CC BY
119
УДК 81’42
ББК 81.0
К 96
Кушнарева Л.И.
Иносказательный дискурс: лингвистические характеристики и проблемы
интерпретации
(Рецензирована)
Аннотация:
В статье рассматривается иносказание как особый (аллегорический) тип дискурса, уникальность которого заключается в двойственном характере его единиц, передающих культурно значимую информацию одновременно через импликацию и экспликацию смысла. Постоянное присутствие двух уровней повествования, подчиненных системе идей, существующих вне этого повествования, отражается посредством косвенных описаний. Путь к интерпретации иносказательного дискурса лежит в истолковании знаков аллегории.
Ключевые слова:
Аллегория, декодирование, загадка, импликация, иносказание, иносказательный дискурс, иносказательный язык, символ, уровни понимания.
Kushnareva L.I.
Allegoric discourse: linguistic characteristics and problems of interpretation
Abstract:
The paper examines the allegory as special (allegorical) type of discourse. Its uniqueness is a dual character of its units transmitting culturally significant information simultaneously through implication and an explication of sense. Constant presence of two levels of the narration subordinated to system of ideas, existing outside of this narration, is reflected by means of indirect descriptions. The way to interpretation of allegoric discourse lays in interpretation of marks of allegory.
Key words:
Allegory, decoding, riddle, implication, allegoric discourse, allegoric language, a symbol, levels of understanding.
Основная характеристика иносказательного дискурса заключается в том, что его единицы несут двойной смысл, и что прямой смысл одновременно означает и другой смысл, который может быть понят только через первый. Согласно П. Серио, адресант не может «сказать всего», эксплицировать все в каждом новом высказывании [1: 365], даже если его первостепенная задача - донести минимально искаженную в понятийном аспекте информацию до адресата. Иносказание под этим углом зрения представляется уникальным типом дискурса, так как оно направлено, прежде всего, на импликацию «циркулирующих» смыслов. Эксплицируются лишь указания на пути понимания того, что скрыто. Уникальность подобного дискурса состоит в нетривиальности подхода к способу передачи информации. Иносказание, выражая духовные, психологические, или абстрактные интеллектуальные концепты посредством материальных и конкретных объектов, с одной стороны, скрывает нечто, а с другой, наоборот, раскрывает. Многовековой опыт показывает, что создаваемый иносказанием канал передачи информации работает весьма успешно.
Человеческий язык, в попытке донести до адресата нечто сугубо важное, подсознательно переиначивает изначальную форму идеи, поскольку известно, что, чтобы стать выразительной, речь должна без конца деформировать идеи, т.е. прибегает к
иносказанию. В связи с этим хотелось бы выделить три возможные причины успешности иносказания в роли транспортера важных генерализированных данных относительно человеческого опыта и поведения:1) чтобы донести смысл иносказания, необходимо «переиначить, перевыразить» его. Одним из основных средств перевыражения считается метафора. Метафора учит извлекать признаки из предметов, превращать мир предметов в мир смыслов [2: 382]; 2) внимание адресата обостряется, стремясь открыть нечто новое в новых формах и новых смыслах; 3) сознание человека чутко реагирует на пробелы в понимании. Сталкиваясь с загадкой любого порядка, человек подсознательно стремится устранить неясность. Иносказание же содержит в себе как загадку, так и отгадку. Подобно загадке, иносказание становится уроком мышления, оно учит распознавать аналогии, связи, «вторые планы» вещей и явлений. В итоге растет зоркость человека при взгляде на мир. Иносказание - есть не что иное, как развернутая цепь загадок и отгадок, то есть своего рода языковая игра. «В принципе игрой в языке, - по словам Г.П. Немца, - можно вполне считать и такие аспектные возможности реализаций, как иносказание, перенос значений, метафоризацию, наконец» [3: 74]. Однако нередко бывает и так, что первоисточником загадок-вопросов является сам адресат, а адресант, предвосхищая это, порождает иносказание в нужном русле, беря в расчет ситуацию. Модель загадка-отгадка, лежащая в основе иносказания, обеспечивает активную интеракцию участников данного типа дискурса.
Область иносказательной литературы столь пространна, что привязать иносказание к определенному жанру невозможно. Более разумным представляется рассматривать иносказание как своего рода измерение, метод контролируемой косвенности и удвоенного значения. Основным критерием присутствия иносказания в тексте является постоянное соответствие двух уровней повествования, когда все персонажи и события подчинены системе идей, существующих вне этого повествования.
В строгом значении иносказание является абсолютным синонимом аллегории. В широком смысле иносказание - это скрытая форма выражения, высказывание, где «буква» и «дух» не совпадают или противоположны. Тождественность понятий «иносказание» и «аллегория» подтверждают русские толковые словари, определяя одно через другое [4: 22, 248]. В отличие от русских словарей, английские толковые словари трактуют аллегорию, главным образом, как отвлеченное значение предмета под видом другого [5: 39]. По своему происхождению аллегория является риторической фигурой, т.е. она изначально была ориентирована на передачу скрытого смысла высказывания посредством косвенных описаний. Как художественный прием, аллегория - одно из сильнейших средств воздействия на сознание и воображение. Она относится к группе метафорических тропов, когда одно явление изображается и характеризуется через другое. Античные авторы понимали под аллегорией протяженную метафору. Согласно их мнению, отдельная метафора свидетельствует лишь о фигуральной манере речи, тогда как протяженная, непрерывная метафора свидетельствует об определенном намерении сказать о чем-то ином, кроме первичного предмета высказывания. Дифференциальными признаками знаков аллегории были специальные атрибуты, которые могли употребляться самостоятельно в качестве символов, например, «шагреневая кожа», «крест», «камень», «невод» и т.д. Однако, в противоположность многозначности символа, смысл аллегории характеризуется однозначной постоянной определенностью и раскрывается не непосредственно в художественном образе, а лишь путем истолкования содержащихся в образе явных или скрытых намеков и указаний, т.е. путем подведения образа под какое-либо понятие (религиозные догматы, моральные, философские, научные идеи и т.п.) [6: 444]. Справедливости ради, стоит добавить, что семантическая структура аллегорического знака может быть весьма сложной, включая несколько перекодировок на разных уровнях глубины.
Ц. Тодоров резюмирует понимания термина «аллегория» следующим образом: аллегория - это предложение с двойным смыслом, однако его собственный (или
буквальный) смысл совершенно стерся. Ц. Тодоров склонен к градуированию аллегории: от полного элиминирования буквального смысла до его частичного присутствия и приходит к выводу о том, что на наличие двойного смысла в аллегории эксплицитно указывается в самом произведении. Таким образом, двойной смысл возникает отнюдь не в процессе (произвольного или непроизвольного) толкования произведения тем или иным читателем. Но здесь следует добавить, что читатель имеет полное право не обращать внимания на указанный автором аллегорический смысл и, прочтя текст, вскрыть в нем совсем иной смысл [7: 55 - 58].
В основу понятия интерпретации художественного текста легла идея А.А. Потебни о том, что содержание художественного произведения развивается не в авторе, а в читателе [8]. Интерпретационная деятельность реципиента порождает динамику личностных смыслов, позволяя выявить «доминантный личностный смысл». И вполне естественным становится вывод о том, что интерпретация получаемой в процессе дискурса информации несомненно зависит от личностных характеристик реципиента. И все же необходимо признать, что, несмотря на различия между автором и его читателями, существует ряд ценностей, разделяемых ими совокупно, что и формирует потенциальную базу для их интеракции. Безусловно, каждый читатель «вычитывает» из текста несколько разное содержание. Однако, воспринимая текст по-разному, мы не строим различные миры: мы по-разному строим один и тот же мир. Есть предел числу степеней свободы, и этот предел и есть объективное содержание, объективный смысл текста. Вышесказанное позволяет вновь обратиться к одной из идей Ю.М. Лотмана, которая заключается в том, что «текст, подобно зерну, содержит в себе программу будущего развития». Более того, эти слова вполне согласуются с более ранним определением, согласно которому «Реальная плоть художественного произведения состоит из текста...в его отношении к внетекстовой реальности. Внетекстовые отношения не «примышляются» - они входят в плоть художественного произведения как структурные элементы определенного уровня [9: 22, 211-212].
Еще одной важной характеристикой интерпретации является то, что в отношении художественного текста она, по сути, никогда не сможет прийти к завершению. Всякий художественный текст уникален, отличается от всех прочих. Это свойство обеспечивается нечеткостью и многозначностью его смыслов и, следовательно, их потенциальной бесконечностью. Интерпретируя художественный текст, исследователь (при неизбежном огрублении) уменьшает степень неопределенности и многозначности его смысловой сферы. Но полностью устранить неопределенность интерпретатор не может - это привело бы к игнорированию самой природы художественного текста. Значит, стремление к наиболее полному и адекватному истолкованию должно привести к бесконечной интерпретации, то есть такой, в которой описывались бы если не все, то почти все бесконечное множество смыслов текста. Однако обнадеживает тот факт, что иносказательный дискурс, в том аспекте, в котором он описывается в данной работе, стремится если и не к однозначному итогу, то, по крайней мере, к очерчиванию границ -пределов его истолкования, так как он, согласно своей природе, должен заложить основы практической деятельности в реальном мире. При этом перспектива бесконечной интерпретации была бы, по меньшей мере, абсурдна.
В подтверждение вышесказанного хотелось бы привести утверждение А.А. Леонтьева о том, что мы не просто понимаем текст, а, как правило, используем его в качестве ориентировочной основы для иной деятельности, которая качественно отлична от восприятия текста и включает в себя это восприятие в качестве своего структурного компонента. В зависимости от характера этой «большой» деятельности, места в ней восприятия текста, типа текста, степени сформированности навыков и умений «большой» и «малой» деятельности и ряда других факторов, в каждом конкретном случае оптимальной является разная стратегия восприятия, в том числе, стратегия понимания [10: 143].
Среди наиболее частотных средств выражения иносказания следует назвать символ и метафору, которые по определению связаны с перевыражением какой-либо идеи. Система символов создается в рамках определенной коммуникативной ситуации. В случае с иносказательным дискурсом задаются не только условия коммуникации. В воображении реципиента создается отдельный поверхностный континуум, часто не согласующийся с реальным мироустройством. При этом система символов, образуемая на базе первого, отражает сущностные элементы второго. Таким образом, в рамках иносказательного дискурса система символов не просто обогащает семантическое поле дискурса, а выступает в роли «прослойки» между реальным объективным миром и выдуманным аллегорическим мироустройством, между иносказательным и действительным смыслами. Нельзя забывать и о том, что последний создается не только как искаженное отражение реальности, но также с целью сфокусировать внимание аудитории на отдельных феноменах объективного мира.
В иносказательном дискурсе система символов обладает дейктической характеристикой и служит конечной цели данного дискурса - символизировать собой действительность. Так, Р. Бах [11] создал с этой целью мир чаек. Его выбор оправдывается тем, какие именно явления современной действительности ему хотелось бы осветить. Повествуя о мире чаек, Р. Бах тем самым сводит многоаспектность человеческого существования к eating (питание, еда) и flying (полет). Первое символизирует потребительство, второе - стремление к свободе и совершенству. Противопоставление eating, за которым стоит массовость, и flying, ассоциирующееся с индивидуальным началом, составляет опорный концепт, на основе которого построено произведение. Сравните, например, что думают о смысле жизни отец Джонатана и сам главный герой: «See here, Jonathan», said his farther. «...If you must study, then study food, and how to get it. This flying business is all very well, but you can’t eat a glide, you know. Don’t forget that the reason you fly is to eat» [12: 14-15]. - «Послушай-ка, Джонатан», - говорил ему отец. - «Уж если тебе настолько необходимо что-нибудь изучать, изучай способы добычи пропитания. А твои летные эксперименты - оно, конечно, замечательно, однако сам понимаешь, планирующим спуском сыт не будешь. Ты летаешь для того, чтобы есть. И не стоит об этом забывать» [10: 13]. Ср. далее: (1) «Life is the unknown and the unknowable, except that we are put into this world to eat, to stay alive as long as we possibly can» (35). - «Нам не дано постигнуть смысл жизни. Очевидно в ней лишь одно: в этот мир мы приходим для того, чтобы питаться и за счет этого как можно дольше в нем существовать»; (2) «It’s all so pointless, he thought. ..It wasn’t long before Jonathan Gull was off by himself again, far out at sea, hungry, happy, learning». - «Нелепость какая-то», -размышлял он. И потому вскоре Чайка Джонатан снова оказался в море - он учился в одиночестве, голодный и счастливый»; (3) «For a thousand years we have scrabbled after fish heads, but now we have a reason to live - to learn, to discover, to be free!» - «Ведь что мы знали до сих пор - тысячелетия свар из-за рыбьих голов. Теперь у нас появилась возможность понять первопричину - постичь, ради чего мы живем. Открытие, осознание, освобождение!»
На пространстве всей повести Бах подчеркивает первобытно-общинный уклад жизни чаек, используя Council Gathering (общее собрание Стаи); the Word of the Elder (слова Старейшины); Stand to Center for Shame (Изволь выйти в Круг и подвергнуться порицанию); Gull Family (собратья по Стае). И если принять во внимание тот факт, что мир чаек является аллюзией на мироустройство человечества, то подобный акцент может символизировать духовную недоразвитость современного общества. Ср.: «Well, this kind of flying has always been here to be learned by anybody who wanted to discover it; that’s got nothing to do with time. We’re ahead of the fashion. Ahead of the way that most gulls fly». -«Ну, в общем-то, всегда было можно научиться так летать. Нужно было только захотеть. Время тут ни при чем. Хотя, возможно, мы опережаем моду. Общепринятый стереотип о полете чаек».
В первой части повести автор создает образ общественного мнения, идущий вразрез с устремлениями главного героя, символом которого является внезапно возникающий голос: «.a strange hollow voice sounded within him. There’s now way around it. I am a seagull. I am limited by my nature. If I were meant to learn so much about flying, I’d have charts for brains». - «. и вдруг где-то внутри него зазвучали глухие раскаты странного голоса: Ерунда все это. Я - чайка. Ограниченность - мой удел. Если бы моим предназначением была скорость и столь глубокое постижение искусства полета, тогда ум естественным образом работал бы в нужном направлении»; «Dark! The hollow voice cracked in alarm. Seagulls never fly in the dark!» - «Тьма! - встревожено расколол тишину утробный голос. -Чайки во тьме не летают! Никогда!».
Имена собственные The Great Gull (Великая Чайка) и the Son of the Great Gull (сын Великой Чайки) символизируют религиозные верования христиан в существование Бога, создавшего человека по своему образу и подобию, и его сына, Иисуса Христа. Ср.: «... you’ve got to understand that a seagull is an unlimited idea of freedom, an image of the Great Gull». - «.вам следует понять, что чайка есть ничем не ограниченная идея свободы, воплощение образа Великой Чайки. «They are saying in the Flock that if you are not the Son of the Great Gull Himself, then you are a thousand years ahead of your time». - «В стае говорят, что ты - либо сам сошедший на землю сын Великой Чайки, либо опередил свое время на тысячу лет».
Важнейшим символом произведения является главный герой Jonathan Livingston, в котором автор соединил качества сверхсущества и потенциальную возможность того, что им может оказаться любой. Ср.: (1) «.you are pretty well one-in-a-million bird» - «.ты -редкая птица, такие встречаются в лучшем случае одна на миллион»; (2) «Don’t let them spread silly rumors about me, or make me a god. O.K., Fletch? I’m a seagull. I like to fly, maybe.»- «И не давай им распускать обо мне дурацкие слухи. Или делать из меня бога, хорошо, Флетч? Я - чайка. Ну, разве что люблю летать.». «Jonathan Livingston Seagull» символизирует постоянное стремление постигать неизведанное и непрекращающуюся работу над совершенствованием самого себя. Ср.: (1) «Jonathan Seagull trembled to conquer another unknown». - «Джонатан буквально дрожал от нетерпения, предвкушая возможность покорить еще один аспект неизвестного»; (2) «Jonathan kept at it, fiercely, day after day, from before sunrise till past midnight». - «Джонатан упорно пытался. Настойчиво и яростно, изо для в день, от восхода до полуночи». Однако для потенциальных претендентов на звание Jonathan Livingston Р. Бах ставит определенные условия, что, прежде всего, отражено в имени главного героя: living (живой) - ston(e) (камень). Оксюморон, содержащийся в имени главного героя, указывает на то, что его носитель должен обладать определенными качествами исключительности. Более того, Р. Бах таким образом подчеркивает имманентное противопоставление Jonathan (Джонатан) и the rest of the Flock (остальная Стая): «A seagull never speaks back to the Council Flock, but it was Jonathan’s voice raised...» «Give me one chance, let me show you what I’ve found.» «The Flock might as well have been stone». - «Тому, кто вызван в Круг, запрещено вступать в дискуссию с общим собранием Стаи, но Джонатан сдержаться не мог. Дайте же мне один-единственный шанс, позвольте показать вам то, что я нашел. С таким же успехом Джонатан мог взывать к каменной стене».
Таким образом, через систему символов Ричард Бах формирует основную «мораль» своего иносказания - отказ от системы ценностей потребительского общества ради поиска иного смысла жизни.
В качестве заключения, хотелось бы остановить внимание на отдельных характеристиках иносказания (аллегории):
- прием аллегории употребляется для облечения в конкретную, «вещественную» оболочку морально-нравственного, духовного или абстрактного смысла;
- в иносказательном тексте всегда содержится эксплицитное указание на наличие двойного смысла. Один или оба пласта повествования опираются на систему, заданную извне;
- одной из возможных причин взаимосвязанности аллегории и олицетворения может быть древнейшая традиция человечества на ранних стадиях своего развития одушевлять и конкретизировать все, что его окружает, в том числе и абстрактные сущности. Человеку было изначально легче строить концептуальную систему мироздания, опредмечивая («упаковывая») идеальное;
- истолкование знаков аллегории требует рационального и до определенной степени логического переосмысления, так как интерпретация иносказания включает в себя имманентную цель прийти к однозначному итогу. Этим в какой-то мере осознанное восприятие знаков аллегории отличается от чувственного восприятия многогранных и многоголосых символов. Однако здесь необходимо отметить, что аллегория строится на иерархии символов, подчиненных замыслу отдельного иносказания, цельной идее, которая «поворачивает» их к реципиенту нужной гранью в нужный момент.
Опираясь на вышесказанное, можно определить иносказательный смысл как смысл «на выходе», адекватный авторскому замыслу. При этом учитываются все дополнительные смыслы, отличные от буквального понимания текста, которые появляются у реципиента во время интерпретации исходного текста. Таков путь к пониманию иносказательного дискурса.
Примечания:
1. Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинализаций / пер. с франц. В.И. Селиванова // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М., 1999. С. 337-383.
2. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. 896 с.
3. Немец Г.П. Интеллектуализация метаязыка науки / под ред. В.В. Зеленской. Москва; Краснодар, 2004. 423 с.
4. Ожегов С.И. Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1997. 944 с.
5. Webster’s Third International Dictionary. Konemann, 2002. 2671 p.
6. Большая советская энциклопедия: в 30 т. Т. 1 / гл. ред. А.М. Прохоров. М., 1972. 608 с.
7. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу / пер. с франц. Б. Нарумова. М., 1999. 144 с.
8. Потебня А.А. Полное собрание трудов: мысль и язык. М., 1999. 300 c.
9. Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: антология / под ред. проф. В.П. Нерознака. М., 1997. С. 202-212.
10. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М., 1999. 287 с.
11. Бах Р. Чайка Джонатан Ливингстон. Иллюзии: пер. с англ. Киев; М., 2001. 224 с.
12. Bach R. Jonathan Livingston Seagull. L., 1994. 93 p.
References:
1. Serio P. The Russian language and the analysis of the Soviet political discourse: the analysis of nominalizations / Trans. from French by V.I.Selivanov // Quadrature of sense: the French school of the analysis of discurse. M., 1999. P. 337-383.
2. Arutyunova N.D. Language and the world of the person. M., 1999. 896 pp.
3. Nemets G.P. Intellectualization of a meta language of a science / Ed. V.V.Zelenskaya. Moscow; Krasnodar, 2004. 423 pp.
4. Ozhegov S.I., Shvedova N.Yu. Explanatory dictionary of Russian. M., 1997. 944 pp.
5. Webster’s Third International Dictionary. Konemann, 2002. 2671 pp.
6. Large Soviet encyclopedia: in 30 v. V. 1 / Chief Editor A.M.Prokhorov. M., 1972. 608 pp.
7. Todorov Ts. Introduction in the fantastic literature / Trans. from French B.Narumov. M., 1999. 144 pp.
8. Potebnya A.A. Complete assembly of works: an idea and language. M., 1999. 300 pp.
9. Lotman Yu.M. Semiotics of culture and concept of the text // Russian literature. From the theory of literature to structure of the text: the anthology / Ed Professor V.P.Neroznak. M., 1997. P. 202-212.
10. Leontyev A.A. Foundations of psycholinguistics. M., 1999. 287 pp.
11. Bach R., Seagull Jonathan Livingston. Illusions: Trans. from Eng. Kiev; M.,
2001. 224 pp.
12. Bach R. Jonathan Livingston Seagull. L., 1994. 93 pp.
