CC BY
58
Политическая идентичность
УДК 321+323
А. Г. Большаков, Т. З. Мансуров
ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ НА ЮЖНОМ КАВКАЗЕ
В данной статье рассмотрены особенности институционализации региональной политической идентичности Южного Кавказа. Проанализированы основные этапы, внутри- и внешнеполитические акторы институционализации региональной политической идентичности. Показаны потенциальные сценарии развития политических идентификационных процессов в регионе. Автор статьи приходит к выводу, что дальнейшая институционализация политической идентичности в регионе Южного Кавказа напрямую зависит от контента внешней среды региона, а внутренние факторы ее развития пока находятся на втором плане.
Ключевые слова: идентичность, политическая идентичность, регион, институционализация, государство, региональная организация, этнический конфликт, непризнанное государство, Южный Кавказ.
Формирование внутренней и внешней политики любого государства тесно связано с проблемой национальной идентичности. Особенно это актуально для молодых государств Южного Кавказа, образовавшихся на постсоветском пространстве и взявших курс на построение демократии в своих странах. С распадом Советского Союза постепенно утрачивается советская идентичность, а новая идентичность Грузии, Армении и Азербайджана окончательно не сформировалась. Вместе с тем утрата идентичности ведет, как показывает мировая практика, к невозможности четко формулировать и отстаивать национальные интересы, их подмене «ложными» идеями и целями. В странах Южного Кавказа данная особенность проявилась в неспособности проводить самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику, ориентируясь при этом на крупные региональные и внерегиональные государства.
Опыт независимого существования республик Южного Кавказа показал, что утрата национальной идентичности ведет к потере не только ценностных ориентиров в развитии общества, но и значительной части национального суверенитета государств. Об этом свидетельствуют этнополитические конфликты в регионе Южного Кавказа, перспективы разрешения которых достаточно проблематичны. Согласимся с российским исследователем С. В. Кортуновым, который полагает, что исход такого типа конфликтов «зависит от прочности или рыхлости сложившихся национальных идентичностей, их бескомпромиссности и жесткости, невосприимчивости к новому или, напротив, их гибкости, способности к адаптивному изменению, обновлению без утраты культурных иденти-
© А. Г. Большаков, Т. З. Мансуров, 2013
фикационных ядер» (Кортунов, 2009, с. 10). На наш взгляд, совместные усилия государства и общества, опора на богатые культурные традиции, ориентация на демократические ценности развития будут способствовать проведению внутри- и внешнеполитического курса страны, основанного на осознанных и четко сформулированных национальных интересах.
Основными акторами формирования региональной политической идентичности Южного Кавказа выступают национальные государства, ведущие мировые державы, региональные международные организации, транснациональные корпорации, организованные преступные группировки и террористические структуры, действующие на международной арене, социальные сети. Политическую идентичность Южнокавказского региона преимущественно определяют три национальных государства (Азербайджан, Армения, Грузия) и три непризнанных и частично признанных государства (Абхазия, Нагорный Карабах, Южная Осетия). Он отличается этнокультурным многообразием, на территории которого проживают двадцать восемь национальностей. Между республиками Южного Кавказа существуют тесные историко-культурные, социальные, этнические связи.
Вместе с тем данному региону присущи общие характеристики, которые делают любые мирные процессы затруднительными и объясняют постоянную конфликтность. По мнению норвежского ученого Й. Галтунга, препятствиями для любого мирного процесса на Кавказе являются: воинственный менталитет, менталитет «начальника» и менталитет «жертвы» (Галтунг, 1997, с. 82-85). С этой точкой зрения можно согласиться, отметив, что к менталитету традиционных обществ относятся и такие черты, как гостеприимство, щедрость, мужество, честь, достоинство. В связи с этим можно сказать, что фактор постоянной конфликтности создает основу для идентичности Южного Кавказа (Большаков, 2011, с. 116).
По мнению российского исследователя О. Дамения, на формирование политической идентичности Южного Кавказа оказывают значительное влияние следующие факторы: схожая природная среда обитания, формирование южнокавказскими народами общего социокультурного пространства, этногенети-ческое родство, общность исторической судьбы народов региона, во многом определяемая геополитическим положением и взаимоотношениями с внешним миром (Дамения, 2001, с. 105-110). Примерно также обстоит дело и с регионом Северного Кавказа, но здесь присутствует общероссийская идентичность внутреннего региона.
Стоит отметить, что деление на Северный и Южный Кавказ возникло после распада Советского Союза и носит в основном политический характер. Этому способствуют и географические особенности территории, наличие горного Кавказского хребта, который и разделяет эти два региона. Культурные различия Южного и Северного Кавказа достаточно существенны, но они не препятствуют формированию единого кавказского менталитета людей, которые проживают на данной территории.
В связи с этим в научных публикациях идут периодические дискуссии о возможности формирования на пространстве Южнокавказского и Северокавказского регионов общей кавказской идентичности. В литературе можно встретить
такие понятия, так или иначе характеризующие идентификационные процессы на данной территории, как «кавказский менталитет», «кавказский архетип» (Там же, с. 106-107), «кавказская цивилизация» (Шадже, 2000, с. 40-41), «общекавказская культура» или «кавказский дом» (Лордкипанидзе, 1998, р.163-169) и т. п. Бельгийский исследователь Б. Коппитерс задается вопросом: «Существует ли нечто, вроде кавказской идентичности, которая была бы основана на определенных цивилизационных ценностях, таких как равенство и независимость, на которых может базироваться процесс интеграции?» (Coppieters, 2004, р. 193194). Действительно, на формирование идентичности Кавказского региона оказывают значительное влияние такие особенности развития, как общее мировоззрение, система ценностных ориентаций, менталитет, политические традиции, обычаи, верования, формы и нормы социально-политических отношений. Во многом этому способствует общий тип социально-политического уклада жизни и хозяйственной деятельности.
Если француз отличает себя от немца, итальянца, испанца, баска и считает себя европейцем, то он идентифицирует себя с более крупной региональной общностью — европейской. Аналогичным образом в сознании любого кавказского народа существует понимание того, что он является кавказским. Однако, в отличие от европейской, формирование кавказской политической идентичности на сегодняшний день представляется невозможным. Европейская идентичность является надэтнической идентичностью, чему во многом способствуют существующие наднациональные институты в форме Европейского Союза. Подобного регионального образования на Кавказе не существует. В связи с этим можно поддержать грузинского аналитика Г. Нодиа, который считает, что, «несмотря на определенную популярность понятия "общекавказская культура" или "кавказский дом", никому еще не удавалось концептуализировать эту общность таким образом, чтобы она могла вписаться в мир современных политических отношений» (цит. по: Дамения, 2001, с. 107).
Таким образом, в Кавказском регионе правильнее говорить о существовании социокультурной, нежели политической идентичности, которая предполагает существование различных политических структур и институтов, а также региональных политико-экономических объединений и организаций. К тому же в Кавказском регионе имеется значительное этнокультурное разнообразие, которое несколько разъединяет народы Северного и Южного Кавказа и в которых формируется собственная политическая идентичность.
Институционализация политической идентичности Южного Кавказа, как и любого другого региона мира, представляет собой длительный по времени процесс. В нем можно выделить несколько этапов. Первый — формирование государственности трех национальных государств региона (Азербайджана, Армении, Грузии), которая происходила на фоне непрекращающейся борьбы, постоянных протестов и требований независимости непризнанными государствами (Абхазией, Нагорным Карабахом, Южной Осетией). Второй этап состоял в поддержании «замороженности конфликтов» (как со стороны региональных, так и внерегиональных государств), соблюдении соглашений об их прекращении, охране территориальной целостности существующих национальных госу-
дарств. На третьем этапе произошла «разморозка» двух из трех существующих конфликтов в результате военной агрессии Грузии в Южной Осетии в августе 2008 г (Большаков, 2011, с. 116).
Становление государственности трех независимых республик Южного Кавказа происходило постепенно. Первые требования независимости со стороны союзных республик начинают активно проявляться с конца 1980-х годов параллельно происходящим в стране центробежным процессам. Появлению этих требований способствовала политика перестройки, проводимая М. Горбачевым и его сторонниками.
Она началась с осуществления принципа гласности, которая подразумевала свободное выражение мыслей, взглядов, позиций, общественного мнения. Постоянные протесты и требования независимости, которые со временем приобретали все более масштабный характер, привели к формированию радикальных и националистических движений и организаций, различных объединений и партий. Национальные движения, развернувшиеся во всех трех государствах Южного Кавказа и поддерживаемые первыми лицами республик, способствовали не только обретению ими независимости, но и формированию напряженности в межэтнических отношениях. Это проявлялось в разного рода дискриминациях по отношению к национальным меньшинствам (осетинам, абхазам, армянам Карабаха), которые, на наш взгляд, сыграли существенную роль в появлении эт-нополитических конфликтов в регионе.
Ситуация в сфере межнациональных отношений несколько осложнилась после принятия 3 апреля 1990 г. Закона СССР «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР». Несмотря на то что право выхода союзной республики из СССР было установлено в Конституции страны, данный закон уточнял процедуру выхода союзных республик и автономных образований из СССР и предоставлял некоторые гарантии их независимости. После вступления в силу этого закона союзные республики и автономные образования внутри них получили право выхода на основе свободного волеизъявления и соблюдения порядка выхода из союзного государства. В дальнейшем такие непризнанные государства, как Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах, в определении своего правового статуса часто ссылались на данный закон.
Становление государственности и институционализация политической идентичности Грузии, Армении и Азербайджана осуществлялись под воздействием таких факторов, как определение и утверждение правового статуса национальной идентификации; нормативно-ценностное и идеологическое обоснование предназначения и смысла существования нации; конструирование своего общественно-политического идеала, связывающего воедино прошлое, настоящее и будущее страны.
Формирование государственности трех закавказских республик сопровождалось принятием важных нормативно-правовых актов со стороны союзного Центра и органов власти союзных республик, которые способствовали утверждению их независимости. Несмотря на то что СССР еще формально существовал, в 1991 г. на территории этих республик были проведены референдумы о независимости, одобренные подавляющим большинством населения этих стран.
По итогам этих референдумов были приняты акты и декларации о независимости1, положившие начало политико-правовому «оформлению» государственности южнокавказских республик и формированию их национальной и региональной идентичности.
Институционализация региональной идентичности государств Южного Кавказа происходила на фоне усиливающихся межнациональных противоречий, впоследствии переросших в вооруженные конфликты. Стремление союзных республик обрести независимость сопровождалось аналогичными процессами в их автономных образованиях (Абхазская АССР, Нагорно-Карабахская АО, Юго-Осетинская АО). Постепенно протесты и требования о повышении государственного статуса автономных образований и предоставлении независимости становятся более масштабными, а ситуация в данных регионах менее контролируемой. Сложившееся положение способствовало появлению национальных движений, организационной основой которых выступили общественно-политические организации («Айдгылара» в Абхазии, «Адамон ныхас» в Южной Осетии, «Крунк» в Нагорном Карабахе). Параллельно происходящим процессам в Абхазии, Южной Осетии и Нагорном Карабахе принимаются законы, которые способствовали получению ими де-факто независимости2. На наш взгляд, кардинальные изменения в правовом поле южнокавказских государств заложили основы формирования новой региональной идентичности.
Стоит отметить, что противостояние между союзными республиками и автономными образованиями происходило не только на законотворческом поле, получившем впоследствии название «война законов», но и на идеологическом. По справедливому замечанию исследователя А. Цуциева, «этнополитические противоречия рубежа 1980-1990-х гг. формируют повышенный идеологический спрос на реконструкции "исконных границ", на обоснование "исторических прав" на оспариваемые территории и/или групповые статусные позиции» (Цу-циев, 2006, с. 109).
Основной причиной, способствующей перерастанию межнациональных противоречий в политико-этнические конфликты на территории Грузии, стал вопрос о статусе Абхазии и Южной Осетии в составе Грузинской ССР. К концу 1980-х годов они пользовались правами автономных образований. При этом если грузины в целом мирились с положением Абхазии как автономной республики, то
1 «Акт о восстановлении государственной независимости Грузии», 9 апреля 1991 г; «Декларация о независимости Армении», 23 августа 1990 г; «Декларация о восстановлении государственной независимости Азербайджанской Республики», 30 августа 1991 г; Конституционный Акт АР «О государственной независимости Азербайджанской Республики», 18 октября 1991 г. и др.
2 Среди таких документов можно указать следующие: «Декларация о государственном суверенитете Абхазской ССР», 25 августа 1990 г; Постановление «О правовых гарантиях защиты государственности Абхазии», 25 августа 1990 г.; «Декларация о государственном суверенитете Юго-Осетинской Советской Демократической Республики», 20 сентября 1990 г; «Акт о государственной независимости Республики Южная Осетия», 29 мая 1992 г; «Декларация о провозглашении Нагорно-Карабахской Республики», 2 сентября 1991 г.; «Декларация о государственной независимости Нагорно-Карабахской Республики», 6 января 1992 г и др.
ПОЛИТЭКС. 2013. Том 9. № 3
правовой статус автономной области, существующий в Южной Осетии, не удовлетворял грузинскую сторону, как, впрочем, и осетинскую. Вместе с тем среди грузинской общественности и политиков распространялись взгляды, согласно которым осетины и абхазы являются «гостями» на грузинской земле, а их автономии угрожают целостности Грузии (Захаров, 2008, с. 83). Одновременно происходила идеологическая обработка грузинского населения данных автономий, которым внушалась мысль об их неравном положении, дискриминации грузинского языка и т. п.
С приходом к власти первого президента независимой Грузии З. Гамсахурдиа протесты и требования предоставления независимости еще более активизировались. Разрешению грузино-осетинского конфликта могло бы способствовать предоставление более широких прав автономии, их закрепление и соблюдение на законодательном уровне. Вместо политики диалога и нахождения взаимоприемлемых решений в вопросе государственно-правового статуса Южной Осетии возобладало стремление вытеснить осетин с территории их исконного проживания. В конечном счете проводимая в Грузии национальная политика способствовала провозглашению независимости Южной Осетии, выходу автономии из состава Грузинского государства в одностороннем порядке и формированию новой региональной идентичности.
Схожим образом развивалась ситуация и в Абхазии. При этом Абхазия располагала значительными правами автономии, обладая статусом автономной республики в составе Грузинского государства. В связи с этим стоит отметить, что до ввода национальной гвардии и воинских формирований в республику, другими словами, начала грузино-абхазского конфликта, Абхазия была согласна остаться в составе Грузии, но на правах «широкой автономии» и в рамках федеративного государства. Вместе с тем разрабатываемые концепции будущей грузинской федерации так и остались на бумаге, так как были отклонены представителями грузинской политической элиты, а периодически возобновляемые межэтнические столкновения привели к появлению вооруженного конфликта.
В отличие от грузино-осетинского и грузино-абхазского противоборств, в нагорно-карабахском конфликте требования армянского населения Нагор-но-Карабахской автономной области (НКАО) изначально были направлены на присоединение данной территории к Армении. Впоследствии эти требования сменились стремлением обрести независимость и построить собственное национальное государство. По крайней мере, на сегодняшний день желание обрести независимость превалирует над идеей «воссоединения с исторической Родиной» — Арменией.
Первые протесты, выступления, требования изменения статуса автономии появляются в конце 1987 — начале 1988 гг В этот период в регионе усиливается недовольство армянского населения своим социально-экономическим положением. Руководство Азербайджана обвиняли в пренебрежении развитием прав, культуры и идентичности армянского меньшинства в республике, создании преград для развития культурных связей между Нагорным Карабахом и Арменией.
В данном контексте стоит отметить одну важную особенность развития конфликта. В отличие от Грузии, национальное движение армян «не связывало на-
прямую борьбу за изменение статуса НКАО, присоединение ее к Армении с противоборством с СССР, коммунистической системой или "имперскими силами" России» (Маркедонов, http://www.apn.ru/publications/article10413.htm). На наш взгляд, этому способствовало то, что в Нагорном Карабахе данное движение изначально контролировалось представителями элиты старого типа (партийными функционерами, руководителями предприятий и т. д.), в то время, например, как в Армении появилось новое руководство, оппозиционное правящему коммунистическому режиму.
Поворотной точкой в развитии нагорно-карабахского конфликта стали события 20 февраля 1988 г. В этот день областной Совет народных депутатов Нагорного Карабаха направил обращения к законодательным органам (Верховным Советам) Азербайджана, Армении и Советского Союза с просьбой о присоединении данной области к Армении. Это вызвало всплеск политической активности как в Азербайджане, так и в Армении. В Ереване произошли массовые митинги, организованные комитетом «Карабах», участники которого ставили целью добиться присоединения Нагорного Карабаха к Армении. В свою очередь, власти Азербайджана отказались признать решение областного совета НКАО. Они опирались на решение Политбюро ЦК КПСС, собравшееся днем позже, в котором просьба о включении НКАО в состав Армянской ССР было охарактеризовано как результат действий экстремистов и националистов, которые противоречат интересам как Азербайджанской, так и Армянской ССР. В качестве мер по урегулированию сложившейся ситуации советское руководство ограничилось общими призывами к нормализации и стабилизации обстановки, выработке мер по дальнейшему социальному, экономическому и культурному развитию автономной области.
Далее события вокруг ситуации в Нагорном Карабахе разворачиваются довольно стремительно. Многолюдные шествия, забастовки, митинги организаций, предприятий, учебных заведений НКАО с требованием выхода из состава Азербайджана приобретают более масштабный характер. Это движение начинает получать значительную моральную, материальную и организационную поддержку из Армении. Параллельно между законодательными органами Азербайджанской ССР и Армянской ССР происходит так называемая «война законов», закончившаяся обретением автономной областью де-факто независимости и ее преобразованием в Нагорно-Карабахскую Республику.
С целью урегулирования армяно-азербайджанских межнациональных противоречий, переросших в 1991 г. в полномасштабный вооруженный конфликт, советское руководство применяло различную тактику: выделение финансовых средств на развитие области, пропаганду и запугивание, аресты членов национальных движений, оказание политического давления через другие союзные республики, введение прямого управления, а также силовые операции против незаконных военизированных формирований и т. д. В итоге все эти меры стали безрезультатными, они оказались эффективными лишь на определенный период времени, но не смогли устранить сами причины конфликта, лежащие в территориальной плоскости. Союзный центр осознавал глубину сложившейся ситуации, но не мог пойти на перекройку национально-территориальных границ,
чреватую появлением аналогичных процессов в других союзных республиках, да и в самой РСФСР. Тем не менее отсутствие действенных методов и технологий разрешения подобного рода конфликтов и ликвидация советской власти привели к открытому вооруженному конфликту двух братских советских республик.
Таким образом, возникновение конфликтов и впоследствии обретение де-факто независимости непризнанными республиками способствовали складыванию новой региональной идентичности. Если Нагорный Карабах идентифицировал себя с Арменией и поддерживал идею воссоединения этнических армянских земель, то Абхазия и Южная Осетия тяготели к Российской Федерации. Выдвигались различные варианты объединения с Россией вплоть до вхождения автономных образований Грузии в состав данного государства. Между тем формирование политической идентичности Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха укреплялось по мере становления их государственных институтов. С этой точки зрения Абхазия и Нагорный Карабах обладают более развитой государственностью и являются более демократичными, нежели Южная Осетия.
Распад единого Советского государства и обретение закавказскими республиками независимости поставили их перед вопросом становления новой государственности, построения демократических политических институтов. Общественность данных стран, а также их политические элиты, настроенные на либерально-демократические преобразования, не могли не беспокоить вопросы национального развития, формирования национальной и контуров новой региональной идентичности. Вместе с тем данные процессы происходили не только на фоне уже возникших этнополитических конфликтов, но и в условиях, когда было разрушено единое политико-правовое, социально-экономическое, культурное пространство страны, что значительно осложняло проведение реформ.
Стоит отметить, что институционализация государственности и формирование демократических институтов в странах Южного Кавказа осложнялись двумя обстоятельствами. Во-первых, это отсутствие демократических традиций государственности. До присоединения к Российской империи Грузия была монархией, а Азербайджан и Армения входили в состав Персии, для которой были чужды либеральные ценности западного типа. Во-вторых, это отсутствие традиций существования национальных государств как таковых (Искандарян, 2000, с. 174). Несмотря на небольшой опыт демократического развития этих государств в период 1918-1921 гг., он не смог существенным образом отразиться на формировании политической культуры соответствующих народов. К тому же установление советской власти нивелировало демократические достижения.
Говоря об институционализации региональной политической идентичности, важно отметить, что значительным препятствием в построении национальных государств Южного Кавказа явилась унаследованная от советского режима система властной вертикали. Для южнокавказских республик были характерны громоздкий недейственный парламент и аналогичная малоуправляемая структура исполнительной власти в регионах (Там же, с. 173). В дальнейшем по мере формирования законодательной базы деятельности органов государственной
власти проблема создания достаточно эффективно действующих властных структур была решена. При этом она способствовала формированию разных по уровню демократического развития политических систем. На сегодняшний день Армения и Грузия являются более плюралистическими странами, нежели Азербайджан, приближающийся к авторитарному государству.
После обретения независимости процесс формирования политических систем Грузии, Армении и Азербайджана демонстрирует наличие многих сходных черт. Прежде всего, это связано с тем, что государства Южного Кавказа приступили к построению обществ, основанных на демократических политических ценностях и нормах. Безусловно, можно утверждать о наличии в них авторитарных тенденций развития, однако альтернативы построению демократии в данных странах на сегодняшний день не существует.
Институционализация региональной идентичности государств Южного Кавказа происходила в довольно непростых условиях. К ним можно отнести сложную социально-экономическую ситуацию, слабое развитие демократических институтов, военно-политические кризисы и конфликты. После прихода к власти в Грузии бывшего диссидента З. Гамсахурдиа правительство не торопилось с проведением реформ, которые привели бы к трансформации политических и экономических институтов государства. Правящая элита тормозила развитие частного сектора, а экономическая структура в основном оставалась такой же, какой она была в последние годы советской власти. З. Гамсахурдиа не принимает новую конституцию страны, а в целях укрепления режима усиливает контроль над обществом, ограничивает контроль политических партий, стремится подчинить себе СМИ. Духовная сфера жизни общества постепенно «освобождается от советских и русских элементов посредством насаждения идеологии грузинского мессианизма» (Долидзе, 2006, с. 52). Его начинают считать не только руководителем государства, но и духовным лидером нации.
З. Гамсахурдиа действительно был харизматическим лидером, а тайна его харизмы заключалась в преданности идее национальной независимости (Тук-вадзе, 2006, с. 108). Вместе с тем проводимая им национальная политика не пользовалась значительной поддержкой грузинского населения и привела в конечном счете к отстранению его от власти. Первый президент Грузии активно боролся с коммунистической элитой, но не смог сформировать объединяющую государственную идею. В стране стали появляться непримиримые политико-идеологические ценности. В правящей элите начинается раскол, результатом которого стали военный переворот и свержение З. Гамсахурдиа.
Сменивший его на посту президента Э. Шеварднадзе столкнулся со сложной общественно-политической ситуацией в стране и нерешенными территориальными проблемами. С его приходом к власти связывались надежды на лучшую жизнь: обеспечение стабильности и улучшение экономического положения в стране. Действительно, в период его правления улучшается социально-экономическая и политическая ситуация в республике. Одновременно принимается новая конституция страны. Шеварднадзе удалось прекратить вооруженные этнические конфликты в Абхазии и Южной Осетии, остановить гражданскую войну. Глубокие изменения произошли и в духовной жизни общества: на основе
внедрения западных ценностей активизируется процесс слома старых стереотипов мышления и представлений. Установить в республике политическую стабильность Э. Шеварднадзе удалось только ближе к концу 1995 г.
В Азербайджане, как и в Грузии, становление государственности и формирование политической идентичности происходило в очень непростых условиях. Развитие политических и экономических институтов сопровождалось напряженной военно-политической обстановкой в стране, конфликтом в Нагорном Карабахе. За небольшой период времени (1991-1993 гг.) в стране сменилось три президента (А. Муталлибов, А. Эльчибей, Г. Алиев). А. Муталлибов, будучи президентом, попытался модифицировать, насколько это возможно, советский режим в условиях распада единого государства и коммунистической партии. Однако он не смог обеспечить контроль над основными политическими силами страны и под давлением оппозиции был вынужден уйти в отставку. Пришедший ему на смену противник коммунистического режима А. Эльчибей стремился сблизиться с Турцией и развивать связи с азербайджанцами в Иране. Но катастрофическое положение в экономике, поражения в карабахской войне и общая политическая нестабильность сформировали в сознании азербайджанцев альтернативу: либо свобода (демократия) и произвол, либо порядок и стабильность (Мамед-заде, 2001, с. 124). Большинство населения страны выбрали последнее, поверив в то, что этого сможет добиться Г. Алиев, имеющий немалый опыт управления республикой.
Надежды граждан были оправданны. Г. Алиев смог стабилизировать ситуацию в республике: урегулировать военно-политический кризис (подавить вооруженные мятежи С. Гусейнова и Р. Джавадова), прекратить нагорно-карабахский конфликт, консолидировать общественно-политические силы страны, выработать некоторый консенсус относительно целей и ценностей общенационального развития. Вместе с тем Г. Алиев привнес в политическую систему Азербайджана значительные черты авторитарного режима, что отличает данную страну от более плюралистичных Грузии и Армении.
Становление национального государства в Армении осуществлялось в намного более благоприятных условиях, чем в двух других республиках Южного Кавказа. Отсутствие на территории Армении этнотерриториальных противоречий позволило власти и обществу сосредоточиться на решении внутриполитических проблем (например, формировании законодательства страны3). Между тем политические процессы, связанные с формированием новых государственных институтов, сопровождались высоким уровнем гражданской активности, радикализацией населения. С окончанием карабахской войны снизился уровень консолидации общества вокруг власти. В результате стало наблюдаться отчуждение власти от народа и особенно от интеллигенции, что способствовало ослаблению внутренней легитимности существующего правительства. Впрочем, данное положение характерно и для современного этапа политического
3 Стоит отметить, что Армения была единственной из пятнадцати союзных республик, осуществившей сецессию на основе правовых норм Союза ССР.
развития страны. Вместе с тем отдельные сложности в развитии демократии, слабая экономика, низкий уровень жизни компенсируются национальным менталитетом армян, являющимся важной идентификационной основой общества. Он проявляется «в облике многострадальной истории христианского народа, пережившего геноцид в начале прошлого века, обретшего государственную независимость и отвоевавшего независимость для карабахских армян» (Погосян, 2005, с. 254).
На втором этапе институционализации региональной идентичности Южного Кавказа происходит поддержание «замороженности конфликтов» (как со стороны региональных, так и внерегиональных государств), соблюдение соглашений и договоров об их прекращении, охране территориальной целостности национальных государств. Если на первом этапе институционализации идентичности Южного Кавказа республики были заняты процессами национальной самоидентификации, то на втором этапе уже возникают так называемые ориентационные модели поведения (Искандарян, 2000, с. 175). Они были направлены на формирование интеграционных процессов внутри региона и ориентацию на какую-нибудь внешнюю силу (например, Россию, США, Турцию или Запад в целом). При этом ориентация могла быть ложной либо претерпевать значительные изменения в зависимости от динамики внутриполитических процессов в этих странах. Тем не менее наличие этнополитических конфликтов в регионе поставило международное сообщество перед решением сложной дилеммы: каким из двух принципов международного права — территориальная целостность или право наций на самоопределение — руководствоваться в определении политико-правового статуса непризнанных государств?
Отметим, что если непризнанные государства видели легитимность своих действий в зафиксированном в международном праве принципе права наций на самоопределение, то в политике Грузии, Армении и Азербайджана возобладал принцип территориальной целостности и нерушимости границ. Последний был поддержан как региональными (Россия, Турция, Иран), так и внерегиональны-ми (США, ЕС, Китай) акторами, которые опасались возобновления вооруженных конфликтов и неуправляемой цепной реакции распада многонациональных государств. Крупные государства мира готовы были вести диалог с полусвободными странами, нежели с нестабильными и плохо контролируемыми режимами.
Стоит отметить, что столкновение двух принципов международного права — территориальной целостности и права народов на самоопределение — в рассматриваемых нами конфликтах присутствует на протяжении всего процесса их урегулирования. Наличие данного противоречия, а также поиск непризнанными государствами дальнейших путей национального самоопределения значительно осложняют процесс разрешения существующих конфликтов, а также препятствуют соблюдению ряда положений в договорах и соглашениях, направленных на их урегулирование.
Несмотря на все дискуссии в научной литературе по поводу того, какой из этих принципов является определяющим, необходимо, на наш взгляд, задаться следующим вопросом. В каком случае осуществление принципа права наций на самоопределение может быть оправдано с политической, правовой
и моральной точек зрения? Для этого необходимы следующие условия: целенаправленная политика дискриминации национальных меньшинств, стремление решить существующие противоречия силовым путем, насильственное выселение представителей того или иного этноса с территории их исконного проживания или физическое истребление (этнический геноцид). В большей или меньшей степени эти положения нашли отражение в политике президента Грузии М. Саакашвили, что подтолкнуло конфликтующие стороны к возобновлению военных действий в Южной Осетии в августе 2008 г. Можно согласиться с мнением бывшего сопредседателя Минской группы ОБСЕ В. Казимировым, который верно заметил, что «сегодня право наций на самоопределение становится на Южном Кавказе главенствующим, и наличие или отсутствие прецедента может быть лишь дополнительным фактором. Основные факторы — период времени, регион, конкретные обстоятельства» (Казимиров, 2007, с. 182).
Необходимо отметить, что на процесс институционализации политической идентичности Южного Кавказа существенное влияние оказывают международные организации, а также отдельные государства мира, непосредственно вовлеченные в политические процессы, происходящие в регионе. Идентичность Южного Кавказа в основном определяют три национальных государства, при этом роль непризнанных и частично признанных государств в последнее время становится более весомой. Две страны региона — Азербайджан и Армения проводят многовекторную политику, в то время как Грузия — это прозападное государство, всеми силами стремящееся интегрироваться в евроатлантические структуры. Непризнанные республики Абхазия и Южная Осетия имеют четко выраженную пророссийскую ориентацию (особенно после признания их независимости), а Нагорный Карабах находится «преимущественно в орбите влияния западных стран, но и роль России для данной территории немаловажна» (Большаков, 2011, с. 117). Вместе с тем Грузия имеет хорошие отношения с Азербайджаном и Арменией, развивает с ними экономические связи, а между двумя последними странами существует неурегулированный межэтнический конфликт. Таким образом, политическая идентичность на Южном Кавказе формируется во взаимоотношениях с США и Европейским Союзом, с одной стороны, и Россией — с другой.
Турция и Иран осуществляют всестороннее сотрудничество со всеми государствами региона и пытаются строить экономические взаимосвязи с де-факто самостоятельными государствами (Нагорным Карабахом и Абхазией) без их юридического признания. Показателен в данном случае пример Армении, которая в условиях блокады со стороны Азербайджана и Турции и различий в политическом, социально-культурном и конфессиональном развитии выстраивает экономическое сотрудничество с Ираном, приносящее значительные результаты. Что касается Южной Осетии, то она не воспринимается странами региона в качестве самостоятельного от России экономического и политического актора (Там же).
Анализ показывает, что в институционализации региональной политической идентичности Южного Кавказа немаловажное значение имеет внешнее влияние, в то время как внутренние факторы, также определяющие условия развития
данного процесса, незначительны. Сложившееся положение, по крайней мере на теоретическом уровне, попытался исправить норвежский ученый Й. Галтунг. С целью обеспечения безопасности, урегулирования конфликтов и развития взаимоотношений между странами региона он считает необходимым создание региональных организаций и наднациональных институтов наподобие тех, которые существуют на европейской части континента. На наш взгляд, данная концепция содержит важные положения, которые могут послужить основой формирования будущей региональной идентичности на Южном Кавказе.
По мнению норвежского эксперта, предметом сотрудничества, развития диалога, политической интеграции государств региона могло бы стать создание Конференции/Организации по Безопасности и Сотрудничеству на Кавказе при наличии постоянного Совета Безопасности и под эгидой ОБСЕ (Галтунг 1997, с. 85). Как полагает Й. Галтунг, кавказцы стали бы хозяевами в своем собственном доме. Меньшинства, которые чувствуют себя ущемленными, могли бы защищать свои интересы на кавказском уровне, наряду с другими кавказцами, выступающими в качестве посредников. Параллельно он считает необходимым создание Кавказского Парламента, члены которого могут быть назначены парламентами государств или избраны голосованием. В данном Парламенте представляется необходимым формирование двух палат: одна для государств, а другая для народов Кавказа (Там же, с. 86). Между тем, особым интересом в таком парламенте, считает норвежский конфликтолог, могли бы стать возможности для создания двойного гражданства: одного — для государства, в котором человек проживает, а другого — для государства той нации, к которой он себя относит (Там же).
Анализируя концепцию Й. Галтунга, можно сказать, что в формировании идентичности Южнокавказского региона может оказаться полезным опыт Скандинавского Совета. Он состоит из девяти государств-членов: пять независимых стран (Дания, Исландия, Норвегия, Финляндия, Швеция), одна полунезависимая (Гренландия), две островные группы (Фарерские и Аландские острова), являющиеся, соответственно, частью Дании и Финляндии, и один народ Саами, охватывающий три страны (Норвегию, Финляндию и Швецию) (Галтунг, 1997, с. 85-86). На наш взгляд, структура «парламента Скандинавии» довольно специфична, но формально похожа на ситуацию Южного Кавказа, однако ее внедрение в политическую и культурную ткань республик данного региона должно быть очень осторожным. К тому же применение этой модели в Южнокавказском регионе может вызвать значительные сложности, связанные с разным уровнем развития демократических ценностей и норм западного типа.
Развитие региональных объединений и институтов, рассматриваемых Й. Гал-тунгом, предполагает выделение определенной территории, предназначенной для нахождения компромиссов, разрешения конфликтов и обеспечения региональной стабильности. Она также может быть использована в культурном и экономическом отношениях (например, наличие регионального аэропорта с хорошими автомагистралями между тремя столицами; создание совместных предприятий, в частности в экспортном секторе, и т. д.) (Там же, с. 86-87). В политическом плане это могла быть территория, на которой действовали бы кав-
казские институты по сотрудничеству в таких областях, как окружающая среда и безопасность. При этом, по мнению Й. Галтунга, если страны региона на основе тех или иных характеристик будут идентифицировать себя с региональным сообществом, то станет возможным говорить о создании Кавказской Ассамблеи, состоящей из одной или двух палат (Там же, с. 87).
Если в реальной политической практике международные региональные организации и крупные державы мира оказывали и продолжают оказывать существенное влияние на формирование политической идентичности региона, то в концепции Й. Галтунга им отводится второстепенная роль. Они могут выступать в качестве наблюдателей, но не в качестве принимающих решения и даже не в роли посредников. Вместе с тем развитие региональных политических институтов и организаций на Южном Кавказе отнюдь не исключает нахождение рамок сотрудничества с регионом Северного Кавказа, в котором, однако, действует общероссийская идентичность внутреннего региона.
Реализация основных положений концепции норвежского исследователя внесла бы значительный вклад в развитие идентификационных процессов в регионе. Придание положительных импульсов интеграции стран Южного Кавказа и формированию политической идентичности региона могли бы способствовать три ключевые идеи, сформулированные Й. Галтунгом в своей работе:
— ключ к трансформации конфликтов мирными средствами лежит в сотрудничестве, основанном на демократии и правах человека;
— при трех государствах и двадцати восьми национальнотях в регионе любая из частей слишком слаба, чтобы выжить одной в современном мире;
— все составные части региона могут дополнять друг друга экономически и культурно, противостоять политически давлению извне (Там же, с. 85).
Однако государства Южного Кавказа различаются в политическом, экономическом, конфессиональном и даже в социокультурном отношении, что на сегодняшний день несколько препятствует формированию политических идентификационных процессов в регионе. Но полноценное сотрудничество республик и формирование единого политического сообщества могли бы, на наш взгляд, способствовать урегулированию этнополитических конфликтов и в конечном счете обеспечению безопасности и стабильности в регионе.
На третьем этапе институционализации региональной идентичности произошла «разморозка» двух из трех существующих конфликтов (грузино-осетинского и грузино-абхазского) в результате военных действий Грузии в Южной Осетии по наведению конституционного порядка в республике.
«Пятидневная война» Грузии в Южной Осетии в августе 2008 г. в значительной степени изменила ситуацию в регионе. Именно здесь был создан первый прецедент пересмотра границ между республиками некогда единого союзного государства. На Кавказе появились первые частично признанные государства, независимость которых отрицает международное сообщество, но признает Россия, являющаяся участником клуба «ядерных держав» и постоянным членом Совета Безопасности ООН. Признание двух сепаратистских территорий оставляет тяжелые последствия для Грузии в плане формирования общенациональной идентичности. По мнению известного грузинского политолога
Г. Нодиа, «августовская война с Россией поставила под удар саму перспективу грузинской государственности — популярными в дни войны стали сравнения не с 1992-1993 гг., когда шли войны в Абхазии и Южной Осетии, а с 1921 г., когда Грузия в результате российской интервенции потеряла независимость» (Нодиа, 2010, с. 43).
После августовской войны произошли и другие важные события. В зонах грузино-осетинского и грузино-абхазского конфликтов прекратили свою деятельность миссии ООН и ОБСЕ. Соответственно, все соглашения, заключенные под эгидой этих организаций в 1992-1994 гг., утратили свою силу, а Россия из статуса миротворца превратилась в военно-политического гаранта безопасности этих двух территорий. Грузино-абхазское и грузино-осетинское противоборства в результате известных событий оказались урегулированными (при этом международно-правовой статус Абхазии и Южной Осетии остается неопределенным), а нагорно-карабахский конфликт продолжает находиться в «замороженном» состоянии.
Другим не менее важным итогом августовской войны стало то, что решить подобного рода конфликты военным путем представляется невозможным. Этот вывод был сделан всеми государствами региона и другими странами постсоветского пространства. В частности, южноосетинские события значительно уменьшили желание азербайджанского руководства урегулировать карабахский конфликт силовым путем.
По мнению уже упомянутого нами исследователя А. Искандаряна, значительным результатом этой войны стал «новый формат Южного Кавказа как региона в рамках российско-южнокавказских взаимоотношений» (Искандарян, 2010, с. 103). Действительно, несмотря на все сложности российско-грузинских отношений, Россия рассматривала Южный Кавказ в формате «Азербайджан — Армения — Грузия» плюс «непризнанные Абхазия, Нагорный Карабах и Южная Осетия». На сегодняшний день Россия не имеет политико-дипломатических отношений с Грузией, она фактически исчезла из данного формата, а российско-грузинские отношения стали рассматриваться в другой плоскости, за пределами Южного Кавказа, скорее в рамках российско-западного противодействия, чем южнокавказской политики. Два других субъекта этого пространства — Абхазия и Южная Осетия фактически (но не юридически) стали частью северокавказского формата российской политики (Южная Осетия в большей степени, Абхазия — в меньшей).
После «августовской войны» значительно укрепилась идентичность этих двух частично признанных государств, которые в политическом, экономическом и военном отношениях ориентируются на Российскую Федерацию. В то же самое время потеря двух автономных образований позволяет говорить о формировании сегодня в Грузии собственно грузинской идентичности, несмотря на проживающих на ее территории аджарцев, мегрелов и т. п. Интересным следствием войны стал тот факт, что Россия не смогла добиться поддержки своих действий ни от одного крупного государства мира и ни от одной из стран постсоветского пространства. Как известно, независимость Абхазии и Южной Осетии, помимо России, признали только три республики (Венесуэла, Науру, Никарагуа).
При этом последовать данному шагу отказалась даже Белоруссия, не говоря уже о другом стратегическом союзнике России — Армении. Россия не смогла обеспечить признание новых государств Южного Кавказа и в рамках региональных организаций, таких как ШОС, СНГ и ОДКБ. В данном случае, как нам кажется, проявилась проблема отсутствия у России партнеров, готовых жертвовать своими интересами ради интересов своего стратегического союзника. На наш взгляд, России необходимо изменить принципы взаимоотношений со странами, на поддержку которых она хотела бы рассчитывать.
Признание независимости двух автономных образований Грузии значительно активизировали деятельность этнических сепаратистов и исламских фундаменталистов на Северном Кавказе. Обретение независимости Абхазией и Южной Осетией способствовало росту национализма в отдельных республиках региона: потеряли свою стабильность Адыгея, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия (Арутюнов, 2010, с. 95-97). На сегодняшний день у федеральных властей России отсутствует системная политика по отношению к данному региону, который в сознании российских граждан является воплощением хаоса, нестабильности и управляемой некомпетентности. Положение усугубляется сложной социальной и экономической ситуацией в ряде республик и применяемыми насильственными действиями, направленными против властей и своих сограждан (угрозы, теракты, политические убийства и т. д.). Значительные финансовые вливания в регион, а также периодические силовые операции по ликвидации незаконных вооруженных формирований пока не приносят ощутимых результатов. Сохраняется и немало оснований для роста радикального исламизма в регионе, особенно в условиях, когда российские законы не принимаются населением в качестве определяющих правил, а на смену им приходят традиции и исламское право.
Одним из аспектов анализа процесса институционализации политической идентичности на Южном Кавказе является рассмотрение возможных сценариев ее развития. По нашему мнению, потенциально возможны четыре варианта трансформации политической идентичности Южного Кавказа в ближайшее десятилетие: первый — «вытеснение» Запада; второй — «вытеснение» России; третий — компромисс через уступки и сотрудничество глобальных и региональных игроков; четвертый — присоединение Абхазии и Южной Осетии к Российской Федерации и как следствие — геополитические противостояния НАТО, ОДКБ, ГУАМ, стоящих за ними ведущих мировых держав, трех национальных государств, Карабаха (Большаков, 2011, с. 118).
Рассматривая положения данных сценариев, следует внести некоторые уточнения. На наш взгляд, «вытеснение» из региона Южного Кавказа России и Запада если и возможно, то только частично. На сегодняшний день на Южном Кавказе Россия имеет стратегического союзника в лице Армении, является сопредседателем Минской группы ОБСЕ по урегулированию нагорно-карабах-ского конфликта, развивает полноценное сотрудничество с Азербайджаном, при этом практически не имеет возможности оказывать политического влияния на Грузию, но значительно укрепила свои позиции в Абхазии и Южной Осетии. В среднесрочной перспективе (10-15 лет) потеря Россией завоеванных пози-
ций представляется недопустимой и вряд ли возможной в силу ряда внутренних и внешних факторов развития страны. Аналогичным образом обстоят дела и с западными странами, которые имеют свои интересы и сферы влияния в регионе, которыми они не захотят поступиться.
Наиболее вероятным представляется четвертый вариант развития событий. Возможен также синтез третьего и четвертого сценариев, когда нахождение компромиссов и развитие сотрудничества будут меняться периодами конфронтации крупных мировых и региональных держав и международных организаций. Однако присоединение Абхазии и Южной Осетии к Российской Федерации в ближайшее десятилетие не представляется возможным. Это будет являться аннексией данных территорий, чреватой появлением серьезных негативных последствий для России на международной арене.
В результате проведенного анализа можно сделать следующие выводы.
На сегодняшний день Южный Кавказ по количеству населяющих его народностей является уникальным регионом, обладающим немалым этнокультурным разнообразием. Он отличается в политическом, социальном, экономическом, историко-культурном плане от других регионов постсоветского пространства. После обретения независимости для Грузии, Армении и Азербайджана, как и для других республик бывшего СССР, остро встал вопрос необходимости формирования собственной государственности, демократических политических институтов, национальной и региональной идентичности. Каждый раз с приходом к власти нового главы государства все более отдаляло эти республики от советского прошлого и нивелировало в сознании их граждан советскую идентичность, а становление новой национальной идентичности осложнялось проблемами внутриполитического развития.
Как показал анализ, значительным препятствием в формировании политической идентичности государств Южного Кавказа явились этнополитические конфликты в регионе, вызванные территориальными противоречиями и не получившими своего своевременного разрешения. Если Абхазия и Южная Осетия еще в период существования СССР первоначально стремились повысить свой государственно-правовой статус соответственно до союзной и автономной республики, то требования армян Нагорного Карабаха изначально сводились к отделению от Азербайджана и присоединению к Армении. Эти процессы протекали на фоне борьбы закавказских советских республик за предоставление им независимости, а после распада СССР — в условиях формирования самостоятельной государственности. Отсутствие возможностей, политической воли, желания идти на компромиссы и уступки переводили существующие конфликты в «замороженное» состояние.
На сегодняшний день непризнанные государства Абхазия, Южная Осетия и Нагорный Карабах существуют уже около двух десятков лет. Они сформировали собственные органы государственной власти, политические и экономические институты, а Абхазия и Нагорный Карабах демонстрируют неплохие темпы в развитии демократии. С каждым днем независимого существования укрепляется их политическая идентичность. При анализе дальнейших перспектив развития этнополитических конфликтов на Южном Кавказе необходимо, на наш
взгляд, задаваться вопросом не только о том, на каких условиях может произойти реинтеграция непризнанных государств, но и о том, возможно ли вхождение данных территорий в состав своих бывших метрополий.
Как показало исследование, на формирование политической идентичности Южного Кавказа значительное влияние оказывают международные организации (например, ООН, ОБСЕ), региональные (Россия, Иран, Турция) и внерегио-нальные акторы (США, европейские страны). Региональные державы и крупные государства мира проводят в регионе самостоятельную политику, преследуют определенные интересы и оказывают посреднические функции в урегулировании грузино-абхазского, грузино-югоосетинского и нагорно-карабахского конфликтов. Это накладывает значительный отпечаток на формирование внутренней и внешней политики государств Южного Кавказа. Например, Грузия является прозападным государством, стремится интегрироваться в евроатлан-тические структуры (НАТО, ЕС), в то время как Армения и Азербайджан проводят многовекторную политику, что делает их внешнеполитический курс более сбалансированным. Дальнейшее формирование политической идентичности Южного Кавказа во многом зависит от контента внешней среды региона. Однако внутренние факторы институционализации региональной идентичности пока находятся на втором плане.
Литература
Арутюнов С. Северный Кавказ: ситуация по состоянию на 2008 г // Кавказ-2008: ежегодник Института Кавказа. Ереван, 2010. С. 93-100 (Arutyunov S. North Caucasus: the situation on 2008 // Caucasus-2008: Yearbook of the Institute of the Caucasus. Yerevan, 2010. P. 93-100).
Большаков А. Г. Формирование региональной идентичности Южного Кавказа в условиях диверсификации постсоветского пространства // Идентичность как предмет политического анализа: сб. ст. по итогам Всерос. науч.-практ. конф., ИМЭМО РАН, 21-22 окт. 2010 г. / отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М., 2011. С. 115-118 (Bolshakov A. G. Formation of regional identity of the South Caucasus in terms of diversification of post-Soviet space // Identity as a matter of policy analysis: A collection of articles on the results of All-Russian scientific and practical Conf., IWEIR, 21-22 October, 2010 / ed. by I. S. Semenenko, L. A. Fadeeva. Moscow, 2011. P. 115-118).
Галтунг Й. Некоторые наблюдения на Кавказе // Кавказские региональные исследования. 1997. Т. 2, вып. 1. С. 81-87 (Galtung J. Some observations in the Caucasus // Caucasian Regional Studies. 1997. Vol. 2, Issue 1. P. 81-87).
Дамения О. Кавказская идентичность: миф или реальность? // Традиция разрешения конфликтов на Кавказе и методы институтов гражданского общества / авт.-сост. Ж. Крикова, Б. Кобахия, А. Недолян, Г. Тер-Габриелян. Цахкадзор, 2001. С. 106-111 (Dameniya O. Caucasian identity: Myth or Reality? // The tradition of resolving conflicts in the Caucasus and methods of civil society / Authors and compilers J. Kricova, B. Kobakhia, A. Nedolyan, G. Ter-Gabrielyan. Tsahkadzor, 2001. P. 106-111).
Долидзе В. Власть, революция и бизнес в постреволюционном развитии Грузии (часть первая) // Центральная Азия и Кавказ. 2006. № 2. С. 50-58 (Dolidze V. Power, revolution and business in the post-revolutionary development of Georgia (part one) // Central Asia and the Caucasus. 2006. N 2. P. 50-58).
Захаров В. А. Признание независимости Южной Осетии и Абхазии: история, политика, право / В. А. Захаров, А. Г. Арешев. М.: МГИМО (У), 2008. 360 с. (Zakharov V. A. Recognition of the independence of South Ossetia and Abkhazia: history, politics, law / V. A. Zakharov, A. G. Areshev. Moscow: MGIMO (U), 2008. 360 p.).
Искандарян А. Государственное строительство и поиск политической идентичности в новых странах Закавказья // Центральная Азия и Кавказ. 2000. № 2. С. 171-182 (Iskandaryan A. State building and the search for political identity in the new countries of the South Caucasus // Central Asia and the Caucasus. 2000. N 2. P. 171-182.)
Искандарян А. Эскизы нового статус-кво на Южном Кавказе // Кавказ-2008: ежегодник Ин-та Кавказа. Ереван, 2010. С. 101-105 (Iskandaryan A. Drafts of the new status quo in the South Caucasus // Caucasus-2008: Yearbook of the Institute of the Caucasus. Yerevan, 2010. P. 101-105).
Казимиров В. Два хельсинкских принципа и «атлас конфликтов» // Россия в глобальной политике. 2007. № 2. С. 180-186 (Kazimirov V. Two Helsinki principles and the «Atlas of Conflicts» // Russia in Global Affairs. 2007. N 2. P. 180-186.).
Кортунов С. В. Национальная идентичность: постижение смысла. М.: Аспект Пресс, 2009. 592 с. (Kortunov S. V. National identity: comprehension of the essence. Moscow: Aspect Press, 2009. 592 p.).
Лордкипанидзе М. К вопросу «Кавказского единого дома» // Caucasica (The Journal of Caucasian Studies). Tbilisi, 1998. Vol. 2. P. 163-169 (Lordkipanidze M. To the question of the «Caucasian common home» // Caucasica (The Journal of Caucasian Studies). Tbilisi, 1998. Vol. 2. P. 163-169).
Мамед-заде И. Авторитарный режим в Азербайджане и проблемы его трансформации // Центральная Азия и Кавказ. 2001. № 3. С. 122-135 (Mamed-zadeh I. Authoritarian regime in Azerbaijan and its transformation potentials // Central Asia and the Caucasus. 2001. N 3. P. 122-135).
Маркедонов С. Самоопределение по ленинским принципам // http://www.apn.ru/publica-tions/article10413.htm (Markedonov S. Self-determination by the Leninist principles // http://www. apn.ru/publications/article10413.htm).
Нодиа Г. Грузия в 2008 году: испытание на прочность // Кавказ-2008: ежегодник Ин-та Кавказа. Ереван, 2010. С. 43-67 (Nodia G. Georgia in 2008: a test of strength // Caucasus-2008: Yearbook of the Institute of the Caucasus. Yerevan, 2010. P. 43-67).
Погосян Г. А. Современное армянское общество: особенности трансформации. М.: Academia, 2005. 323 с. (Pogosyan G. A. Contemporary Armenian society: characteristics of Transformation. Moscow: Academia, 2005. 323 p.).
Туквадзе А. Трансформация политической системы в современной Грузии / А. Туквадзе, Г. Джаошвили, Р. Туквадзе // Центральная Азия и Кавказ. 2006. № 2. С. 103-112 (Tukvadze A. Transformation of the political system in modern Georgia / A. Tukvadze, G. Jaoshvili, R. Tukvadze // Central Asia and the Caucasus. 2006. N 2. P. 103-112.).
Цуциев А. А. Атлас этнополитической истории Кавказа (1774-2004). М.: Европа, 2006. 128 с. (TsutsievA. A. Atlas of ethno-political history of the Caucasus (1774-2004). Moscow: Europe, 2006. 128 p.).
Шадже А. Ю. Кавказская цивилизация или кавказская культура? // Научная мысль Кавказа, 2000. № 2. С. 39-41 (Shadzhe A. Yu. Caucasian civilization or culture // Scientific Thought of Caucasus. 2000. N 2. P. 39-41).
Coppieters B. The Georgian-Abkhaz Conflict // Europeanization and Conflict Resolution — Case Studies from the European Periphery. Gent: Academia Press, 2004. Р. 191-232.
ПОЛИТЭКС. 2013. Том 9. № 3
