CC BY
3йСН: 10.22394/3034-2813-2024-3-4-8 ЕР1Ч: QMGEQW
Идея правовой коммуникации
как новый органон юридической науки
Выходящий в свет очередной номер журнала «Теоретическая и прикладная юриспруденция» является наглядным свидетельством успешной реализации тех принципов, изначально положенных в основу редакционной политики, о которых нам уже приходилось писать ранее1. Речь идет, во-первых, о происходящем на страницах журнала конструктивном диалоге правовой науки и юридической практики, как известно, стремящихся к достижению общего результата, но разными, в чем-то диаметрально противоположными путями и с применением неодинаковых средств. Во-вторых, к числу приоритетных задач редакционной политики относится максимально широкое привлечение к участию не только российских, но и зарубежных исследователей, поскольку интернационализация юридической науки на всех уровнях, включая языковой, является насущной потребностью, многократно возросшей в цифровую эпоху.
Одновременно с этим наш журнал, подобно всякой органической целостности, живет и развивается, достигая в своем развитии новых рубежей. Внимательный читатель, возможно, заметит изменения в структуре издания, позволяющие его концепции проявиться более отчетливо. Проблематика данного номера ограничена тремя научными специальностями, а именно теоретико-историческими правовыми науками, публично-правовыми (государственно-правовыми) и частноправовыми науками. Это и неудивительно, поскольку перечисленные науки относятся к числу наиболее динамичных и активно развивающихся отраслей правового познания.
Представляют значительный научный и практический интерес статьи, опубликованные на страницах настоящего номера. В них обсуждаются: методологическая замкнутость аналитической юриспруденции (Д. Г. Алова, А. А. Илюшкин); учение юснатурализма в контексте западной правовой традиции (Е. Комлева); понятие и признаки административных регламентов (В. А. Лушникова); принудительная и добровольная биометрия (З. О. Митянов); автономия воли в частном праве (М. А. Олейников); цифровая самозащита права (Р. В. Хисамова); актуальные проблемы экологического, земельного и медицинского права (Н. М. Галкина, Д. В. Кузнецова, Е. В. Котова, Е. А. Позднякова).
Обращают на себя внимание и публикации зарубежных исследователей. Представляет значительный интерес опыт эффективного использования вертикального пространства в округе Бадунг, рассмотренный в статье индонезийских исследователей. Также в журнале начата публикация русского перевода статьи одного из наиболее влиятельных современных теоретиков, Пьера Шлага, известного как своими новаторскими идеями, так и острыми критическими оценками новомодных тенденций «постмодерновой» юриспруденции2. Учитывая значительный объем текста, редакционный совет принял решение
1 См.: Разуваев Н. В. Опыт прошлого и перспективы постклассических правовых исследований: предъюбилейные размышления главного редактора // Теоретическая и прикладная юриспруденция. 2024. № 2 (20). С. 4-5.
2 См., в частности: Шлаг П. Спамовая юриспруденция, право из воздуха и беспокойство о рейтингах в связи с тем, что ничего не происходит // Известия вузов. Правоведение. 2017. № 1. С. 135-173.
V; -
Николай Викторович Разуваев,
главный редактор журнала «Теоретическая и прикладная юриспруденция», заведующий кафедрой гражданского и трудового права СЗИУ РАНХиГС, доктор юридических наук
опубликовать в данном номере вступительную статью, подготовленную переводчиками (Е. Г. Самохина, А. М. Хмелевский), тогда как сама статья войдет в содержание следующего номера.
Хочется особо отметить, что высокий научный уровень и качество работ служат ярким свидетельством того подъема исследовательской активности, который в настоящее время переживают как истори-ко-теоретические правовые науки, так и отраслевые юридические дисциплины. Указанная тенденция в полной мере проявляется на всех уровнях юридического познания, то есть базовой (фундаментальной) теории, теорий среднего уровня и эмпирических, прикладных исследований. Причем можно со всей уверенностью констатировать, что на каждом из перечисленных уровней системы юридического знания были достигнуты осязаемые результаты.
Так, активизация прикладных исследований, в наибольшей степени зависящих не только от внутренней логики и смысла научной коммуникации, но и от изменения внешних ее условий, в частности, от появления новых социокультурных реалий, требующих осмысления, привела к накоплению эмпирического материала, что позволило расширить сферу правового регулирования, включив в нее те объекты, которые еще несколько десятилетий назад считались принципиально не подлежащими какому бы то ни было правовому воздействию (базы данных, искусственный интеллект, цифровые технологии, компьютерные игры и т.п.)1. Теории среднего уровня, к числу которых можно отнести как отраслевые юридические теории (например, теории конституционного, гражданского, уголовного, административного права и т.п.), так и собственно общую теорию права, взятую вне привязки к своим философским основаниям, кардинально обновили исследовательский инструментарий, методологию и категориальный аппарат, приведя их в соответствие с потребностями современного научного познания.
Но наиболее существенные изменения происходят на уровне фундаментальной теории, самым непосредственным образом связанном с философскими концепциями и общенаучным знанием. Эти изменения станут особенно заметными, если сопоставить текущую ситуацию с тем состоянием, которое имело место в конце 1990-х годов, когда в идейной сфере воцарился своеобразный вакуум, обусловленный тем, что советское (марксистско-ленинское) правопонимание утратило свое значение, а правопони-мание, альтернативное советскому, не было разработано даже в самых общих чертах. При этом запрос на новое учение о праве был так велик, что стимулировал напряженные усилия большинства теоретиков того времени, включая таких корифеев, как В. С. Нерсесянц и С. С. Алексеев2.
Приходится, однако, констатировать, что, несмотря на активную творческую работу названных ученых, приведшую к исключительно ценным в научном плане результатам, правопонимание рубежа веков характеризовалось эклектичностью и внутренней противоречивостью, сочетая в себе порою несовместимые элементы марксистско-ленинской общей теории права, либертарно-юридической теории (наиболее популярной на тот момент), классического юснатурализма и юспозитивизма. Представляется, что одна из немаловажных причин относительной безуспешности прилагаемых усилий состояла в отсутствии философско-правового дискурса, в корне отличного от марксистско-ленинского, либертарно-юриди-ческого, естественно-правового, позитивистского и т.п.
Не будет преувеличением утверждать, что лишь в рамках постклассического правопонимания этот дискурс приобрел более или менее ясные очертания. В немалой мере этому способствовало формирование нового типа научной рациональности, выражением которого в сфере юриспруденции стало постклассическое правопонимание. В его основе лежит категория коммуникации, понимаемая не просто как передача сообщений в духе пресловутой модели Шеннона - Уивера, и даже не как диалог, представляемый в виде объективированных антиномий, присущих правовой реальности3. На наш взгляд,
1 См. подробнее: Рассолов И. М. Право и интернет. Теоретические проблемы. М.: Норма, 2003; Архипов В. В. Семантические пределы права в условиях медиального поворота. Дисс. ... д.ю.н. СПб.: СПбГУ, 2019; Архипов В. В., Васильев А. А., Андреев Н. Ю, Печатнова Н. Ю. Компьютерные игры в юридических исследованиях: к вопросу о предпосылках модели регулирования // Вестник Санкт-Петербургского университета. Право. 2023. Т. 14. № 1. С. 5-21.
2 См., в частности: Лившиц Р. З. Теория права. М.: Бек, 1994; Нерсесянц В. С. Право — математика свободы. Опыт прошлого и перспективы. М.: Юрист, 1996; Он же. Философия права. М.: Норма, 1997; Спиридонов Л. И. Теория государства и права. М.: Проспект; Гардарика, 1996; Алексеев С. С. Философия права. История и современность. Проблемы. Тенденции. Перспективы. М.: Норма, 1998 и др.
3 См. об этом: Честнов И. Л. Постклассическая теория права. СПб.: Алеф-Пресс, 2012. С. 632-633.
коммуникация вообще и правовая коммуникация в частности представляют собой сложный процесс взаимодействия членов общества, направленный на достижение взаимопонимания между ними. Представляется, что именно это является результатом любых коммуникативных взаимодействий, осуществляемых как на межличностном уровне, так и на уровне социума в целом, гарантирующим солидарность индивидов и предотвращающим возможные конфликты между ними1.
Всякое взаимопонимание проявляется в нескольких отношениях, а именно в виде взаимного согласования, во-первых, мыслей участников социального общения, во-вторых, ценностей, лежащих в основе человеческого поведения, поскольку всякое действие индивидов, как индивидуальное, так и коллективное, всегда является реализацией неких ценностных установок, подлежащих согласованию в ходе коммуникации, и, в-третьих, совершаемых ими действий2. Причем тогда, когда эти последние имеют юридически значимый (релевантный) характер3, их взаимное согласование участниками коммуникации происходит в виде корреспонденции прав и обязанностей субъектов, то есть собственно правовой коммуникации в простейшей ее форме.
Необходимой предпосылкой взаимопонимания и коммуникации, как в синхронии, так и в диах-ронной ретроспективе, является взаимное признание участниками коммуникации. В самом деле, без взаимного признания индивидов невозможно право как таковое, онтологически связанное с экзистенциальной и социальной свободой людей. Индивид наделен правами постольку, поскольку он свободен и обладает автономной волей. При этом само право реализуется в относительно узких границах между полным отсутствием свободы (например, в поведении животных, определяемом в основном инстинктами, а не волей, или в заданных программой псевдоосмысленных действиях механизмов) и произволом, то есть негативной свободой лица, умаляющей и отрицающей свободу всех прочих в угоду собственным эгоистическим устремлениям.
Представляется очевидным, что правовая коммуникация предполагает в качестве предварительного условия отказ от части собственной свободы в интересах свободы других участников коммуникации, делающий возможным социальную солидарность субъектов. Из взаимного признания индивидов проистекают те базовые принципы, в соответствии с которыми осуществляется правовая коммуникация, а именно принципы равенства и справедливости, являющиеся одновременно и правовыми, и моральными ценностями. Вот почему мы не можем согласиться с точкой зрения В. С. Нерсесянца, настаивающего на том, что равенство и справедливость являются специфически правовыми ценностями, нерелевантными в моральном плане4. Представляется, что в этом случае выхолащивается собственно ценностный смысл указанных принципов, а сами они становятся чисто формальными критериями оценки правомерности или неправомерности поведения, лишенными мотивирующей силы. Представляется более верным полагать, что указанные ценности имеют как юридическую (нормирующую) форму, так и моральное (мотивирующее) содержание, позволяющее им оказывать соответствующее воздействие на поведение участников правовой коммуникации, стимулируя их к совершению юридически и морально значимых действий.
Наиболее важным элементом социальной коммуникации в целом и правовой коммуникации в частности являются тексты. Тексты представляют собой предельно широкую категорию, включающую в себя и нормы права, и субъективные права и обязанности, и юридические факты. При этом важной особенностью текстов выступает их семиотическая, знаково-символическая природа, поскольку всякий текст состоит из знаков, являющихся его первичным элементом. Знак как единство означающего и означаемого репрезентирует мыслительное содержание (сигнификат) и одновременно конструирует феномен реальности, выступающий его денотатом.
Более того, в праве широко распространена такая категория текстов, в которых знаки и их референты находятся в неразрывном единстве, то есть сами знаки выступают феноменами реальности, которые
1 См.: Поляков А. В. Прощание с классикой, или Как возможна коммуникативная теория права // Российский ежегодник теории права. № 1. 2008. М.: Юридическая книга, 2009. С. 17.
2 См.: Вебер М. Основные социологические понятия // М. Вебер. Избранные сочинения. М.: Прогресс, 1990. С. 628-630.
3 О различных видах релевантности социальных действий см. подробнее: Шюц А. Размышления о проблеме релевантности // А. Шюц. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: РОССПЭН, 2004. С. 290-292.
4 См.: Нерсесянц В. С. Философия права. С. 30 и след.
они призваны семантически репрезентировать. В этом и состоит отличие подобных текстов, которые принято называть аскриптивными, от подавляющего большинства других, выполняющих только дескриптивную функцию1. Так, если референтом дескриптивного высказывания типа эта вещь есть X выступает некая вещь X, не входящая в знаковую структуру высказывания, то референты аскриптивных высказываний (например: покупатель обязуется оплатить товар; собственник имеет право владеть, пользоваться и распоряжаться имуществом; суд постановил признать подсудимого виновным и т.п.) представляют собой сами же эти высказывания.
Одновременно с этим как сами знаки, так и тексты, являющиеся сложными знаковыми комплексами, эволюционируют в исторической ретроспективе, причем основные тенденции и закономерности этой эволюции получают свое объяснение в свете коммуникативной теории. Это делает ее важным теоретико-методологическим основанием историко-правовых исследований, до сих пор, к сожалению, находящихся в русле сугубого эмпиризма позитивистского толка, несмотря на отдельные попытки историков права переориентировать свои науки на идеалы постклассической рациональности2.
Речь идет о взаимном признании субъектами друг друга в качестве автономных и формально равных индивидов, являющегося основой социального и правового порядка. Это взаимное признание сохраняет свою легитимирующую силу в каждый момент времени, что позволяет фокусировать внимание на проявлениях взаимного признания в современном правопорядке, и тогда коммуникативная теория становится мощным фундаментом для отраслевых юридических наук, прежде всего, наук конституционного и гражданского права3. Но взаимное признание может рассматриваться и в диахронной ретроспективе для объяснения механизмов легитимации в правопорядках прошлого, таких как римское право, важнейшей исторической особенностью которых являлась неразвитость нормативного начала, а конструирование правопорядка и регулирование поведения субъектов осуществлялось в основном при помощи субъективных прав и обязанностей.
При этом возникает важный вопрос: если на начальных этапах правовой эволюции нормативное начало отсутствовало или было не развито, как обеспечивалась стабильность правопорядка и предотвращалась возможность того, что Т. Гоббс называл bella omnium contra omnes (война всех против всех)4? Говоря конкретнее, если субъективные права не обладают признаком общезначимости, что способствовало их соблюдению всеми членами человеческого сообщества, а не только отдельными индивидами, добровольно возложившими на себя обязанность исполнять притязание, выраженное в соответствующем субъективном праве? Попытки ответить на данный вопрос предпринимались еще в XIX столетии, когда была сформулирована концепция «самоуправства», являющегося переиначенным вариантом Гоббсовской «войны всех против всех»5.
Однако в настоящее время конструкция «самоуправства» продемонстрировала сущностные дефекты и во многом утратила свою объяснительную силу, хотя не вызывает сомнений и то обстоятельство, что самозащита субъективного права всегда являлась достаточно распространенной формой его защиты6.
1 См.: Оглезнев В. В., Тарасов И. П. Аскриптивность как онтологическое свойство юридических понятий // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2010. № 4 (12). С. 101-110; Андрушкевич А. Г. Аскриптивные выражения и конструирование реальности // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2020. № 56. С. 5-12.
2 В качестве немногих историков права, стоящих на позиции постклассического правопонимания, можно назвать, в частности, Д. А. Пашенцева, А. А. Дорскую, С. В. Лонскую, П. Д. Новикова и некоторых других. См., в частности: ДорскаяА. А. Переживание истории как фактор самоидентификации государств и народов в XXI веке: правовое измерение. СПб.: Астерион, 2023; Пашенцев Д. А. Особенности правоприменения в условиях цифровизации общественных отношений // Вестник СПбГУ. Сер.: Право. 2020. Т. 11. Вып. 1. С. 35-49; Он же. Историко-правовая наука в условиях новой научной рациональности // Историко-правовая наука в условиях современных социальных трансформаций / Под ред. А. А. Дорской, Д. А. Пашенцева. Саратов: Саратовский источник, 2022. С. 22-27; Лонская С. В., Новиков П. Д. Доктрина jus commune и формирование институтов публичного права // Теоретическая и прикладная юриспруденция. 2023. № 2 (16). С. 48-56.
3 Продуктивную попытку приложения коммуникативной теории к отраслевым наукам предпринял в своей относительно недавней монографии В. Ф. Попондопуло. См.: Попондопуло В. Ф. Человеческая деятельность. Правовые формы осуществления и публичная организация. М.: Проспект, 2021.
4 См.: Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Т. Гоббс. Соч. в 2 т. М.: Мысль, 1989. С. 95.
5 См., в частности: Йеринг Р. Дух римского права на различных ступенях его развития. Ч. 1. СПб.: Типография В. Безобразова и Ко, 1876. С. 95; Барон Ю. Система римского гражданского права: В 6 кн. СПб.: Юридический Центр-Пресс, 2005. С. 233-234 и др.
6 См.: Разуваев Н. В. История римского гражданского процесса как универсальная модель эволюции правопорядков Древнего мира // Теоретическая и прикладная юриспруденция. 2020. № 3. С. 49.
Представляется, что именно взаимное признание лежало в основе механизмов правовой защиты субъективных прав, обеспечивая их устойчивость и неприкосновенность. Ведь поскольку я признаю других участников правового общения равными себе субъектами, обладающими автономной волей и производными от нее правами, я не стану в своих эгоистичных целях нарушать их права, смиряя собственное себялюбие, неизбежно присущее человеку как биологическому существу, в интересах других.
Вот почему вызывает известные сомнения мысль А. В. Полякова о том, что любовь к себе выступает залогом взаимного признания и правовой коммуникации1. Поддерживая автономию человеческой личности в ее, так сказать, «естественных границах», любовь к себе, на наш взгляд, не способствует выходу за эти границы, без чего никакая коммуникация в принципе не представляется возможной. Примечательно, что впервые с указанной проблемой столкнулись еще античные философы, а именно Плотин и его последователи, которым так и не удалось убедительно обосновать причину, в силу которой Единое (то £у), обладающее самодостаточностью и максимальной полнотой (пАпрыца) бытия, производит из себя путем эманаций все прочие сущности2. Впоследствии попытку ее решения предпринял Лейбниц, чья метафизика строится на идее существования множества монад, простых, неделимых и неотличимых друг от друга3.
Вступая в общение друг с другом, индивиды совершают акт взаимного признания и одновременно отказываются от значительной доли естественного себялюбия (и собственной негативной свободы) во имя любви к Другому. Последняя, помимо философского и психологического обоснований, имеет и чисто утилитарные резоны, ведь без нее невозможно удовлетворение ни физиологических (продолжение рода), ни хозяйственных потребностей индивида. Таким образом, в историческом плане конструирование правовой реальности может быть представлено как диалектический процесс, описываемый гегелевской триадой, первой ступенью которого («тезис») является самопризнание индивидов, их любовь к себе, поддерживающая целостность естественных границ человеческой личности. На второй ступени («антитезис») это естественное себялюбие отрицается ради любви к Другому. Наконец, на третьей ступени, представляющей собой диалектическое снятие противоречия («синтез»), любовь к себе становится необходимым моментом любви к Другому4. Именно на этой ступени становится возможным не только обоюдное признание, но и взаимопонимание субъектов, а также их полноценная коммуникация, в том числе и коммуникация правовая.
В свете всего сказанного становится ясным, что категория правовой коммуникации является органоном современной юридической науки, с помощью которого формируются ее язык, методология, а также проблемное поле. Представляется, что в ходе дальнейших углубленных исследований не только найдут решение задачи, стоящие перед теорией права и отраслевыми дисциплинами, но и получит раскрытие и сама категория правовой коммуникации, всё еще остающаяся предметом активных дискуссий.
1 См.: Поляков А. В. Постклассическая юриспруденция, эволюционная теория и нейронауки (исповедь коммуникативиста) // Постклассические исследования права: перспективы научно-практической программы / отв. ред. И. Л. Честнов, Е. Н. Тонков. СПб.: Алетейя, 2023. С. 134.
2 См.: Виллер Э. Учение о Едином в античности и средневековье. СПб.: Алетейя, 2002. С. 162 и след.
3 См.: Лейбниц Г. В. Монадология // Г. В. Лейбниц. Соч. в 4 т. М.: Мысль, 1982. Т. 1. С. 413-414.
4 См.: Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. С. 96—97.
