Индивидуальное использование языка и когнитивно-дискурсивный инвариант «Языковая личность» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Л. И. Гришаева

ИНДИВИДУАЛЬНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЯЗЫКА И КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНЫЙ ИНВАРИАНТ «ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ»

В статье анализируется интерпретация языковой личности как культурно-специфического когнитивно-дискурсивного инварианта, который в практике взаимодействия между коммуникантами с определенными разнородными свойствами реализуется множеством возможных вариантов. Языковая личность трактуется как абстракция от всех результатов в рече-мыслительной деятельности в конкретных дискурсивных условиях. Каждый вариант отличается от другого номинативными и дискурсивными стратегиями, владение которыми позволяет коммуникантам выбирать из множества изофункциональных способов реализации интенции один, который коммуниканту представляется максимально адекватным и эффективным в актуальных дискурсивных условиях.

Изложенная интерпретация позволяет объяснить на единых теоретических основаниях функционирование языка как одного из средств достижения цели в некоторых дискурсивных условиях.

Пристальное внимание со стороны лингвистов различных школ к закономерностям использования языка в разных коммуникативных условиях стало в последние десятилетия чрезвычайно актуальным и для лингвистического анализа весьма продуктивным, позволяя объяснить ряд закономерностей «живого» функционирования языка в тех или иных коммуникативных условиях. В то же время все еще не утрачена необходимость в том, чтобы объяснить ряд - на первый взгляд разрозненных - фактов, которые со всей непреложностью свидетельствуют о том, что при всей индивидуальности и неповторимости каждой личности вообще и ее действий в разных условиях есть то общее, что объединяет всех говорящих на одном языке и существующих в одном и том же культурном окружении и облегчая тем самым процесс установления взаимопонимания между отдельными представителями культуры.

Эти факты таковы.

Нередко каждый из нас, пользователей языка, либо слышит, либо говорит сам «Это понятно, но так не говорят», «Лучше сказать так», либо просто поправит фразу, неуместную или неправильную с его точки зрения в той или иной обстановке. Спрашивается, на основании чего представитель определенной культуры берется судить о том, как надо говорить? Как объяснить очевидное противоречие: существование норм и их обязательность для каждого, с одной стороны, и весьма частотное их нарушение в реальной коммуникации - с другой? Почему редакторы правят тексты авторов, предлагая нередко более удачные решения для экспликации мысли, чем сам автор? Почему сам автор мучается, пытаясь

передать - и не всегда удачно - с помощью языковых средств свои мысли? Почему собеседники, внимательно следящие за ходом развития взаимодействия, предвосхищают фразу своего визави, буквально «выхватывая» у него изо рта то или иное слово?

В последние годы одним из самых распространенных образцов для вывесок и для рекламных растяжек стала модель сложного слова, причем на письме тиражируется способ, ранее для русского языка не типичный: компьютер-маркет, компьютер-лэнд, сумки-маркет, мини-супермаркет, Италия-мебель, ср. доброжелательность, любомудрие, благосклонность, лингвокультуроло-гия, интернет-сайт и т.д. (стоит к тому же обратить внимание на стилистические характеристики приведенных единиц и на их специализацию на участие в разных типах дискурса). Почему такие модели стали активными в сфере, не свойственной им изначально?

Довольно легко коммуниканты, принадлежащие к одной лингвокультуре, распутывают сложнейшие хитросплетения типа « Чай с сахаром будешь? - У меня диета!», реконструируя элиминированные, не вербализованные «Нет, спасибо, чай без сахара. Сахар - калорийный продукт, а я сижу сейчас на диете, поэтому мне нельзя калорийных продуктов, сахара в том числе.» Почему коммуниканты так охотно прибегают к своего рода коммуникативным «формулам сокращенного умножения», предпочитая именно их, а не полностью эксплицируемые вербально акты познания в соответствующих условиях?

Обыденные коммуниканты не усматривают ничего «дурного» в призывах городской мэрии

типа «Любите свой город!», не иронизируют по поводу того, что семантика речевого акта (=побуждение) вступает в очевидное противоречие с лексической семантикой глагола ^обозначение эмоционального состояния, не контролируемого сознательным волевым усилием носителя этого состояния), что участники соответствующей интеракции - коллективные субъекты, и принадлежат к условным группам (=мэрия, горожане), а адресат этого призыва не может в силу своей специфики (=коллективный, расчлененный: М п+1) быть носителем одного состояния, не поддающегося членению на отдельные фрагменты, в равных долях «распределяемых» на каждого из членов соответствующего коллектива, и т.д. Почему в таких и аналогичных случаях представители лингвокуль-туры не стремятся устранить алогичность?

Студенты, посещающие столовые, не падают в обморок при виде ценников в буфетах «беляши студенческие», без малейших интеллектуальных усилий понимая, что имеется в виду модель «что для чего / кого» (беляши для студентов), а не «что из чего» (ср. рагу овощное, котлеты рыбные, отбивные говяжьи, почки свиные, биточки куриные). Почему носители языка знают, какое выражение фигуральное, а какое прямое? Откуда мы знаем, каков человек, который ведет себя, как Рождество, и как нам к нему относиться?

Попытки проверить, существуют ли устойчивые, известные каждому (или в лучшем случае большинству) представителю лингвокультуры слова и выражения той или иной структуры, оканчиваются неизбежным успехом (см. в этой связи любопытный анализ устойчивости разнородных языковых образований с применением комплекса разнородных критериев в [Савицкий, Кулаева 2004: 14-32, особенно с. 24, 26, 30, 31]). С очень высокой долей вероятности следуют ответы: холодно - как на севере, жарко - как в Африке, плохая мать - кукушка, труслив - как заяц, хотя от страха дрожать приходится, как осиновому листу. Почему носители языка так охотно используют «стандартные» ответы, хотя каждому из нас хочется быть оригинальным и неповторимым?

Почему, наконец, мы, живущие в русской культурной среде, отказываемся несколько раз, прежде чем принять угощение? Почему к каждому празднику мы готовим еды, как на Маланьину свадьбу, хотя свадьба эта была много-много десятилетий тому назад в столице войска Донского и не имеет к нам никакого отношения?

Ряд такого рода фактов можно продолжать, однако целесообразно ограничиться обобщением

сказанного, выделив несколько наиболее важных положений. В современной лингвистике существуют попытки свести воедино примеры, аналогичные приведенным выше, - это теория языковой личности, ставшая активно обсуждаться после ставшей общеизвестной монографии Ю.Н. Ка-раулова [Караулов 1987]. При сравнении различных трактовок языковой личности условно можно выделить две группы мнений относительно теоретического осмысления обсуждаемого феномена1. Во-первых, языковая личность трактуется как индивидуальное использование языковых средств и тогда исследователи рассуждают о языковой личности автора, о языковой личности школьника, о языковой личности Пушкина и т.д. Такая интерпретация, очевидно, доминирует в специальной литературе.

Во-вторых, языковую личность можно интерпретировать как теоретически выводимый в опоре на лингвистические процедуры конструкт, как культурно специфический когнитивно-дискурсивный инвариант, реализуемый в различных дискурсивных условиях разнообразными вариантами [Гришаева 2000; 2001; 2002]. Поэтому есть русская языковая личность, немецкая языковая личность, французская, польская и т.д.; другими словами, языковая личность - это абстракция, причем абстракция от всех результатов речемыс-лительной деятельности в разнообразных условиях всех членов данного лингвокультурного сообщества. Когнитивным данный инвариант является потому, что носитель языка, оперируя языковыми средствами, одновременно имеет дело со сведениями о мире, т.е. использует языковые средства либо как средства фиксации знаний о мире, либо как средства активизации сведений о мире. Дискурсивным же постулируемый инвариант является потому, что коммуниканты прибегают к вербальному коду - и к невербальным кодам тоже -при реализации некоторой интеракции в конкретных дискурсивных условиях. Наконец, культурно специфическим данный инвариант является потому, что каждый тип интеракции организуется в разных культурах по-своему (см. подробнее экспериментальное исследование Л. В. Цуриковой [Цу-рикова 2002]). Ср. умозаключение Е.С. Кубряко-вой: «... дискурс может быть определен как такая

1 Подробного анализа отдельных версий теории языковой личности не предпринимается, поскольку, во-первых, они активно обсуждаются в лингвистических кругах и в силу этого хорошо известны и, во-вторых, в специальной литературе уже есть подробное изложение наиболее известных версий, ср., к примеру [Карасик 2002].

форма использования языка в реальном (текущем времени (on-line), которая отражает определенный тип социальной активности человека, создается в целях конструирования особого мира (или - его образа) с помощью его детального языкового описания и является в целом частью процесса коммуникации между людьми, характеризуемого, как и каждый акт коммуникации, участниками коммуникации, условиями ее осуществления и, конечно же, ее целями» [Кубрякова 2004: 525].

Каждый из вариантов, с помощью которых актуализируется инвариант «языковая личность», отличается друг от друга использованными номинативными и дискурсивными стратегиями. Возможность выбирать из совокупности всех потенциально возможных в данной лингвокультуре изофункциональных гетерогенных средств именования как отдельных элементов картины мира (субъектов, предметов, процессов, качеств, отношений, признаков, состояний и т.п.), так и ее фрагментов (ситуаций или комплексов ситуаций, связанных друг с другом причинно или аддитивно, постоянно или случайно). При этом каждый носитель языка владеет разнообразными механизмами вербализации внеязыковой действительности, присущими языку и проявляющимися при его функционировании. Эти механизмы вербализации существуют в определенный период развития языка, способны к изменению и разным трансформациям, а также используются носителями языка с различной степенью интенсивности. Механизмы вербализации можно сгруппировать в лекси-ко-семантические, словообразовательные, грамматические, формально-структурные, морфосинтак-сические, семантико-функциональные, тексто-грамматические и др.

Выбор коммуникантами из совокупности дискурсивных стратегий одной позволяет аранжировать номинативные средства таким образом, что становится возможным достичь коммуникативную цель максимально эффективным для конкретного коммуниканта способом. Аранжировка средств именования ситуаций возникает как следствие адаптации номинативных стратегий к разнообразным свойствам обоих интерактантов, к характеру их взаимодействия, к интенции адресанта, к локальным и темпоральным параметрам протекания интеракции.

Соотношение индивидуального использования языковых средств для реализации актуальной дискурсивной цели и инварианта сопоставимо с отношением «индивидуальная идентичность ^ коллективная идентичность» каждого члена со-

циума. Подобно тому, как не может быть коллективной идентичности вне индивидуальной [Assmann 2000], не может быть инварианта «языковая личность» вне сугубо индивидуального использования тех способов вербализации сведений о мире, которыми каждый член лингвокультурного сообщества располагает в силу того, что он владеет системой и структурой языка и механизмами перевода языка в речь. Когнитивно-дискурсивный инвариант представляет собой тем самым совокупность «норм ожиданий» для функционирования вербального кода в заданных культурных координатах, набор исторически сложившихся социокультурных в своей основе конвенций использования языка как средства фиксации знаний о мире и как средства активизации этих сведений.

Изложенная трактовка феномена «языковая личность» дает теоретический фундамент, чтобы объяснить приведенные выше факты и, кроме того, показать с помощью верифицируемых и повторяющихся процедур анализа, какие номинативные и дискурсивные стратегии доминируют в определенной лингвокультуре, что и дает ответ на сакраментальный вопрос: почему носитель языка неосознанно безошибочно определяет, насколько приемлемо то или иное выражение мыслей в данных условиях (ср. интерпретацию дискурсивного стиля в [Цурикова 2002; Гришаева, Цурикова 2004: 257].

Стремление объяснить на единых теоретических основаниях приведенные выше факты с неизбежностью приводит лингвиста к изучению «корреляций и связей, что обнаруживаются между структурами языка и структурами знания» [Кубря-кова 2004: 9], «чтобы данные этого анализа могли интерпретироваться далее как освещающие нечто за пределами языка» [Кубрякова 2004: 12]. И в этом смысле языковая личность является отражением культурной идентичности в речемыслитель-ной деятельности [Гришаева, Цурикова 2004: 252].

Постулирование феномена языковой личности как когнитивно-дискурсивного инварианта отражает ряд существенных закономерностей функционирования языка, познания, социального взаимодействия:

(1) в языке как системе хранится некоторое исчисляемое и верифицируемое практикой конечное количество определенных единиц, реализация которых позволяет выразить безграничное количество реальных ситуаций;

(2) человек обрабатывает бесконечное множество реально существующих ситуаций с помощью ограниченного набора единиц, отра-

жающих наиболее значимые и константные параметры некоторых классов ситуаций;

(3) при познании человек использует сложившиеся у него прототипы (ср. понимание прототипа в [Кубрякова и др. 1997: 140 и далее]), наличие которых позволяет различным представителям одной лингвокультуры, отличающимся друг от друга самыми разнообразными характеристиками, более или менее успешно взаимодействовать друг с другом в постоянно меняющихся условиях, поскольку в ходе реальной практики представители одного и того же лингвокультур-ного сообщества приобретают некое «категориальное среднее» при категоризации и концептуализации действительности, под которое научаются подводить воспринимаемое.

Сравнение двух типов интерпретаций феномена «языковая личность» позволяет выделить ряд характеристик, свойственным этим типам, и судить об их объяснительной силе:

Теории, трактующие языковую личность как индивидуальное использования языка

- акцентируют индиви-дуально-специфические черты, свойственные отдельной личности или же (в лучшем случае) наиболее броские черты, свойственные некоторой социальной группе;

- являются по сути лек-сикоцентричными, поскольку выделяют на практике, как правило, лишь использование отдельных лексических средств в их отрыве от дискурсивных условий, а также, как правило, от особенностей протекания интеракции;

- учитывают, как правило, только один из аспектов деятельности коммуникантов, использующих вербальный код для достижений определенной цели;

- во внимание принимается, как правило, деятельность адресанта. Деятельность адресата анализируется, если ее принимают во внимание, изолированно от деятельности адресанта, т.е. сопоставляются два способа ис-

Теория, интерпретирующая языковую личность как культурно-специфический когнитивно-дискурсивный инвариант

- индивидуальные проявления в использовании языка интерпретирует как реализацию некоторого прототипа, известного всем членам лингвокультурного сообщества и используемого ими в большей или меньшей степени осознанно;

- является по сути деятельност-но ориентированной, поскольку основывается на минимальной единице общения и интеракции как главной единице описания, понимая последнюю одновременно как конститутивную единицу дискурсивной деятельности. Последовательно учитывает в теории и на практике анализа множественность способов вербализации мысли;

- теоретически и практически принимает во внимание многоас-пектность и комплексность деятельности коммуникантов в некоторых дискурсивных условиях, т.е. связь вербального и невербального в одной интеракции;

- на единых основаниях изучает деятельность обоих коммуникантов: и адресанта, и адресата. При этом использование ими языковых средств понимается как реализация той или иной стратегии взаимодействия, осуществляемой с помощью вербальных и невербальных средств, специально (осознанно

пользования одного и того же вербального кода в одном пространственно-временном континууме;

- не связывают воедино статический и динамический ракурсы изучения речемысли-тельной деятельности человека: констатируется использование, а также - что очень важно - создание, порождение коммуникантом определенного языкового средства;

- ориентируются на констатацию тех или иных способов использования языка, на фиксацию этих способов с последующей интерпретацией и комментированием результатов;

XX

- трактовка языковой личности как индивидуального использования языка близка пониманию речевого портрета личности, использующей язык;

- ставят акцент на индивидуальном, особенном, что чрезвычайно затрудняет поиски теоретически непротиворечивого объяснения того, как может быть достигнуто взаимопонимание между двумя неповторимыми личностями, по-разному использующими имеющиеся в их распоряжении языковые средства;

- оставаясь в рамках такой интерпретации, весьма сложно объяснять соотношение между эксплицируемым и имплицируемым в тек-

или нет, это другое дело) отобранных из массы изофункцио-нальных (альтернативных) применительно к пространственно-временому, деятельностному и дискурсивному континуумам;

- учитывает и статический, и динамический аспекты в деятельности коммуникантов в тех или иных условиях: постулируется наличие в распоряжении обоих коммуникантов разнообразных номинативных и дискурсивных стратегий со специфическим потенциалом; каждый коммуникант выбирает в конкретных дискурсивных условиях на протяжении всей интеракции средства реализации своей интенции, а также то, к каким номинативным стратегиям ему прибегнуть, чтобы добиться определенной цели;

- ставит своей целью описание принципов варьирования инварианта, стремится видеть закономерность во множестве реализаций при использовании вербального кода, что позволяет объяснять понимание / непонимание текста как конечного коммуникативного продукта, успех / неуспех взаимодействия при интеракции в определенных условиях и предупреждать негативный исход интеракции;

XX

- языковая личность понимается как комплексный прототип, владение которым обеспечивает надежность взаимодействия между коммуникантами в определенных дискурсивных условиях в данной лингвокультуре, несмотря на неисчисляемое богатство реальных ситуаций взаимодействия;

- акцентирует соотношение «инвариант < варианты», что обеспечивает единую теоретическую базу для осмысления того, почему, несмотря на индивидуальные особенности использования языковых средств каждым коммуникантом, достижимо взаимопонимание и адекватное осмысление сведений, вербализуемых по-разному;

- на единой теоретической базе внутренне непротиворечиво возможно объяснить феномены изофункциональности; объединения языковых средств в единый комплекс функционально-

сте как результате ре-речемыслительной деятельности коммуникантов, а также соотношение «текст < подтекст»;

- сложно теоретически непротиворечиво объяснить существование многочисленных разнородных изофунк-циональных средств для выражения одного и того же, например грамматического значения, адекватного осмысления присутствующих в каждом тексте всякий раз новых номинативных цепочек как совокупности средств именования одного и того же референта и т.д.

Понимание феномена «языковая личность» как когнитивно-дискурсивной целостности, имеющей на определенном этапе жизни инвариантные черты языковых знаний, является, на наш взгляд, продуктивным по целому ряду соображений:

(1) трактовка феномена «языковая личность» в парадигме «инвариант < варианты» свидетельствует о том, что исчисляемость параметров, по которым варьируется языковая личность, признается возможной не только теоретически, но и практически, что представляет собой весьма существенное следствие и для обучения иностранному языку, и для теории межкультурной коммуникации;

(2) в лингвистике основополагающей идеей является идея о потенции и ее различной реализации в тех иных условиях в зависимости от некоторых факторов, которые поддаются исчислению и описанию, а также идея о наличии некоторых инвариантов, которые реализуются через варианты, что имеет место на различных уровнях языка и в его различных подсистемах. В этой связи можно вспомнить, к примеру, о вариантах фонем, полноте / неполноте парадигм склонения / спряжения, о синтаксических / семантических моделях предложений и их речевых реализациях, о наличии различных способов выражения одной и той же пропозиции, о существовании некоторого набора изофункциональных средств для именования предмета / процесса / свойства / ситуации и т.д. Другими словами, речь всегда идет о чем-то конечном с некоторыми константными признаками,

реализуемом через бесконечное множество проявлений этих константных признаков;

(3) лингвистика, психология, философия трактуют связь языка и мышления как нелинейную и допускают возможность вербальных и невербальных кодов для выражении того или иного содержания, т.е. также допускают наличие некоторого инварианта, реализуемого через варианты, избрание которых зависит от целого ряда факторов;

(4) изучение соотношения концептуальной и языковой картин мира показывает, что для вербализации сведений, хранящихся в когнитивной структуре концепта, в каждой лингвокультуре присутствуют множество разнообразных и разнородных средств, не равнозначных друг другу и, следовательно, используемых как своего рода «специализирующихся на чем-либо» в определенных условиях;

(5) в лингвистике зафиксировано значительное множество способов выражения грамматических и функционально-семантических категорий, что тем не менее не означает, что во всех языках первичны одни и те же средства для выполнения сходных функций и что соответствующие языковые средства обладают одинаковым набором функций.

Ряд аргументов в пользу того, что предлагаемая трактовка вполне вписывается в логику лингвистического описания, можно было бы и продолжить; однако это не является задачей данного размышления. Главное в том, что понимание языковой личности как инварианта, реализуемого через известное множество вариантов, вполне вписывается в современную парадигму лингвистического описания и согласуется с закономерностями познания человеком мира, функционирования языка как феномена и социума как способа организации носителей языка.

Другими словами, предлагаемая трактовка не только не противоречит ни когнитивным, ни социальным, ни психологическим, ни лингвистическим и прочим законам бытия человеческого общества, но, напротив, помогает проникнуть в структуру картины мира как ментальной репрезентации культуры, поскольку «знание о языке и знание языка предполагает выделение разных единиц и категорий как составляющих системы. Они определяют его роль в понимании мира и в фиксации структур опыта и знания, мнений и оценок, в их хранении и возможности оперировать ими в сознании человека» [Кубрякова 2004: 23].

Сделанное умозаключение согласуется с выводами когнитивных психологов, полученных

семантического поля, функционально-прагматического поля, а также возможности адекватной интерпретации имплицитного в тексте, подтекстов или же множественной интерпретации одного и того же текста либо в различные эпохи, либо разными коммуникантами и др.

при решении иных задач, ср. мнение Фр. Кликса, высказанное еще в 80-е гг. прошлого века: «Поскольку абстрактные понятия формируются из более низких, наглядных понятий, которые входят в новую категорию в качестве признаков, последние привносят в новый концепт также и свои старые связи. Так, в особенности у весьма абстрактных понятийных образований могут наличествовать чрезвычайно гетерогенные межпонятийные связи» [Klix 1984: 68]. Когнитивные психологи сериями экспериментов, нацеленных на выявление механизмов памяти, кодирования информации и связей между понятиями, определили, что у многоместных глаголов имеется латентная со-активация отношений иных аргументов с соответствующими между ними отношениями [Klix 1984: 14]. Другими словами, отношение SIEGEN (KÄMPFEN, BESIEGEN, GEGNER) интерпретируется когнитивными психологами как трехместное xR1, 2, 3 (yzu) [Klix 1984: 14] (Когнитивная интерпретация валентности понятия не тождественна лингвистической интерпретации валентных свойств соответствующего признакового сло-ва=глагола.). Чрезвычайно важным в контексте данных рассуждений является также вывод о том, что понятия в памяти кодируются через их признаки, что кодирование фиксирует не понятия, а определенный тип отношений между понятиями [Klix 1984: 15]. Анализ в указанном направлении позволяет говорить о том, что в памяти присутствуют понятийные конфигурации, сводимые затем к образованиям более высокой уровня абстракции [Klix 1984: 15]. Следовательно, при использовании того или иного слова имеет место одномоментная активизация всего набора признаков, которыми обладает соответствующее понятие в памяти (Klix 1984: 69 и след.]). Это связано, очевидно, с тем, что «при формировании моделей внешнего мира действует принцип этажной переработки, т.е. когда верхний уровень иерархии является сверткой нижнего уровня» [Сухих 2004: 111].

Верифицировать существование языковой личности как инварианта можно с помощью анализа переводов, анализа построения текстов определенного типа и жанра, сопоставлением культурно-специфических способов организации интеракций одного и того же типа (см. подробнее, к примеру, [Цурикова 2002]), а также самим фактом существования прототипов, обеспечивающих надежность интеракции и установление взаимопонимания между коммуникантами, несмотря на очевидные индивидуальные различия между последними.

Таким образом, языковая личность владеет некоторой совокупностью знаний о мире и, что значительно важнее, способами осуществления интеракции некоторого типа в тех или иных условиях, способами максимально успешной реализации интенции в заданных условиях, способами вербализации того или иного фрагмента внеязы-ковой реальности, выбором кода для достижения максимальной успешности и т.д.

Языковая личность проявляет себя в использовании речевых актов определенной семантики и характера для реализации своей цели, в некоторой их аранжировке применительно к конкретным условиях осуществления интеракции с партнером, обладающим известными качествами, что позволяет учитывать статический и динамический аспекты в дискурсивной деятельности коммуникантов.

Трактовка языковой личности как абстракции, как когнитивно-дискурсивного инварианта позволяет на единых теоретических основаниях и с помощью одинаковых методов и приемов описывать и внутрикультурное, и межкультурное взаимодействие коммуникантов. С этой точки зрения интересно мнение Д.Б. Гудкова, который придерживается гипотезы «о существовании специфичных для каждой культуры алгоритмов минимизации элементов «поля» культуры» [Гудков 2003: 131], что основывается на различных принципах выделения признаков, деления их на существенные или несущественные и т.д. (см. схему Д.Б. Гудкова на с. 132 цитируемого издания). Для иллюстрации справедливости своей гипотезы Д.Б. Гудков приводит в том числе и пример того, как представители разных лингвокультур имитируют «голоса» животных и как они передают средствами своих родных языков эти голоса (см. подробнее [Гудков 2003: 133-134]).

Поиски оснований для объяснения того, каковы результаты речемыслительной деятельности коммуникантов в определенных дискурсивных условиях и почему они именно таковы, с неизбежностью приводят исследователя-лингвиста к стремлению, во-первых, опираться на закономерности моделирования коммуникативных единиц (см., к примеру, теории синтаксических структурных и семантико-синтаксических моделей предложений в их разнообразных версиях), во-вторых, адаптировать идеи о моделировании к потребностям вычленения коммуникативных единиц, обладающих более сложной формальной и содержательной структурой, нежели предложение-высказывание, реализуемое одним речевым действием.

Подобная постановка вопроса позволяет усматривать дискурсивное событие, эту когерентную последовательность речевых и неречевых действий [Цурикова 2002; Гришаева, Цури-кова 2004], в качестве конститутивной единицы коммуникации вообще и межкультурной коммуникации в частности, а также в качестве основной дидактической единиц при обучении иностранных языков. Следствием этого является новая исследовательская задача - изучить взаимодействие номинативных и дискурсивных стратегий применительно к интеракции определенного типа в определенной лингвокультуре.

Решение такой задачи позволит детализировать отношение «варианты < инвариант» применительно к языковой личности и предложить ее когнитивную модель.

Список литературы

Гришаева Л.И. Перевод как источник знаний о концептуализации внеязыковой действительности // Перевод: язык и культура. - Воронеж: ВГУ, 2000. - С.29-32.

Гришаева Л.И. Перевод как когнитивно-коммуникативная деятельность // Социокультурные проблемы перевода. - Вып. 4. - Воронеж: ВГУ, 2001. - С.32-44.

Гришаева Л.И. Порядок слов как один из механизмов вербализации внеязыковой действительности // Социокультурные проблемы перевода. - Вып. 5. - Воронеж: ВГУ, 2002. - С.41-54.

Гришаева Л.И., Цурикова Л.В. Введение в теорию межкультурной коммуникации. - 2-е изд., испр., доп. - Воронеж: ВГУ, 2004.

Гудков Д.Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. - М.: Гнозис, 2003.

Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. - Волгоград: Перемена, 2002.

Карасик В.И. Язык социального статуса. -М.: Гнозис, 2002.

Караулов Ю.Н. Русский язык и русская языковая личность. - М.: Наука, 1987.

Кубрякова Е.С. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. - М.: МГУ, 1997.

Кубрякова Е. С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. -М.: Языки славянской культуры, 2004.

Савицкий В.М., Кулаева О.А. Концепция лингвистического континуума. - Самара: Изд-во «НТЦ», 2004.

Сухих С.А. Личность в коммуникативном процессе. - Краснодар: Изд-во Южного института менеджмента, 2004.

Цурикова Л.В. Проблема естественности дискурса в межкультурной коммуникации. - Воронеж: ВГУ, 2002.

Assmann, J. Das kulturelle Gedächtnis. -München: Beck, 2000.

Klix, Fr. Gedächtnis. Wissen. Wissensnutzung. -Berlin, 1984.

L.I. Grishaeva CULTURAL IDENTITY AND DISCOURSE

The paper focuses on the relationship between cultural, personal and group identity of the discourse participants and the way they use language in communication. A complex model of the language use, incorporating various cognitive, social and interactive dimensions of communication process is proposed and the main principles of its variation are discussed.