельностью, третий - черным рынком. Таким образом, неучтенная, или теневая, экономика представляет собой совокупность скрытой, неформальной и нелегальной экономической деятельности. Именно в таком понимании мы и будем в дальнейшем использовать этот термин.
Теневую экономику, как правило, оценивают путем сопоставления некоторых показателей, таких как расходы и доходы населения, полная и зарегистрированная безработица, возможный и реальный объем производства и т.п. Госкомстат Российской Федерации применяет отдельные методики для анаииза скрытой экономической деятельности в промышленности, торговле, сельском хозяйстве, оказании бытовых услуг, строительстве, транспорте, а также «теневых» поступлений населения. Так, например, скрытый объем промышленного производства исчисляется по информации о проверках налоговой инспекцией правильности уплаты НДС, начисленных пенях и штрафных санкциях. Величина неучтенного розничного товарооборота складывается в ходе сравнения динамики товарооборота и издержек обращения, поступлений торговой выручки в кассы банков, выборочных обследований домашних хозяйств на предмет приобретения продовольственных и непродовольственных товаров.13 Различные оценки теневой
экономики, как правило, плохо коррелируют между собой. Следовательно, имеет смысл определять не абсолютные, а относительные объемы теневого сектора в различных субъектах Федерации. Попробуем сделать это, используя общедоступные данные российской и региональной статистики (табл.З).
Таблица 3. Некоторые характеристики институциональной среды Дальнего Востока (1999)
Риск Заня- тость на МП, % Тене- вой сек- тор, % Без-ра-боти-ца, з/о % Дохо- ды- расхо- ДЫ, % Престу- пления /100 тыс. Убий ства /100 тыс. Продол житель- ность жизни Смерт- ность Смерт- ность дет.
2 3 4 5 6 7 8 9 10
Дальневосточный федеральный округ
Республика Саха(Якутия) 0.640 8,9 15,7 8,5 30,7 1683 32,5 64,09 9,6 18,9
Приморский край 0,506 10,8 28,2 16,3 -7,0 2686 28,0 64,93 12,8 19,7
Хабаровский край 0,742 14,3 35,9 23,2 7,4 3117 34,2 63,94 13,1 19,4
Амурская область 0,584 9,0 38,9 11,3 7,2 2297 20,5 63,99 12,5 28,8
Камчатская область 0,820 12,4 15,9 19,0 18,3 2060 20,8 64,37 1.0,3 13,8
Магаданская область 0,865 15,5 15,7 19,8 29,1 2972 22,6 65,38 9,3 15,3
Сахалинская область 0,787 12,9 13,0 19,2 25,3 2669 35,4 64,20 12,2 13,2
Еврейская автономная область 0,438 12,4 44,8 5,2 15,3 3099 18,3 62,75 13,6 26,4
Чукотский автономный округ 0,955 1.3 19,2 42,6 48,6 1578 16,5 67,27 7,1 26,9
Субъекты Российской Федерации-79 наблюдений
Средняя арифметическая 0,476 13,4 23,6 14,6 13,4 2073 22,2 65,63 14,4 17,8
Медиана 0,461 11,5 22,4 13,0 14,3 2060 20,6 65,76 14,3 16,6
Минимальное значение 0,011 1,3 5,9 3,1 -34,9 386 11,7 56,00 4,8 10,1
Максимальное значение 0,989 90,9 59,6 42,6 48,6 3855 68,2 73,35 21,4 36,2
Первый квартиль -25% (*) 0,225 8,9 16,5 9,0 7,2 1683 16,6 64,09 12,7 15,0
Третий квартиль -75% (*) 0,730 14,8 28,5 19,5 21,0 2515 25,5 66,97 16,2 18,9
Примечание (*) значения признака, отсекающие 25% и 75% наблюдений.
Источник: Расчеты по данным Госкомстата РФ. http://www.gks.ru/
Индикаторы деятельности теневого сектора на Дальнем Востоке отражают несколько взаимосвязанных тенденций. Во-первых, отношение зарегистрированной и общей безработицы превышало среднероссийские значения, кроме Республики Саха, Еврейской автономной и Амурской областей (см. табл. 3, графа 4). Считается, что чем больше доля зарегистрированной безработицы, тем меньше возможностей для альтернативной занятости. Поэтому роль теневого сектора на дальневосточном рынке груда была сравнительно невелика.
Во-вторых, показатель превышения доходов населения над расходами также находился выше среднероссийского уровня, хотя имелись и некоторые исключения (см. табл. 3, графа 5). Если население и получало невидимые для статистики доходы, то в небольших масштабах. И самое главное - лишь незначительная часть этих доходов оседала в регионе. Гораздо чаще они использовались за пределами Дальнего Востока.
В-третьих, сравнение натуральных и стоимостных показателей деятельности предприятий14 говорит о том, что доля теневого сектора в промышленности в среднем по России составляла около 24% (см. табл. 3, графа 3). Максимальные цифры достигали 55-60% и фиксировались в некоторых регионах Сибири и Северного Кавказа. На Дальнем Востоке доля теневого сектора была особенно высока в Еврейской автономной области (44,8%), Амурской области (38,9%) и Хабаровском крае (35,9%). В Камчатской, Магаданской и Сахалинской областях показатели несколько ниже, но там 27-63% выпуска давала рыбная промышленность, в которой более половины производства могло находиться «в тени». Деятельность рыболовецких компаний не улавливалась нашими методами характеристики теневого производства, так как промысловые суда не потребляли электроэнергию и воду, не производили фиксируемых выбросов вредных отходов и не имели отношения к грузообороту автомобильного и железнодорожного транспорта. Учет браконьерской добычи и незаконного экспорта морских биоресурсов почти вдвое бы увеличил суммарные оценки теневого сектора в трех перечисленных субъектах Федерации.
Таким образом, приведенные выше показатели говорят о том, что у жителей большинства краев и областей Дальнего Востока не было серьезных возможностей для альтернативной занятости и получения неофициальных доходов. По этим критериям региональный теневой сектор занимал средние позиции в стране. А вот с теневым производством, вычисленным по разнице натуральных и стоимостных величин, складывалась более сложная ситуация. Если добавить к нашим цифрам неучтенную деятельность в рыбной промышленности, размеры дальневосточного теневого сектора могли оказаться одними из самых крупных в стране.
О способности региональных администраций обеспечить неприкосновенность личности и имущества граждан, а значит, и защиту прав собственности, исполнение контрактов и т.д. - можно судить по уровню преступности. Как свидетельствует статистика, з 1990-х годах на Дальнем Востоке складывалась очень сложная криминогенная обстановка (см. табл. 3, графы 6-7). Количество преступлений в большинстве субъектов ДВФО превышало среднероссийское. Хабаровский край занимал по этому негативному показателю 3-е место, Еврейская автономная область - 4-е, Магаданская область - 6-е, Сахалинская область - 12-е место в стране. Убийства и покушения в Сахалинской области, Хабаровском крае и Республике Саха совершались в 1,5-1,7 раза чаще, чем в среднем по России. Преступность и экономическая деятельность скорее всего влияли друг на друга в двух направлениях. С одной стороны, высокая преступность ухудшала предпринимательский климат, а с другой- обострение криминальной обстановки следовало за ростом деловой активности - такую своеобразную цену приходилось платить за развитие бизнеса. Когда эта пена становилась слишком высокой, замедлялось развитие всех секторов экономики. В теневой же сфере происходили неблагоприятные структурные изменения, т.е. сокращалась скрытая и неформальная, но росла нелегальная часть, а это еще сильнее раскручивало спираль преступности.
Обратимся к анализу предпринимательского климата. Хорошим его индикатором является деятельность малых предприятий (МП). Количество МП на душу населения, удельный вес МП в занятости, доля МП в валовом региональном продукте Дальнего Востока находись примерно на уровне среднероссийских значений. Однако в 1996-2000 гг. общее число российских МП увеличилось на 1,5%, а на Дальнем Востоке сократилось на
12,8%. Этот факт можно истолковать по-разному. Хотя, наверное, никто не будет возражать, что МП создавались там, где для этого имелись благоприятные условия (стабильность, поддержка властей, безопасность, емкий рынок, возможность получения прибыли и т.д.). Напротив, проблемы МП указывали на недостатки предпринимательской среды, многие из которых напрямую были связаны с состоянием институтов власти. Отметим, что ситуация серьезно различалась в отдельных регионах Дальнего Востока. Судя по использованному нами показателю доли занятости (см. табл. 3, графа 2), в Республике Саха, Чукотском АО, Амурской области и Приморском крае складывались наиболее тяжелые условия деятельности МП. Напротив, Магаданская область и Хабаровский край представляли собой относительно «благополучные» регионы, а в остальных территориях ДВФО условия деятельности МП примерно соответствовали среднероссийским.
Интегральную характеристику предпринимательской среды дают показатели инвестиционного риска. С нашей точки зрения, наиболее привлекательная методика его оценки предложена агентством «Эксперт-РА».15 Комбинация индексов инвестиционного риска и инвестиционного потенциала является показателем общего климата для капиталовложений в экономику региона. Все рейтинги «Эксперта», включая самый свежий, говорят о сложностях инвестирования в Дальневосточном регионе (см. табл. 3, графа 1). В 2001-2002 гг. Сахалинская область имела наименьший показатель инвестиционного риска в ДВФО, но среди 89 российских субъектов Федерации занимала лишь 55-е место. Республика Саха, Приморский и Хабаровский края отличались сравнительно крупным инвестиционным потенциалом (18, 20 и 23-е места в России соответственно), однако высокий риск (74, 70 и 56 места) снижал их привлекательность. Даже беглый взгляд на расчеты «Эксперта» показывает, что на Дальнем Востоке традиционно плохо обстояли дела с экономической и особенно финансовой и социальной составляющими риска. Вдобавок к этому почти всегда были высоки криминальный и экологический риски. Законодательный и политический факторы подвергались сильным колебаниям. Мы не намерены обсуждать качество индексов «Эксперта». Отметим лишь одно: с нашей точки зрения, указанные тенденции неплохо иллюстрируют, в каких областях дальневосточным администрациям приходилось сталкиваться с наибольшим количеством проблем.
Неудивительно, что с привлечением деловых доходов складывалась довольно сложная ситуация. В 1999 г. заметные поступления валюты на счета предприятий, быстрый рост внутренних и зарубежных инвестиций отмечался в Сахалинской области, что было связано с освоением шельфовых месторождений нефти и газа. Приток зарубежных капиталов для реализации проектов «Сахалин-1» и «Сахалин-2» дал определенный толчок к оживлению внутренней инвестиционной деятельности. По-видимому, похожее развитие событий возможно в Магаданской и Камчатской областях, а также в Республике Саха. Напротив, в Амурской и Еврейской автономных областях, Чукотском АО внешние факторы практически не действовали, а внутренних возможностей для экономического роста было явно недостаточно. Именно поэтому в указанных субъектах Федерации в 1990-1999 гг. наблюдалось катастрофическое падение инвестиций. Два самых крупных дальневосточных региона - Приморский и Хабаровский края - занимали промежуточное положение. Ситуацию в них нельзя было назвать «инвестиционным коллапсом», но и ресурсов для преодоления инвестиционного кризиса тоже не хватало. Как свидетельствовал опыт Сахалина, условием привлечения деловых доходов в регионы Дальнего Востока являлась реализация крупных сырьевых проектов с участием иностранного капитала. Только на этой основе, при наличии минимальных условий для прибыльного бизнеса, могли начаться оживление внутренних инвестиций и заработать механизм самоподцерживающегося экономического роста.
И наконец, несколько слов об удовлетворении основных социальных потребностей
личности (см. табл. 3, графы 8-10). Сравнительно низкая ожидаемая продолжительность жизни и высокая детская смертность говорили о недостатках в медицинском обслуживании, водоснабжении, состоянии жилья и питании дальневосточников. Приятный сюрприз преподнес только невысокий уровень общей смертности, но это связано с возрастной структурой населения, в которой традиционно мала доля лиц старше 60 лет (около 14% против 20% в среднем по стране). При всей сложности перечисленных проблем у нас сложилось впечатление, что дальневосточные власти с трудом справлялись с решением важнейшей задачи институционального развития - производством и предоставлением базовых общественных услуг.
Анализ институциональной среды показал, что во второй половине 1990-х годов на Дальнем Востоке была велика доля теневого сектора в производстве, высока преступность, неблагоприятны условия для деятельности малых предприятий, инвестиционный риск превышал инвестиционный потенциал, слабо удовлетворялись основные социальные потребности жителей. Приведенные данные свидетельствовали о слабости региональных административных, правовых, налоговых и других институтов и органов. В этом имелась и положительная сторона, поскольку государственные структуры, по крайней мере, не мешали развитию предпринимательства. Однако отрицательные последствия намного перевешивали указанные выгоды: законодательная, правоохранительная, социальная и другие сферы безнадежно отставали от развития экономической активности.
3. К чему ведет слабость институтов?
По нашему мнению, сделанный вывод можно подтвердить конкретными примерами негативного влияния слабости институтов на региональное экономическое развитие.
Первый пример связан с нелегальным промыслом и экспортом морских биоресурсов. С начала 1990-х годов значительная часть торговли дальневосточными морепродуктами осуществлялась с нарушением российского и зарубежного законодательства и не учитывалась российской промышленной и таможенной статистикой.16 Так, по российским данным, экспорт морепродуктов в Японию в 1996-1999 гг. составлял ежегодно около 200 млн долл., а согласно японской таможенной статистике из России в Японию импортировалось 1-1,3 млрд долл. Разница достигала 1 млрд долл. в год, причем кроме Японии морские биоресурсы поставлялись еще более чем в 40 стран.17 Причина несовпадения цифр - несовершенство российских правил статистического учета и слабый контроль за деятельностью рыбодобывающих компаний, что давало возможность для браконьерства и незарегистрированного экспорта. С неучтенной выручки не уплачивались налоги, не производились инвестиции в рыбодобывающую и рыбоперерабатывающую отрасль, почти не велись доплаты экипажам судов. При наличии политической воли и определенной решимости вполне возможно было установить контроль за основными экспортерами морепродуктов, потоками валютных поступлений, статистической и налоговой отчетностью. Однако первые реальные шаги по совершенствованию распределения промысловых квот, внедрению спутникового слежения за местоположением рыболовецких судов, усилению пограничного контроля и т.д. были сделаны только в 2000-2001 гг., через 10 лет после того, как проблема впервые заявила о себе. Именно слабость федеральных и региональных институтов не позволила предотвратить истощение ресурсов, потерю налоговых поступлений от предприятий отрасли, развал промысловой и перерабатывающей базы, катастрофическое падение уровня жизни простых рыбаков на ^оне обогащения отдельных чиновников и рыбопромышленников.
С позиций неоинституциональной теории, государство и регион оказались неспособны сформулировать и реализовать права собственности на ценные морские биоресурсы. В
течение 1990-х годов было предпринято множество мер, связанных с уточнением прав, но они лишь повысили трансакционные издержки рыбопромысловых компаний. Неудивительно, что многие из них предпочли «уйти в тень». Параллельно с этим в среде дальневосточных рыбопромышленников сформировались «группы давления», способные извлекать личные материальные выгоды при негативном воздействии на благосостояние регионального сообщества в целом. Начиная с 2000 г. российское правительство начало аукционную продажу промысловых квот, т.е. сделало шаг к эффективной передаче рыболовам индивидуального права собственности на рыбу.18 И вот «группы давления» практически блокировали это решение, создав тем самым серьезные препятствия в развитии отрасли и региона.
Второй пример относится к международной миграции населения и «челночной» торговле между южными субъектами Дальнего Востока и Северо-Восточным Китаем (СВК). К 2001 г. товарооборот СВК, а также районов Синцзян и Внутренней Монголии с Россией достиг 3,3 млрд долл. (примерно треть китайско-российской торговли), а оборот российских дальневосточных регионов с Китаем - 1,8 млрд долл. Интересно, что накопленные прямые инвестиции из СВК в экономику Дальнего Востока не превышали 20 млн долл. Наряду с этим в одной только провинции Хейлунцзян фактические прямые вложения российских предприятий составляли 84 млн долл. Наибольший эффект от развития торгово-экономических связей с Россией получили два китайских населенных пункта провинции Хейлунцзян. Через город Хэйхэ, расположенный неподалеку от Благовещенска, за 10 лет, с 1987 по 1997 г., прошло 2,3 млн т. экспортно-импортных грузов, границу с Россией пересекли 3,4 млн человек, совокупный внешнеторговый оборот составил 2,1 млрд долл., из них 600 млн долл. пришлись на челночную торговлю. Во многом благодаря этому внутренний валовой продукт Хэйхэ и прилегающего к нему административного района ежегодно увеличивался на 10,1%, что существенно превышало средний показатель по провинции в целом (7,4%). В другом китайском пограничном городе
- Суйфэнхэ (неподалеку от поселка Пограничный Уссурийского района Приморского края)
- число постоянных жителей за истекшие 15 лет увеличилось с 12 до 400 тыс. человек. В 2001 г. город посетили 500 тыс. приезжих, ВВП на душу населения в три раза превысил средний уровень по провинции Хейлунцзян, а ежегодный внешнеторговый оборот достиг 1,1 млрд долл. (73% товарооборота провинции). Примеры Хэйхэ и Суйфэнхэ показали, что даже небольшие китайские поселки благодаря экономическому обмену с Российской Федерацией за несколько лет были способны превратиться в современные города - центры международной торговли.19
Какие же выгоды смог извлечь из бурного развития приграничных связей с Китаем российский Дальний Восток? Отметим, что китайский ширпотреб и продовольствие в начале 1990-х годов помогли преодолеть мучительный товарный голод, доставка и реализация товаров дали средства к существованию десяткам тысяч россиян, а китайские рабочие на Дальнем Востоке взялись за наиболее трудные, опасные и непривлекательные виды работ. Однако к середине 1990-х годов вслед за изменением ситуации в России поменялись ожидания и критерии оценки приграничного сотрудничества. На первый план вышли экономическая безопасность, макроэкономическая стабилизация и устойчивый рост. Такого рода эффекты, по крайней мере в использованной нами системе координат, обнаружить чрезвычайно сложно. И все же сравнительная динамика денежных доходов и расходов населения содержит очень интересную информацию. Напомним, что в 1994-1999 гг. в Москве, Санкт-Петербурге, Самарской области и некоторых других российских регионах отмечалось превышение расходов над доходами. При этом соответствующего прироста сбережений населения и вкладов в коммерческих банках не происходило. На территории России образовалось несколько «расходных гаваней», которым
удавалось привлекать средства населения из других частей страны для осуществления покупок и в которых происходила легализация скрытых от официальной статистики доходов. В пределах Дальнего Востока также можно обнаружить следы этого явления.
Динамика денежных доходов и расходов населения в 1994-1999 гг. говорит о том, что в большинстве дальневосточных регионов в указанный период расходы увеличивались медленнее доходов. Исключение составляли Приморский край и Амурская область. В Приморье, например, в 1999 г. население потратило на 7% больше, чем официально получило (см. табл. 3, графа 5). Темпы роста расходов в предыдущие 5 лет превышали увеличение доходов почти на 25%. При этом объем производства составил около 80%, а уровень реальных доходов, улавливаемых официальной статистикой, - 60% к 1994 г. Такую динамику трудно объяснить иначе, как концентрацией расходов населения во Владивостоке, столице Приморья, и нескольких городах вблизи пунктов пересечения границы с Китаем. В 1994-1999 гг. Владивосток превратился в крупный региональный центр торговли продовольствием, одеждой, бытовой техникой и импортными автомобилями, что и стало причиной опережающего роста расходов по сравнению с доходами. Аналогичная тенденция, правда в значительно меньших масштабах, наблюдалась и в Амурской области. Превышение темпов роста расходов над доходами было сравнительно небольшим (около 4% за 5 лет), но вполне ощутимым, особенно с учетом того, что зарегистрированные реальные доходы в указанный период сократились на четверть, а промышленное производство -почти наполовину. По-видимому, концентрация расходов в Амурской области связана с процветавшей в Благовещенске челночной торговлей китайскими потребительскими товарами, привлекавшей в город множество покупателей даже из отдаленных уголков Дальнего Востока и Сибири. Региональные статкомитеты в качестве причин превышения расходов над доходами называли уменьшение денежных остатков у населения и приобретение товаров приезжими. Разумеется, оба указанных процесса имели место. Однако, по-нашему мнению, превышение расходов свидетельствовало среди всего прочего н о том, что часть доходов не регистрировалась или скрывалась (т.е. поступала из теневых источников), а затем использовалась для легальной оплаты товаров и услуг.
В период глубокого и разрушительного трансформационного кризиса 1990-х годов приток иностранных мигрантов и развитие всех форм приграничного обмена в принципе могли бы оказать серьезное положительное влияние на экономику Дальнего Востока. Тем не менее единственным позитивным экономическим результатом миграции и челночной торговли, который удалось зафиксировать по официальным статистическим данным, ьзляется ускоренный рост расходов населения по сравнению с доходами в Приморском крае ж Амурской области. Не будет преувеличением заявить, что в условиях слабых гссударственных, административных, социальных, правовых и других институтов положительный эффект оказался сосредоточен в теневом секторе, а другие области э«ономики не получили какой-либо заметной отдачи.
По-видимому, в данном случае мы столкнулись с растрачиванием некоторых видов ренты, например от монопольного права государства на осуществление таможенного вгктроля. Напомним, что в 1992-1993 гг. либерализация приграничной торговли и введение тезвизового режима в отношениях с Китаем привели не только к росту товарооборота, но и ж ряду хорошо известных негативных последствий. Уже в 1994 г. безвизовые поездки прекратились, началось постоянное изменение правил экономического обмена с целью максимизации государственных доходов. На соответствующее повышение трансакционных гздержек местные торговые фирмы ответили точно так же, как и в рыбной промышленности, - расширением теневой деятельности и формированием «групп -каления». Причем в структуре последних, по сравнению с рыбной отраслью, существовала важная и о многом говорящая особенность - ведущая роль китайских предпринимателей. В
1996-2001 гг. «группы давления» торпедировали практически все решения федеральных и региональных властей, направленных на изменение положения дел в приграничном бизнесе, а значит, в определенной степени и на улучшение экономической ситуации в зависимых от торговли районах Дальнего Востока.
* * *
Итак, проведенное исследование подтвердило гипотезу о зависимости экономического развития и состояния институциональной среды. Регионы с сильными институтами были способны если не обеспечить рост экономики, то, по крайней мере, привлечь деловые и личные доходы из других частей страны.20 Это давало толчок к росту и обычных, и теневых форм экономической деятельности. Однако, как показала проверка данной гипотезы применительно к Дальнему Востоку, в 1990-е годы здесь возник настолько глубокий «институциональный вакуум», что это отрицательно сказалось на развитии всех секторов и организационных форм экономической деятельности. Сформировались мощные «группы давления», ориентированные на реализацию личных интересов за счет развития региона в целом. Из-за слабости институтов и неэффективности государственного регулирования торговля морскими биоресурсами, челночный бизнес и некоторые другие формы приграничных обменов были перенесены в теневую сферу, но даже для теневиков дальневосточный предпринимательский климат оказался слишком суровым. Теневые доходы, так же как и обычные, покидали регион и направлялись либо на запад России, либо за рубеж. Следовательно, положительные результаты экономического развития и международного сотрудничества генерировались в одном месте всем региональным сообществом, а использовались в другом, и только избранными его членами. Исправить ситуацию могло лишь создание условий для более справедливого распределения эффекта и его локализации в самом Дальневосточном федеральном округе путем ослабления «групп давления», расширения возможностей для законопослушного бизнеса и улучшения базовых социальных характеристик среды обитания. По нашему мнению, в этом заключались важнейшая функция и главное направление развития региональных институтов.
'Олейник А. Институциональная экономика: Учебно-метод. пособие// Вопросы экономики. 1999. № 7. С. 129.
2 W а 1 1 i s J., N о г t h D. Measuring the Transactional Sector in American Economy, 1870-1970. // Long-term factors in American economic growth. The Income and Wealth Series // Ed. ву S. Engerman and R. Gallman. Chicago, 1986. Vol. 51.
3 The State in a Changing World. World Development Report 1997. The International Bank for Reconstruction and Development, The World Bank. New York, 1997. R 34-38.
4Cornia G., Popov V. Structural and Institutional Factors in the Transition to the Market Economy : An Overview. // Transition and institutions. The Experience of gradual and late reformers / Ed. G. Comia and V. Popov. Oxford, 2001. P. 11.
5 См.: Попов В. Динамика производства при переходе к рынку: влияние объективных условий и экономической политики // Вопросы экономики. 1998. № 7; Сильные институты важнее скорости реформ // Вопросы экономики. 1998. № 8.
6 Г1 о п о в В.В. Почему падение производства в регионах России было неодинаковым // МЭ и МО. 2000. № 9.
7 Кроме работы В. Попова, нам известна всего одна попытка статистического исследования взаимосвязи институциональных факторов с развитием экономики. В. May и К. Яновский проследили взаимодействие ряда политических и правовых показателей с динамикой ВРП и уровня жизни (May В., Я н о в с к и й К. Политические и правовые факторы экономического роста в российских регионах // Вопросы экономики. 2001. № 11. С. 17-33). В 1995-1998 гг. на подушевой ВРП статистически значимым образом повлияла деятельность правозащитных организаций, независимость СМИ, эффективность судебной системы и т. д. Однако набором предложенных переменных удалось объяснить лишь незначительную часть вариации региональных значений ВРП
(коэффициент детерминации R2=0,175 при приемлемом уровне 0,3 и выше), а значит, построенная модель, по выражению самих авторов, оказалась «всего лишь любопытной иллюстрацией» взаимодействия экономики и некоторых политико-правовых характеристик институциональной среды.
! М а у В., Яновский К. Политические и правовые факторы экономического роста в российских
регионах. С. 30.
’Попов В.В. Почему падение производства в регионах России было неодинаковым. С. 68.
10 Подробнее см.: Н у р е е в Р. Теории развития: институциональные концепции становления рыночной экономики // Вопросы экономики. 2000. № 6. С. 135.
11 Регионы России. Стат. сб. М., 2000. Т. 2. С. 28-29.
12 Методологические положения по статистике. Вып. 2. М., 1998. С. 11.
13 Там же. С. 15.
14 Методика изложена в ст. см.: Мартынов А., Артюхов В., Виноградов В. Россия как система. Practical Science. 1997 fhttp://www.sci.aha.ru/nav.htmI
15 http://www.expert.rU/expert/rating.s/repions/
16 Подробнее см.: Белов А.В. Торговля Хоккайдо и российского Дальнего Востока по данным японской таможенной статистики // Вестник ДВО РАН. № 5.1997. С. 78.
17 О г а в а К. Росия кейзай дзехо (Информация об экономике России. Наяпон. яз.). Токио, 1999. С.200.
18 Более подробная информация о развитии прав собственности на морские биоресурсы в 1970-1990-х одах содержится в кн.: Эггертссон Т. Экономическое поведение и институты. М., 2001. С. 287.
19 Эти данные приводились на международной научной конференции «Проблемы миграции населения в Северо-Восточной Азии», 22-24 ноября 2002, Киото, Япония.
20 П о п о в В.В. Почему падение производства в регионах России было неодинаковым. С. 70.
Статья поступила в редакцию 14 апреля 2003 г.
