CC BY
33
ХРИСТИАНСКОЕ ЧТЕНИЕ
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 2 2021
Н.В. Регинская
Иконописный образ святого Александра Невского как символ единения восточнославянских этносов
DOI 10.47132/1814-5574_2021_2_33
Аннотация: Образ святых воинов в XIX в. встречается в иконописной традиции православной конфессии и униатской церкви восточнославянских народов. В культуре чаще других присутствуют иконы с признаками портретов «польского сарматизма». Впоследствии они распространились на области южных районов России. Специфические особенности изображения воинов на этих иконах, заимствованные из физиогномики костюма, вооружения, древнеримских легионеров, пришли в католическую Польшу Нового времени через образы европейских средневековых рыцарей. Вхождение Белоруссии в состав Российской империи привело к активизации национального движения за соединение с православием, во главе которого стали выходцы из униатских семинарий, дети униатского духовенства. Движением, восстанавливающим традиции православного благочестия в Белоруссии, стал западно-русизм. Образ св. Александра Невского в находящихся сейчас в древлехранилище музея Академии наук Белоруссии (Минск) иконах белорусских иконописцев XIX в., — яркое подтверждение понимания, что белорусы — это единокровный и единоверный русскому народ.
Ключевые слова: святые воины, православие, униатская церковь, «польский сарматизм», икона, «восточные славяне», идентификация.
Об авторе: Наталья Владимировна Регинская
Кандидат культурологии, профессор, заведующая кафедрой декоративно-прикладного искусства и реставрации живописи ФГБОУ ВО РГГМУ, член Союза художников России, член ассоциации критиков АИСА (Россия, Санкт-Петербург). E-mail: reginskaya@yandex.ru ORCID: https://orcid.org/0000-0001-8526-9794
Ссылка на статью: Регинская Н. В. Иконописный образ святого Александра Невского как символ единения восточнославянских этносов // Христианское чтение. 2021. №2. С. 33-43.
KHRISTIANSKOYE CHTENIYE [Christian Reading]
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 2 2021
Natalia V. Reginskaya
The Iconographic Image of Saint Alexander Nevsky as a Symbol of Cohesion of Eastern Slavic Ethnic Groups
DOI 10.47132/1814-5574_2021_2_33
Abstract: The image of holy warriors in the 19th century is found in the icon-painting tradition of the Orthodox denomination and the Uniate Church of the East Slavic peoples. In culture, there are often icons with features of portraits of "Polish Sarmatianism". Subsequently, they spread to the southern regions of Russia. The specific features of the images of the warriors of these icons, borrowed from the physiognomy of the costume and weapons of ancient Roman legionaries, came to Catholic Poland during the New Age through the images of European medieval knights. The entry of Belarus into the Russian Empire led to the intensification of the national movement for unification with Orthodoxy, headed by graduates of Uniate seminaries, the children of the Uniate clergy. The movement restoring the traditions of Orthodox piety in Belarus was Western Russianism. The image of St. Alexander Nevsky in the icons of Belarusian icon painters of the 19th century, which are currently in storage at the museum of the Academy of Sciences of Belarus in Minsk, is a vivid confirmation of the understanding that Belarusians are a share the same blood and religion as the Russian people.
Keywords: holy warriors, Orthodoxy, Uniate Church, old Polish culture, icon, Eastern Slavs, identity. About the author: Natalia Vladimirovna Reginskaya
PhD in Culturology, Professor, head of the Department of Decorative and Applied Art and Restoration
of Paintings, member of the Union of Artists of Russia, member of the Association of Art Critics
(AICA), St. Petersburg, Russia.
E-mail: reginskaya@yandex.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0001-8526-9794
Article link: Reginskaya N. V. The Iconographic Image of Saint Alexander Nevsky as a Symbol of Cohesion of Eastern Slavic Ethnic Groups. Khristianskoye Chteniye, 2021, no. 2, pp. 33-43.
34
XpucmuaHCKoe umeHue № 2, 2021
Историческая наука изучает последовательность времени, череду данных эпохи, постигая ее, вырезая из неостановимого потока событий отдельные кадры: периоды, этапы и хронологические промежутки. Историк-профессионал конструирует прошлое последовательными поперечными срезами, дистанцируя его от настоящего и обобщая в этих единовременных синхронных сочетаниях. Философы сопоставляют синхронное рассмотрение явлений со структурно-функциональным подходом, а диахронное с генетическим, делая соотношение двух подходов темой обширных методологических дискуссий. Здесь структурализм и генетизм соединились в единый структурно-генетический метод, структурно-генетический диалог диалектики. Вряд ли какой-либо профессиональный историк ими пользовался. У историка-эмпирика нет под рукой методологических схем, и он строит структуры, опираясь не столько на теорию, сколько на скрупулезное и систематическое собирание фактов, относящихся к изучаемой эпохе. Категории и приемы реконструкции отражают логику работы с документальными массивами и с конкретными предметами исторических периодов... В отличие от субъективной интерпретации конкретного эмпирического действия с источниками определенного времени реконструкция выдерживает стандарт объективной новой теории. Реконструкция должна акцентировать: 1. систематичность и полноту использования источников, относящихся к изучаемому периоду; 2. прямое отсутствие объекта интерпретации, который должен возникнуть только в конце фотографического этапа; 3. зависимость теоретических обобщений от имеющихся источников. Реконструкция ужесточает рамки исследовательской работы в истории, вводя требования репрезентативности данных и соблюдения последовательности этапов сбора первичных данных и их содержательного объяснения. Объем и направления эмпирической работы заданы представлениями историка о предмете исследования, характер информации — его специализацией и возможностями (архивные материалы, готовые данные других авторов).
В данной статье делается попытка реконструкции художественных моделей ико-нописания в двух объективно сосуществующих религиозных конфессиях — православной и униатской, — аппозиционных по своей религиозно-этнологической направленности, на территории западной части Белоруссии. Также производится обозначение данных направлений по социокультурным признакам их причастности определенным пластам общества.
Интересны иконы XIX в. юго-западных областей России. Изображения святых воинов встречаются здесь повсеместно.
В католической Европе XIX в. иконы как таковой не было. Религиозная картина, совмещавшая изображения горнего и дольнего миров, стала основным объектом украшения дворцов и доходных бюргерских домов. В костёлах и соборах присутствовали скульптура и витражи на сюжеты Священного Писания. Католическое творчество гармонично соединяло «нерукотворное» мистическое начало и ремесленную технику преображения физического материала.
Теологические идеи обрели зримый образ в религиозной живописи — одновременно возвышенной и земной. Исторически конкретные события сопрягались в ней с всеобщим, Божественным, материалистическим и спиритуалистическим. Столь необычное сочетание было усилено внутренней духовной свободой, завоеванной западноевропейской цивилизацией на рубеже Средневековья и Нового времени. Христианство провозгласило свободу человеческой личности, её ценность и уникальность в вечном процессе Божественного творения; католическое искусство выработало зримые формы для воплощения этой идеи. Так идеология соединилась с эстетикой, мечтой человека о прекрасном мире.
Возвращаясь к вопросу о написании икон в монастырских школах православных славян в Юго-Западных районах России, возможно говорить о взаимовлиянии двух конфессий через унию, появившуюся в этих областях в XVIII в.
Немногим ранее в Польше зародилось новое социально-политическое движение дворянской военной элиты: шляхетский (польский) сарматизм — стремление
военных-дворян исторически обозначить истоки своей этнической идентичности. Они считали отправной точкой своего развития бесстрашные племена сарматов, покорившие некогда непобедимых скифов.
Впервые о сарматизме завел речь польский историк, дипломат и крупный католический иерарх Ян Длугош (1415-1480). Он утверждал в польском обществе чувство гордости своим историческим прошлым и государственный патриотизм. Закрепил понятие сарматизма как отражение в этно-исторической специфике польского менталитета астролог Мацей (Матвей) Карпига из Мехова (1457-1523). Широкую известность получил его трактат «О двух Сарматиях» (1517). Этот труд стал главным источником сведений о Польше и Восточной Европе на Западе. О его значении в формировании национального польского менталитета свидетельствует тот факт, что он выдержал 14 изданий в XVI в.
Под воздействием своих идеологов поляки приходили к осознанию себя не только носителями, но и проводниками цивилизации в пограничье культурного и варварского миров. Проникаясь модным в Европе XV в. поиском исторических корней, увлеченно проецируя себя в далекое прошлое, интеллектуалы шляхетского сословия пытались доказать, что они являются потомками свободного, кочевого и вольнолюбивого народа — сарматов1.
Польская шляхта провозглашала себя наследницей традиций античного демократизма, каким она его понимала, что, впрочем, не вступало в противоречие с обязательством сохранения принадлежности к католицизму [Лескинен, 2002, 165].
В XVII в. сарматизм в целом был принят шляхтой в качестве основы ее сослов-но-корпоративной идеологии и определил уникальный характер польской знати и ее политический статус в век абсолютизма в Западной Европе. Под сарматизмом стали понимать совокупность присущих польскому шляхетскому сословию особенностей менталитета, которые проявлялись в мировоззрении, образе и стиле жизни, в быту, определенном типе культуры и политического поведения. В качестве знака времени можно привести тот факт, что в поиске исторических корней шляхтичи начали выводить свои родословные от древних сарматов, живших во втором столетии в причерноморских степях. Без сарматских корней шляхтич считался ненастоящим.
Речь Посполитая изначально была полиэтническим государством, в котором господство принадлежало феодалам не только польским, но и литовским, и других народов. Постепенно идея сарматизма получила распространение в Литве, в Белоруссии, а также на украинских землях. Образовался даже своеобразный украинский сарматизм. И там местные феодалы, по примеру польского «старшего брата», как могли, демонстрировали аристократический анархизм и свое неприятие «песьей крови».
Сарматизм как идеология шляхетской (а в последней трети XVI в. — и магнатской) Речи Посполитой предопределил ментальные особенности польской знати в отличие от западноевропейской аристократии. Шляхта, «огонь и железо вольного рыцарства», была сословием воюющих господ. Архаичная и незамысловатая сарматская этика предписывала свод насколько жестких, настолько и нелепых установок. Так, истинный шляхтич предпочтет умереть с голода, но не опозорит себя физическим трудом, он дистанцирован от «быдла», отличается «гонором» и демонстративной храбростью. При этом христианское братолюбие, смирение и аскетизм в реальной жизни им были неведомы.
Важно заметить, что сарматизм зарождался в период, когда в Европе нарастали секулярные тенденции, и польским элитам не удалось избежать их влияния.
По мнению М. В. Лескинен, сарматская утопия могла возникнуть, когда одной религиозной идеологии стало уже недостаточно. Ее следовало обогатить и дополнить комплексом новых светских значений, но таких, которые не выпадали бы из сакрального круга католической культуры. Ими стали тексты сарматского
1 Сарматы (греч. Lapjarai, лат. Sarmatae), также савроматы — общее название кочевых скотоводческих ираноязычных племен (аланы, росколаны, языги и др.), расселившихся в III в. до Р. Х. — IV в. по Р. Х. в степях от Тобола на Востоке до Дуная на западе (Сарматия).
мифа [Лескинен, 2002, 171]. Со временем идея сарматизма, сам «сарматский дух» начинает формировать своеобразие польского католицизма, что определялось начавшимися в Европе в эпоху Возрождения процессами утверждения национального принципа. Стремление каждой нации выбрать свой путь, соответствующий ее духу, языку и религии, оказало влияние на все стороны ее жизни и не обошло национальных форм духовности [Омэнн].
Польша в этом процессе не была исключением. Часто в литературе используется термин «сарматский католицизм». Особенностью его является то обстоятельство, что религиозные проповеди, литература, изобразительное искусство, быт, — вся жизнь наполнялась легендами и мифами о героических деяниях сарматского народа. «Всюду в них старосты, гетманы, епископы, Речь Посполитая. Христос, апостолы, святые. изъясняются стилем и языком шляхты. всякая война носит название поспо-литого рушения; там Спаситель проводит элекционный сейм для избрания на престол небесный» [Маnkowski, 1959, 195-210]. По религиозным представлениям поляков того времени, вся мировая история происходила в Польше, Голгофа существовала в Кракове, Богородица и святые облекались в польские одежды, потому что жили на польских землях. Более того, культ польского героя, богатыря-сармата, столь активно использовался Церковью, особенно в периоды кровопролитных войн, что зачастую польский герой превосходил по значимости древних ветхозаветных пророков и святых (см.: [А^уа1 е Swiat, 1972]).
Содержание понятия «сарматизм» менялось в польском обществе на протяжении нескольких веков. Вначале его смысл сводился к определению старинного польского образа жизни и национального характера. Во второй половине XVIII в. под «сарматизмом», «сарматскостью» подразумевалась совокупность определенного типа внешности и поведенческих стереотипов. В эпоху Просвещения в языке польской знати и аристократии это определение уже носило негативный оттенок, противопоставляя изысканной утонченности салонов грубоватость и простоту «старой шляхты». По представлениям новой эпохи оно отражало негативные черты, противоположные идеалу просвещенного либерального гражданина: религиозный фанатизм, суеверие, приверженность старым обычаям и порядкам, традиционализм и ксенофобию [Софронова, 1977, 151-153].
Позже социально-негативный характер понятия уступил место национально-патриотическому содержанию. Так, в период четырехлетнего сейма (1788-1792) становится особенно популярным образ «просвещенного сармата». Под ним понимался истинный патриот, образованный человек, воспринявший идеи философов-просветителей и одновременно уважающий старинные польские обычаи. В среде польской знати мода на французское платье и ношение шпаги сменилась актуальностью шляхетского кунтуша и польской сабли [Ре1с, 1993, 210-212].
В 20-30-е гг. XX в. понятие «сарматизм» означало нравы, обычаи и представления польского дворянства эпохи господства шляхетской демократии. Носителем совокупных черт, определяемых прежде всего как «сарматские», был в первую очередь шляхтич — польский дворянин [Лескинен, 2002, 19].
Исторически идеология сарматизма отражалась не только в понятиях, но и в особых манерах, «восточном» стиле парадной одежды (жупан) и т. д., а также в искусстве — в соответствующем стиле изображения польского дворянина, что получило название «сарматский портрет». На протяжении XVII и XVIII вв. польские аристократы желали, чтобы художники изображали их «сарматами». В первой половине XVIII в. «сарматский костюм» шляхтичей и магнатов был очень похож на костюм турецкий, не считая влияний московских, татарских, персидских и венгерских, притом восточная мода становилась преобладающей [Маnkowski, 1959, 195-210]. Основными занятиями блюстителей «сарматских традиций» были война, охота, полонез. Развит был галантный обычай целования женской руки.
Данная идеология нашла отражение как в гимническом, так и в изобразительном искусствах (более всего в архитектуре и сарматском портрете).
Появление оригинального искусства польской живописи связано с укреплением государственной идеологии сарматизма в среде польских дворян.
Подобная мифическая генеалогия способствовала интересу к геральдике, галереям родовых портретов. Искусство портретного жанра развивалось в Речи Посполитой в условиях замкнутой аристократической культуры. Источниками его были гравюры итальянских и немецких художников, а также восточноевропейские полуготические-по-луренессансные скульптурные надгробия XVI в. Для таких надгробий характерны помпезность, идеализация. Шляхтичи ввиду напряженной политической обстановки в Восточной Европе XVI-XVII вв. считали себя новыми крестоносцами, единственными рыцарями, верными защитниками католичества (в 1683 г., например, конница польских шляхтичей решила исход сражения с турками под стенами Вены и фактически спасла Европу от мусульманского нашествия). Особенностью развития искусства восточноевропейских стран — Чехии, Саксонии, Польши — в XVI-XVП вв. является провинциальный сплав готического стиля с ренессансными веяниями из Италии. Однако в Италии в XVI-XVII вв. искусство Возрождения сменилось маньеризмом и барокко, и именно в такой «маньеристиче-ско-барочной редакции» достигло восточноевропейских стран. Поэтому художественный стиль сарматских портретов двойствен.
С одной стороны, он характеризуется архаизмами: фронтальностью, декоративной плоскостностью, натуралистичностью деталей, использованием готических элементов (они имели идеологическое значение, подчеркивали древность рода). С другой — чертами барочного мышления; в большие портреты непременно включали парадные аксессуары: колонны, драпри, аркады, алтари. Камерные портреты, связанные с надгробными, сепулькральными композициями, отличаются утонченной светскостью. Сарматский портрет является частью восточноевропейского типа постренессансной культуры, которую иногда называют «славянским барокко», украинским барокко. В сарматских портретах много общего с украинскими «казацкими портретами», народным лубком, парсуной [Тананаева, 1979, 15].
Наряду с сарматским портретом существует ряд икон святых воинов, восходящих именно к этому идеологическому движению. Стилистически они отличаются от более ранних изображений. Скорее всего, именно представители польской шляхты были заказчиками данных икон. В когорте святых на образах, выполненных в стиле польского (украинского) сарматизма, чаще всего присутствуют святые воины Архангел Михаил, Георгий Победоносец, Иоанн воин и др.
Чаще всего это ростовые образы, реже встречаются поясные. На ранних «сарматских» иконах святые воины одеты в костюмы римских комитов или же триумфаторов. В основном это типичные образы, характерные для греко-византийской традиции, но в них также присутствует ярко выраженный индивидуальный портрет, характерный для позднего классического портрета Западной Европы. Для понимания происхождения данного типа изображения в польском сарматизме, распространившемся сначала
ш
Святой Иван-воин. Икона. Середина XIX в. Западные районы Белоруссии. Дерево, темпера. Частное собрание. Санкт-Петербург
Святой Георгий Победоносец. Икона. Начало XIX в. Холст, масло. Из церкви святой Параскевы д. Чернивичи Глубокского р-на Витебской обл.
Святой архангел Михаил. Икона. XIX в. Доска, масло. Из Покровской церкви. Город Молодечно Минской обл.
на области Украины и Белоруссии, а впоследствии на иконы Палеха и монастыри Севера России, необходимо вспомнить, что с расширением границ Римской империи в первые века по Рождестве Христовом изменялся национальный состав ее армии. В Риме, в результате начавшегося еще в годы республики процесса институционализа-ции, армия окончательно утрачивает всякую связь с почвой, с Римом как с сакральным центром; чем дальше, тем меньше она отличается, по сути, от варварских племенных дружин, а постепенно ими же и замещается. Также и облик полководца, императора, цезаря начинает сливаться с обликом предводителя «стаи», который использует подведомственную территорию (как варварскую, так впоследствии и «свою») как территорию «пищевую» — со всеми вытекающими отсюда маргинально-магическими практиками.
Захваченные территории являлись собственностью вождя, свободного распоряжаться «добычей» по своей воле, при условии соблюдения интересов всей стаи.
Для завоеванных земель франков, готов, вандалов, бургундов характерна невероятно быстрая институционализация. Дикое поле, в которое прежде сезонные волчьи стаи бегали за добычей, стремительно превращается в государство со своей структурой землепользования и законодательной базой. Волчья дружина не желала возвращаться к прежним родоплеменным нормам жизни; ее нынешний имущественный и социальный статус резко отличался от того, который могла предложить варварам прежняя система. Этот завоеванный статус нужно было закрепить и охранять, и варвары превращаются в воинов империи на удивление быстро — буквально за одно-два поколения.
Сознательная сакрализация институтов власти требовала новой, более совершенной государственной религии, которой стало утвердившееся к тому времени на территории Европы христианство [Регинская, 2019, 201-202].
Христианство объединяло легионеров и наемников, пришедших в Римскую империю из варварских племен.
Римская военная организация III-IV вв. стала более сложной и гибкой, гораздо лучше приспособленной для выполнения стоявших перед ней задач. Численность армии значительно возросла за счет привлечения на военную службу варваров и образования новых боевых единиц. Изменилось вооружение и защитное снаряжение солдат: оно стало более функциональным, дешевым и приспособленным для серийного производства. С этой целью в различных провинциях империи строились специальные предприятия — так называемые фабрики, занятые изготовлением шлемов, щитов, доспехов и другого оружия. Доспехи варваров, в том числе и сарматов, теперь ничем не отличались от римских, они стали аналогичны в связи с тем, что источником промысловой базы был тот же Рим.
Воин III-V вв. носил чешуйчатый доспех (lorica squamata). Такой тип доспеха неоднократно упоминается в письменных источниках, а также часто изображался на памятниках искусства, прежде всего — на погребальных стелах солдат, что свидетельствует о его широком распространении и популярности. Этому способствовала гибкость и высокая прочность чешуйчатого доспеха при относительной дешевизне и простоте изготовления. Под доспех надевали толстую безрукавку из войлока и набивной ткани. Она предназначалась для уменьшения трения, амортизации ударов и должна была согревать в холодное время года. Уже в III в. римские авторы упоминали особую одежду, «поддоспешник», а в начале V в. под именем торакомаха ее подробно описал анонимный автор латинского трактата «О военных делах».
Обязательным предметом одежды римского и сарматского воина был шлем.
В III-IV вв. внешний вид и конструкция римских шлемов претерпели существенные изменения. Из употребления вышли цельнокупольные шлемы старых галльских и италийских типов. Им на смену пришли шлемы с куполом составной конструкции, снабженные подвижным назатыльником и нащечниками, подвешенным к ободу шлема на железных петлях, на ремнях или просто пришитые к мягкой подкладке.
Распространение новых типов шлемов связывают с эпохой тетрархии и правлением Константина. Относительная простота изготовления составных шлемов не требовала ни большого количества высококвалифицированных оружейников, ни больших затрат по времени для изготовления каждого экземпляра.
Именно такой доспех воина можно встретить на ранних иконах святых воинов, отдавших свою жизнь за утверждение христианской веры в Риме. Приняв мученическую смерть после вознесения в Царствие Божие, они причислялись лику святых, входя в святое воинство Небесного Царя. Данный тип изображения святого воина вошел в рыцарскую культуру западного Средневековья. Со временим святые воины стали изображаться без шлемов — их заменил нимб, и одежды постепенно приобрели стилизованный вид воина и мученика одновременно. В эпоху романтизма вновь появляются образы святых воинов римского вида с античными шлемами на голове.
С развитием польского, а затем и украинского сарматизма в иконописи Словакии, Польши, Белоруссии, Украины в начале XIX в. данные иконы с образом римского (сарматского) воина, пешего или конного, появляются и в этих областях.
Это направление иконописи южных районов России возможно назвать «польский (украинский) сарматизм» (термин автора). Хотелось бы отметить, что миграционные потоки переселенцев, везущих с собой свою утварь и, обязательно, намоленные иконы привел к тому, что иконы данной стилистики появились в центральном и северном районах России. Красивый вид воинов в доспехах, зачастую с накинутой на плечи красной мантией, скачущих на коне, привлекал деревенских богомазов, и во второй половине XIX в. появилась достаточно многочисленная группа памятников, восходящих к украинскому и белорусскому сарматизму, написанная наивным письмом ремесленников-самоучек центральных и северных районов России.
Интересным в исследовании данной проблемы является открытие для российской публики другой группы икон середины XIX в., находящихся в коллекции музея Национальной академии наук Белоруссии [Флшоп-Свгга, 2019, 280-282].
Святой Александр Невский. Икона. Вторая половина XIX в. 68 х 59 см. Холст, масло. Из костела Успения Девы Марии г. Кобрин Брестской обл. Музей Академии наук Белоруссии, Минск
Святой Александр Невский. Икона. 1863 г. 100 х 73 см. Холст, масло. Из церкви
святой Параскевы д. Черневичи Глубокского р-на Витебской обл. Музей Академии наук Белоруссии, Минск
Первая икона — «Святой Александр Невский», 1863 г., холст, масло, 100 х 73 см, из церкви св. Параскевы деревни Черневичи Глубского района Витебской области; вторая икона — второй половины XIX в., холст, масло, 68 х 59 см, из костёла Успения Девы Марии, г. Кобрин Брестской области. Третья икона — «Святой Александр Невский», вторая половина XIX в., холст, масло, 123 х 93 см, из Успенского собора монастыря деревни Жировичи Слонимского района Гродненской области.
Эти образы являют зрителю процесс активного влияния Католической Церкви через Германию на Польшу и далее на юго-западные районы Российской империи, современные западную часть Украины и Белоруссии. Именно из Германии в иконопись России проник рыцарский облик в изображении св. Александра Невского. Его, также как императора Петра I, стали изображать в академической манере, как европейского монарха, начиная с середины XVIII в.
Униатская церковь, действующая в этих районах, привнесла вольное отношение в иконописный канон, создав в православной иконной традиции синодального периода возможность написания икон, подобных католическим религиозным картинам христианского Запада. Для самой унии образ благоверного князя Александра не был интересен, но в середине XIX в. оппозицией унии выступили белорусские дворяне, стремившиеся к сближению с российским центром. Единство веры и истории восточных славян в их сознании выразилось в образовании общественно-политического движения западно-руссизма [Киприянович, 2006, 4]. Толчком к образованию его была Отечественная война 1812 г.
Именно западно-руссизм был единственной белорусской национальной идеей, которая противопоставила себя польской точке зрения на Белоруссию, выразившейся в восстаниях 1831-32 и 1863-64гг.
Раздел Речи Посполитой и вхождение Белоруссии в состав Российской империи официально трактовались в России как присоединение издавна русского и православного края.
Церковная уния была тем узлом, который усложнял проблему национальной идентификации. В наше время нередко можно услышать, что уния была «национальной религией белорусов»: декларативное заявление, что идея унии — это преодоление раскола между католицизмом и православием, путь к их примирению. В действительности уния не была ни тем, ни другим.
Вхождение Белоруссии в состав Российской империи привело к изменению статуса Католической Церкви — из господствующей она стала терпимой. Внутри унии начало набирать силу движение за соединение с православием, во главе которого стали выходцы из униатских семинарий, дети униатского духовенства. Это движение началось с восстановления восточной обрядности. Единство униатского и православного обрядов поставило вопрос о статусе униатской церкви. Возвращение униатов в православие, которое было объявлено на Полоцком соборе униатского духовенства 1839 г., стало знаком национального возрождения. Это было не просто восстановление религиозного единства белорусов (униатов и православных), но восстановление единства народного, поскольку религиозная принадлежность определяла тогда и принадлежность этнокультурную. Не случайно именно выходцы из среды белого униатского духовенства и воспитанники духовных школ стали выразителями идеологии западно-руссизма.
Верхушка российского императорского двора была заинтересована в пропаганде западно-руссизма. Проявившись особенно во второй половине XIX в., эта пропаганда способствовала белорусскому национальному возрождению. Ясное понимание того, что белорусы — это единокровный и единоверный русскому народ, помогло российским правящим кругам поддержать формирование национальной белорусской интеллигенции и одновременно понять особенность западной окраины империи, имеющей собственные многовековые культурные и этнические традиции. Нужно помнить о том, что для представителей идеологии западно-руссизма было характерно сознание единства и различия внутри славянской общности, в которой есть три народности — великорусы, малорусы и белорусы, и между ними крепкая религиозная связь — православие [Киприянович, 2006, 4-7].
Возможно предположить, что иконы, хранящиеся в музее Национальной академии наук Белоруссии, были созданы в одном из православных братств, появившихся в этих землях еще в XV в. Просветительская и образовательная деятельность их была направлена на утверждение и распространение идей православия среди местного населения, также под эгидой братств создавались открытые певческие и иконописные школы, впоследствии дававшие служителей православным храмам. Следование иконописным прорисям в кругах этих иконников не было обязательным, главный акцент здесь делался на увеличение паствы за счет иконописных образов в том числе. Именно поэтому св. благоверный князь Александр Невский изображен на представленных иконах в рыцарских доспехах, с видимым сходством физиогномики с современными
Святой Александр Невский. Икона. Вторая половина XIX в. 123 х 93 см. Холст, масло. Из Успенского собора монастыря д. Жировичи Слонимского р-на Гродненской обл. Музей Академии наук Белоруссии, Минск
иконописцу духовниками православной братии. Братства южных рубежей являются ярким подтверждением стремления белорусской духовной и светской элиты влиться в культурный процесс имперской России. Именно в середине XIX в. повышенный интерес к великой истории России подвиг белорусское дворянство к заказам образа св. блгв. князя Александра Невского у иконописцев местных братств.
Три храмовые иконы из костёла и церквей Белоруссии, выполненные в академической манере, образно укрепляют веру восточных славян в помощь и благодать святого воина и полководца святой Руси благоверного князя Александра Невского.
Актуализируя функционирование двух антиномичных художественных направлений духовно-сакрального искусства в континууме южных областей России XIX в., возможно утверждать: социокультурная парадигма данного региона при всей пестроте типов религиозного искусства подтверждает идею исторической интерпретации иконописных образов XIX в. юго-западного региона на основе структурно-генетического метода исследования. Характеристики иконографии святых православных воинов определяют критерии новации образа, выстроенного, как правило, на основе генетической памяти исторического материала, характерного для определенного ландшафта. Новизна стимула, формируясь на основе взаимосвязи между сопоставимыми переменными, привнесенными суб- или этнокультурной традицией, вызывает наиболее сильную ответную реакцию на уже закрепленную в памяти модель подражания. И здесь возможно говорить о формировании новой образной структуры, несущей в себе генетическую память этнического благочестия и код социальной новации, продиктованной временем.
Источники и литература
1. Киприянович (2006) — Киприянович Г.Я. Исторический очерк православия, католичества и унии в Белоруссии и Литве. Минск, 2006.
2. Лескинен (2002) — Лескинен М. В. Мифы и образы сарматизма. Истоки национальной идеологии Речи Посполитой. М.: Институт славяноведения РАН, 2002.
3. Омэнн — Омэнн Дж. Христианская духовность в католической традиции. URL: https:// readli.net/chitat-online/?b=291146&pg=93 (дата обращения: 03.04.2021).
4. Регинская (2019) — Регинская Н.В. Святой Георгий в изобразительном искусстве православной Руси // МихевВ.Л, ПалкинИ.И, РегинскаяНВ. За отчизну и веру — святой Георгий в героепочитании и изобразительном искусстве России. СПб., 2019.
5. Софронова (1977) — Софронова П.Л. Сарматизм в польской драматургии эпохи Просвещения // Формирование национальных культур в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 1977.
6. Тананаева (1979) — Тананаева Л. Сарматский портрет. М.: Наука, 1979.
7. Флжоп-Свгга (2019) — Флжоп-СвтаГ.А. Беларуси жанатс XVI — першай паловы XX ст.: альбом / Навук. рэд. Б. А. Лазука. Мшск: Беларуская навука, 2019.
8. Angyal e Swiat (1972) — Angyal e Swiat slowianskiego Baroku II / [Пер. с венг. на польск.]. Warszawa, 1972.
9. Маnkowski (1959) — Мапко^Ы T. Orient w polskiej kulturze artystycznej. Wroclaw, 1959.
10. Pelc (1993) — Pelc J. Baroc — epoca przeciwienstw. Warszawa, 1993.
