CC BY
27УДК 821.111-31.09" 19"
М. В. Миколайчик
ИНДИВИДУАЦИЯ ГЕРОИНИ В РОМАНЕ ДОРИС ЛЕССИНГ «ЗОЛОТАЯ ТЕТРАДЬ». СТАТЬЯ ПЕРВАЯ: ЗАГНАННАЯ ВНУТРЬ ДЕСТРУКТИВНОСТЬ
В статье предлагается интерпретация романа Дорис Лессинг «Золотая тетрадь» с позиций архетипного подхода с привлечением понятий психоаналитической критики. Автор доказывает, что охватываемый романом отрезок жизненного пути главной героини, Анны Вулф, в свете разработанной К. Г. Юнгом концепции можно рассматривать как процесс ин-дивидуации с акцентом на принятии собственной деструктивности.
Ключевые слова: Дорис Лессинг, британская литератураXXвека, психоаналитическая критика, архетипный подход, психологизм, психоанализ, бессознательное, индивидуация, сверх-я, анализ сновидений, деструктив-ность, деструктивное влечение, влечение к смерти, агрессивное влечение, влечение к разрушению.
У статтi пропонуеться ттерпретащя роману Дорiс Лесстг «Золотий записник» з позицт архетипного пiдходу з залученням понять психоаналi-тично'1 критики. Авторка доводить, що вiдрiзок життевого шляху голов-ног героiнi, Анни Вулф, який зображеноуроманi, у свiтлiрозробленог К.Г. -Юнгом концепцИ можливо розглядати як процес iндивiдуацii з акцентом на прийняттi власно '1' деструктивностi.
Ключовi слова: Дорiс Лесстг, британська лiтература XX сторiччя, психоаналiтична критика, архетипний пiдхiд, психологизм, психоаналгр, несвiдомiсть, iндивiдуация, суперего, самiсть, анализ сновидiнь, деструк-тивнiсть, потяг до смертi, агресивний потяг, потяг до руйнування.
The агЬг presents an interpretation of Doris Lessing's The Golden Notebook through the lens of Jungian archetypal approach and Freudian psychoanalytic criticism arguing that the life story of the protagonist, Anna Wulf, depicted in the novel can be viewed holistically as her Jungian individuation centered around accepting her destructive instinct.
© М. В. Миколайчик, 2014
\
Keywords: Doris Lessing, 20th century British literature, psychoanalytic criticism, archetypal approach, psychologism, psychoanalysis, the unconscious, individuation, superego, dream analysis, destructiveness, destructive instinct, aggressive instinct, death instinct.
«Дело в том, - сказала Анна, когда ее подруга, поговорив по телефону на лестничной площадке, вернулась в комнату, - дело в том, что, насколько я понимаю, все раскалывается, рушится». С этой фразы, которой героиня описывает свое видение ситуации в определенных кругах английского общества, по сути, начинается роман Дорис Лессинг «Золотая тетрадь». В дальнейшем мотив раскола, распада, дезинтеграции будет повторяться снова и снова применительно к современному роману, который, как считает Анна, стал функцией фрагментарного общества, к стране, к живущим в ней людям, к жизни в целом. Этот мотив повсюду: в диалоговых репликах героини, в ее сновидениях, в ее дневниковых записях, в романе «Тень третьей», который она пишет, и даже в том, как она ведет записи - в четырех разноцветных тетрадях вместо одной, разными почерками, перемежая собственно дневниковые записи вырезками или выдержками из газет, эскизами литературных произведений, рецензиями, пародиями и пр. Все это отражает внутренний раскол в душе героини, который по мере развития сюжета усугубляется, доходя до психотических состояний, в которых ей уже с трудом удается не потерять свое Я, и сопровождается переживаниями страха, тревоги, депрессии.
Что же происходит с героиней? В чем причина этого психического неблагополучия? Дорис Лессинг не дает прямого ответа на этот вопрос, предоставляя читателям, погрузившись в жизнь Анны Вулф во всей ее хаотической сложности, найти ответ самим.
На первый взгляд, все понятно. Героиня страдает, потому что ее бросил любимый мужчина. Этот факт с грустью обсуждается Анной и ее подругой Молли уже в самом начале романа и проходит красной нитью до самого его конца. Именно тему расставания с мужчиной Анна ставит в центр своего романа «Тень третьей», героиня которого, Элла (а она является «психологическим двойником» Анны -тему «двойничества» развивает в своей работе литературовед Клер Спраг [10]), оказывается в связи с этим близкой к самоубийству. Однако стоит обратить внимание на хронологию дневниковых запи-
сей героини, как становится ясно, что психическое неблагополучие начинается у нее гораздо раньше, в 1950 году, когда отношения с Майклом только набирают силу, а Анна уже является в кабинет психоаналитика с жалобами на неспособность переживать подлинно глубокие чувства [2, с. 269].
Может показаться, что разлад в душе героини вызван тем, что происходит в современном ей обществе. Испытания ядерного оружия, преследования сочувствующих коммунизму в США и подозреваемых в инакомыслии в СССР, многочисленные локальные конфликты в самых разных точках земного шара - все это вызывает в ее душе отклик настолько сильный, что газетные сообщения о разрушениях любого рода она находит нужным вырезать и сначала вклеивать в свой дневник [2, с. 279-291], а впоследствии и методично расклеивать на стенах собственной квартиры [2, с. 717]. Может быть, все дело в том, что Анна более социально ответственна и чувствительна к чужим страданиям, чем большинство людей, и эта особая чуткость и повышенная социальная ответственность заставляют ее воспринимать чужие страдания, как свои собственные? Окружающие ее люди действительно воспринимают подобного рода информацию гораздо спокойнее. Показателен в этом смысле обмен репликами между героиней и представителем телевизионного агентства по поводу случайно попавшегося им на глаза газетного сообщения под заголовком «Война на острове Кемой». «Этот Кемой станет еще одним местом, о котором мы узнаем только потому, что там была война», - говорит Анна. «Да, моя дорогая, это слишком ужасно, правда ведь, то, насколько мало все мы информированы», - отвечает он [2, с. 332]. Иными словами, для нее это «О господи, еще одна война!», а для него - «Это ж надо, Кемой какой-то - первый раз слышу». Психоаналитик Анны, прослушав ее рассказ о той «летописи» войн, убийств и страданий, которую она ведет в дневнике, иронично переспрашивает, считает ли она все это правдивым отображением последних лет [2, с. 291], тем самым давая понять героине и наивному читателю, что источник переживаний следует искать никак не во внешнем мире, а внутри себя.
Так каков же источник психического неблагополучия Анны Вулф, автора получившего мировую известность романа, достаточно обеспе-
ченной женщины, которая может позволить себе не работать, матери вполне благополучного ребенка, не обделенной ни мужским вниманием, ни дружеским общением?
Все парадоксы, сложности и замысловатости сюжета, сфокусированного на динамике внутреннего состояния главной героини, выстраиваются в более ясную картину при рассмотрении его с позиций базирующегося на учении Карла Густава Юнга архетипного подхода и с привлечением идей основанной на учении Зигмунда Фрейда психоаналитической критики, которые позволяют увидеть в том, что происходит с Анной, процесс индивидуации - нередко сопровождающийся значительными трудностями процесс психологического роста, ведущий к достижению внутренней целостности (самости) через интеграцию в сознание бессознательных компонентов психики [6, 7, 8].
Именно в свете концепции индивидуации становятся понятными бесконечные терзания Анны по поводу того раскола, который происходит в обществе, в других людях и в ней самой, и ее то и дело повторяющиеся высказывания о стремлении к целостности, например, «Целостность человека нарушена, люди все больше и больше дробятся внутри самих себя, делятся на части, и каждая часть дробится дальше, что отражает мир, в котором они живут, и поэтому они отчаянно тянутся вовне, не осознавая этого, чтобы добыть информацию о других людях в своей собственной стране, не говоря уже о людях из других стран. Это слепые попытки нащупать собственную целостность...» (из дневника Анны [2, с. 89]) или «Скорее всего, вы внутренне расколоты надвое. И так устроена вся страна. И вы это знаете. Так вот, я это ненавижу, я все это ненавижу. Я ненавижу страну, которая расколота так. так, что я не знала о ней ровным счетом ничего. (из монолога Эллы, героини романа Анны Вулф «Тень третьей» [2, с. 225]). Попыткой преодолеть внутренний раскол и обрести целостность Анна считает и свое вступление в партию - попыткой, по ее собственному признанию, неудачной. Показательно, что размышляя в своем дневнике о неудачности этой попытки, Анна осознает, что дело здесь не в очевидных недостатках партии как таковой, а в чем-то более «глубинном» и «сложном для понимания». «Я пыталась об этом думать, мое сознание раз за разом погружалось в пустоту, я запуталась и устала до изнеможения», - пишет она [2, с. 195]. В поисках путей к внутренней цельности Анна приходит к выводу,
что достичь ее можно лишь заблокировав свое сознание от «некоторых вещей», «закрываясь от чего-то, ставя определенные пределы для себя» [2, с. 529]. И хотя ее психоаналитик никак не комментирует этот озвученный Анной вывод, в свете концепции индивидуации мы понимаем, что этот вывод контрпродуктивен, так как психологический рост происходит не через блокирование, а, как раз таки наоборот, через интеграцию различных компонентов психики [6, с. 289]. Какие же из этих компонентов Анна блокирует в себе, тем самым тормозя собственный психологический рост?
Поскольку блокируемые бессознательные психические образования, как правило, рвутся наружу, проецируясь на те или иные объекты внешнего мира либо проявляясь в виде образов в сновидениях, видениях и фантазиях индивида [9], для ответа на этот вопрос необходимо проследить встречающиеся в романе случаи проецирования героиней тех или иных внутренних содержаний на внешний мир, а также ее сновидения, видения и фантазии, в том числе отраженные в создаваемых ею литературных произведениях. Помня тезис Зигмунда Фрейда о том, что «царской дорогой в бессознательное» является толкование сновидений [5], начнем свой путь с нее.
Самым пугающим, по ее собственному признанию, среди циклов снов Анны, а потому заслуживающим особого внимания является ее повторяющийся «кошмар о разрушении»: сам принцип зла, упоения злом, радости от того, что можно сделать больно, предстает здесь перед Анной сначала в образе злобной танцующей вазы, далее в облике «губительно жизнерадостного» старика, старухи или того или иного обоеполого существа, и, наконец, в образе конкретного мужчины, ее знакомого, подводя героиню к наводящей ужас мысли: «.. .если эта стихия вышла теперь из мифа и вселилась в человеческое существо, то это может означать только одно: она гуляет и во мне, или же может слишком легко очнуться к жизни внутри меня» [2, с. 539]. Мысль оказывается пророческой: когда после некоторого перерыва с момента разлуки с Майклом у Анны завязываются отношения с мужчинами, ей начинают сниться сны, в которых эта злобная и одновременно жизнерадостная энергия передается от мужского персонажа ей самой, от чего теперь уже она сама превращается в злобствующую старуху, а потом в злобствующее же бесполое существо.
В этой жаждущей смерти и притом вибрирующей от радостного возбуждения стихии из сновидений Анны нетрудно узнать описанное ею еще в первой «Черной тетради» чувство, которое породило ее нашумевший роман «Границы войны»: «.чувство, из которого он вырос, было чем-то пугающим, это было нездоровое, лихорадочное, беззаконное возбуждение военного времени, лживая ностальгия, изнурительная жажда вседозволенности, свободы, джунглей» [2, с. 92]. «Нет ничего сильнее этого нигилизма, этой яростной готовности отбросить все, этого желания, страстного стремления стать частью разложения, распада, - пишет Анна. - Это чувство - одна из самых веских причин, по которой войны продолжаются» [2, с. 93]. Отметим, что эта же мысль еще в 30-е годы XX века будоражила выдающиеся умы человечества, о чем свидетельствует, в частности, письмо Зигмунда Фрейда Альберту Эйнштейну 1932 года, опубликованное под заголовком «Неизбежна ли война?», где он пишет: «Вы удивляетесь тому, насколько легко людей охватывает военная истерия, и предполагаете, что в людях есть некий инстинкт ненависти и уничтожения, который подталкивает их к войне. И опять я должен полностью согласиться с вами. Мы верим в существование подобного влечения и как раз в последние годы стремились изучить его внешние проявления» [4]. Присущее всякому живому существу чувство, или инстинкт, о котором идет здесь речь, З. Фрейд действительно подробно рассматривал во многих своих работах, называя его «влечением к смерти» [4], «агрессивным влечением», или «влечением к разрушению»
[3].
Однако вернемся к Анне Вулф. Если мысль Фрейда и Эйнштейна, столкнувшись с фактом наличия у человечества врожденной наклонности к войнам, смело устремляется дальше, на поиски способов «опосредованной борьбы» с этой пагубной наклонностью, то мысль Анны пугливо останавливается на том, чтобы романов больше не писать. Дело в том, что этот выросший из вышеописанного анархически агрессивного чувства роман Анне представляется аморальным и ей стыдно за него так, как если бы она голой вышла на улицу или совершила преступление, ведь она понимает, что и тем, кто его читает, «приходится его, это чувство, в себе взращивать, пусть даже они этого и не осознают» [2, с. 93]. Знает она и о том, что,
чтобы написать следующий роман, ей пришлось бы опять разжечь в себе эти чувства, а так как распространять их среди людей представляется ей безответственным [2, с. 68], она запрещает себе писать на публику, ограничиваясь лишь тетрадями, которые никому не дает читать. Здесь мы сталкиваемся с такой особенностью личностного склада героини, которую в обиходе именуют чрезмерной совестливостью, а в психоанализе - жестким сверх-я, личностной инстанцией, призванной выполнять роль судьи и цензора и отвечать за самонаблюдение, нравственность и формирование идеалов [1]. Запрещая Анне заниматься литературным творчеством, ее жесткое сверх-я (о беспощадной критичности которого, судя по ее оброненному в дневнике вопросу «Кто та Анна, которая будет читать написанное мной? Кто та другая, чьих суджений и осуждений я боюсь; или, по меньшей мере, чей взгляд на жизнь отличается от моего, когда я не пишу, не думаю, не отдаю себе отчета во всем происходящем?» [2, с. 401], она и сама догадывается) ограничивает ее и в других жизненных проявлениях. Так, анализ описанных уже в первой части романа поведенческих паттернов Анны, а также диалогов героини с другими персонажами показывает, что она, к примеру, не склонна к вербальной агрессии по отношению к другим людям. Это особенно очевидно в связи с тем, что образ Анны раскрывается здесь по контрасту с ее ближайшей подругой Молли, которая привыкла выражать свои агрессивные импульсы открыто и не стесняясь. Молли любит говорить громко и любит ссориться, за один описанный в первой части романа день она успевает если не радикально поругаться, то хотя бы по отдельным вопросам в довольно резкой форме не согласиться со своей подругой Анной, бывшим мужем Ричардом, сыном Томми, а также подразнить молочника и торговца клубникой. Анну же, напротив, ссоры «прибивают к земле», во время ссор она склонна сдаваться, а потом «хорониться у себя дома, кривобоко и неумело себя восстанавливая» [2, с. 34-35]. В тех же случаях, когда идти на конфронтацию с другими людьми или хотя бы мысленно критиковать их ей все-таки приходится, ее жесткое сверх-я принимается терзать ее упреками, рождая чувство стыда, отвращения и презрения к самой себе. Это происходит, в частности, в диалоге с Ричардом в третьей части «Свободных женщин», где она испытывает отвращение к себе за то,
что критично и холодно осуждает его, хотя и понимает, что он того заслуживает [2, с. 438]. Далее Лессинг показывает нам, как Анна на протяжении нескольких дней собирается с силами, чтобы прогнать квартирантов-гомосексуалистов, которые не только не платят, но и откровенно дерзят ей. Питая к ним неприязнь, презрение, отвращение и, более того, опасаясь за подрастающую дочь, на которой может отрицательно сказаться длительное пребывание в доме гомосексуалистов, она сначала подавляет в себе эти чувства, пытаясь убедить себя в том, что ей не нравится не сам Ронни, а только типаж [2, с. 446], затем начинает презирать саму себя за эти недостойные, с ее точки зрения, чувства [2, с. 447], пускаться в рассуждения по поводу того, так ли уж опасны эти квартиранты для ее дочери [2, с. 446], и продолжает тянуть с выселением, говоря себе, что им, как геям, будет непросто найти себе другое жилье. Впоследствии выясняется, что так же трудно Анне далось когда-то пребывание в ее доме цейлонца, которого она так и не смогла прогнать из-за того, что ему, как цветному, было бы нелегко найти в Лондоне другую квартиру [2, с. 460]. Когда же, в случае с квартирантами-гомосексуалистами, она все-таки решается на конфронтацию, она испытывает стыд, презрение и ненависть к себе [2, с. 461], едва удерживая себя от того, чтобы не взять с них деньги [2, с. 584].
Таким образом, жесткое сверх-я Анны, по сути, блокирует реализацию ее деструктивного влечения вовне (в межличностных отношениях и в литературном творчестве), тем самым неизбежно толкая ее на роковую ошибку, от которой в процитированном выше письме Эйнштейну как раз таки и предостерегал Фрейд, - она загоняет эту де-структивность вовнутрь и обращает ее против самой себя: «Живое существо, если можно так выразиться, сохраняет свою жизнь тем, что разрушает чужую. Но все же определенная доля влечения к смерти остается действовать и внутри живого существа, и мы в своей практике пытались вылечить наших пациентов, у которых деструктивное влечение было загнано вовнутрь. Мы даже пришли к крамольной мысли о том, что возникновение нашей совести объясняется именно этим поворотом агрессии вовнутрь. Нетрудно заметить, что в случае слишком большой активизации этого процесса можно ожидать ухудшения здоровья, в то время как поворот этих деструктив-
ных влечений во внешний мир облегчает живые существа и действует на них благоприятно» [4].
Итак, в образе Анны Вулф Дорис Лессинг вывела личность именно такого склада, страдающую от того, что бурлящее в ней агрессивное влечение загнано вовнутрь. Заблокированной внутри, деструктивно-сти Анны не остается другого выхода, кроме как искать окольные пути и время от времени спонтанно выплескиваться в неконтролируемых сознанием состояниях - в вышеописанных сновидениях, в жутковатой фантазии о самоубийстве, в которой она буквально видит себя выбросившейся из окна и лежащей на мостовой [с. 315], в приступах истерии с деструктивным содержанием [2, с. 332, 541], в сокрушенных высказываниях о том, что повсюду царят лишь смерть и разрушения [2, с. 273, 224], в навязчивом выборе черного цвета для одежды [2, с. 83] и интерьера [2, с. 300], в компульсивном собирании и расклеивании с сначала в тетрадях, а затем и на стенах собственной квартиры газетных вырезок с сообщениями о смерти и насилии [2, с. 279-290, 585, 586, 715-717], и, наконец, в описанных в завершающей части романа психотических состояниях, в которых красные шторы представляются ей мертвой кожей, а комнатное растение на подоконнике - заточенным в глиняный горшок враждебным гномом [2, с. 658].
Каким же образом Лессинг выводит свою героиню из этого психологического тупика загнанной внутрь деструктивности? Писательница блестяще описывает этот сложный и длительный процесс так, как если бы это происходило в реальной жизни во всей ее неоформленности, неопределенности, неоднозначности, так, что некоторые ключевые для разрешения внутреннего психологического конфликта моменты теряются во всем этом сонме воспоминаний, размышлений, сновидений, споров, видений, набросков литературных произведений, комментариев, рецензий, газетных вырезок и пр. Лишь по вскользь брошенным единичным упоминаниям в первой части «Свободных женщин» и в третьей части «Синей тетради» мы узнаем о том, что долгие месяцы Анна с психоаналитиком занимались не только обсуждением ее нежелания писать (отраженном в многостраничных диалогах в «Синей тетради»), но и тем, что «ломали стыд» [2, с. 533] и учили Анну «отстаивать саму себя» [2, с. 34]. Иными словами,
сеансы психоанализа были во многом направлены как раз таки на смягчение тех чрезмерно жестких требований сверх-я Анны, о которых мы писали выше, с той целью, чтобы дать выход загнанной внутрь деструктивности, и, судя по приведенному в «Свободных женщинах» высказыванию о том, что на начальном этапе их дружбы Молли над ней откровенно доминировала и что благодаря Сладкой Мамочке Анна все-таки научилась отстаивать саму себя, а также по тому, что в последней части «Синей тетради» она уже разрешает себе безобидное злорадство, не испытывая при этом стыда [2, с. 607], были в этом отношении довольно успешны. Усилия миссис Маркс, однако, так и не смогли разблокировать магистральный канал для выхода этой заточенной внутри Анны силы - литературное творчество. Во всяком случае, на завершающем этапе психоанализа, в апреле 1954 года, на вопрос миссис Маркс, когда же она снова начнет писать, Анна отвечает: «Очень может быть, что никогда» [2, с. 292] - очевидно, потому, что возведенная ее сверх-я на этом пути дамба складывалась из материала более прочного, чем податливые нравственные установки.
Природа этой дамбы, как мы показывает во второй статье серии, -конфликт между ее литературным творчеством и отношениями с мужчиной и шире, между творчеством и женственностью.
Список использованных источников
1. Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу / Жан Лапланш, Жан-Бертран Понталис. - М. : Высшая школа, 1996. - 623 с.
2. Лессинг Д. Золотая тетрадь : [роман] / Дорис Лессинг ; пер. с англ. Е. Мельниковой. - СПб. : Амфора, 2009. - 734 с.
3. Фрейд З. Введение в психоанализ / Зигмунд Фрейд. - СПб. : Алетейя, 1999. - 498 с.
4. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия / Зигмунд Фрейд. - М. : Прогресс, 1992. - 569 с.
5. Фрейд З. Толкование сновидений / Зигмунд Фрейд. - К. : Здо-ров'я, 1998. - 495 с.
6. Юнг К. Г. Божественный ребенок / Карл Густав Юнг. - М. : Олимп, 1997. - 398 с.
7. Юнг К. Г. Душа и миф: шесть архетипов / Карл Густав Юнг. -Киев: Ро^уа1, 1996. - 384 с.
8. Юнг К. Г. Структура психики и процесс индивидуации / Карл -Густав Юнг. - М. : Наука, 1996. - 269 с.
9. Франц М.-Л. Процесс индивидуации / Мария-Луиза фон Франц // Юнг К. Г. Человек и его символы. - М. : Москва : Университетская книга, 1997. - 368 с.
10. Sprague C. Doubletalk and Doubles Talk in the Golden Notebook / Claire Sprague // Papers on Language and Literature. - 1982. - Vol. 18. -Iss. 2. - P. 181-197.
