CC BY
126
www.hjournal.ru
Journal of Institutional Studies, 2020, 12(2), 025-037 DOI: 10.17835/2076-6297.2020.12.2.025-037
«ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ ЛОВУШКА»: НАУЧНЫЙ ТЕРМИН ИЛИ КРАСИВАЯ МЕТАФОРА?
ВЕРНИКОВ АНДРЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ,
ведущий научный сотрудник, доктор экономических наук,
Институт экономики РАН, Москва,
email: vernikov@inecon.ru
Цитирование: Верников, А. В. (2020). «Институциональная ловушка»: научный термин или красивая метафора? // Journal of Institutional Studies, 12(2), 025-037. DOI: 10.17835/2076-6297.2020.12.2.025-037
Автор анализирует широкое распространение метафоры «институциональная ловушка» в экономической литературе и приходит к выводу, что это словосочетание утратило признаки строгого научного термина. Его понимание среди экономистов стало чересчур вольным и расширительным, и ««ловушкой» теперь можно назвать практически любое экономическое явление. В большинстве случаев речь идёт об уже известных науке под другими названиями недостатках, препятствиях, проявлениях неэффективности, а также отрицательных явлениях институциональной динамики. Кроме того, даже при анализе конкретных примеров (кейсов) исследователи редко прибегают к техническим доказательствам того, что изучаемое ими явление представляет собой именно «ловушку», и не пытаются идентифицировать тех, кто её расставил, или проанализировать возможные мотивы и выгоды. Концепция «институциональной ловушки» имплицитно предполагает осуществление некоего замысла, т.е. созвучна «теории заговора», что частично объясняет её популярность. Предлагается провести «исправление имён» и принять строгое определение термина «институциональная ловушка», чтобы начать избавление от фиктивных сущностей. Альтернативой этому служит отказ от использования этого словосочетания в академических текстах.
Ключевые слова: «институциональная ловушка»; конструирование институтов; институциональная динамика; ««исправление имён».
© Верников А. В., 2020
HOW MUCH SUBSTANCE IS THERE BEHIND THE CONCEPT OF «INSTITUTIONAL TRAP»?
ANDREI VERNIKOV,
DSc (Econ.), Senior Research Fellow, Institute of Economics RAS, Moscow,
email: vernikov@inecon.ru
Citation: Vernikov, A. (2020). How much substance is there behind the concept of «institutional trap»? Journal of Institutional Studies, 12(2), 025-037. DOI: 10.17835/20766297.2020.12.2.025-037
The paper examines the phenomenal popularity of the 'institutional trap' metaphor and concept among economists and concludes that this term has lost precision and clarity. Its interpretation by economists has become overly liberal and lax. Practically any economic phenomenon can be labelled an 'institutional trap', so it became a buzzword. In most cases it refers to obstacles, drawbacks, inefficiencies and negative effects of institutional change, all of which already have proper names in academic literature. When studying specific cases, researchers seldom use technical reasons to prove that what they examine is a 'trap'. The subject of a 'trap' is not identified, and we remain unaware about potential motivation and benefit of the entity that sets the 'trap'. The concept of 'institutional trap'implies that there is a deliberate plan. It sounds like a version of a 'conspiracy theory', partly explaining the popularity of the concept. The author proposes a rectification of names (zhengming) in order to start getting rid of redundant substances. Otherwise, academics might consider giving up the use of 'institutional trap' term in their research.
Keywords:«institutional trap»; institution building; institutional change; rectification of names.
JEL: B41, B52, D02, D71
«Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований»
Конфуций
1. Введение
Концепция «институциональных ловушек» посвящена особому случаю множественности устойчивых равновесий, которые возникают в сообществе экономических агентов при выборе нормы поведения. Множественность устойчивых равновесий, в свою очередь, предполагает возможность существования в одинаковых условиях разных институтов. В общем виде концепция «институциональной ловушки»1 как неэффективного, но устойчивого института или нормы поведения2 (Полтерович, 1999) кажется понятной и логичной. Данный феномен давно интересует исследователей в плане преодоления зависимости от существующей модели экономики, группового эгоизма или неэффективных технологий. Если попытаться проследить, из какой области знания позаимствована метафора «ловушка», то это скорее физика или механика, нежели биология — традиционный поставщик метафор для институциональной теории (Фролов, 2013).
1 Здесь и далее я беру словосочетание «институциональная ловушка» в кавычки, чтобы подчеркнуть его метафоричность.
2 В своей статье автор использует термины «институт» и «норма» или «правило поведения» как синонимы (Полтерович, 1999). Насколько это оправдано - тема для отдельной статьи.
Основные признаки «институциональной ловушки», помимо устойчивости и неэффективности нового правила поведения, это наличие эффективного альтернативного равновесия, а также хреодный эффект, когда движение системы происходит по неоптимальной траектории, которую с течением времени становится всё труднее скорректировать. К механизмам, обусловливающим попадание системы в «ловушку», относятся эффект координации (наличие поддерживающих экстерналий), эффект обучения, эффект сопряжения и культурная инерция. Устойчивость нового института обеспечивается тем, что трансакционные издержки от его действия ниже, чем у альтернативных ему норм, а трансформационные издержки отказа от данной нормы и перехода на иную, наоборот, выше (Полтерович, 1999).
Используемые в англоязычных работах выражения «path dependence» (зависимость от предшествующего пути развития, «эффект колеи»), «lock-in» или «self-reinforcing institution» (самоподдерживающийся институт) (Arthur, 1989; North, 1990; Mahoney, 2000) передают примерно тот же смысл, хотя и с важными нюансами, а В. Б. Артур применял их преимущественно к развитию технологии, а не собственно институтов. Особенность подхода акад. В. М. Полтеровича я вижу в следующем. «Ловушка» является продуктом не просто исторического развития страны, хотя в нём были важные институциональные «развилки» (Нуреев, Латов, 2017), а сознательных попыток реформирования и институциональных изменений, в частности, с помощью конструирования новых институтов и их импорта. О попадании в «ловушку» предлагается судить по негативным последствиям преобразований, а сама «ловушка» трактуется как «непредвиденный результат макроэкономического управления в процессе реформ» (Полтерович, 1999). Так, проведённая в России приватизация, с одной стороны, создала структуру собственности, не отвечающую критериям экономической эффективности и социальной справедливости, с другой стороны — не оставила возможности исправить ситуацию при существующих властных отношениях (Олейник, 2004). В каком-то смысле «ловушка» — это антитеза зависимости от предшествующего пути развития, поскольку она возникает как раз от попытки свернуть с такого пути.
Существует и иная интерпретация динамики в контексте возникновения «институциональной ловушки». Сил поддержки нового института может не хватить для его внедрения, и на уровне неформальных практик институт извращается или не преодолевает порог большинства и отторгается. Тогда приходится возвращаться в исходную точку, корректировать формальную норму и далее повторять весь процесс заново. Если изобразить это графически, то петля как раз иллюстрирует «ловушку» (Кузьминов и др., 2005).
Идентификация «ловушки» требует установить неэффективность института, причём имеется в виду не микроэкономическая, а общественная полезность, т.е. макроуровень, где это методологически сложно. И вообще, вынесение суждения о неэффективности института требует осторожности. Западные методики и индикаторы опираются на экспертные оценки, которые содержат в себе элемент субъективности и тенденциозности (Балацкий, Екимова, 2015). С разделением всего множества исторически существовавших институтов на «хорошие» и «плохие» сложно согласиться. Нет убедительных исторических примеров сохранения институтов, в неэффективности которых были бы убеждены все члены данного общества (Капелюшников, 2019). Мнение же иностранца может основываться на несовпадении с некими умозрительными эталонными институтами, якобы существующими в англо-саксонских странах.
Лучший способ справиться с «ловушкой» — это предотвратить её появление, например, с самого начала планировать демонтаж института или вводить его на временной основе (Полтерович, 1999). На практике выполнить это правило сложно: с начала существования нового института у него появляются свои силы поддержки, заинтересованные лица и группы. Теоретически из «ловушки» можно освободиться,
поощряя альтернативное неэффективному поведение и меняя соотношение между трансакционными и трансформационными издержками. Однако условия для этого — например, интенсивный экономический рост в стране (Балацкий, 2002) — становятся запретительными для многих экономик.
Обзор литературы показывает, что выражение «институциональная ловушка» применяетсяэкономистаминевсегдакорректно и натему.Обзорсоставленпопроизвольной выборке из научных публикаций, где встречается словосочетание «институциональная ловушка». Выборка очень малая и не претендует на представительность, поскольку в задачи статьи не входит разбор всех названных ловушками явлений по существу; для этого потребовалась бы целая антология. Я предлагаю способ очистить данный термин и концепцию от последующих спекулятивных наслоений и лишних сущностей. Считаю, что уточнение ключевых понятий — это важная и неизменно актуальная тема для любого теоретического направления, включая институционализм.
2. Развитие концепции или ловля покемонов?
Лемма. В современной России нет экономического или общественного явления, которое нельзя было бы объявить «институциональной ловушкой».
Появившись в научных работах экономистов, метафора «ловушка» вскоре вырвалась на оперативный простор и начала победоносное шествие по страницам статей, монографий и учебных пособий. В первой статье В. М. Полтеровича про «институциональные ловушки» было приведено пять примеров (Полтерович, 1999). Коллеги приняли вызов, и началась своеобразная интеллектуальная игра по поиску «ловушек». Первое время освоение объекта исследований новой концепции шло стихийно, и подлежащие изучению «ловушки» обнаруживались «под воздействием текущей социально-экономической ситуации в стране или под влиянием каких-то случайных причин» (Будович, Будович, 2013, с. 20). Полагаться лишь на случайность в таком перспективном деле не следует, поэтому потребовалась систематизация и классификация «ловушек». В одном учебном пособии в основу систематизации был положен ранг, т.е. значимость данной «ловушки» для общества: глобальные (мегаэкономические), системные (макроэкономические), структурные (мезоэкономические) и финансовые (мезо- и микроэкономические) «ловушки». По своему рангу распределились 25 видов самых разнообразных «институциональных ловушек» (Лесных, Ильяшенко, 2009, с. 326).
С появлением классификации (а она далеко не единственная, были и другие) обнаружение и анализ «ловушек» встали на систематическую основу. Результат этой деятельности впечатляет. Введённое в поисковую строку системы «Google Академия» словосочетание «институциональная ловушка» даёт 13800 результатов, не считая цитирований (дата обращения: 31.03.2020). В зарубежной научной литературе термин «institutional trap» как прямой эквивалент русского выражения встречается гораздо реже: поисковый запрос принёс лишь 1410 ссылок, т.е. в 10 раз меньше, причём часть из них ведут к англоязычным текстам, принадлежащим перу российских авторов (Polterovich, 2008), либо к переводу аннотаций русских статей на английский язык. Англоязычные экономисты мало пользуются термином «ловушка» (см., напр.: Do, 2004; Gradstein, 2008; Hatzis, 2018).
Мировое лидерство и монопольное положение России на рынке «институциональных ловушек» требует осмысления: откуда их столько? Если предположить, что экономическая наука хоть как-то соотносится с действительностью, то либо у нас действительно в 10 раз больше «ловушек», чем во всех остальных странах мира, вместе взятых, либо российские экономисты называют ими явления, которые зарубежные коллеги описывают с помощью других парадигм.
По авторскому названию найденной «ловушки» иногда можно сразу понять её суть, иногда нет. Болееилименеепонятно,вчёмзаключается,например,рентоориентированное
поведение, «размывание» прав собственности, теневая экономика, низкие доходы, снижение качества образования, «стагнационная ловушка» или уклонение от налогов. Но что такое «инвестиционная ловушка», «валютная ловушка», «ловушка неэффективного роста банковского сектора», «ловушка процентных ставок» (Лесных, Ильяшенко, 2009, с. 326) (а что в ней институционального?), «диссертационная ловушка» (Балацкий, 2008) или «глобальная институциональная ловушка» (Балацкий, 2006)? Неужели «институциональная ловушка инновационного развития» (Малкина, 2011) — это такая «ловушка», в которую заводит российскую экономику инновационное развитие? Почему объявлена «ловушкой» переработка давальческого сырья (толлинг) (Лесных, Ильяшенко, 2009, с. 326) — стандартная деловая практика в сырьевых отраслях?
Большинство авторов, к сожалению, перед наклейкой ярлыка не утруждают себя техническими доказательствами того, что волнующая их проблема — это именно «ловушка», поэтому прочтение текстов далеко не всегда добавляет ясности, а порой лишь ещё больше размывает смысл этого понятия. В одной из статей сказано, что сам характер объекта исследований («ловушки») соответствует «текущей социально-экономической ситуации в стране, а может быть, и самой сущности российской жизни, выражаемой словом «неэффективность»» (Будович, Будович, 2013, с. 18). Это искреннее высказывание полезно тем, что даёт подсказку: за «ловушку» авторы могут принимать что-то совсем другое, например, любое проявление неэффективности.
Гипотеза находит подтверждение. «Институтам, способствующим инновационному развитию, противостоят институты, препятствующие инновационному развитию, и пока вторые оказываются сильнее. Назовем их «институциональными ловушками инновационного развития», используя термин, предложенный В. М. Полтеровичем для подобного рода деструктивных обстоятельств...» (Малкина, 2011, с. 51). Для подобного рода «деструктивных обстоятельств» уже есть другие термины, а именно институциональный конфликт или рассогласование институтов.
Ещё примеры. «Явление, получившее название «институциональная ловушка», вызвано к жизни отсутствием необходимой согласованности макроэкономических регуляторов. Например, с 1992 г. в России очень остро ощущалась нехватка денежных средств в экономике, что и привело к массовому распространению бартера» (Лесных, Ильяшенко, 2009, с. 321). Если «ловушка» порождена низким качеством макроэкономического управления и регулирования, то, как видим, ей даже не обязательно иметь институциональное происхождение. Далее там же читаем, однако, что «суть институциональных ловушек... заключается в следующем. Изменения какого-либо института вне связи с трансформацией правил по другим институтам создают тупиковую ситуацию для решения стоящих перед экономикой задач» (Там же, с. 321). «Институциональные ловушки появились в результате некритического восприятия опыта западных стран: в период реформ 1990-х гг. в России была предпринята попытка совместить западные институты с российской культурной традицией - импорт институтов» (Там же, с. 325). Значит, для данных авторов «ловушка» — это синоним рассогласования институтов (институционального конфликта), тоже давно известного. «Институциональный конфликт между сферой высшего образования и рынком труда» (Там же, с. 326) тоже почему-то «ловушка», несмотря на собственное название: конфликт! «Ловушка деградации институтов государственного управления» ясно указывает на другой диагноз — деградацию институтов. Мы видим задвоение сущности.
Но и это не всё. В том же тексте сказано, что «институциональные ловушки» «являются не просто частным случаем трансакционных издержек, а основным источником их динамики в период институциональной трансформации» (Там же, с. 364). Неужели основным? Не имея возможности количественно оценить значимость «ловушек» как
драйвера трансакционных издержек, замечу лишь: авторы позиционируют «ловушку» ещё и как реинкарнацию трансакционных издержек, тоже хорошо описанных в литературе.
Поначалу российские авторы брали слово «ловушка» в кавычки (Олейник, 2004; Балацкий, 2008; Сухарев, 2012) или писали «так называемая «институциональная ловушка»» (Балацкий, 2002), подчёркивая таким образом метафоричность. Посчитав, видимо, существование данного явления доказанным научным фактом, а выражение «институциональная ловушка» — общеупотребимым, другие авторы раскавычили это словосочетание и начали применять его в буквальном смысле. Так на наших глазах в исторически короткие сроки из метафоры возник симулякр, постоянно подпитываемый всё новыми публикациями коллег-экономистов и деньгами грантодателей (включая, к сожалению, государство). Методика создания и развития этого симулякра схожа с той, которая произвела «институт-субъект» (Ореховский, 2019, с. 164).
Вряд ли создатель концепции и термина «институциональная ловушка» академик В. М. Полтерович предвидел такую динамику, когда круг причисляемых к «ловушкам» явлений не будет ограничиваться какими-либо признаками, критериями, рамками или правилами. Ещё в 2006 г. в предисловии к книге, посвящённой развитию его собственной теории, В. М. Полтерович обратил внимание на то, что часть приведённых примеров «институциональных ловушек» («валютная ловушка» и др.) на самом деле, видимо, не являются таковыми. «Не любой неэффективный институт является ловушкой» (Полтерович, 2006).
Но было уже поздно, предостережение не сработало. Джинн вырвался из бутылки. Толкование термина в литературе оторвалось от первоначальной коннотации и стало расширительным. Теперь это универсальное клише, модное вездесущее словцо (по-английски «buzzword»), которое используется для обозначения любых недостатков и препятствий на пути экономического и социального развития, в том числе и вымышленных. С какого-то момента словосочетание «институциональная ловушка» вообще стало ритуальным. Примерно так же в своё время к названию диссертаций и монографий на абсолютно любую тему вдруг стали добавлять слова «в условиях ускорения», «в условиях перестройки», а затем и «в условиях глобализации». Вероятно, это помогает вписаться в политическую конъюнктуру и тем самым доказать актуальность исследования. Вот пример: «Корпоративное кредитование в условиях институциональной ловушки на примере России» (Бураков, 2012). Что значит «в условиях ловушки» — неизвестно, но выглядит наукообразно.
Выскажу одну интуитивную догадку. От обнаружения «ловушек» всего один шаг до «теории заговора». Она занимает определённое место в общественном сознании (Дугин, 2005), хотя является когнитивным искажением и в академической среде публично поддерживать её считается не комильфо. Насаждение импортных институтов может кем-то расцениваться как сознательное вредительство. Не исключаю, что общность между коннотациями слова «ловушка» и «теорией заговора» действует на подсознательном уровне в пользу восприятия этого концепта: дела идут плохо, потому что страну раз за разом заводят в «ловушки». Такое объяснение многих бы устроило.
У автора данной статьи тоже оказался ослабленный иммунитет против интеллектуальной моды, и он принял участие в игре. Концепция «институциональных ловушек» была применена к анализу института, внедрённого в России в начале тысячелетия, а именно — гарантирования частных банковских вкладов (Верников, 2020)3. Целенаправленный поиск «ловушки» предсказуемо увенчался успехом: были обнаружены и общественная неэффективность, и устойчивость, и закрепление
3 Текст вышел в качестве «научного доклада», т.е. имел лишь статус препринта для обсуждения на научных семинарах (в Институте экономики РАН и Южном федеральном университете), но не публикации.
стереотипов оппортунистического поведения, и «хреодный эффект», и кое-что другое. Не удалось получить убедительный ответ на два важных вопроса4:
• Кто именно расставил «ловушку», с какой целью и что приобрёл от этого?
• Действительно ли слово «ловушка» лучше описывает и объясняет институциональную динамику, чем другие термины (например, «конфликт», «дисфункция», «деградация», «нецелевое использование», «мутация», «захват» и т.д.)?
3. «Исправление имён»
Я не берусь отрицать существование «институциональных ловушек» в принципе, и ряд явлений, вероятно, соответствуют критериям. Но всё-таки окружающая нас действительность не может состоять сплошь из одних «ловушек», а именно такая картина мира складывается при чтении научных статей. Словосочетание «институциональная ловушка» появлялось в печати так часто и по таким разным поводам, что его смысл расплылся. Инфляция слов вынуждает осторожного исследователя на всякий случай избегать их.
Как учил Конфуций, наведение порядка надо начинать с «исправления имён»5. Попробуем восстановить значение слова «ловушка». По замечанию В. И. Даля, «сети и тенета не ловушки: в ловушку зверь сам попадает», но для этого ловушку настораживают, т.е. «ставят так, чтобы животное было поймано» (Даль, 2007, с. 269). Аналогично, в словаре С. И. Ожегова ловушкой названо: 1) приспособление для поимки, захвата, ловли кого-(чего-)нибудь; 2) опасное место, где можно погибнуть; 3) перен. западня6 (Ожегов, 2017).
При упоминании о ловушке надо задать себе вопрос: кто её поставил? В чём здесь умысел?7 Ведь сама по себе ловушка в природе не возникает и требует наличия субъекта — ловца (охотника), того, кто её «настораживает» (в переносном смысле — подстраивает ловушку кому-то). Вместо слова «ловец» («Идите за Мною, и Я сделаю Вас ловцами человеков») адепты иностранной терминологии вправе взять из детской приключенческой литературы слово «траппер», от английского trap — ловушка. Ловец точно знает, кого он хочет поймать, ведь ловушки далеко не универсальны по своему устройству и параметрам. А если ловца нет, то ловушке просто неоткуда взяться. В моём понимании, это принципиальный момент. Могут возразить, что метафорой каждый вправе пользоваться по своему усмотрению. Не соглашусь. В академическом тексте даже метафора не должна искажать хрестоматийный смысл слова.
Возврат же слову «ловушка» его исконного смысла сразу выводит из-под этой эгиды большой пласт экономических явлений и институтов, возникших эволюционно и вне связи с современными попытками реформирования экономики. Это, например, традиция уравнительности и перераспределения, «раздаточная экономика» (Бессонова, 1994). «Ловушка» и зашедшее в тупик развитие — это разные вещи, поэтому неэффективной может оказаться траектория экономического роста, сложившаяся постепенно сама собой под действием рыночных сил (Полтерович, 2004). Я не склонен признавать «ловушкой» институциональную структуру АПК России за последние 150 лет (Фролов, Лаврентьева, 2015) или отдельные традиционные институты, в которых кто-то увидит «системный дефект социально-экономического пространства» (Стрижак, 2017). Бывает, что местный институт понижает общественное благосостояние, имеет самоподдерживающийся характер и культивирует общественно-неэффективные нормы поведения. Это
4 Я благодарю О. И. Ананьина, А. А. Курышеву, П. А. Ореховского, А. Я. Рубинштейна и О. С. Сухарева за постановку критических вопросов, которые помогли мне скорректировать свой подход.
5 «Исправление имён» (чжэнмин, кит. zhèngming) — это концепция конфуцианской философии, требующая правильно выстраивать понятия (Лунь юй, 1972, с. 161).
6 В более раннем издании словаря С. И. Ожегова «ловушка» объясняется чуть иначе (Сухарев, 2012, с. 40).
7 Юристам известно, что доказать умысел крайне сложно, но такая задача всё равно ставится.
институциональное ограничение на пути реформ, но не обязательно «ловушка». Ни бартер, ни неплатежи, ни коррупция, ни тем более уклонение от налогов не были чьей-то сознательной целью при конструировании институтов в начале 1990-х гг. в России и не вводились официально.
Увлечение модной концепцией затуманивает взгляд исследователя и смещает оценки. Возрастает риск обнаружить именно то, что хочется, даже если там что-то другое. В то же время игнорируются парадигмы и подходы, предлагающие альтернативную интерпретацию фактов. Так, для каждого из примеров «ловушки» (Полтерович, 1999) существуют альтернативные объяснения (Яковлев, 1999). Кроме того, метафора «ловушка» не раскрывает этиологию (причину) проблемы — например, дисфункцию института, его деградацию, отторжение, рассогласованность и конфликт между институтами, «захват» заинтересованными сторонами или нецелевое использование (Полищук, 2008), мутацию (Верников, 2009). Первопричина необязательно чисто институциональная. Раз «ловушка» — это «непредвиденный результат макроэкономического управления в процессе реформ» (Полтерович, 1999, с. 5), то такой эффект вписывается в концепцию «провала государства» (state failure) (Wolf, 1979). Провал может случиться на этапе общественного выбора под влиянием групп интересов (Олсон, 1995; Вольчик, Бережной, 2007), когда выбор падает на неподходящий институт (bad fit); при конструировании нового института (design failure); на стадии реализации замысла (implementation failure)
— происходит подмена цели (Рубинштейн, Городецкий, 2018) либо новый институт внедряется не там, не тогда и не так, как надо.
Независимо от того, как соотносятся между собой понятия «дисфункции института» и «институциональной ловушки» и какое из них первично, а какое вторично (Лесных, Ильяшенко, 2009, с. 323; Сухарев, 2012), недопустимо использовать в одном тексте оба понятия взаимозаменяемо. Не смешивать эти понятия призывал и В. М. Полтерович (2006).
Лучше бы называть вещи своими именами вместо универсального ярлыка «институциональная ловушка». Смысл текста часто проясняется, если вместо пресловутой «ловушки» сказать: препятствие, неэффективность, недостаток, несовершенство, изъян, несогласованность, трудность и т.д. Например, «некомплементарность институциональной среды инновационной деятельности и отсутствие в ней организационного единства» (Малкина, 2011, с. 59) — это, вероятно, существенная слабость и изъян, но слово «ловушка» здесь не способствует лучшему пониманию проблемы.
Что касается отмеченного Д. Нортом (North, 1990) и многими другими исследователями до и после него эффекта «lock-in», передающего один из аспектов смысла «институциональной ловушки», то и здесь, похоже, не обойтись без «исправления имён». В русскоязычной литературе закрепился, на мой взгляд, неудачный перевод этого важного понятия — «эффект блокировки». Если вдуматься, то слово «блокировка» значит, что новая норма была отторгнута, заблокирована, что ей не удалось проникнуть в данную среду и закрепиться в ней, тогда как «lock-in» подразумевает как раз обратное
— успешное проникновение новой нормы в данную среду и закрепление в ней. Словарь предлагает и другие варианты перевода слова «lock-in»: зацикливание, замкнутость на чём-то, фиксацию, закрепление, продолжение бесперспективной деятельности, вхождение в самоподдерживающийся режим. Любой из этих вариантов видится мне более удачным, нежели «эффект блокировки», и русскоязычные исследовательские тексты выиграли бы от более адекватного перевода «lock-in».
Хотелось бы уточнить корреляцию между понятиями «институт» и «ловушка». Насколько я понимаю концепцию акад. В. М. Полтеровича, суть состоит в формировании и закреплении общественно-неэффективных правил, норм и стереотипов поведения экономических агентов. Внедрение нового формального института может сформировать
«ловушку» или не сформировать её, однако сам институт при этом «ловушкой» не является; «ловушка» же указывает на сложность отказа от комплекса взаимодействий и организаций, сложившегося в результате внедрения. Вряд ли оправданно называть «ловушками» Болонскую систему в высшем образовании, страхование банковских вкладов, суд присяжных, законодательство о банкротстве и о конкуренции, правила ВТО и многие другие формальные институты иностранного происхождения. В своих странах они обычно работают нормально, а проблемы возникают при попытке переноса на нашу почву. Если так, то я вынужден считать ещё одним симулякром новый субъект под названием «институт-ловушка» (Балацкий, 2012, с. 52). Не факт, что такие существуют. А от исследователя в каждом отдельном случае требуется идентифицировать политики и инновации, которые породили и закрепили неоптимальную норму поведения.
4. Заключение
Концепция «институциональных ловушек» (Полтерович, 1999) представляет собой интересный инструмент для анализа отношений, которые могут возникнуть при конструировании институтов. Словосочетание быстро вошло в моду у авторов и редакторов, став практически культовым. «Институциональными ловушками» стали бездоказательно называть практически любые институты, явления и процессы в экономике и обществе, по усмотрению авторов. Поиск новых «ловушек» напоминает азартную игру ловли покемонов. Судя по частоте упоминания «институциональных ловушек» в наших научных текстах, русская земля столь же богата «ловушками», как и прочими природными ресурсами. Но одновременного нахождения в стольких настоящих ловушках не пережила бы ни одна экономика мира. Анализ произвольной выборки из источников, где упоминаются «ловушки», показывает: в большинстве случаев эта метафора скрывает какие-то иные сущности — как неблагоприятные результаты институциональных изменений (деградация и дисфункция институтов, отторжение, конфликт между ними, «захват»), так и вообще явления другого происхождения. Неточный диагноз затрудняет «лечение» соответствующих проблем.
«Институциональная ловушка» сама превратилась в ловушку для десятков экономистов, сформировав у них своего рода когнитивное искажение. Освободиться сложно без ущерба для репутации, эго и рыночной доли своей научной школы (студенты-аспиранты). Попробую помочь, чтобы остановить нарастание путаницы. Я вижу два варианта:
(1) термин «институциональная ловушка» получает строгое определение, исключающее эзотерику и вольные публицистические интерпретации, и авторы начинают его придерживаться; либо
(2) использование словосочетания «институциональная ловушка» попадает под мораторий в ведущих академических журналах страны, а также в программах учебных дисциплин, диссертациях и научных отчётах.
Оба варианта требуют от российского научного сообщества координации и добровольного самоограничения. Как показали недавние события, единственный надёжный способ купирования эпидемии — это карантин. Приятного в нём очень мало, но важен результат.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Балацкий, Е. В. (2002). Функциональные свойства институциональных ловушек // Экономика и математические методы, 38(3), 54—72.
Балацкий, Е. В. (2006). Глобальные институциональные ловушки: сущность и специфика // Мировая экономика и международные отношения, 9, 102-108.
Балацкий, Е. В. (2008). Формирование «диссертационной ловушки» // Экономика образования, 4, 149-160.
Балацкий, Е. В. (2012). Институциональные и технологические ловушки: анализ идей // Журнал экономической теории, 2, 48-63.
Балацкий, Е. В., Екимова, Н. А. (2015). Эффективность институционального развития России: альтернативная оценка // Terra Economicus, 13(4), 31-51.
Бессонова, О. Э. (1994). Раздаточная экономика как российская традиция // Общественные науки и современность, 3, 37-48.
Будович, Ю. И., Будович, М. С. (2013). Развитие исследований из области теории институциональных ловушек и классификация ловушек // Вестник Финансового университета, 5, 17-25.
Бураков, Д. В. (2012). Корпоративное кредитование в условиях институциональной ловушки на примере России // Актуальные вопросы экономических наук, 25-2, 58-72.
Верников, А. В. (2009). Мутация импортных институтов (на примере институтов корпоративного управления). - в кн.: Концептуальные проблемы рыночной трансформации в России / Ред. Р. Н. Евстигнеев. М.: ИЭ РАН, с. 217-249. ISBN 978-5-9940-0166-0.
Верников, А. В. (2020). Концепция институциональных ловушек: попытка применения к анализу нового института. М.: Институт экономики РАН. DOI:10.13140/ RG.2.2.21546.98245.
Вольчик, В. В., Бережной, И. В. (2007). Группы интересов и качество экономических институтов // Экономический вестник Ростовского государственного университета, 5(2), 57-66.
Даль, В. И. (2007). Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М.: РИПОЛ классик, т. 2.
Дугин, А. (2005). Конспирология. М.: Арктогея.
Капелюшников, Р. (2019). Contra панинституционализм. Часть I // Вопросы экономики, 7, 119-146.
Кузьминов, Я., Радаев, В., Яковлев, А., Ясин, Е. (2005). Институты: от заимствования к выращиванию // Вопросы экономики, 5, 5-27.
Лесных, В. В., Ильяшенко, В. В. (2009). Институциональная экономика: учеб. пособие, издание 2-е дополненное. Екатеринбург: Уральский рабочий.
Лунь юй (1972). пер. В. А. Кривцов. - в: Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах. Т. I. M.: Мысль, с. 139-174.
Малкина, М. Ю. (2011). Институциональные ловушки инновационного развития российской экономики // Журнал институциональных исследований, 3(1), 50-60.
Нуреев, Р. М., Латов, Ю. В. (2017). Экономическая история России (опыт институционального анализа): учебное пособие. 2-е изд., перераб. М.: КНОРУС.
Ожегов, С. И. (2017). Толковый словарь Ожегова онлайн. (https://slovarozhegova.ru/ word.php?wordid=13370 - Дата обращения: 31.03.2020).
Олейник, А. (2004). «Институциональные ловушки» постприватизационного периода в России // Вопросы экономики, 6, 79-94.
Олсон, М. (1995). Логика коллективных действий. Общественные блага и теория групп. М.: ФЭИ.
Ореховский, П. А. (2019). Институты и симулякры (О книге член-корреспондента РАН Е.В. Попова «Институты») // Вопросы теоретической экономики, 1, 162-169.
Полищук, Л. (2008). Нецелевое использование институтов: причины и следствия // Вопросы экономики, 8, 28-44.
Полтерович, В. М. (1999). Институциональные ловушки и экономические реформы // Экономика и математические методы, 35(2), 3-20.
Полтерович, В. М. (2004). Институциональные ловушки: есть ли выход? // Общественные науки и современность, 3, 5-16.
Полтерович, В. М. (2006). Предисловие редактора. - в кн.: Попов Е. В., Лесных В. В. Институциональные ловушки Полтеровича и трансакционные издержки. Екатеринбург: Институт экономики УрО РАН.
Рубинштейн, А. Я., Городецкий, А. Е. (2018). Государственный патернализм и патерналистский провал в теории опекаемых благ // Журнал институциональных исследований, 10(4), 38-57.
Стрижак, А. Ю. (2017). Факторы формирования институциональных ловушек в странах с развивающимися рынками // Вестник Поволжского государственного технологического университета. Серия: Экономика и управление, 3(35), 16-25.
Сухарев, О. С. (2012). Новый институционализм: «ловушки», трансакционные издержки, «теорема Коуза» и время // Terra Economicus, 10(3), 39-57.
Фролов, Д. П. (2013). Метафоризм институционализма: физикализм Vs биологизм // Terra Economicus, 11(3), 34-51.
Фролов, Д. П., Лаврентьева, А. В. (2015). Эволюция институциональной структуры АПК России: 150-летняя траектория «ловушек» // Journal of Economic Regulation (Вопросы регулирования экономики), 6(4), 79-93. D0I:10.17835/2078-5429.2015.6.4.079-093.
Яковлев, А. (1999). О причинах бартера, неплатежей и уклонения от уплаты налогов в российской экономике // Вопросы экономики, 4, 102-115.
Arthur, W. B. (1989). Competing technologies, increasing returns, and lock-in by historical events // The Economic Journal, 99(394), 116-131.
Do, Quy-Toan (2004). Institutional trap / Policy Research working paper WPS 3291. Washington, DC: World Bank. (http://documents.worldbank.org/curated/ en/795701468763797130/Institutional-trap).
Gradstein, M. (2008). Institutional traps and economic growth // International Economic Review, 49(3), 1043-1066.
Hatzis, A. (2018). Greece's institutional trap // Managerial and Decision Economics, 39(8), 838-845.
Mahoney, J. (2000). Path dependence in historical sociology // Theory and Society, 29(4), 507-548.
North, D. (1990). Institutions, Institutional Change and Economic Performance. N.Y.: Cambridge Univ. Press.
Polterovich, L. (2008). Institutional trap. - in: The New Palgrave Dictionary of Economics, 2nd Edition.
Wolf, Ch. (1979). A theory of nonmarket failure: Framework for implementation analysis // The Journal of Law and Economics, 22(1), 107-139.
REFERENCES
Arthur, W. B. (1989). Competing technologies, increasing returns, and lock-in by historical events. The Economic Journal, 99(394), 116-131.
Balatsky, E. (2002). Functional features of institutional traps. Economics and Mathematical Methods, 38(3), 54-72. (In Russian).
Balatsky, E. (2006). Global institutional traps: Essence and special features. Mirovaya Ekonomika IMezhdunarodniye Otnosheniya, 9, 102-108. (In Russian).
Balatsky, E. (2008). Formation of a «dissertation trap». Ekonomika Obrazovaniya, 4, 149-160. (In Russian).
Balatsky, E. (2012). Institutional and technological traps: Analysis of ideas. Journal of Economic Theory, 2, 48-63. (In Russian).
Balatsky, E., Ekimova, N. (2015). Effectiveness of the Russian institutional development: An alternative assessment. Terra Economicus, 13(4), 31-51. (In Russian).
Bessonova, O. (1994). Distributive economy (razdatok) as a Russian tradition. Social Sciences, 3, 37-48. (In Russian).
Budovich, Yu., Budovich, M. (2013). Further investigations into the institutional trap theory. Classification of traps. Vestnik Finansovogo Universiteta, 5, 17-25. (In Russian).
Burakov, D. (2012). Corporate lending under an institutional trap in the case of Russia. Aktualniye Voprosy Ekonomicheskikh Nauk, 25-2, 58-72. (In Russian).
Dal, V. (2007). Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language (4 volumes). Moscow: RIPOL Klassik, vol. 2. (In Russian).
Do, Quy-Toan (2004). Institutional trap / Policy Research working paper WPS 3291. Washington, DC: World Bank. http://documents.worldbank.org/curated/ en/795701468763797130/Institutional-trap
Dugin, A. (2005). Conspirology. Moscow: Arktogeya. (In Russian).
Frolov, D. (2013). Metaphorism of institutionalism: Physicalism Vs biologism. Terra Economicus, 11(3), 34-51. (In Russian).
Frolov, D., Lavrentyeva, A. (2015). Evolution of institutional structure of agro-industrial complex of Russia: 150-year trajectory of «traps». Journal of Economic Regulation, 6(4), 7993. (In Russian). D0I:10.17835/2078-5429.2015.6.4.079-093
Gradstein, M. (2008). Institutional traps and economic growth. International Economic Review, 49(3), 1043-1066.
Hatzis, A. (2018). Greece's institutional trap. Managerial and Decision Economics, 39(8), 838-845.
Kapeliushnikov, R. (2019). Contra pan-institutionalism. Part I. Voprosy Ekonomiki, 7, 119-146. (In Russian).
Kuzminov, Ya., Radaev, V., Yakovlev, A., Yasin, Ye. (2005). Institutions: From import to raising (Lessons from the Russian reforms and opportunities for cultivation of institutional change). Voprosy Ekonomiki, 5, 5-27. (In Russian).
Lesnykh, V.,Ilyashenko, V. (2009). The Institutional Economics (Textbook). Yekaterinburg: Uralsky Rabochiy. (In Russian).
Lun Yuy (1972). V. Krivtsov (transl.). - in: Ancient Chinese Philosophy (2 volumes). Moscow: Mysl, 1, 139-174. (In Russian).
Mahoney, J. (2000). Path dependence in historical sociology. Theory and Society, 29(4), 507-548.
Malkina, M. (2011). Institutional traps of the innovative development of Russian economy Journal of Institutional Studies, 3(1), 50-60. (In Russian).
North, D. (1990). Institutions, Institutional Change and Economic Performance. N.Y.: Cambridge Univ. Press.
Nureyev, R., Latov, Yu. (2017). Economic History of Russia: An Attempt of Institutional Analysis. Moscow: KNORUS. (In Russian).
Ozhegov, S. (2017). Explanatory Disctionary online. (https://slovarozhegova.ru/word. php?wordid=13370 - Access date: 31.03.2020). (In Russian).
Oleinik, A. (2004). «Institutional traps» of post-privatization period in Russia. Voprosy Ekonomiki, 6, 79-94. (In Russian).
Olson, M. (1995). The Logic of Collective Action: Public Goods and the Theory of Groups. Moscow: FEI. (In Russian).
Orekhovsky, P. (2019). Institutes and simulacres (About the book by Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences E. Popov). Voprosy Teoreticheskoy Ekonomiki, 1, 162-169. (In Russian).
Polishchuk, L. (2008). Misuse of institutions: Its causes and consequences. Voprosy Ekonomiki, 8, 28-44. (In Russian).
Polterovich, V. (1999). Institutional traps and economic reforms. Economics and Mathematical Methods, 35(2), 3-20. (In Russian).
Polterovich, V. (2004). Institutional traps: Is there a way out? Social Sciences, 3, 5-16. (In Russian).
Polterovich, V. (2006). The editor's foreword. - in: Popov E., Lesnykh V. Polterovich's Institutional Traps and Transaction Costs. Ekaterinburg: Institute of Economics UB RAS. (In Russian).
Polterovich, L. (2008). Institutional trap. — in: The New Palgrave Dictionary of Economics, 2nd Edition.
Rubinshtein, A., Gorodetsky, A. (2018). State paternalism and paternalist failure in the theory of patronized goods. Journal of Institutional Studies, 10(4), 38-57. (In Russian).
Strizhak, A. (2017). Factors leading to institutional traps in emerging market countries. Vestnik Povolzhskogo Technologicheskogo Universiteta. Economics and Management Series, 3(35), 16-25. (In Russian).
Sukharev, O. (2012). New institutionalism: «Traps», transaction costs, «Coase theorem», and time. Terra Economicus, 10(3), 39-57. (In Russian).
Vernikov, A. (2009). Corporate governance institutions in Russia: Import and mutation. — in: Yevstigneyev R. (ed). Conceptual Issues of Market Transformation in Russia. Moscow: Institute of Economics RAS, pp. 217—249. (In Russian).
Vernikov, A. (2020). The concept of institutional traps: An attempt of application to the analysis of a new institution / Working Paper. Moscow: Institute of Economics of the Russian Academy of Sciences. D0I:10.13140/RG.2.2.21546.98245. (In Russian).
Volchik, V., Berezhnoy, I. (2007). Interest groups and the quality of economic institutions. Economic Herald of the Rostov State University, 5(2), 57-66. (In Russian).
Wolf, Ch. (1979). A theory of nonmarket failure: Framework for implementation analysis. The Journal of Law and Economics, 22(1), 107-139.
Yakovlev, A. (1999). The reasons of barter, non-payments and tax evasion in the Russian economy. Voprosy Ekonomiki, 4, 102-115. (In Russian).
