CC BY
214
УДК 81'255.4 И. А. Шалудько
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 4
ИМПЛИЦИТНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА И ПРОБЛЕМА ПЕРЕВОДА
Одна из главных проблем анализа и интерпретации литературного текста — выбор метода. Но если предыдущее поколение исследователей было вынуждено соотносить себя с одним из направлений в изучении текста: либо с литературоведческим, либо с лингвистическим, поскольку каждое из них имело свое видение предмета и свои методы исследования, то современный филолог получил важное преимущество, заключающееся в использовании комбинированного подхода к изучаемому явлению. Это стало возможным благодаря тому, что лингвистика, которая долгое время методологически не владела объектом «литературный текст», вплотную приблизилась к его освоению, обратившись к изучению ресурсов неявного выражения мысли, или, по образному выражению М. В. Зеликова, «второго этажа» содержания текста, в основе которого лежит универсальный механизм уплотнения вербального состава, то есть компрессии [1, с. 59-62]. Именно лингвистическая теория имплицитности, описывающая механизмы создания имплицитных смыслов, способы их выявления и взаимодействия, а также их функции в содержательной структуре текста, призвана сыграть, на наш взгляд, важную роль в создании теории литературного текста и метода его анализа.
Заметный вклад в создание теории имплицитности внес М. В. Никитин, систематизировавший источники имплицитных значений: импликации из эксплицитных значений, компрессия языковых структур, семантические пропуски, специализация (гипонимизация) эксплицитных значений, моделированный подтекст (намеренная многозначность) и конфликт эксплицитного значения и значимого фона [2, с. 628-647]. Рассматривая скрытое содержание текста как результат компрессии, мы предложили собственную типологию имплицитной информации, выделив шесть типов компрессии языковой материи: 1) системная, 2) структурная, 3) структурно-семантическая, 4) семантическая, 5) прагматическая компрессии и 6) символизация. Они коррелируют с тремя типами вывода скрытого содержания: 1 — импликация, 2, 3, 5 — катализ, 4, 5, 6 — моделирование [3, с. 87-92].
Создаваемое указанными способами имплицитное содержание выражает концепцию текста, формирует его стиль. Возможности основанного на анализе имплицитного содержания текста импликативного метода продемонстрируем на материале первой главы романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» [4, с. 11-23].
Результат системной компрессии — импликация представляет собой умозаключение, извлекаемое из лингвистического контекста и фоновых знаний. Маркерами импликаций выступают различные языковые средства, а формой их выражения служат пропозиции (суждения, факты). Мощным импликационным потенциалом обладает первый абзац текста и в особенности первое предложение. Так, импликациями к фразе Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина [4, с. 11] выступают следующие пропозиции: «Весенние закаты прохладны», «Действие происходит в Советской России», «Пришедшие были взрослы-
© И. А. Шалудько, 2012
ми мужчинами», «В это время в этом месте не было многолюдно», «Их приход нарушил сложившуюся картину (т. е. явился событием)». Иными словами, такое начало представляет событие, которое в пространственном, временном и каузальном измерениях нарушает естественный порядок вещей, предопределяя развитие сюжета.
Заметим, что начальное предложение в первом журнальном издании романа (Москва. 1966. № 11; 1967. № 1), равно как и в издании, подготовленном к печати В. И. Лосевым [5], лишено большинства выявленных импликаций, ср.: В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан [5, с. 97]. Чем был мотивирован выбор редактора первого издания, вдовы писателя Е. С. Булгаковой, навсегда останется тайной. Между тем В. И. Лосев, подробно изложив в комментариях все нюансы авторской правки начала романа (в машинописном тексте, затем в тетради с поправками к тексту романа и, наконец, в тетради дополнений), приходит к следующему выводу: «Совершенно очевидно, что начальный текст романа в тетради дополнений не получил завершающего вида, особенно если учесть, что зачеркнутое „появились два гражданина" не было заменено другим текстом. Однако издатели [текста романа, опубликованного издательством „Художественная литература" в 1973 г. — И. Ш.] подошли к тексту формально, рассматривая указанный фрагмент как последнюю волю писателя и не „замечая" зачеркнутое окончание предложения. В результате ненавистное писателю „появились два гражданина" было присовокуплено к остальному тексту, и все вместе составило начало романа» [6, с. 566].
Мы полагаем, что выбор последней по времени редакции (Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах...), несмотря на то что автор вычеркнул окончание предложения, но так и не заменил его, является предпочтительным не только потому, что формально выражает волю автора, но и потому, что фактически ей следует. Этот вариант благодаря своим импликациям имеет очевидную сюжетно-композиционную значимость, событийный потенциал и проспективную функцию и потому органичен тексту. Отметим, что следующее текстовое событие содержится в предложении И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек [4, с. 14]. Импликации к нему перекликаются с приведенными выше: «Новый персонаж лишен социального статуса (это человек, а не гражданин, не женщина)», «Он возник в поле зрения, сделался видимым в определенный, нужный момент».
Структурная компрессия тесно связана с лингвистическим контекстом и состоит в опущении легко восстановимых элементов синтаксической структуры. Данный тип имплицитной информации, характерный для разговорной речи, неизменно сопровождает реплики персонажей романа, а также их внутренние монологи, ср.: Что это со мной? Этого никогда раньше не было... сердце шалит... я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск... [4, с. 12] («Что это со мной происходит? Этого (такого скверного состояния) никогда раньше у меня не было, а теперь вот сердце шалит, вероятно оттого, что я переутомился. Пожалуй, настала пора, когда мне следует бросить все (все свои дела) к черту и поехать в Кисловодск, чтобы отдохнуть и подлечиться»). Структурной неполнотой отличаются также наименования некоторых советских реалий: МАССОЛИТ, «Пиво и воды», абрикосовая, разные учреждения. На структурном сокращении основан стилистический прием зевгмы: — Ну, давайте,
давайте, давайте!.. Абрикосовая дала обильную желтую пену... [4, с. 12] («...давайте
абрикосовой воды. Абрикосовая вода дала.»).
Структурно-семантическая компрессия, состоящая в опущении звеньев при вербализации мыслительной цепи (то есть семантическом пропуске пропозиций), образует простой пропуск (текстовую лакуну), алогизм или анаколуф. Ср.: Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской [4, с. 12]. Восполнение лакуны может быть следующим: «Абрикосовая вода дала обильную желтую пену, которая сильно напоминала душистую мыльную пену, при этом в воздухе резко запахло чем-то вроде одеколона, неизменного атрибута мужской парикмахерской». А вот яркий пример алогизма: Потому. что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила. Так что заседание не состоится [4, с. 20].
Семантическая компрессия основана на вторичной номинации, выявляемой во взаимодействии эксплицитного значения и контекста. Имплицитное значение тропов производно от эксплицитного и отменяет его в ущерб ясности, однако «если тропы имеют для людей эстетическую ценность, то это потому, что они задают сознанию творческую задачу восполнить недосказанное» [2, с. 115]. Ср.: В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо... [4, с. 11-12]. Неожиданное уподобление солнца утомленному труженику сигнализирует о необычности ситуации, непредсказуемости ее развития, тревожный мотив становится явственным, когда ...сердце его [Берлиоза] стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем [4, с. 12]; развитием этой метафоры является постулат: Кирпич ни с того ни с сего... никому и никогда на голову не свалится [4, с. 20]. Другой яркий пример метафоризации содержит монолог незнакомца об «управлении» жизнью человека, в котором контекст высвечивает все значения предиката «управлять»: от «править» до «расправиться» [4, с. 18-19].
Прагматическая компрессия играет особую роль в формировании концепции текста, так как выражает имплицитную точку зрения персонажа, рассказчика или автора, реализуясь в двух подвидах: структурно-прагматическом, то есть обусловленном структурной неполнотой, и семантико-прагматическом, основанном на семантических приращениях. К первому относятся:
1) имплицитные иллокуции, характерные для косвенных речевых актов: — Дайте нарзану, — попросил Берлиоз. — Нарзану нету, — ответила женщина в будочке и почему-то обиделась [4, с. 12] («Я не могу дать вам нарзану, так как его нет»);
2) имплицитная модальность: А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!.. [4, с. 15] («А если верить твоему рассказу, то.»); наиболее яркий случай имплицитного выражения модальности — ирония, или имплицитное отрицание: — Вы — немец? — Я-то?.....Да, пожалуй, немец... [4, с. 22] («У меня нет национальности, но для вас я — немец»);
3) имплицитная оценка денотата, сопряженная со структурной компрессией; в простейшем случае это эвфемия: ...вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных? [4, с. 20-21] («бывать пациентом»); в общем случае — любое свернутое оценочное суждение, приписываемое персонажу или рассказчику, ср.: вдруг (7 употреблений), почему-то (4), внезапно (2), куда-то, что-то вроде, чему-то, как-то невольно и др.
К семантико-прагматическому типу относятся имплицитная оценка, реализуемая в семантических механизмах гиперболы, литоты, гиперонимизации, энантиосе-мии, метафоры, метонимии, ср.: в час небывало жаркого заката, сверхъестественных размеров очки, первым долгом, первая странность, страшный майский вечер, необоснованный страх, гражданин престранного вида, худ неимоверно, физиономия глумливая, необыкновенные явления, длинный гражданин, клетчатый, иностранец, навсегда уходящее солнце, непрошеный собеседник, удивительный иностранец, чудак и многое другое; ср. пример эвфемии: Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! [4, с. 17] («глупость»).
Символизация является механизмом формирования текстовых коннотатов, которые имеют своим планом выражения текстовый денотат, а планом содержания — скрытый моделируемый смысл. К коннотативной семиотике относятся явления имплицитной семантики, которые моделируются эксплицитной семантикой языковых структур:
1) моделируемый подтекст, представляющий собой аллегорию, миф или символ; пример последнего содержит портрет незнакомца: Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой — золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду — лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец [4, с. 14]. Подтекст не спорит с текстом, он параллелен ему: немосковский и более того несоветский внешний вид заставляет неопытного Иванушку и многоопытного, но не привыкшего к необыкновенным явлениям Берлиоза, а вместе с ними и рассказчика считать незнакомца чужаком — иностранцем, но для искушенного читателя нарочитая асимметрия черт, а также символическая деталь (черный пудель) — явное свидетельство того, что этот «иностранец» не кто иной, как сам сатана;
2) коннотативные (символические) приращения к эксплицитной семантике, которые, в отличие от подтекста, привязаны не только к текстовым блокам, но и ко всем единицам языка на любом уровне: от фонетического до синтаксического:
• аллюзивный коннотат имен собственных: Берлиоз, Бездомный и т. д.;
• коннотат каламбура невольно несут чертыхания героев, произвольные каламбуры создает сам сатана: Я — историк, — подтвердил ученый и добавил... — Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история! [4, с. 22];
• паронимический коннотат «чертовщины»: Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками... [4, с. 13]; ..[иностранец] поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы [4, с. 20];
• стилевой коннотат различных регистров, ср. подчеркнуто формальный тон реплик иностранца, вторгающегося в ученую беседу Берлиоза и Бездомного, и разговорную стилистику его увещеваний за завтраком у Канта: Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут! [4, с. 17];
• экспрессивный коннотат дисфемизмов: — Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! [4, с. 17]. И т. д.
Имплицитное содержание этого фрагмента соотносится с сюжетно-композицион-ной и образной организацией текста, формируя структуру его стиля. Очевидно, что развитие сюжета обусловлено наличием высшей каузирующей силы, упорно отрицаемой героями-атеистами, несмотря на ее физическое присутствие. С первых строк романа идеологически устойчивые советские граждане не только вырваны из привычной московской реальности (хотя действие происходит в самом центре столицы) и погружены в атмосферу небывалого, странного, необоснованного, удивительного, чудн0го, но и ведомы, управляемы чем-то, что сильнее их собственной воли. Сначала это вызванная небывалой жарой жажда, которой они повинуются первым долгом, затем необъяснимая сила, опустошившая место действия, внушившая страх смерти Берлиозу и глумливо представшая ему в образе клетчатого, и, наконец, воля первого человека, возникшего в нужный момент в пустой аллее. Композиция первой главы построена на противопоставлении нескольких планов. Во-первых, это контраст материалистически ограниченной точки зрения советских граждан и близкого им рассказчика, единственное отличие которого заключается в обладании проспективным видением, и точки зрения всеведущего ироничного незнакомца; во-вторых, контраст точек зрения персонажей, даже самый могущественный из которых управляем волей автора, и точки зрения автора-демиурга. Образная структура фрагмента импрессионистична. Мгновенные ощущения, выраженные художественной деталью, глагольной метафорой, аллюзией, каламбуром, служат единой задаче — обнаружению присутствия черта.
Обзор текстов перевода романа М. А. Булгакова на испанский, французский, румынский и польский языки показал, что переводчики в той или иной степени учли скрытое содержание текста.
Отметим, однако, что в испанском переводе Амайи Лакаса Санча [7] оставлены без внимания концептуально значимые элементы, выражающие внешнюю каузацию действий, необъяснимость происходящего, недостижение желаемого эффекта, ср.: попав в тень [4, с. 11] — "al llegar a la sombra" [7, p. 6] (буквальное значение «придя» исключает каузативный характер данного действия, более адекватным был бы перевод "al caer a la sombra"), ср. также: поскользнется и попадет под трамвай [4, с. 19] — "resbala y le atropella un tranvía" [7, p. 10] букв. «поскользнется и его собьет трамвай»; первым долгом [4, с. 11] — "0" [7, p. 6]; ...первую странность... вторая странность... [4, с. 12] — "la primera particularidad... la segunda particularidad" [7, p. 6, 7] букв. «особенность»; ответила женщина в будочке и почему-то обиделась [4, с. 12] — "dijo la mujer de la caseta como ofendida" [7, p. 6] букв. «вроде обиженная»; Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что... [4, с. 12] — "a Berlioz le entró un pánico tal que." [7, p. 7] букв. «такой сильный страх, что»; напившись [4, с. 12] — "después de refrescarse" [7, p. 7] букв. «освежившись»; отколол такую штуку [4, с. 18] — "0" [7, p. 9]; чудак [4, с. 16] — "el exranjero" [7, p. 9] букв. «иностранец» и др. Множественные поминания черта и повторяющийся предикат управлять/управление переданы серией синонимов: "mandar todo a paseo", "¡Cuernos!", "¿Qué diablos.?"; dirigir, disponer, prever, gobierno [7, p. 7, 9-12].
В переводе на румынский язык Наталии Радович [8] недостает повторяющегося почему-то: "îi räspunse cu un aer jignit femeia din Лю^с" [8, p. 12] букв. «ответила с обиженным видом женщина в будочке»; Правый глаз черный, левый почему-то зеленый [4, с. 14] — "ОсЫЫ drept — negru, stîngul — verde" [8, p. 16], букв. «левый — зеленый»; ср.
также: воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал [4, с. 16] — "exclama interlocutorul nepoftit §i, privind cu precautie în jur §i coborîndu-çi vocea grava, urmâ" [8, p. 19] букв. «воскликнул непрошеный собеседник и, настороженно посмотрев вокруг и приглушив низкий голос, затем [сказал]». Игнорирование концептуально значимого элемента проявляется также в опущении модального вдруг: иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке [4, c. 14-15] — "îi privi cu coada ochiului, se opri un pic, apoi se açezâ pe banca vecinâ" [8, p. 16-17] букв. «он [иностранец] посмотрел на них краем глаза, ненадолго остановился, затем сел на соседнюю скамейку».
Польские переводчики Ирэна Левандовска и Витольд Домбровски необоснованно передали странность "dziwna rzecz" гиперонимом osobliwosc «особенность» [4, c. 9-10], а многозначный глагол управлять "rz^dzic/urz^dzic" — рядом синонимов: kierowac, decydowac, rzqdzic, pokierowac [9, s. 18-19]. Согласно этому переводу, пассаж Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича... [4, c. 13] (но в результате спасло его!) приобрел другой, практически противоположный смысл: "Trudno powiedziec, co wlasciwie zgubilo Iwana" [9, s. 11] букв. «Трудно сказать, что именно погубило Ивана».
Наиболее близок оригиналу в плане передачи имплицитного содержания перевод на французский язык Клода Линьи [10], хотя в нем герои пытаются утолить жажду не газированной водой с добавлением небольшого количества абрикосового сиропа, то есть абрикосовой [4, c. 12], а «абрикосовым соком» (le jus d'abricot) [10, p. 46]; искажение исходного смысла наблюдается в случае, когда удивительный иностранец [4, c. 16], вопреки логике текста, из субъекта превращается в объект: l'étranger stupéfait [10, p.51] «изумленный иностранец».
Анализ имплицитного содержания помогает решать текстологические задачи. Выше мы указывали на неудачный выбор промежуточной редакции начала романа в его первом издании (1966-1967): В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан [5, c. 97]. Не до конца верным следует признать и выбор заключительной реплики: — И доказательств никаких не требуется, — ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: — Все просто: в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана... [5, c. 111]; ср.: — И доказательств никаких не требуется, — ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: — Все просто: в белом плаще... [4, c. 23]. Очевидно, что последняя редакция фразы, благодаря сокращению, отсутствию в ней хронотопических маркеров, выдержана в импрессионистической манере, характерной для булгаковского повествования. По схожим соображениям портрет Берлиоза в ранней редакции проигрывает позднейшей версии: Первый из них — приблизительно сорокалетний, одетый в серенькую летнюю пару, — был маленького роста, темноволос, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а аккуратно выбритое лицо его украшали сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе [5, c. 97], ср.: Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе [4, c. 11]. Дефектом первого издания романа является игнорирование субъектно-объектной рокировки в финале 12 главы: зрительская масса vs. зрительная масса. Ср.: ...Зрительская масса требует объяснения. — Зрительная масса, — перебил Семплеярова наглый гаер, — как будто ничего не
заявляла? [4, с. 129] (в издании 1966 г. в обоих случаях — зрительская масса [5, с. 239240]). Как точно подметил М. В. Зеликов, сущность этого пассажа составляет «тонкое лингвистическое глумление Фагота над высокопоставленным функционером Семпле-яровым — субъект всекаузирующей, по-булгаковски позитивной силы зла ставит официозно-серьезного номенклатурного агеласта (М. М. Бахтин) на его объектное место в зрительной массе „людей как людей, испорченных квартирным вопросом"» [11, с. 82]. Отметим, что анализируемые переводы выполнены с первого издания романа, ввиду чего лишены отмеченных выше смысловых нюансов.
Рамки данной публикации позволили представить лишь малый фрагмент исследования. Тем не менее, даже ограниченный материал показывает, что выявление имплицитного содержания текста является необходимым условием понимания его концепции, описания стиля, выполнения адекватного перевода и, в некоторых случаях, решения текстологических проблем.
Источники и литература
1. Зеликов M. В. Компрессия как фактор структуры и функционирования иберороманских языков. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. 448 с.
2. Никитин M. В. Курс лингвистической семантики. СПб.: Научный центр проблем диалога, 1996. 760 с.
3. Шалудько И.А. О способах создания имплицитной информации в тексте // Studia Linguistka XIV. Человек в пространстве смысла: слово и текст: сб. статей / под ред. В. М. Арин-штейн, И. А. Щировой. СПб.: Борей Арт, 2005. С. 85-93.
4. Булгаков M. А. Мастер и Маргарита. М.: Художественная литература, 1988. 384 с.
5. Булгаков M. А. Собр. соч.: в 8 т. СПб.: Азбука-классика, 2002. Т. 5. Мастер и Маргарита. 608 с.
6. Лосев В. И. Комментарии к роману «Мастер и Маргарита» // Булгаков М. А. Собр. соч.: в 8 т. СПб.: Азбука-классика, 2002. Т. 5. Мастер и Маргарита. С. 545-594.
7. Bulgákov M. El Maestro y Margarita / trad. de Amaya Lacasa San^a. Madrid: Alianza, 1985. 264 p.
8. Bulgakov M. Maestrul Margareta / în románente de Natalia Radovid. B^ure^i: Univers, 1970. 579 p.
9. Buthakow M. Mistrz i Malgorzata / tlum. Irena Lewandowska, Witold D^browski. Warszawa: Czytelnik, 1980. 541 s.
10. Boulgakov M. Le Maître et Marguerite / trad. du russe par Claude Ligny. Paris: Laffont, 1968. 524 p.
11. Зеликов M. В. Субъект, объект. перевод // Герценовские чтения. Иностранные языки: материалы конференции 12-14 мая 1998 г. СПб.: Изд. РГПУ им. А. И. Герцена, 1998. С. 82-83.
Статья поступила в редакцию 6 сентября 2012 г.
