CC BY
40
УДК 81-11
Г. Э. Маркосян, И. И. Лизенко
«ИГРА» КАК СРЕДСТВО ВЕРБАЛИЗАЦИИ КРЕАТИВНОГО ТИПА МЫШЛЕНИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТАХ
В данной статье определяются наиболее эффективные пути вербализации креативного мышления в процессе включения художественного текстообразования в своеобразную «языковую игру». В качестве операциональной детерминанты особого стиля текстов, ориентированных на вербализацию креативного типа мышления, выступает совокупность языковых аномалий, реализация
которых на всех уровнях текста служит материалом для исследований автором потенциальных возможностей языка как системы и репрезентации в вербальной форме своего миропонимания и рефлексивной реальности.
Ключевые слова: языковая игра, семантика возможных миров, креационистский текст, этимологическое переразложение, лингвистический эксперимент.
G. Е. Маг^уап, I. I. Lizenko
PLAY OF WORDS AS A MEANS OF CREATIVE THINKING VERBALIZATION IN LITERARY TEXTS
The article studies the most efficient ways of verbalizing creative thinking by means of actualizing the play of words in literary text. The operational determinant of a special style of texts aimed at verbalizing creative thinking is a set of language deviations which can be realized at all text levels and serve the material
to study potential opportunities of language as a system and its representation in a verbal form as regards the author's outlook and reflective reality.
Key words: play of words, semantics of potential worlds, creationistic text, etymological decomposition, linguistic experiment.
В определении путей вербализации креативного мышления художественное тек-стообразование должно быть включено в специфическую «языковую игру» по продуцированию особого языка (выделено авт.), наибольшую репрезентацию данный феномен получает в текстах потока сознания, текстах абсурда и парадоксальных возможных миров.
Уникальную способность некоторых авторов создавать язык отдельного миропонимания В. А. Подорога разъясняет следующим образом, необходимо четко осознавать тот факт, что текст самого автора является закономерным инструментом развития языковой системы на всех её уровнях - грамматическом, морфологическом, синтаксическом. Проблемой является то, что парадигма словоизменения и словообразования в языке конкретного автора всегда будет ущербной и неполной по отношению ко всей системе языка, ведь, допустим, словоизменительная
парадигма окказионального имени не всегда применима к другому узуальному имени. Любая естественно развивающаяся система представляет собой некий «живой» организм, имеющий безграничные возможности для развития, но лишь один из этих путей является верным и беступиковым, что же случится, если продуцент такого текста (такого языка) пойдет неверным путем? «То есть то, что является для него идеальным органическим телом языка, которое равноправно бы, беступиково развивалось во все стороны -для нас это, в конечном итоге, привыкшим к определенным ограниченностям языка, представляется как (нечто) механическое...» [цит. по: 2, с. 111].
«Языковая игра» осуществляется продуцентом, склонным к креативному типу мышления, которое С. Н. Бредихин называет «мышлением на грани и за границами языка» [6, с. 117], на двух уровнях деривации: когнитивно-валерном и вербализаторском.
Для наилучшего понимания данных процессов мы рассмотрим обе эти возможности, для чего обратимся к интерпретациям прецедентных текстов вымышленного мира некоторых англоязычных писателей. Само собой разумеется, что когнитивно-валерные изыски (игра с набором ноэм) невозможны без привлечения языкового выражения, или хотя бы без прогностического учета его пер-локутивного эффекта.
Так, В. А. Подорога отмечает, что в подобных текстах доминантным может являться лишь единственный прием, который имеет универсальные характеристики применимости в различных типах текстов и в различных лингво-культурах - это расщепление, а С. Н. Бредихин придерживается мнения о последующем этимологическом переразложении - каждое понятие «вербализуется по-новому с учетом узловых элементов конструктов, его составляющих, а потому реализует совершенно новые отношения внутри структуры, актуализирует периферийные для узуального понятия ноэмы» [3, с. 491-492]. Данный прием регулируется различными языковыми средствами: на фонетическом уровне сменой тона, а на графическом - дефисным написанием нового понятия.
Соглашаясь с С. Н. Бредихиным, необходимо прежде всего интерпретировать его исследования, касающиеся особых символьных языков и трансформаций деривационных моделей в русле креационистских текстов. В своих работах он пользуется достаточно трудной для восприятия и предельно осложняющей интерпретацию его идей терминологией, вербализующей особые мыслительные и игровые ходы. Рассмотрим пассажи автора, посвященные употреблению дефисного написания и смены тона (Wechsel der Tonart) в процессе этимологического переразложения при вербализации креативного типа мышления.
Дефисное написание возвращает исходный смысл лексемы, путем переразложения компонентов и анализа этимологического значения. Креативисты мыслят исходную деятельность языка, учитывая некий, как нам кажется, весьма эфемерный gap - разрыв между когнитивно-валерным пространством (мыслью автора) и вербализатором (языковыми средствами выражения мысли), данный феномен понимается в работах С. Н. Бредихина как «набросок», «прорись» -
проступание изначального смысла через нанесенные временем изменения и словарное значение. Эту работу в языковой системе как реализацию креативного типа мышления можно произвести с помощью написания уже имеющегося в естественном языке слова через дефис, чем автор в своих исследованиях пользуется достаточно часто. Допустим известный тезис М. Хайдеггера о гипостазиро-вании «этимологического переразложения» (термин С. Н. Бредихина), который называет это искомое единство предмета языка разбиением (Aufriß). Это название призывает реципиента рассмотреть своеобразие конкретного языка более пристально. Данная лексема узнаваема в своем современном варианте со словарным значением «разрыв». Однако исходное значение rip (Riß) то же, что и в глубинном содержании лексемы rasp (ritzen) - «царапать». Однако во множестве диалектов как английского, так и немецкого языков выражение «разбить сад» до настоящего времени содержит элементы глубинного содержания «провести борозды» -нарушение целостности и замкнутости системы для внесения чего-то нового, дающего плоды. Разделение (Auf-riß) является совокупностью разрозненных линий в наброске, который опредмечивает раздвинутое и разомкнутое языковое пространство. Именно разделение и разложение некоего псевдоцелостного и является той структурой демонстрации реальной мысли автора, оно определяет место продуцента в речи и объекта сказывания, высказанного и несказанного, продуцент речи производит это, «используя лишь нивелировку кванторов валерности общей структуры смысла для продуцента или реципиента как результат деструкции и нивелировки отношений в суперконструкте» [3, с. 493-494].
Однако здесь возникает закономерный вопрос: чем является след на поверхности? Может быть, это сама текстура для различения материала или предмета или вещи? Но для текста, вербализующего креативное мышление, как можно видеть, наличие, как и сам процесс оставления следа, является прежде всего определенным знаком, не вырисовыванием нового на нейтральном холсте, а совсем наоборот - проявлением скрытой доселе структуры под наслоением, скрытые потенции языка раскрываются.
Только разрыв четкой привычной структуры при проявлении стремления к креационизму в текстовом пространстве «даёт нам необходимые характеристики идентификации ноэ-матической структуры, система языка остаётся лишь потенцией (семы - чёрная дыра, ноэмы - квазар)» [4].
Дефисное написание создает в процессе этимологического переразложения саму форму креативных текстов, которой нельзя пренебрегать, если речь ведется об адекватной интерпретации и переводе. Эта текстура чрезвычайно рельефна. Однако само по себе вскрытие языковых возможностей, способность системы превращаться в картину творимого не является самоцелью. Именно выявление этимологических оснований в системе языка происходит только в случае указания на парадигматическое строение самой этой системы, проявление рельефности, являющейся способом усмотрения и прохождения намеченного пути. Путь (М&у) сам по себе уже может рассматриваться как усилие, которое необходимо для «рефлексивной работы со-знания - порождать с осмыслением порождённого, на третьем уровне абстракции и с осмыслением механизмов порождения» [4], чтобы «не уйти от намеченного маршрута». Значит дефисное написание в этимологическом переразложении передает реципиенту имманентно присущими ему возможностями движение языка в творческом его начале.
Рассмотрим достаточно распространенную проблему: как, например, писать лексему Ье, представляющую собой одновременно и возможную для элиминации глагольную связку, и более всеобъемлющее именование всего сущего. При достаточно вольном обращении с подобными лесемами, репрезентирующими многомерный смысл, возникает аллюзия к переписчикам священных текстов, столь же осторожно обращавшимся с написанием имени Бога, с традиционным смачиванием пера в святой воде, или использованием апострофических знаков, также и продуцент креативного текста стоит перед проблемой поиска возможностей явить истинный смысл лексемы Ье, не потеряв ни одного кванта смысла. Если продуцент остановится на тривиальной форме Ье, то реципиент столкнется с неразрешимой проблемой несоотнесенности БЫТИЯ как такового с воспринимаемой лексемой, звуковой и гра-
фический комплексы be не имеют возможности передать всю смысловую нагруженность БЫТИЯ, его «немыслимость» непереводима. Однако создаются тексты, размышляющие о бытии - например философские или креационистские тексты, и поэтому слово be в качестве некоего конвенционального знака БЫТИЙНОСТИ требует материализации, написания или озвучивания. Иначе говоря, каждый продуцент, искусно владеющий языком и использующий его скрытые возможности, вполне отдает себе отчет в том, что между словом be и «бытием» так, как оно есть, существует зазор, который необходимо преодолеть, чтобы «бытие» смогло проявить себя в материи письма, не утратив своего уникального смысла. «Крестообразное проведение линии «по-казывает», приоткрывает строение архаической четверицы, qeviert. Дефисное письмо в данном случае должно пониматься не через графический знак дефиса, а через крестообразное зачеркивание, отрицание творения его узуального смысла и вскрытие новых окказиональных сторон, или придания изначального, преодолевающего разрыв между языковым и онтологическим существованием» [5, с. 154].
В использовании того или иного основания в связке с be существует определенная алгоритмическая закономерность, творимая, но все же объяснимая деривационная модель - где сложное высказывание формируется игровым использованием компонентов в структуре модели «некоторый определитель + be + основание» (well-be-doing). Поясним: мы не можем принять эту модель как некую конструкцию, содержащую приложение, ведь наличие не только синтаксической связи здесь очевидно - прослеживается слияние компонентов смысла в неразрывное ноэматическое единство - здесь нет главного компонента, как мы привыкли наблюдать, «игровое начало» проникает везде и создает многомерную конструкцию.
Существует и другая сторона операции расщепления, реализующаяся в звуковом, речевом оформлении сменой тона (Wechsel der Tonart), неотделимая от уже описанной -дефисного написания, эта вторая форма действует в устной речи. Прогностическое алгоритмизирование текстопостроения и следование ему сами по себе являются средствами речепорождения. Все языковые потенции реализуются именно в акустическом
образе, артикуляторной базе развертывания мысли. Произнесением как при про-говари-вании, так и при вос-приятии регулируются «правильные тактики интендирования» -правильное произнесение, в письменной речи обеспечивающиеся знаками интонирования (на графике отмечаются дефисным написанием). «Закон достаточного основания» является ярким примером в демонстрации алгоритма порождения при процедуре смены тона. При возникновении некоторых сложностей с интерпретацией того или иного высказывания возникает подлинное понимание, и часто данный процесс сопровождается сменой тона, например, универсальный закон рациональной метафизики, сформулированный Лейбницем гласит: Nihil est sine ratione, английский аналог: Nothing is without course (Ничто (не происходит) без основания (причины)). В латинской кальке сокрыт имманентный этимологический смысл греческого выражения, однако его реконструкция может быть осуществлена «на путях вы-слушивания и вы-сматривания его подлинной основы» [5, с. 90]. Верным тактикам интендирования здесь помогут процедуры смены тона и интонация. Каждая лексема должна подвергнуться отдельному в-слуши-ванию и интерпретации вне общего контекста высказывания. Именно таким образом, воспринимаемый поверхностно на уровне ноэматической рефлексии смысл - Nihil est sine ratione, Nichts ist ohne Grund, Nothing is without course, может быть радикально изменен. Вспомогательный глагол-связка «есть» (est, be), служащий для обозначения особого вида предикации (ist-Predikation), при узуальном восприятии избегает актуализации смысла и воспринимается как некий легко опускаемый компонент суждений о существовании. Но в креационистских текстах необходим мгновенный «скачок» (schiftt) мышления в иную сферу (в «четверицу»), который совершается с помощью смены основного тона высказывания с актуализацией именно предикативного компонента «есть»: нельзя просто воспринимать выражение на основе формально-рационального типа мышления, не включая в парадигму креационистское мышление, подвергающее его изменению и дающее форму Nothing is without course. Восприятие в константах исчисляющего ratio, когда в рамках субъек-тно-предикативных отношений постулирует-
ся безотносительность СУЩЕСТВОВАНИЯ к БЫТИЙНОЙ основе. Ведь изначально в греческом варианте ещё существует прямое указание на смысловость компонента «есть» на древнюю неделимитированную форму «beon», являющуюся не просто письменным обозначением «бытия», но и БЫТИЕМ как таковым. «Не к сущему (Nichts), а к бытию относится «основа» (course/Grund)» [8, с. 115].
Чтобы раскрылась сущность описываемого явления, которая имманентно проступает на поверхность закрепившегося в языке значения, реципиент должен полностью погрузиться в воспринимаемую текстовую реальность. Главным требованием, которое надо неукоснительно соблюдать при чтении текстов, вербализующих креативный тип мышления, является не простое прочтение, а е-слушивание (лро-читывание). Для воспринимающего подобный текст это означает некую «схему действования», предлагаемую автором в самой ткани текста, - это требование еключиться е «языкоеую игру», и пра-еила данной игры создаются продуцентом еысказыеания.
В. А. Подорога подчеркивает, что по-ни-мание возникает лишь в процессе в-слу-шивания, для этого необходимо обладать определенными способностями, усвоить особые «схемы действования» по интерпретации текста. А овладение этими техниками и схемами является ничем иным, как способностью пройти тот же самый путь по порождению смысла текста, который изначально был пройден продуцентом, значит мыслить и вербализовывать свои мыслительные конструкты вслед за автором. Приняв за основу данные положения, любая интерпретатив-ная деятельность, не учитывающая мыслительную артикуляцию, интонирование, т. е. не пытающаяся «соучаствовать», «принадлежать», и пренебрегающая «внятием» и т. п. должна быть отвергнута» [8, с. 16-17].
В системе творческого мышления, как замечает Ахутин, «...языковая игра, понятая как существование, есть категория модальности, соответствующая ассерторическим суждениям. Она определяет существование в отличие от возможности (проблематического суждения) и необходимости (аподиктического, доказательного суждения), с одной стороны, и в противоположность несуществованию - с другой. Хотя модальность
характеризует суждения, следовательно, относится к деятельности рассудка, тем не менее ассерторические суждения суть функции способности суждения» [1, с. 103-104].
Вселенная рефлексивной реальности, находящая свое отражение в текстах потока сознания, рассматривается как неконтролируемый хаотический поток, и именно как противоположность некоему философ-ско-скептическому мировидению возникают и функционируют средства креационисткого толка, которые превращают все человеческие реалии в игру. Игра, таким образом, является центральным понятием.
Языковая игра рождает в рефлексивной реальности возможные миры посредством перевода речевой реальности в игровую, в широком смысле этого слова, плоскость, совершая качественный скачок на уровень эксперимента, эта новая игровая рефлексивная реальность детерминируется только осознанным созданием правил собственного языка и правил игры, вместе с тем должен соблюдаться и принцип интерпретируемости моделей порождения, имманентно присущих самой системе языка.
Сама языковая игра, как и её интерпретация, всегда основана только на периферийных оттенках смысла и значения, подобная интерпретативная деятельность всегда подчиняется окружающему горизонтальному,
а часто и вертикальному контексту словоупотребления. Отдельный элемент о-значает что-то только в рамках этой системы. При этом попытка проанализировать естественное узуальное значение элемента всегда будет наталкиваться на значения, закрепленные в системе языка. Таким образом нам нужно подняться над узуальным значением, не теряя, однако, его из виду, для того чтобы избежать иллюзий языка, преодолеть имманентно присущую способность вводить в заблуждение самой языковой формы. Дезориентация, действующая на уровне лексического значения слова, строится на неучете обстоятельств ситуации семиозиса, восприятия значения как некоей строго очерченной области без возможности трансформирования. Отсюда выводится постулат ориентации на «строгое употребление языка».
В «языковой игре» креационистского текста «этимологическое переразложение», смена тона, логический парадокс, герменевтический круг, нонсенс и т. д., как мы отмечали выше, выступают в качестве предела обоснования, «невыразимого», предпосылки всех остальных возможностей существования высказывания. В определенном смысле можно сказать, что этими способами начинаются и развертываются все «языковые игры», которые предполагают, что мысль продуцента позволит слову «обусловить себя».
Литература
1. Ахутин А. В. Античные начала философии. СПб.: Наука, 2007. 784 с.
2. Бибихин В. В. Язык философии. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Языки славянской культуры, 2002. 416 с.
3. Бредихин С. Н. Этимологическое переразложение и синтез как базовые механизмы дифракции и модификации суперструктуры смысла // Фундаментальные исследования. 2013. № 6-2. С. 490-494.
4. Бредихин С. Н. Принципы и условия наличия и формирования смысла (смыслопорождающие механизмы) // Современные проблемы науки и образования. 2013. № 1. URL: http://www.science-education.ru/ ru/article/view?id=8484 (Дата обращения: 12.03.2016).
5. Бредихин С. Н. Пролегомены к общей тории смысла философского дискурса (введение в иерархическую ноэматику смысловых структур). Ставрополь: Параграф, 2012. 176 с.
6. Бредихин С. Н. Иерархическая ноэматическая суперструктура vs. фрейм в смыслопорождении концептуальных понятий // Гуманитарные и социальные науки. 2013. № 2. С. 117-129.
7. Заиченко Г. А. История западной философии. Классика против постмодернизма. Днепропетровск: Наука и образование, 2000. 200 с.
8. Подорога В. А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: Киркегор. Ницше. Хайдеггер. Пруст. Кафка. М.: Ad Marginem, 1995. 427 с.
References
1. Akhutin A. V. Antichnye nachala filosofii (Antic fundamentals of philosophy). SPb.: Nauka, 2007. 784 p.
2. Bibikhin V. V. Yazyk filosofii (Language of philosophy). 2-e izd., pererab. i dop. M.: Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2002. 416 p.
3. Bredikhin S. N. Etimologicheskoe pererazlozhenie i sintez kak bazovye mekhanizmy difraktsii i modifikatsii superstruktury smysla (Etymological metanalysis and synthesis as basic mechanisms of diffraction and modification of sense superstructure) // Fundamental'nye issledovaniya. 2013. No. 6-2. P. 490-494.
4. Bredikhin S. N. Printsipy i usloviya nalichiya i formirovaniya smysla (smysloporozhdayushchie mekhanizmy) (Principles and conditions of sense existence and derivation (sense derivation mechanisms)) // Sovremennye problemy nauki i obrazovaniya. 2013. No. 1. URL: http://www.science-education.ru/ru/article/view?id=8484 (Accessed: 12.03.2016).
5. Bredikhin S. N. Prolegomeny k obshchey torii smysla filosofskogo diskursa (vvedenie v ierarkhicheskuyu noematiku smyslovykh struktur) (Prolegomena to the general philosophic discourse sense theory (introduction to the hierarchical sense structure noematics)). Stavropol': Paragraf, 2012. 176 p.
6. Bredikhin S. N. lerarkhicheskaya noematicheskaya superstruktura vs. freym v smysloporozhdenii kontseptual'nykh ponyatiy (Hierarchical noematic superstructure vs. frame within the conceptual notions sense derivation) // Gumanitarnye i sotsial'nye nauki. 2013. No. 2. P. 117-129.
7. Zaichenko G. A. Istoriya zapadnoy filosofii. Klassika protiv postmodernizma (History of the western philosophy. Classis vs. Postmodern). Dnepropetrovsk: Nauka i obrazovanie, 2000. 200 p.
8. Podoroga V. A. Vyrazhenie i smysl. Landshaftnye miry filosofii: Kirkegor. Nitsshe. Khaydegger. Prust. Kafka (Expression and sense. Landscapes worlds of philosophy: Kierkegaard, Nietzsche, Heidegger, Kafka). M.: Ad Marginem, 1995. 427 p.
УДК 80
А. И. Минина
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОВОЙ КОМПЕТЕНЦИИ
В статье рассматривается проблема языковой компетенции, дается её определение, разграничиваются понятия «языковая компетенция», «коммуникативная компетенция», «иноязычная коммуникативная компетенция», «лингвистическая компетенция».
Ключевые слова: языковая компетенция, языковая способность, коммуникативная компетенция, лингвистическая компетенция, уровни языковой компетенции.
A. I. Minina
TOPICAL PROBLEMS OF LANGUAGE COMPETENCE
The article studies the problems of theoretical understanding of «language competence» concept; it features an attempt to develop a common definition of this concept, as well as indicates the distinction between the «language competence» and the related phenomena:
«communicative competence», «foreign language communicative competence» and «linguistic competence».
Key words: language competence, language ability, communicative competence, linguistic competence, levels of language competence.
Понятие языковой компетенции давно находится в центре внимания теоретиков языка, специалистов в области преподавания родного и иностранного языков. Это связано с тем, что языковая компетенция отличается особой сложностью, многоуровневостью, затрудняющих ее теоретическое осмысление, выработку единого определения. Постоянное отождествление этого понятия с коммуникативной компетенцией, иноязычной коммуникативной компетенцией, лингвистической компетенцией приводит к необходимости теоретического разграничения
данных понятий, определения дифференциальных признаков языковой компетенции.
Термин «языковая компетенция» для обозначения языковой способности впервые появляется в трудах Н. Хомского. Языковая компетенция, с его точки зрения, - это система врожденных представлений (выделено авт.) о грамматике языка, свойственная человеку как биологическому виду вне зависимости от опыта, среды обитания и т. д.
Сама идея о существовании врожденных представлений не нова и впервые была от-
