CC BY
0
УДК 821.161.1
Б01: 10.312497litzhur72024.64.06
М.Е. Берзина
© Берзина М.Е., 2024
«ИНКОГНИТО ПРОКЛЯТОЕ»: КОМЕДИЯ Н. ГОГОЛЯ «РЕВИЗОР» КАК ПРЕТЕКСТ РОМАНА И. ИЛЬФА И Е. ПЕТРОВА «ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ»1
Аннотация. Поэтика романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» - это поэтика, пародичная по отношению к русской классике, поэтика литературной игры. Первая книга об Остапе Бендере, по общему признанию исследователей, характеризуется чрезвычайно высоким уровнем интертекстуальности, особенно частотны обращения двух авторов к литературе XIX в., что косвенно отмечалось еще в первой отрицательной рецензии на «Двенадцать стульев». В настоящей статье комедия Н. Гоголя «Ревизор» рассматривается как один из важных претекстов «старгородских глав» романа: сходства прослеживаются на уровне обращения (и авторского отношения) к смеховому слову, уровнях системы персонажей, сюжета и композиции, а также акцентированных в обоих случаях образов и мотивов. И в «Ревизоре», и в первой части романа ключевыми становятся эпизоды появления в провинциальном городе двух чужаков, мотивы обмана, страха, развеянных иллюзий, а также образ провинциального города и образ «ревизора». Проведенная в статье работа призвана подтвердить, что роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» во многом преемственен по отношению к творчеству Гоголя.
Ключевые слова: И. Ильф; Е. Петров; Н. Гоголь; «Двенадцать стульев»; «Ревизор»; смеховое слово; преемственность.
Получено: 15.01.2024 Принято к печати: 12.02.2024
1 Выражаю признательность Андрею Михайловичу Ранчину за ряд ценных замечаний, высказанных при знакомстве с первоначальной версией статьи.
Информация об авторе: Берзина Маргарита Евгеньевна, аспирант кафедры истории русской литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, 1-й корпус гуманитарных факультетов МГУ им. М.В. Ломоносова, Ленинские горы, ГСП-1, 119991, Москва, Россия.
ORCID ID: https://orcid.org/0000-0003-0839-6655
E-mail: margaritashanurina@mail.ru
Для цитирования: Берзина М.Е. «Инкогнито проклятое»: комедия Н. Гоголя «Ревизор» как претекст романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» // Литературоведческий журнал. 2024. № 2(64). С. 113-135. DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.06
Margarita E. Bersina
© Bersina M.E., 2024
"THIS CURSED INCOGNITO": N. GOGOL'S SATIRICAL PLAY THE GOVERNMENT INSPECTOR AS A PRETEXT FOR I. IL'F AND E. PETROV'S NOVEL THE TWELVE CHAIRS
Abstract. The poetics of the novel The Twelve Chairs by I. Il'f and E. Petrov is a poetics, ironic in relation to classic literature, it is a poetics of a literary game. The first book about Ostap Bender, as generally recognized by researchers, is characterized by an extremely high level of intertextuality; the two authors' references to literature of the 19th century are especially frequent. This fact was indirectly noted even in the first negative review. In the below article, N. Gogol's satirical play The Government Inspector is considered as one of the important pre-texts for the "Stargorod chapters": similarities can be traced at the level of treatment (and the author's attitude) to the word of comic culture, at the levels of the character system, plot and composition, and also emphasized images and motifs. Both in The Government Inspector and in the first part of the novel, the key episodes are: the appearance of two strangers in a provincial town, the motives of deception, fear, dispelled illusions, as well as the incriminating image of the provincial town and the image of so-called inspector. The article confirms that the novel by Il'f and Petrov The Twelve Chairs is largely inspired by Gogol's work.
Keywords: I. Il'f; E. Petrov; N. Gogol; The Twelve Chairs; The Government Inspector; word of comic culture; continuity.
Received: 15.01.2024 Accepted: 12.02.2024
Information about the author: Margarita E. Berzina, PhD Student of the Department of History of Russian Literature, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University, 1st building of humanitarian faculties,
Lomonosov Moscow State University, Leninskie Gory, GSP-1, 119991, Moscow, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0003-0839-6655
E-mail: margaritashanurina@mail.ru
For citation: Bersina, M.E. "'This Cursed Incognito': N. Gogol's Satirical Play The Government Inspector as a Pretext for I. Il'f and E. Petrov's Novel The Twelve Chairs". Literaturovedcheskii zhurnal, no. 2(64), 2024, pp. 113-135. (In Russ.) DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.06
Как и многие авторы раннесоветской эпохи, И. Ильф и Е. Петров в романе «Двенадцать стульев» нередко критически осмысляют дореволюционную действительность. «Но ведь мы не просто смеемся. Наша цель - сатира, сатира именно на тех людей, которые не понимают реконструктивного периода», - вспоминали авторы, отвечая на замечания о несерьезности и даже ненужности комических жанров для советской литературы [14, с. 116].
«Двенадцать стульев» - роман «беспартийных» авторов, который не избежал влияния эпохи и ее требований к литературе: «Для нас, беспартийных, никогда не было выбора, - с партией или без нее. Мы всегда шли с ней» [14, с. 116]. Мотивы обличения «наследия царского режима» [7, с. 49], являясь неким общим местом послереволюционного дискурса, вводятся прежде всего на интертекстуальном уровне. Соблюдая - как и в случае с обращением к другим авторам XIX века - «нарративные ритуалы» (то есть сюжетные схемы и способы их изложения) [19, с. 51] классической русской литературы, Ильф и Петров обыгрывают их иначе, актуализируют и вписывают в современную им действительность.
Колыбель дореволюционного мира в «Двенадцати стульях» -это малая родина Ипполита Матвеевича Воробьянинова, провинциальный город с говорящим названием Старгород.
Во многом старгородские главы романа (главы с первой по четырнадцатую, главы восемнадцатая и двадцать седьмая) построены по образу и подобию комедии Гоголя «Ревизор», что было частично отмечено Ю. Щегловым в «Спутнике читателя» [19, с. 215, 220, 221, 305]. Также влияние гоголевской комедии на «Двенадцать стульев» очень кратко отмечал Л. Оборин в своей статье для образовательного проекта «Полка» - «Интересно, что приемы Хлестакова еще послужат литературным плутам следующих поколений: эпизод с "Союзом меча и орала" в "Двенадцати
стульях" точно следует сцене приема визитов в четвертом действии гоголевской пьесы» [13].
Несмотря на то что существуют работы, в которых так или иначе постулируется влияние Гоголя на романы Ильфа и Петрова2, среди них нет исследования, в котором комплексно был бы рассмотрен именно «Ревизор» как ключевой претекст3 романа «Двенадцать стульев».
Примечателен, к примеру, тезис Е. Маркевич: «Можно даже говорить о феномене влияния на творчество Ильфа и Петрова особого типа художественного мышления Гоголя, проявляющегося на уровне проблематики, преобладающего пафоса, типа обобщения и структурных закономерностей» [11, с. 180] - доказательству данного тезиса путем дополнения и обобщения приведенных Щегловым и Обориным аллюзий посвящено данное исследование.
Анализ литературного диалога, который «два молодых дикаря» [9, с. 345], прозванные так отчасти за зубоскальство по отношению к классической традиции, ведут с творчеством Гоголя, позволит не только проследить генезис некоторых образов романа «Двенадцать стульев», но и в целом даст ключ к более глубокому пониманию художественного метода Ильфа и Петрова - метода, во многом сформированного под влиянием гоголевской традиции: «Авторам удалось, продолжая традиции прежде всего Н.В. Гоголя, создать принципиально новый тип комического дискурса, в котором смеховое слово играет важнейшую роль. Оно выступает существенным элементом портретных и речевых характеристик... главного героя романа авантюриста О. Бендера, его "сподвижника" Ипполита Матвеевича Воробьянинова... и их "конкурента" в поиске бриллиантов отца Федора, а также всех второстепенных персонажей - от вдовы Грицацуевой и Эллочки-людоедки до участников монархического псевдозаговора» [8, с. 54].
Прежде всего необходимо отметить сюжетно-композицион-ные переклички между комедией Гоголя и первой частью романа, называющейся «Старгородский лев». В обоих случаях завязка -
2 См., напр.: [8, с. 52-55], [2, с. 131-140], [19, с. 38-44].
3 Под претекстом в данном случае понимается исходный текст, т.е. тот текст, к которому восходит исследуемое произведение. Определение термина см. по: [12, с. 55]. Термин синонимичен «предтексту» в работах Н.А. Фатеевой, см., напр.: [18, с. 35].
появление в городе двух чужаков. В случае «Ревизора» - это Хлестаков и его слуга Осип, которые приезжают вместе из столицы; в случае «Старгородского льва» - Бендер и Воробьянинов, которые приезжают в город по отдельности, но встречаются в дворницкой Тихона и далее действуют сообща. Если Хлестаков и Осип, скорее всего, раньше никогда не были в безымянном провинциальном городе (по крайней мере, обратного в тексте не сообщается), откуда «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь», то один из героев Ильфа и Петрова до революции жил в Старгороде и потому известен некоторым его обитателям. Тем не менее Воро-бьянинов не узнает родного города, где все изменилось, и потому до известной степени тоже является для него чужаком: «Приехав в родной город, он увидел, что ничего не понимает. Ему было неловко и странно, как если бы он и впрямь был эмигрантом и сейчас только приехал из Парижа» [7, с. 53].
В обоих случаях приезд персонажей (Хлестакова и Воробья-нинова) вызывает суету и волнение у местных жителей. В провинциальном городе комедии царит переполох после известия о приезде ревизора. В необычайном волнении находятся и некоторые старгородцы, которые узнают о том, кто приехал к ним в город [7, с. 65]:
«- Конца этому нет... Да! Знаете, кого я сегодня видел? Во-робьянинова!
Елена Станиславовна прислонилась к колодцу, в изумлении продолжая держать на весу полное ведро с водой.
- Прихожу я продлить договор на аренду мастерской. смотрю - что-то знакомое. Как будто воробьяниновское лицо. Тут я ясно увидел, что это сам Воробьянинов. И тут я подумал <...> Витьки-слесаря опять нету? - спросил он у Елены Станиславовны.
- Ах, ничего я не знаю, - сказала гадалка, - ничего я не
знаю.
И в необыкновенном волнении, вываливая воду из ведра, торопливо ушла к себе».
Данный фрагмент перекликается с эпизодом сцены визита Бобчинского и Добчинского к городничему, в котором они сооб-
щают, что «инкогнито проклятое» раскрыто, живет в гостинице, выдавая себя за частное лицо [6, т. 4, с. 18]:
«Бобчинский: Чрезвычайное происшествие!
Добчинский: Неожиданное известие!
Все: Что, что такое?
Добчинский: Непредвиденное дело: приходим в гостиницу...»
Композиционным центром «Ревизора» является эпизод вечера у Сквозника-Дмухановского, когда Хлестаков, забываясь, рассказывает провинциалам небылицы про суп из Парижа и «высокоинтеллектуальные» беседы с Пушкиным. Композиционным центром «Старгородского льва» становится вечер у гадалки Елены Станиславовны, где Остап рассказывает небылицы про монархический заговор и «длинные руки» [7, с. 104]. И в комедии «Ревизор», и в главе «Союз меча и орала» перед нами самозванцы (Хлестаков - невольный, Остап - вполне сознательный), которые собирают с провинциальных жителей деньги, окрыляют их надеждой на лучшую жизнь, раздают заведомо невыполнимые обещания, а затем исчезают, чтобы больше никогда не вернуться.
Хлестаков обещает жениться на дочке городничего, Марье Антоновне, оказать протекцию посетившим его просителям. Остап обещает сообщить о времени следующего тайного заседания, вселяет в персонажей надежду на восстановление монархии. И Хлестаков, и Остап исчезают из города почти сразу же после вечера, оставляя провинциальных жителей у разбитого корыта. Персонажи Гоголя вскоре узнают, что в город приехал настоящий ревизор, персонажи Ильфа и Петрова вскоре окажутся под следствием, так как Дядьев и Кислярский в конце концов придут с повинной к губернскому прокурору.
И в «Ревизоре», и в «Двенадцати стульях» акцентированным оказывается мотив разрушенных иллюзий. Не станет генералом Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, не переедет с семьей в Петербург. Не станет «достойным попечителем учебного округа или полицмейстером» [7, с. 136] слесарь-интеллигент Виктор Михайлович Полесов, а мосье Чарушников городским главой. И в пьесе Гоголя, и в романе «Двенадцать стульев» провинциальные персонажи жестоко наказаны за свою нечистую совесть. Избежали
расплаты только Кислярский и, по всей видимости, Дядьев, сдавшие милиции своих коллег по союзу меча и орала.
Важно, что образ города во многом совпадает в «Ревизоре» Гоголя и в романе «Двенадцать стульев». В обоих случаях это собирательный образ провинциального города, находящегося вдали от столиц, погрязшего в воровстве и невежестве. Берут взятки все чиновники «Ревизора» - кто деньгами, кто борзыми щенками, как судья Ляпкин-Тяпкин. Крадет деньги, выделенные на церковь, городничий, обворовывает больных попечитель богоугодных заведений Земляника. В Старгороде же орудует «застенчивый ворюга» [7, с. 43] Александр Яковлевич (Альхен), завхоз 2-го дома Старсо-беса, промышляют гадалки, мелкие жулики, такие как Кислярский и Дядьев. Провинциальные жители в обоих произведениях представлены как наивные, невежественные, путающие значения слов [19, с. 215], верящие марьяжным королям и россказням заезжих мошенников. В обоих случаях у обитателей провинциального города есть вполне обозначенный предел мечтаний: герои Гоголя мечтают о Петербурге, куда хотели бы переехать, герои Ильфа и Петрова - о недостижимом Париже, откуда якобы приехал Ипполит Матвеевич.
В случае «Двенадцати стульев» мотив невежества связывается прежде всего со старым миром, его обломками, вынесенными на берег реки революции. Обманутые Остапом герои - призраки дореволюционной эпохи: «вся такая воздушная, / к поцелуям зовущая» [7, с. 61] Елена Станиславовна, дворяне Владя и Никеша, слесарь-интеллигент Полесов. Никто из них не смог до конца приспособиться к новому празднику жизни и найти в нем свое место. Не зря вступление в союз меча и орала не имело последствий только для Кислярского и Дядьева, которые более остальных ассимилировались с советской действительностью и даже добились некоторого успеха - остальные, вероятнее всего, окажутся под следствием.
Гоголь в черновой редакции «Театрального разъезда после представления новой комедии» называл место действия своей комедии «сборный город всей темной стороны», определение это до известной степени верно и для Старгорода, советского Некропо-лиса старого мира. Город в «Ревизоре» функционирует как «конкретная единица обобщения» [10, с. 120] пороков. Точно такую же
роль играет в «Двенадцати стульях» Старгород, становясь не только географической, но и временной периферией государства.
Ильф и Петров во многом являются наследниками гоголевской традиции. Во-первых, гоголевский подтекст - ключ к понимаю многих центральных образов романа «Двенадцать стульев» (образ старого мира, образ провинциального города); во-вторых, как и Гоголь, «два молодых дикаря» чрезвычайно высоко оценивают роль иронии в художественном тексте. Сравнивая «Ревизора» и «Двенадцать стульев», можно заметить, что в обоих случаях перед нами - насыщенный комизмом текст.
Гоголь утверждал: «Я комик, я служил ему [смеху] честно и потому должен стать его заступником. Нет, смех значительней и глубже, чем думают» [6, т. 5, с. 169]. Примечательно обратить внимание на воспоминания Ильфа и Петрова, неоднократно и в разное время выступающих точно с такими же пассажами относительно важности смеха: «Если писатель, не дай бог, сочинил что-нибудь веселое, так сказать, в плане сатиры и юмора, то ему немедленно вдеваются в бледные уши две критические серьги - по линии сатиры: "Автор не поднялся до высоты подлинной сатиры, а работает вхолостую"; по линии юмора: "Беззубое зубоскальство". Кроме того, автор обвиняется в ползучем эмпиризме. А это очень обидно, товарищи, - ползучий эмпиризм! Вроде стригущего лишая» [14, с. 170]; «Враги говорили, что юмор - это низкий жанр, что он вреден. Плача, мы возражали» [14, с. 175].
И Гоголь, и два автора XX века мыслят себя как «заступники смеха». Среди всех сатирических образов «Ревизора» смех, согласно авторскому комментарию, единственный положительный персонаж. Эту же формулу используют, до известной степени, Ильф и Петров для создания своего сатирического романа: ни одного положительного героя не встретит читатель на его страницах, кроме обличительного смеха, который вызовут его герои. Ирония пронизывает «Двенадцать стульев», и комический пласт, созданный за счет интертекстуальности, образует фундамент первого романа об Остапе Бендере.
Нередко Ильф и Петров заимствуют у Гоголя и «структуру» иронии: включают в текст «каламбуры, доведенные до абсурда» [20, с. 312-313], один из частых приемов Гоголя, а также используют намеренно алогичные формулировки (см., например: «Двор-
ник, хотя и не был близорук, к очкам привык и носил их с удовольствием» [7, с. 6] или «непорочно белый попугай» [7, с. 59]; у Гоголя - «человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен» или, как указывает в своей книге «Птица-тройка и колесница души» М. Вайскопф: «В следующем году повезу сынка в столицу на пользу государству, так сделайте милость, окажите ему вашу протекцию, заступите сиротке место отца» [4, с. 83]).
Непредсказуемость составляет основу иронии как в творчестве Гоголя, так и в творчестве Ильфа и Петрова. В обоих случаях за алогичностью текста стоит определенное авторское восприятие действительности: непредсказуемой, хаотичной, порой странной, населенной живыми призраками («Гоголь необычайно видел вещи», - писал Ю. Тынянов [16, с. 417]). Перед нами в обоих случаях так называемая оксюморонная поэтика, раскрывающая авторское восприятие действительности как противоречивой и непостижимой. «Жизнь, господа присяжные заседатели, это сложная штука» [7, с. 82], - философски замечает Остап.
Тынянов, упоминая поющие двери «Старосветских помещиков» и знаменитую плюшкинскую кучу, замечал, что «Гоголь улавливает комизм вещи» [16, с. 417]. Комизм гоголевских текстов часто оказывается создан за счет «невязки двух образов, живого и вещного» (Тынянов приводит пример из «Шинели», где предмет гардероба на толстой вате называется приятной подругой жизни). Ирония, основанная на том же принципе, характерна и для «Двенадцати стульев» (см., напр.: «.труба, подпрыгивая от собственной мощи, продолжала бушевать в пустой комнате» [7, с. 73]).
В случае Ильфа и Петрова обилие непредсказуемых формулировок и алогизмов объясняется также, вероятно, полемикой с литературными штампами, желанием создать небанальный нар-ратив. Показательно, что, если во время работы над романом какое-то слово или предложение возникало в сознании обоих авторов одновременно, - они от него отказывались: «Значит, оно слишком близко лежало» [14, с. 84].
Как уже было отмечено выше, ни в «Ревизоре», ни в первой главе «Двенадцати стульев» положительных героев (за исключением смеха) нет. Перед читателем в обоих случаях открывается галерея сатирических образов невежественных и наивных провин-
циалов, заезжих вольных и невольных мошенников. Сравнивая систему персонажей комедии Гоголя и «Старгородского льва», можно заметить, что герои двух произведений образуют (с некоторыми оговорками) следующие «пары» по своим сюжетообразую-щим ролям и характеристикам.
«Ревизор» Гоголя «Двенадцать стульев»: старгородские главы
Хлестаков Остап Бендер
Воробьянинов
Осип Воробьянинов
Остап Бендер
Городничий Кислярский
Земляника Альхен
Анна Андреевна и ее дочь Марья Антоновна Елена Станиславовна и мадам Грицацуева
Рассматривая первую параллель (Хлестаков и Бендер), необходимо прежде всего обратить внимание на главу «Союз меча и орала» и на то, как действует в ней Великий Комбинатор: «Остапа удержать было нельзя. Его несло. Великий комбинатор чувствовал вдохновение.» [7, с. 100]. Как и Хлестаков, Бендер рассказывает слушающим его провинциалам небылицы, стремясь предстать не тем, кто он есть на самом деле. Подобно герою Гоголя, к которому на пароходе «суп в кастрюльке прямо. приехал из Парижа» [6, т. 4, с. 49], Бендер безапелляционно заявляет: «Мы с коллегой прибыли из Берлина. но об этом не рекомендуется говорить» [7, с. 99]. Стремясь показать собственную значимость, Хлестаков замечает: «А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся. Графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно ж, ж, ж.» [6, т. 4, с. 50]. Бендер, выдавая себя и Ипполита Матвеевича за тайных агентов монархии, предупреждает «мраморного» Кислярского: «Впрочем, вы можете уйти, но у нас. длинные руки!» [7, с. 104]. Отчасти россказни Хлестакова про то, как он «везде, везде» и «во дворец всякий день» [6, т. 4, с. 50] ездит, перекликаются с тем, что Остап говорит о значимости своего патрона, Ипполита Матвеевича: «.гигант мысли,
отец русской демократии и особа, приближенная к императору» [7, с. 101] - формулировка в общем и целом абсурдная, поскольку в 1927 г. никакого императора нет, есть два претендента - Николай Николаевич и Владимир Кириллович Романовы. Кроме того, штамп «отец демократии» закрепился за Г. Плехановым, социалистом, и противоречит последующему «особа, приближенная к императору». Демократия в принципе имеет мало общего с монархизмом - Бендер дает Воробьянинову взаимоисключающие, парадоксальные характеристики.
Много противоречий встречается и в быстрой речи Хлестакова (например: «Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж - скажешь только кухарке: «"На, Маврушка, шинель." Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже» [6, т. 4, с. 49]). Однако ни в «Ревизоре», ни в «Двенадцати стульях» слушатели не обращают внимания на явные несостыковки и странность некоторых утверждений. Монолог Хлестакова производит на чиновников безымянного города такое же торжественное и сильное впечатление, как слова Бендера - на старгородцев.
Если анализировать действия героя Гоголя и Бендера, то становится очевидно: ни один ни другой не имеют конкретного плана, их обман - импровизация. Гоголь пишет о своем персонаже: «.речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно» [6, т. 4, с. 9]. То же самое справедливо и для Остапа из старгородских глав, который действует «по случаю». Во время тайного заседания монархистов речь Бендера перед жителями Старгорода весьма отрывиста, он, как и Хлестаков, следует вдохновению: «- Мадам, - сказал он, - мы счастливы видеть в вашем лице. Он не знал, кого он счастлив видеть в лице Елены Станиславовны. Пришлось начать снова. Изо всех пышных оборотов царского режима вертелось в голове только какое-то "милостиво повелеть соизволил". Но это было не к месту. Поэтому он начал деловито.» [7, с. 100].
И с образом Хлестакова, и с образом Великого Комбинатора, кроме того, оказывается связан мотив двойного обмана. Герой Гоголя обманывает, рассказывая про свою великосветскую жизнь в Петербурге, при этом все слушатели понимают, что он привирает, но думают, что он делает это с целью запугать (хотя на самом деле это не так). В «Двенадцати стульях» Остап собирает деньги якобы
на помощь детям («.не стану говорить вам о цели нашего собрания - она вам известна. Цель святая. Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим промыслом и едят бутерброды с икрой. И те и другие спят в своих постелях и укрываются теплыми одеялами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора» [7, с. 104]), но все осознают, что это обман, и думают, будто понимают истинный смысл (деньги собираются на восстановление монархии), - однако это опять же не так: ведь на самом деле концессионерам просто нужны средства на поиски стульев.
В обоих случаях слушатели позволяют себя обманывать, полагая, что понимают истинное положение вещей, в то время как их вводят (бессознательно и сознательно) как бы в двойное заблуждение.
Герой Ильфа и Петрова, как и Хлестаков, получает от провинциальных жителей деньги, а затем исчезает, оставляя обманутых героев ни с чем. Важно при этом, что Остап действует умышленно и с самого начала планирует получить со старгородцев деньги, в то время как Хлестаков гораздо в большей степени «плывет по течению». В обоих случаях начинается все с еды: Хлестаков скандалит в гостинице, требуя приличный обед. Остап хочет хорошо поужинать. Однако Хлестакова подбрасывает и уносит течением чужого иррационального страха, а Бендер вполне осознанно пытается не только поесть у Елены Станиславовны, но и воплотить в жизнь свою «программу максимум»: собрать деньги. Завираясь, Хлестаков начинает верить в то, что говорит. Ему важно произвести впечатление, показаться большим, чем он есть в действительности. Срабатывает комплекс «маленького человека», которого у Остапа определенно нет. Едва ли он верит в собственные слова, и, хотя ему важно произвести на старгородцев впечатление, его основная цель куда более предметна: деньги.
Кроме того, сюжетные линии Хлестакова и Остапа объединяет мотив «поддельной» свадьбы. Герой Гоголя делает предложение дочери городничего, не собираясь при этом жениться, Остап женится на мадам Грицацуевой, не собираясь при этом остаться в Старгороде и быть ей супругом. Хлестаков заключает помолвку почти случайно. Бендер тоже принимает решение быстро, как будто между прочим. Ни Хлестаков, ни Бендер, естественно,
не относятся к браку серьезно. Важное отличие заключается в том, что свадьба с «мечтой поэта» нужна Великому Комбинатору для дела: «Чтобы спокойно, без шума, покопаться в стуле» [7, с. 82]. У Хлестакова никакого определенного плана нет. Его предложение руки и сердца ничем не отличается от россказней про суп из Парижа и толпящихся в прихожей князей - ложь практически бесцельна.
Говоря о сюжетных функциях образов Ивана Александровича и Остапа, следует отметить, что они во многом схожи. Хлестаков, не являясь настоящим ревизором, все же «вскрывает» нравы безымянного города, погрязшего в коррупции и невежестве. Та же функция у образа Великого Комбинатора, который осматривает владения Альхена, представляясь пожарным инспектором, собирает в одном месте всех монархистов Старгорода. В обоих случаях изображается ревизия нравов провинциального города, и ни город Гоголя, ни Старгород не проходя проверку, открываясь зрителю и читателю во всей неприглядности застывшей дореволюционной старины.
Следующая параллель в системе персонажей «Ревизора» и «Двенадцати стульев» прослеживается за счет соотнесенности Осипа и Кисы Воробьянинова в главе «Союз меча и орала». Оба героя немолоды, используя характеристику Гоголя, данную Осипу, -«несколько пожилых лет» [6, т. 4, с. 9]. Акцентированная черта в характере Осипа - его серьезность («Говорит сурьезно» [6, т. 4, с. 9]). Роль серьезной фигуры разыгрывает из себя и Воробьяни-нов, надувая щеки во время вдохновенного выступления Остапа. Во многом совпадают и сюжетные функции: Осип - слуга и помощник главного героя, пусть и «любит себе самому читать нравоучения для своего барина» [6, т. 4, с. 9]. Воробьянинов, хотя и не может называться слугой, все же является при Остапе фигурой второстепенной и в большей степени походит на слугу Великого Комбинатора, чем стоит с ним на равных: «- Ну, ладно, - сказал Остап со вздохом, - соглашаюсь. Но со мною еще мальчик, ассистент» [7, с. 226].
При этом в «Ревизоре» степень парности Хлестакова и Осипа довольно высока, есть элементы двойничества. В романе Ильфа и Петрова же нет тождественных условий, которые объеди-
нили бы персонажей, - соответственно, нет и двойничества между Бендером и Воробьяниновым.
Есть также существенные отличия Ипполита Матвеевича от Осипа. Ведь персонаж Гоголя в отличие от своего господина сметлив. Немногословность и серьезность - настоящие черты его характера. Воробьянинова же нельзя назвать сметливым, а на фоне Остапа он выглядит особенно блекло. Немногословность и серьезность, которые Киса напускает на себя по указанию Великого Комбинатора, - лишь эпизодическая маска, позволяющая разыграть в старгородской гостиной Елены Станиславовны сцену из гоголевского «Ревизора».
По критерию сметливости с Осипом можно сравнить скорее Остапа, который, как и слуга из комедии, единственный понимает необходимость скорого отъезда из провинциального города: «Вы, стяжатель, - ответил пьяный Остап, - ждите меня в гостинице. Никуда не уходите. Я могу прийти каждую минуту. Уплатите в гостинице по счету. Чтоб все было готово» [7, с. 107-108].
Кроме того, Осип в отличие от Ипполита Матвеевича -фигура второстепенная. Тем не менее именно он первым предлагает Хлестакову уехать из города, чем спасает своего господина. В случае «Двенадцати стульев» уехать, конечно, решает Бендер, а Воробьянинов послушно следует за ним.
Продолжая сопоставление системы персонажей в «Ревизоре» и первой части романа Ильфа и Петрова, следует сказать, что параллели прослеживаются не только между Хлестаковым, Осипом и Бендером и Воробьяниновым. Соотносятся, в частности, образы городничего и Кислярского, Земляники и застенчивого ворюги Альхена. Отчасти переклички есть также между образами жены и дочери городничего и Елены Станиславовны и мадам Гри-цацуевой.
Как и Сквозник-Дмухановский, Кислярский - самый влиятельный из персонажей провинциального города. Как и «очень неглупый по-своему» [6, т. 4, с. 9] Антон Антонович, Кислярский также самый сообразительный из них: «.гражданин Кисляр-ский... из краткого разговора с Остапом сразу уяснил себе положение вещей» [7, с. 103]. Однако, несмотря на свой ум, как и гоголевскому городничему, Кислярскому не удается разгадать
проклятое инкогнито, и он искренне верит, что Остап и Воробьянинов могут представлять для него угрозу.
Щеглов сравнивает со Сквозником-Дмухановским другого героя Ильфа и Петрова, отца Федора, указывая следующую параллель [19, с. 305].
«Ревизор» «Двенадцать стульев»
Городничий, обращаясь к Хлестакову: «Чин такой, что еще можно и постоять». Отец Федор, обращаясь к инженеру Брунсу: «Не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ».
Однако данная перекличка выглядит, скорее, случайной отсылкой к гоголевскому смеху над неуместным раболепством, нежели осознанной аллюзией - в отличие от сюжетной линии Кислярского. В конце концов именно он, обладая большим опытом мошенника и взяточника, был проведен «сосулькой, тряпкой» [6, т. 4, с. 93], которую принял за важного человека. Заблуждение Кислярского насчет напугавшего его «гиганта мысли» вполне соответствуют заблуждениям городничего насчет Хлестакова.
Кроме того, Сквозник-Дмухановский, и Кислярский готовы на лесть и самоуничижение, чтобы избежать опасности. В то же время они единственные, кто понимает и оценивает все возможные последствия. Городничий довольно долго объясняет судье и другим обитателям города возможные действия ревизора, Кисляр-ский осознает, что может воспоследовать из посещения тайных монархических встреч: «В лучшем случае два года со строгой изоляцией, - подумал Кислярский, начиная дрожать. - Зачем я сюда пришел?» [7, с. 104].
И с образом городничего, и с образом Кислярского тесно связан мотив страха. Оба персонажа, начиная со своего первого появления и заканчивая появлением последним, находятся в состоянии неотступного страха. Городничий - перед «вертопрахом» [6, т. 4, с. 94] Хлестаковым, Кислярский - перед вертопрахами Во-робьяниновым и в особенности Остапом. Страх перед расплатой мешает Сквознику-Дмухановскому увидеть истинное лицо Хлестакова, и точно так же, из-за страха перед ГПУ, которое, как
говорил Остап Бендер Кисе, придет само, не может распознать мошенников Кислярский.
Как и городничий, герой Ильфа и Петрова платит заезжим шарлатанам, однако воспринимает ситуацию несколько более рационально. Если Антон Антонович действительно помышляет о переезде в Петербург, то Кислярский едва ли верит в успех монархического предприятия и не строит никаких особенных планов. Даже во время баллотировки по-европейски, когда замечтавшиеся старгородцы делят между собой несуществующие должности, Кислярский единственный, кто воздерживается от голосования. В этой рациональности проявляется его существенное отличие от персонажа Гоголя.
На параллель Земляника - Альхен указывает в своей статье «О гоголевских традициях в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова» М. Соколянский, замечая, что оба героя услужливы и пронырливы, берут взятки, наживаясь на своих подопечных. Земляника обкрадывает больных, Альхен - старух [15, с. 40]. Оба образа дополняют галерею сатирических образов провинциального города.
Та же функция характерна и для образов Анны Андреевны и Марьи Антоновны Сквозник-Дмухановских из комедии Гоголя -и Елены Станиславовны и мадам Грицацуевой из романа «Двенадцать стульев». Сравнивая разговоры матери и дочери и гадалки и ее клиентки, можно заметить, что они достаточно отчетливо перекликаются.
«Ревизор» Гоголя «Двенадцать стульев»: старгородские главы
Анна Андреевна: Какой вздор говорит! как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму. Марья Антоновна: Ах, маминька, вы больше червонная дама. Анна Андреевна: Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (с. 43-44) - Вас надо гадать на даму треф, - сообщила хозяйка. - Я всегда была червонная дама, - возразила вдова. (с. 84)
В обоих случаях акцентируется мотив пошлости, беспредметности спора. И в комедии «Ревизор», и в «Двенадцати стульях» диалог работает на раскрытие сатирического образа провинциального города и его скучающих обитателей. Для жены и дочери городничего приезд ревизора - больше развлечение, чем настоящее волнение или страх. То же самое касается и Елены Станиславовны, для которой и союз меча и орала, и баллотировка в большей степени просто возможность вспомнить былое и рассеять скуку повседневной рутины. Она не вдается в политические монархические планы, голосует за кандидатов из жалости.
Подводя итог, можно заключить, что системы персонажей и образы провинциальных городов во многом соотносятся в комедии Гоголя «Ревизор» и в первой части романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». И, хотя Бендер обычно говорит и действует не без всякого соображения, а Воробьянинов обычно не является «сурьезным» и по-осиповски немногословным, приезжая в Старгород, главные герои романа как будто надевают на себя гоголевские маски, чтобы разыграть пьесу в условиях советской действительности, показывая все то дореволюционно-мертвое, что осталось в ней.
Подобно Хлестакову и Осипу, персонажи «Двенадцати стульев» не являются ревизорами по профессии, но становятся ими неосознанно, раскрывая перед читателями обратную сторону советской действительности.
Обращение к гоголевским сюжету, характерам, иронии, безусловно, объясняется потребностью создать комический портрет «бывших людей» - тех, кому по разным причинам нет места на вечном празднике жизни. Ведь именно так обозначали роль своего смеха сами авторы.
Бахтин писал: «Смеховое слово организуется у Гоголя так, что целью его выступает не простое указание на отдельные отрицательные явления, а вскрытие особого аспекта мира как целого» [3, с. 533] - и точно к такому же «смеховому слову» обращаются Ильф и Петров, воссоздавая особый тип ускользающей, старинной действительности затерянного Старгорода.
Отличительная черта обращения авторов к «Ревизору» -иной тип интертекстуальной связи, нежели в случаях с произведениями других классиков XIX века (например, Пушкиным), к кото-
рым Ильф и Петров обращались также. Например, характер отношений между «Двенадцатью стульями» и такими прецедентными текстами, как «Медный всадник» или «Пиковая дама», скорее, похож на оппозицию - в классических произведениях, к которым отсылают Ильф и Петров, пафос тяготеет к трагедийному: смерть «маленького человека» в безразличной столице, тела, устилающие бедные ее районы, смытый дом, сумасшествие - все это элементы отнюдь не комического пафоса, характерного для «Двенадцати стульев». Используя образы и мотивы классической литературы, Ильф и Петров, как правило, «инверсируют» присущий им пафос, создавая тем самым то, что Ю. Тынянов в работе «Достоевский и Гоголь. К теории пародии» называет пародией: «.в пародии обязательна невязка обоих планов, смещение их; пародией трагедии будет комедия (все равно, через подчеркивание ли трагичности или через соответствующую подстановку комического), пародией комедии может быть трагедия» [16, с. 416], а в труде более позднем - пародичностью [17, с. 226].
Тынянов писал - пародия живет «.двойною жизнью: за планом произведения стоит другой план. пародируемый» [16, с. 416]. Пародия существует «постольку, поскольку сквозь произведение просвечивает второй план, пародируемый» [16, с. 433]. Таким образом, амбивалентность, «проявляющаяся в соприсутствии и взаимодействии двух текстов, т.е. интертекстуальном взаимодействии, является сутью пародии» [5, с. 27] как жанра, к которому принадлежит и роман «Двенадцать стульев» - по мнению одного из современников авторов, Г. Блока, «легко читаемая игрушка, где зубоскальство перемешано с анекдотом»4.
Примечательно, однако, что Тынянов в своей работе «О пародии» рассматривает комизм как необязательное, производное свойство пародии, отчасти терминологически сближая тем самым пародию и такую фигуру интертекста, как «аллюзия»: «Так же, как и аллюзия, - [пародия, по Тынянову] частный случай интертекста, при котором метатекст "намекает" на прецедентный текст, вызывает отсылающие к прецедентному тексту ассоциации» [1, с. 73].
Один из ключевых вопросов теории пародии, согласно Тынянову, вопрос пародийности и пародичности, то есть вопрос на-
4 Цит. по: [14, с. 31].
личия либо отсутствия дискредитации произведения, выступающего в роли «макета» для создания нового художественного текста. Пародичность - обращение к легко узнаваемому претексту с целью создания за его счет комического эффекта, пародичность не характеризуется направленностью на осмеяние или дискредитацию того или иного претекста. Пародийность же, наоборот, направлена «против» исходного текста и вовсе не обязательно связана с комизмом. Различие пародичности и пародийности, таким образом, функционально.
В романе Ильфа и Петрова значительное количество фигур интертекста выполняют пародичную функцию, так как воспроизводят элементы определенных дискурсов (риторики царских указов, советских плакатов, классической поэзии и др.), а также элементы сюжетов, нарративов и образов, характерных для классической литературы. Целью Ильфа и Петрова при этом, определенно, не является осмеяние, например, фигуры Пушкина или его сочинений. Согласно самим авторам, художественная задача «Двенадцати стульев» иная - «показать жизнь» [14, с. 147], и методом ее воссоздания становится прежде всего интертекстуальность, очень часто - обращение именно к гоголевской поэтике.
Проведенное исследование доказывает значительное влияние комедии Гоголя «Ревизор» на старгородские главы романы Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Черты гоголевских героев прослеживаются как в образах центральных персонажей романа (Остапа, Ипполита Матвеевича), так и в образах второстепенных -Кислярского, Альхена, Елены Станиславовны и мадам Грица-цуевой. Семантика и структура сюжета старгородских глав также отчетливо отсылают к гоголевскому сочинению, что подтверждается акцентированными мотивами приезда в провинциальный город неизвестного, двойного обмана, «поддельной» свадьбы, спешного отъезда, пустых мечтаний и разбитых иллюзий. Идейно соотносится с «Ревизором» и художественное пространство стар-городских глав: в обоих случаях предмет изображения - отдаленный провинциальный город (периферия как географическая, так и временная), населенный суеверными, невежественными и поверхностными героями. И неназванный город «Ревизора», и Стар-город - «сборные» города всей темной стороны, пусть и разных эпох. Метод художественного изображения двух авторов - откры-
тие истины через смех, смех гротескный - также подтверждает факт гоголевского влияния. Средства создания сатирического пафоса практически идентичны - каламбуры, доведенные до абсурда, алогизмы, «комизм вещи».
Следуя почти в точности гоголевскому пониманию смеха как главной цели творчества, признавая его важность и отстаивая ее перед критиками, Ильф и Петров создают роман, сотканный, подобно лоскутному одеялу, из фрагментов классической русской литературы, пародично осмысляемых в контексте новой эпохи, не лишенной, однако, неприглядных черт минувшего. Именно тема «старого мира», отголосков предрассудков и старых устоев, таким образом, становится в старгородских главах центральной и невозможной для понимания без учета влияния гоголевского «Ревизора».
Список литературы
1. Абрамян Н.Л., Иерусалимская А.О. Учение Ю.Н. Тынянова о пародии в контексте интертекстуальности // Вестник Российско-Армянского (Славянского) Университета: гуманитарные и общественные науки. 2014. № 1(16). С. 73-79.
2. Афанасьева Т.С. Интеграция архетипов плута и демона в образе Остапа Бен-дера // Вестник Южно-Уральского государственного гуманитарно-педагогического университета. 2008. № 6. С. 131-141.
3. Бахтин М.М. Рабле и Гоголь (Искусство слова и народная смеховая культура) // Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. 543 с.
4. Вайскопф М.Я. Птица-тройка и колесница души. М.: Новое литературное обозрение, 2003. 576 с.
5. Воскресенская Е.Г. Интертекстуальность как средство создания пародии в романе Т. Пратчетта «Поддай пару» // Наука о человеке: гуманитарные исследования. 2019. № 4(38). С. 27-31.
6. ГогольН.В. Полное собрание сочинений: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1952.
7. ИльфИ.А., ПетровЕ.П. Двенадцать стульев. Золотой теленок. М.: Московский рабочий, 1998. 608 с.
8. Кильдяева Ю.И. Поэтика комического в романе «12 стульев» (к проблеме смехового слова) // Интерактивная наука. 2017. № 6(16). С. 52-59. DOI: 10.21661/Г-116256
9. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1970. 432 с.
10. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. 2-е изд., доп. М.: Художественная литература, 1988. 413 с.
11. Маркевич Е.В. Гоголевские традиции в произведениях И. Ильфа и Е. Петрова // Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: материалы международной научной конференции. Екатеринбург: Издательство Уральского университета. 1998. С. 179-180.
12. Москвин В.П. Интертекстуальность: категориальный аппарат и типология // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. 2013. № 6(81). С. 54-60.
13. Оборин Л.В. Николай Гоголь. Ревизор. URL: https://polka.academy/articles/512 (дата обращения: 13.11.2023).
14. Петров Е.П. Мой друг Ильф. М.: Текст, 2001. 351 с.
15. СоколянскийМ.Г. О гоголевских традициях в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова // Известия РАН. Серия литературы и языка 2009. № 1(6). С. 38-44.
16. Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Архаисты и новаторы. Л.: Прибой, 1929. С. 412-456.
17. Тынянов Ю.Н. О пародии // Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 284-310.
18. Фатеева Н.А. Типология интертекстуальных элементов и связей в художественной речи // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1998. № 5(57). С. 25-38.
19. ЩегловЮ.К. Романы Ильфа и Петрова. Спутник читателя. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. 656 с.
20. Эйхенбаум Б.М. Как сделана «Шинель» Гоголя // О прозе / сост. и подгот. текста И. Ямпольского. Л.: Художественная литература, 1969. С. 306-326.
References
1. Abramyan, N.L., Ierusalimskaya, A.O. "Uchenie Yu. N. Tynyanova o parodii v kontekste intertekstual'nosti" ["Yu. Tynyanov's Article 'On Parody' in the Context of Intertextuality"]. Vestnik Rossiisko-Armyanskogo (Slavyanskogo) Universiteta: gumanitarnye i obshchestvennye nauki, vol. 16, no. 1, 2014, pp. 73-79. (In Russ.)
134
М.Е. Eep3una
2. Afanas'eva, T.S. "Integratsiya arkhetipov pluta i demona v obraze Ostapa Bendera" ["'Rascal' and 'Demon' Archetypes Integration in Ostap Bender's Image"]. Vestnik Yuzhno-Ural'skogo gosudarstvennogo gumanitarno-pedagogicheskogo universiteta, no. 6, 2008, pp. 131-140. (In Russ.)
3. Bakhtin, M.M. "Rable i Gogol' (Iskusstvo slova i narodnaya smekhovaya kul'tura)" ["Rabelais and Gogol (Art of the Word and Folk Culture of Laughter"]. Tvorchestvo Fransua Rable i narodnaya kul'tura srednevekov'ya i Renessansa [Creativity of Francois Rabelais and Folk Culture of the Middle Ages and Renaissance]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1990, 543 p. (In Russ.)
4. Vaiskopf, M. Ya. Ptitsa-troika i kolesnitsa dushi [The Bird-like Troika and the Soul Chariot]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2003, 565 p. (In Russ.)
5. Voskresenskaya, E.G. "Intertekstual'nost' kak sredstvo sozdaniya parodii v romane T. Pratchetta 'Poddai paru'" ["Intertextuality as a Means to Create Parody in T. Pratchett's Novel 'Raising Steam'"]. Nauka o cheloveke: gumanitarnye issle-dovaniya, vol. 38, no. 4, 2019, pp. 27-31. (In Russ.)
6. Gogol', N.V. Polnoe sobranie sochinenii [Complete Works and Letters]: in 14 vols. Moscow; Leningrad, Izd-vo AN SSSR Publ., 1937-1952. (In Russ.)
7. Il'f, I.A., Petrov, E.P. Dvenadcat' stul'ev. Zolotoi telenok [The Twelve Chairs. The Little Golden Calf]. Moscow, Moskovskii rabochii Publ., 1998, 608 p. (In Russ.)
8. Kil'dyaeva, Yu. I. "Poehtika komicheskogo v romane '12 stuli'ev' (k probleme smekhovogo slova)" ["The Poetics of Comic in 'The Twelve Chairs' novel (the Problem of a Word of Laughter)"]. Interaktivnaya nauka, vol. 16, no. 6, 2017, pp. 52-59. (In Russ.) DOI: 10.21661/r-116256
9. Mandelshtam, N. Ya. Vospominaniya [Memories]. New York, Chekhov Publ., 1970, 478 p. (In Russ.)
10. Mann, Yu. V. Poehtika Gogolya [Gogol's Poetics]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1988, 389 p. (In Russ.)
11. Markevich, E.V. "Gogolevskie traditsii v proizvedeniyakh I. Il'fa i E. Petrova" ["Gogol's Motives in I. Ilf and E. Petrov's Works"]. Russkaya literatura: natsio-nal'noe razvitie i regional'nye osobennosti: materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii [Russian Literature: National Development and Regional Characteristics: Materials of the International Scholar Conference]. Ekaterinburg, Izda-tel'stvo Ural'skogo universiteta Publ., 1998, pp. 179-180. (In Russ.)
12. Moskvin, V.P. "Intertekstual'nost': kategorial'nyi apparat i tipologiya" ["Inter-textuality: Category Apparatus and Typology"]. Izvestiya Volgogradskogo gosu-darstvennogo pedagogicheskogo universiteta, vol. 81, no. 6, 2013, pp. 54-60. (In Russ.)
13. Oborin, L.V. "Nikolai Gogol'. Revizor" ["Nikolai Gogol. The Government Inspector"]. Available at: https://polka.academy/articles/512 (date of access: 13.11.2023). (In Russ.)
14. Petrov, E.P. Moi drug Il'f [My Friend If]. Moscow, Tekst Publ., 2001, 351 p. (In Russ.)
15. Sokolyanskii, M.G. "O gogolevskikh traditsiyakh v dilogii I. Il'fa i E. Petrova" ["Gogol's Motifs in the Dilogy by I. Ilf and E. Petrov"]. Izvestiya Rossiiskoi akad-emii nauk, Seriya literatury iyazyka, vol. 68, no. 1, 2009, pp. 38-44. (In Russ.)
16. Tynyanov, Yu. N. "Dostoevskii i Gogol' (k teorii parodii)" ["Dostoevsky and Gogol (the Theory of Parody)"]. Arkhaisty i novatory [Archaists and Innovators]. Leningrad, Priboi Publ., 1929, pp. 412-456. (In Russ.)
17. Tynyanov, Yu. N. "O parodii" ["On Parody"]. Poehtika. Istoriya literatury. Kino [Poetics. Literary History. Film]. Moscow, Nauka Publ., 1977, pp. 284-310. (In Russ.)
18. Fateeva, N.A. "Tipologiya intertekstual'nykh ehlementov i svyazei v kkhudozhestvennoi rechi" ["Typology of the Intertextual Elements and Connections in the Modern Speech"]. Izvestiya Rossiiskoi akademii nauk. Seriya literatury i yazyka, vol. 57, no. 5, 1998, pp. 25-38. (In Russ.)
19. Shcheglov, Yu. K. Romany Il'fa i Petrova. Sputnik chitatelya [Novels by Ilf and Petrov. Reader's Companion]. St Peterburg, Ivan Limbakh Publ., 2009, 656 p. (In Russ.)
20. Ehikhenbaum, B.M. "Kak sdelana 'Shinel' Gogolya" ["How Gogol's 'Overcoat' is Made"]. O proze [About Prose], ed. by I. Yampol'skii. Leningrad, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1969, pp. 306-326. (In Russ.)
