CC BY
432УДК 882-3
А. П. Мащенко
ИМИТАЦИЯ ХРИСТА В ПОЭМЕ ВЕНЕДИКТА ЕРОФЕЕВА «МОСКВА - ПЕТУШКИ»
Отчего я легковеснее всех идиотов?
В. Ерофеев. «Москва - Петушки»
Постановка проблемы. Корни русской литературы следует искать в Священном Писании. История русской культуры начинается с крещения Руси, и отечественная книжность возникает уже как книжность христианская, православная. «Давно известно и неоспоримо установлено преобладание книг церковно-богословского содержания в древней и средневековой русской письменности» [5, 161]. «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, проповеди Кирилла Туровского, переводы канонических книг Ветхого и Нового Заветов, сочинений Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Иоанна Дамаски-на, Исаака Сирина, других Отцов Церкви, широкое распространение апокрифов и среди них особенно популярного «Хождения Богородицы по мукам», многочисленная агиографическая литература свидетельствуют о напряженном религиозном пафосе письменности того времени. Светская литература рождается из церковной, наследуя не только ее проблематику, но и образную систему.
Библейский пафос древней и средневековой письменности получает свое развитие в XIX веке в сочинениях Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Тютчева, Гоголя и Лескова, А. К. Толстого и Фета, Л. Толстого и Достоевского, сложными нитями связанных с духом и сюжетами Священного Писания.
Литература ХХ столетия продолжает эту традицию именами Чехова и Бунина, Шмелева и Зайцева, Булгакова и Солженицына. Более того, «наличествуя в качестве архетипа, православный менталитет отразился в литературных текстах художественных произведений
даже тех русских авторов, которые биографически могли и не принимать (на уровне рационального осмысления, обращаясь к письменным и книжным источникам) те или иные стороны христианского вероисповедания» [3, 268-269].
Неразрывно связаны с библейской традицией и произведения зародившегося в шестидесятых годах ХХ столетия русского постмодернизма. Одним из самых ярких доказательств последнего тезиса является поэма Венедикта Ерофеева «Москва - Петушки».
Цель статьи - продемонстрировать связь поэмы Венедикта Ерофеева «Москва - Петушки» с библейской традицией и традицией классической русской литературы XIX века.
На органическую связь произведений В. В. Ерофеева с духом и текстами Священного Писания указывают такие исследователи русской литературы, как М. М. Дунаев, М. Н. Липовецкий, О. А. Седако-ва, И. С. Скоропанова и многие другие.
Среди причин обращения Венедикта Ерофеева к Священному Писанию, безусловно, следует назвать не только традиции классической русской литературы, но и особенности развития литературы русского постмодернизма в условиях тоталитарного советского общества. Отсутствие доступа к работам современных мыслителей компенсировалось в те годы чтением, с одной стороны, опубликованных в России еще до революции и в дальнейшем запрещенных сочинений Фридриха Ницше и Василия Розанова, а с другой стороны, чтением Библии, воздействие которой на первое поколение русских постмодернистов трудно переоценить.
«И - будто договорились - едва ли не все создатели постмодернистской литературы рано или поздно открывают для себя Библию, впитывают общечеловеческие ценности» [6, 77], - справедливо замечает в связи с этим И. Скоропанова.
Поэма Венедикта Ерофеева «Москва - Петушки» буквально пронизана сотнями библейских образов, сюжетов, мотивов. Подробнее всего их можно проследить, обратившись к детальнейшему комментарию поэмы, осуществленному Эдуардом Власовым. Мы же, не претендуя в данном случае на всеохватный анализ, остановимся в нашей статье лишь на одном художественном приеме, к которому прибегает в своем произведении писатель - «имитации Христа».
Главный герой поэмы Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» Веничка несет на себе несомненный отблеск личности Иисуса Христа. Писатель как бы заставляет своего персонажа «имитировать» Спасителя. Последовательное сопоставление героя поэмы с Христом начинается уже в первой главе «Москва. На пути к Курскому вокзалу». Веничка начинает свой «крестный путь» с принятия горькой кориандровой: «Один мой знакомый говорил, что кориандровая действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все члены, расслабляет душу. Со мной, почему-то, случилось наоборот, то есть, душа в высшей степени окрепла, а члены ослабели, но я согласен, что и это антигуманно» [3, 17], - говорит Веничка, отсылая нас к словам, которые Христос произнес в Гефисманском саду: «Дух бодр, плоть же немощна» (Матфей 26: 41).
Рождает ассоциации с Иисусом и Веничкина бездомность и неустроенность: «И уж, конечно, не потому, что проснулся утром в чьем-то неведомом подъезде (оказывается, сел я вчера на ступеньку в подъезде, по счету снизу сороковую, прижал к сердцу чемоданчик -и так и уснул)» [3, 18]. Иисус говорил книжнику: «лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову» (Матфей 8: 20; Лука 9: 58).
«Все знают - все, кто в беспамятстве попадал в подъезд, а на рассвете выходил из него - все знают, какую тяжесть в сердце пронес я по этим сорока ступеням чужого подъезда и какую тяжесть вынес я на воздух» [3, 18], - рассказывает герой поэмы, и мы вспоминаем о сорокадневном посте, который держал Христос в пустыне: «Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от Диавола, и постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал» (Матфей 4: 1-2; Лука 4: 2).
В главе «Карачарово - Чухлинка» Веничка, выпив, метался в четырех стенах, ухватив себя за горло, и умолял Бога не обижать его. «И до самого Карачарова, от Серпа и Молота до Карачарова мой бог не мог расслышать мою мольбу, - выпитый стакан то клубился где-то между чревом и пищеводом, то взметался вверх, то снова опадал. Это было как Везувий, Геркуланум и Помпея, как первомайский салют в столице моей страны. И я страдал и молился» [3, 27].
Главный источник этой Веничкиной просьбы - обращение Иисуса Христа к Богу за поддержкой в Гефсиманском саду: «И отошед немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! Если возможно да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Матфей 26: 39).
Веничка «страдал и молился», повторяя таким образом действия Христа: «Потом приходит с ними Иисус на место, называемое Геф-симания, и говорит ученикам: посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там. И, взяв с Собою Петра и обоих сыновей Зеведеевых, начал скорбеть и тосковать. Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия» (Матфей 26: 36).
Герой поэмы Ерофеева страдает «от мысли, за кого меня приняли - мавра или не мавра? Плохо обо мне подумали, хорошо ли?» [3, 28] А Христос «спрашивал учеников Своих: за кого почитают Меня люди? Они отвечали: за Иоанна Крестителя, другие же - за Илию, и иные -за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Петр сказал Ему в ответ: Ты - Христос» (Марк 8: 27-31).
А за кого почитают Веничку и Ерофеева персонажи, читатели, критики, литературоведы? Одни за хронического алкоголика, другие за неудачника, третьи за юродивого, четвертые - за святого...
В главах «Храпуново - Есино», «Есино - Фрязево», «Фрязево -61-й километр» мы становимся свидетелями «пира», который Веничка «закатывает» в электричке для убогих и ущербных пассажиров -Митрича с внуком, Черноусого и других. И эта сцена отсылает нас не только к «Пиру» Платона, но и к Священному Писанию. Христос говорил гостям одного из фарисейских начальников: «Но когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, И блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных» (Лука 14: 13-14).
Веничка «сидел и понимал старого Митрича, понимал его слезы: ему просто все и всех было жалко: жалко председателя за то, что ему дали такую позорную кличку, и стенку, которую он обмочил, и лодку, и чирьи - все жалко. Первая любовь или последняя жалость -какая разница? Бог, умирая на кресте, заповедовал нам жалость, а
зубоскальство он нам не заповедовал. Жалость и любовь к миру -едины. Любовь ко всякой персти, ко всякому чреву. И ко плоду всякого чрева - жалость» [3, 74]
Вне всякого сомнения, это пафос Священного Писания и, одновременно, пафос классической русской литературы XIX века - прежде всего, Ф. М. Достоевского. В Новом Завете имеется несколько заповедей Иисуса о любви. Приведем здесь лишь одну: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. .. .Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей. .Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполните то, что Я заповедую вам. Сие заповедаю вам, да любите друг друга» (Иоанн 13: 34; 15: 9-10, 12-14, 17).
В главе «85-й километр - Орехово-Зуево» Веничка пророчествует перед проводником Семенычем: «Да. И возляжет волк рядом с агнцем, и ни одна слеза не прольется, и кавалеры выберут себе барышень, кому какая нравится и. . . » [3, 86] Пророчествует, используя библейский образ всеобщего примирения перед лицом Господа Бога: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком» (Исаия 11: 6); «Волк и ягненок будут пастись вместе» (Исаия 65: 25).
В главе «Усад - 105-й километр» главного героя поэмы, как в свое время Христа, искушает Сатана: «Ты лучше вот чего: возьми - и на ходу из электрички выпрыгни. Вдруг да и не разобьешься.» [3, 97] Сравните с: «Потом берет Его Диавол в святый город и поставляет его на крыле храма, И говорит Ему: если Ты сын Божий, бросься вниз; ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею». (Матфей: 4: 5-7)
Ну и, наконец, смерть Венички на «неизвестной Голгофе» в неизвестном подъезде. «Это уже не «талифа куми»... это лама савахфа-ни. То есть: Для чего, Господь, ты меня оставил?» [3, 118] - вопрошает герой подобно Христу на Голгофе.
Господь молчит. А четверо классиков марксизма-ленинизма пригвождают Веничку к полу, отсылая нас к распятию, то есть, к пригвождению Христа к кресту.
Существующие в тексте и подтексте «Москвы - Петушков» параллели между Веничкой и Христом далеко не исчерпываются приведенными выше. Так, скажем, по мнению Натальи Верховцевой-Друбек, веничкины состояния: «похмеление», «алкогольная горячка», «смерть» - пародируют (или профанируют) Страсти Господни. Однако пародия Венедикта Ерофеева не похожа ни на богохульства ате-иствующих, ни на «кощунственные» интерпретации библейских сюжетов у некоторых других постмодернистов, замечает исследовательница [1, 76].
И это действительно так уже хотя бы потому, что сам «Венедикт Ерофеев был верующим человеком, и как сказал его друг и духовный отец Вадим Тихонов, Библию он читал не только в последние годы, когда это стало модно и можно, а на протяжении всей своей нелёгкой жизни. По словам исследователя его творчества и автора самого детального комментария к его произведению (комментария, который, между прочим, в три раза превышает объём самого предмета исследования и в котором комментируется буквально каждая строка) Эдуарда Власова, из Библии «он вытянул всё, что только можно было вытянуть» [7], - пишет Соня Стебловская в статье «Веничка и Христос»
По Верховцевой-Друбек, веничкина «алкогольная философия» эквивалентна философии страдания, присущей русскому народу, как бы «повторяющему» в своей трагической судьбе Страсти Христа.
«Веня - Христос советского времени, принявший на себя все несчастья и грехи своего времени и своего народа, так же неоценённый и зверски убитый не понявшими его современниками» [7], - утверждает С. Стебловская.
История жизни Иисуса Христа растворена в ткани поэмы Ерофеева, в его «Ханаанском бальзаме», в «Струях Иордана» и в «Слезах комсомолки». Кстати говоря, в рецептах знаменитых ерофеевских коктейлей тоже можно усмотреть евангельский источник - отражение чуда в Кане Галилейской, когда Иисус превратил воду в вино. И Веничка, и Христос творят чудеса, делая спиртные напитки из того, что есть у них под рукой.
Среди причин, по которым Венедикт Ерофеев столь активно обращается в своем творчестве к библейским текстам, главных, пожа-
луй, две: укорененность в традициях классической русской литературы и неприятие безбожной советской власти. Апеллируя в глухие шестидесятые - семидесятые годы прошлого века к Священному Писанию, Ерофеев отталкивается от официальной советской литературы и одновременно демонстрирует свою органическую связь с классической русской литературой XIX века.
Именно Библия, по свидетельству самого Венедикта Ерофеева, помогла ему «выблевать» из собственной души «духовную пищу», которой пичкал людей тоталитаризм и от которой его тошнило.
Литература русского постмодернизма, с одной стороны, отрицая классику, отталкиваясь от традиции, с другой, является ее несомненной наследницей и продолжательницей - иронизирующей, пародирующей, иногда издевающейся, но наследницей и продолжательницей.
В эпиграф этой статьи неслучайно вынесена фраза Венички: «Отчего я легковеснее всех идиотов» [3, 84]. Этот эпиграф отсылает нас к другому классическому «имитатору Христа» - князю Мышкину из романа Ф. М. Достоевского «Идиот».
Судьбы всех троих «героев» - Христа, Мышкина, Венички - трагичны. Одного ждет распятие, другого - сумасшествие, третьего -смерть. Один из постоянных упреков Достоевскому был в свое время связан с душевным недугом князя и заключался в следующем: неужели «положительно прекрасный человек», следующий примеру Христа, воплощающий в жизнь его учение, должен быть столь болезненным существом? Еще чаще подобный упрек обращают Ерофееву: как можно сравнивать с Христом опустившегося полувменяемого алкоголика?
Ответим на эти упреки словами итальянского богослова Р. Гуар-дини: «Вся ущербность князя Мышкина есть не что иное, как символ кенозиса Христа. Ибо в жизни - образ Того, Кто уничтожил Себя Самого, «приняв зрак раба», и «был обезображен пуще всякого человека», в Ком не было «ни вида, ни величия» и Кто был «презрен и умален пред людьми», - не может явиться в славе и чести; он должен быть предметом презрения и насмешки, должен быть унижен и оскорблен. Подобно тому, как уничижение Христово было подлинно, а не призрачно, подобно этому и унижение Его образа также должно иметь реальное, а не кажущееся основание; отсюда «идиотизм» князя Мышкина, выражающийся не только в его доброте и простоте, но и в подлинной болезни» [4, 119].
Выводы. Таким образом, поэма Венедикта Ерофеева «Москва -Петушки» неразрывно связана, с одной стороны, с библейской традицией, а с другой, с традицией классической русской литературы XIX века.
Среди причин обращения Венедикта Ерофеева к Священному Писанию - традиции классической русской литературы, а также особенности развития литературы русского постмодернизма в условиях тоталитарного советского общества.
Поэма Венедикта Ерофеева «Москва - Петушки» буквально пронизана сотнями библейских образов, сюжетов, мотивов. При этом один из главных художественных приемов, к которому прибегает автор - «имитация Христа». Главный герой поэмы несет на себе несомненный отблеск личности Спасителя. Последовательное сопоставление героя с Христом начинается уже в первой главе «Москва. На пути к Курскому вокзалу» и продолжается вплоть до финала поэмы.
Перспективы дальнейших исследований. Эта статья может стать частью большого исследования, посвященного анализу связей между творчеством Венедикта Ерофеева и, шире, писателей первой волны русского постмодернизма с текстами Священного Писания и классических произведений русской литературы XIX столетия.
Список использованной литературы
1. Верховцева-Друбек, Н. «Москва - Петушки» как parodia sacra [Текст] / Н. Верховцева-Друбек. // Соло. - 1991. - № 8.
2. Ерофеев, В. Москва - Петушки [Текст] / В. Ерофеев. - М.: «Вагриус», 2000. - 573 с.
3. Есаулов, И. А. Категория соборности в русской литературе [Текст] / И. А Есаулов. - Петрозаводск: изд-во Петрозаводского университета, 1995. - 287 с.
4. Зандер, Л. А. Тайна добра: Проблема добра в творчестве Достоевского [Текст] / Л. А. Зандер. - Франкфурт-на-Майне: Посев, 1960. - 155 с.
5. Плетнев, Р. В. Достоевский и Евангелие [Текст] / Р. В. Плетнев. // Русские эмигранты о Достоевском. - Спб.: Андреев и сыновья, 1994 - С. 160-190.
6. Скоропанова, И. С. Русская постмодернистская литература [Текст] / И. С. Скоропанова. - М.: «Флинта»; «Наука», 1999. - 608 с.
7. Стебловская С. «Литературная Россия» [Текст] / С. Стеблов-ская. - №31. - 03. 08. 2001.
