CC BY
8
Шеримет А. Г.
(Оренбург)
УДК 04(470.56): 323.2
ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ В ПРОВИНЦИИ 1920-Х ГОДОВ: МОНОПОЛИЗАЦИЯ ПРОЦЕССА
В центре внимания статьи - начальный этап складывания системы идеологического воздействия в советской России после окончания Гражданской войны. Наступившие политический, экономический и социальный кризисы показали, помимо прочего, необходимость перестройки и совершенствования пропаганды и агитации. Это было зафиксировано на Х съезде партии. В отечественной историографии традиционно рассматривается партийное воздействие на все население Советской России, а период 1920-х гг. - начальным этапом складывания системы такового воздействия. Мы полагаем, что более корректно говорить о складывании в этот период элементов системы прежде на региональном уровне с учетом региональных особенностей и возможностей. Кроме того, в рассматриваемый период первым и основным объектом идеологического воздействия были партийцы, затем - рабочие и «трудовое» крестьянство, и параллельно с ними - дети рабочих. На протяжении рассматриваемого периода итоговый успех был обусловлен не только и не столько созданием и усилением системы коммунистического воздействия на массы, сколько исчезновением альтернативных, а точнее - источников этих альтернатив.
Ключевые слова: идеологическое воздействие, пропаганда, работа с массами, методы агитации, результативность агитации, НЭП.
The focus of the article is the initial formation stage of the system of ideological influence in Soviet Russia after the end of the civil war. The ensuing political, economic and social crises showed, among other things, the need to restructure and improve propaganda and agitation. That was recorded at the Х Party Congress. In national historiography, the party influence on the entire population of Soviet Russia in the 1920s is traditionally considered as the initial stage of the establishment of a system of such an impact. We believe that it is more appropriate to discuss this process, first andforemost, on the regional level, taking regional characteristics and opportunities into account. In addition, during the period under review, the party members were the first and the main object of ideological influence, followed by workers, the "laboring" peasantry and their children. During the period under review, the final success was due not only and not so much to the creation and strengthening of the system of communist influence on the masses, but to the disappearance of alternative, or rather, the sources of these alternatives.
Keywords: Ideological influence, propaganda, work with the masses, methods of agitation, effectiveness of agitation, NEP.
DOI: 10.24888/2410-4205-2022-32-3-86-101
Тема идеологического воздействия большевистской (коммунистической) партии, эффективности проводимой этой партией пропаганды и агитации была, без преувеличения, одной из самых распространенных на всем протяжении советского периода нашей истории. Советская историография видела эту проблему как поступательный процесс от зарождения в гражданской войне с последующим складыванием по ее окончании целостной системы идеологического воздействия, все более и более совершенствующейся на последующих этапах, с безвариантным признанием успехов и результативности на каждом из них. В принципе, подобное суждение перешло в настоящую историографию; вероятно, в немалой степени по причине очевидной данности наблюдаемо-
го итогового результата - создания тотальной системы воздействия по всем информационным каналам к концу истории СССР. Таким образом, можно говорить о двух подходах, наблюдаемых в современной историографии: рассмотрение 1920-х гг. как времени создания системы агитационно-пропагандистского воздействия как явления и элемента советской реальности [17; 34; 35], и как начального этапа формирования тоталитарной системы [11; 12; 13]. Условно третьим вариантом можно определить позицию, выраженную Н. В. Шалаевой, полагающей это время периодом создания новой идентичности, выраженной в понятии «советский народ» [49, с.2], что, на наш взгляд, является несколько чрезмерным.
Некоторая вариативность наблюдается в хронологических рубежах внутренних этапов. Так, есть суждение, что уже в 1918 г. большевики имели мощный государственный аппарат, который позволил им развернуть широкую пропагандистскую деятельность, охватывающую огромные слои населения, и обеспечил победу в гражданской войне [29]. Но есть и более осторожные суждения, например, что именно в 1920 году прежде разрозненные органы агитации и пропаганды оформились в цельную систему, была намечена новая стратегия агитационно-пропагандистской работы, изменялись её формы [50]. Другие авторы также считают, что в это время советская партийно-государственная система агитации и пропаганды «мирного времени» «обрела устойчивые черты», но расширяют временные рамки до 1921-1923 гг. [7]. Есть и иной вариант: где рубежом определяется 1927 год - когда «была в основных параметрах выстроена система СМИ, главной целью которой была трансляция коммунистической идеологии», а в 1928 г. медиасистема СССР реализовала «свои возможности по пропагандистскому обеспечению строительства нового общества» [35]. Стоит упомянуть и мнение, что процесс оформления в СССР «тоталитарной политической системы» происходил в 1919-1929 гг. [10], и что в 20-х годах складывается, в частности, цензурная политика, «принципиально» не менявшаяся в течение всей советской истории [11]. Позиция современных авторов - как раз акцентирование на отрицательных сторонах этого процесса; так, например, С. А. Дианов напрямую связывает органы политической цензуры со становлением тоталитаризма [12]. Между тем, для любой власти нормально стремление создать систему воздействия на общество - во-первых, и контроля за информационными каналами - во-вторых. Создание системы, жесткие принципы ее функционирования, эффективность воздействия - все это лишь один аспект рассматриваемой проблемы. Есть и иной -борьба с иными взглядами, иным воздействием, а также с носителями и трансляторами этих взглядов - реальными и потенциальными. А это в советской историографии особо не разрабатывалось, ограничиваясь утверждением о продолжающейся борьбе с проявлениями контрреволюции, без детализации и уточнений последнего.
На современном этапе начинают появляться работы, затрагивающие именно этот аспект - прежде всего, статьи А. А. Слезина о различных мероприятиях и инициативах советской власти в отношении альтернативных организаций [38; 39; 40; 41; 42].
Единой политики в масштабах всей страны в собственном смысле этого слова в рассматриваемый период не было, как не было единого управляющего именно этим процессом центра - в пользу чего - отсутствие подобных директивных документов. Центр не предоставлял исходную модель действий. В целом, ставились - причем достаточно общие, и, что не менее важно, разновременно - задачи, задавались нужные и допустимые рамки действий, а непосредственно реализация задач на местах возлагалась на местные власти и потому напрямую зависела от местных условий, возможностей и локальных проблем. Практически в каждом регионе были свои объективные и субъективные сложности и проблемы, связанные с кадровым обеспечением (вероятно, можно сказать прямо - кадровым голодом), отсутствием нужных специалистов, техническими возможностями, общим состоянием общества и хозяйства после гражданской войны и многое иное. Очень важно осознавать, что недостаточность четких инструкций центра вместе с организационным и идейным уровнем товарищей на местах неизбежно порождала свое понимание того, что и как нужно делать. Очевидны
различия между центральными, промышленными регионами и провинциальными, окраинными. Но при этом, по нашему убеждению, последние также вариативны, что никоим образом не отрицает наличие каких-либо общих или схожих моментов. Становится ясно, что проблема, при всей ее многоуровневости и многоплановости, неизбежно требует учета региональных уровней.
Отсюда рассматривать ее следует на конкретном материале, но регионально. В данном случае, мы берем юго-восточную окраину европейской России, Оренбургскую губернию 1920-х гг. Технически для Оренбурга начало складывания системы идейного воздействия и новых подходов следует отнести к 1922 году, когда завершилась вооруженная борьба с крестьянскими повстанцами, что знаменовало собой окончание гражданской войны в регионе и стала постепенно изменяться к лучшему ситуация с продовольствием после голодных 1920-1921 гг. Первый фактор означал гибель или уход сил, открыто противостоявших власти коммунистов, а второй - в условиях голода резко сворачивалась политическая активность, массово прекращали существование партийные и комсомольские ячейки на местах. И хотя административные границы края часто менялись - Оренбург был столицей Кир-республики в 1922-1925 гг., а с 1928 г. территория перешла в состав Средневолжского края, в основном политическая, экономическая и социальная активность сосредотачивалась в Оренбургском и Орском уездах (районы с 1927 г.).
Главный вопрос: на кого были направлены пропаганда и агитация, кто был основным объектом идеологического воздействия? Абсолютное большинство авторов, писавших и пишущих о государственной пропаганде в Советской России в 1920-х гг., говорили и говорят о стране в целом - взаимозаменяемые упоминания о массах, населении, обществе создавали иллюзию всеохвата, что, в свою очередь, как бы подкрепляло тезис о скором создании в реальности единой и эффективной системы в масштабах всей страны. Иными словами, итоговый результат предопределял исходную позицию. Разумеется, победа на фронтах гражданской войны не означала столь же успешной победы в тылу. Молчаливое большинство населения, уклонявшееся по мере сил от втягивания в открытое противостояние за одну из сторон, никуда не делось, поэтому победившим коммунистам нужно было срочно создавать авторитет власти. Сделанное нами логическое допущение очевидно аргументирует необходимость пропагандистского воздействия именно на все население Советской России. Вероятно, тем же путем логических рассуждений прошли уже названные нами и многие иные неназванные здесь современные авторы.
Тем не менее, факты по Оренбургской губернии ставят подобный вывод под сомнение. Следовательно, остается либо признать некую уникальную особость одной данной губернии, либо поставить под сомнение существующее в современной историографии мнение.
После окончания военных действий, а также воспоследовавшего голода все провинциальные, и еще более окраинные губернии, столкнулись с дефицитом всего - кадров, специалистов, технических возможностей, денег, бумаги, опыта, четких представлений о том, что именно и как нужно делать.
В резолюциях 8-й Оренбургской губернской партийной конференции в марте 1923 г. был особый IX раздел «Партия и ее влияние на массы». Из содержания становится видно, что речь шла именно о рабочем классе и «широких трудовых крестьянских массах» [31, с. 45]. Сходным образом, поставленную в 1928 г. к 1-й областной партконференции первым секретарем Средне-Волжского областного — краевого комитета ВКП(б) М. Хатаевичем задачу сосредоточить всю массовую и культурно-политическую работу«партии, профсоюзов и всех иных организаций» «на широком разъяснении конкретных вопросов и задач хозяйственного и культурного строительства» [47, с. 8-9] - можно полагать ориентированной на все население. Но достаточно ознакомиться с планом работы обкома этого времени, чтобы увидеть, что перед коммунистами ставилась более конкретная задача «укрепления внутренней
сплоченности парторганизации и связей с широкими рабочими и бедняцко-середняцкими крестьянскими массами» [44, с. 1].
Применительно к задачам, стоящим перед партией, в начале 1922 г. зав. агитпропом Оренбургского губкома РКП(б) П. Софронов писал, что со времени Х1-го съезда партии перед РКП(б) стоит задача «политического воспитания своих членов» - в войну «думать о воспитании своих членов партии не приходилось». Он указывал на серьезнейшую проблему - низкий уровень образовательный и идейный у большинства членов губернской парторганизации; «главная масса членов мало выдержаны, малограмотны и малоразвиты политически», но таковые составляли 4/5 общего числа [43, с. 21]. В 1923 г. секретарь губкома
H. Мутнов констатировал, что культурный уровень организации «очень не высок»: из 3525 членов с высшим образованием лишь 14, средним - 144, и 166 чел. совершенно безграмотных; «остальные умеют только читать и писать и чуть-чуть разбираться в политической обстановке» [18, с. 35]. Его беспокоил и классовый состав организации - рабочих 34,2%, крестьян 36,8% по партстажу в 1918 г. вступили 311 (11%), в 1919-ом - 924 (35%), в 1920-м -807 (30%), 1921-1922 гг. - 336 (12,5%) [18, с. 36]. В декабре 1925 г. в отчете Оренбургского губкома РКП(б) к Х1губпартконференции приводились данные: с января 1924 г. по
I.10.1925 рабочих в организации стало с 24,5% до 40,4%, на 1.7.1925 - 43,7% [27, с. 47]. Местными руководителями использовался термин «ленинцы» в отношении рабочих, принятых в партию в рамках т.н. «ленинского призыва». Имевшие «нужное» происхождение, они были крайне слабы в идейном отношении, почему поднимался вопрос о необходимости скорейшего создания именно для них 27 сокращенных школ политграмоты [27, с. 37].
На партконференции проблема виделась в том, что парторганизация находится в губернии «с исключительно крестьянским населением, имеет в своих рядах преобладающее большинство членов, вышедших из мелкособственнических слоев и по партстажу на 80 процентов состоит из членов, вступивших в 1919-20-21 и 22 годах. Отсюда вытекает опасность в условиях НЭПа быть захлестнутыми мелкобуржуазной стихией» [27, с. 46]. Об этой угрозе более детально писал и Н. Мутнов: «НЭП с его соблазнами частной собственности, свободным рынком и т. п. находит в наших рядах мало сознательных и неустойчивых товарищей, быстро поддающихся этим соблазнам». Далее он детализировал: «Наиболее характерные черты НЭПовских влияний таковы: пьянство, захлестнувшее целый ряд членов партии; всевозможные попойки, принимавшие систематический характер, доходившие до отвратительнейших безобразий, хулиганства, стрельбы и дебоша в пьяном виде. Нередко наблюдаются случаи, когда ответственные работники - коммунисты в пьяном виде появляются в общественных местах и общаются с людьми, чуждыми по классу и по духу и пр. Другое зло, менее распространенное, это злоупотребление по должности, приобретение крупной собственности. Мы имеем случаи злоупотреблений по службе, когда члены партии приобретали дома, лошадей и т. п. и это проделывалось во время, когда окружающее население умирало с голоду» [18, с. 36]. Несколько позже в циркуляре уполномоченного Оренбургской губернской контрольной комиссии отмечались следующие «причины болезненных явлений среди членов партии»: «корыстная цель наживы, использование служебного положения, влияние чуждого партии элемента, связь с чужим элементом, карьеристические наклонности, склочничество, политическая малограмотность, неизжитие м-буржуазных предрассудков (религиозность и др.), стремление к хозобрастанию, перегруженность работой, усталость, общее разложение» [21, л. 4].
Таким образом, подводя некоторый итог, можно констатировать, что на начальном этапе НЭПа, в 1923 г., местные коммунистические лидеры главной задачей полагали обеспечение «безусловной чистоты классового сознания» (слова Н. Мутнова) у членов партии. Кроме базовой, к основным задачам «на ближайшее будущее» относились «а) изменение состава организации в сторону увеличения рабочей ея части, б) укрепление партийных резервов, в) развитие и углубление партийно-воспитательной работы» [27, с. 43]. И при этом
работа среди партийцев по-прежнему выделялась: «ликвидация среди членов РКП политне-грамотности и технической безграмотности в первую очередь» [27, с. 44].
Методов работы определялось только два - устная и печатная агитация. Приоритет отдавался печатной. П. Софронов подчеркивал, что этот способ агитации «был и остается важнейшим» [43, с. 23]. Сходно высказывалась и 8-я партконференция: «Агитация через печать в настоящее время приобретает колоссальное значение» [30, с. 45]. Там же отмечалась необходимость корректировки устной агитации: «метод устной агитации во время гражданской войны существенно помогал нам организовывать Красную армию и т. д., носил характер краткий, ударный. Теперь, с переходом на экономический фронт положение изменилось и перед нами стоит задача главным образом воспитать массу путем длительного воздействия на сознание масс» [30, с. 44].
Если говорить о направлениях агитационного воздействия, то местные партийные документы были достаточно скупы на детализацию таковых. Относительно печатной агитации особым пунктом «в» определялось: «Упорядочить библиотечную связь. Взять под свое влияние, трестировать книжную торговлю, поставить в задачу распространение печатного слова через партийные, профессиональные и кооперативные аппараты» [30, с. 46]. Еще более обще определялись задачи пропаганды в массах: «необходимо поставить дело так, чтобы агитация захватила массы до самых низов, начиная с самого отсталого рабочего, занятого в производстве, и кончая темным бедняком крестьянином в деревне». Далее уточнялось, что «центром агитации должно быть после заводской жизни, в городе - клубы, в деревне -избы-читальни [30, с. 44]. Поручалось «обратить внимание на постановку анти-религиозной пропаганды» [30, с. 44].
Подчеркнем еще раз: ближайшей задачей виделась работа с рабочими и детьми рабочих. Прочие же шли как потенциальные противники. Н. Мутнов объявлял проводниками контрреволюционной идеологии «чуждые советской власти элементы - из числа кооператоров, агрономов, учительства». [18, с. 35]. Список был расширен на 8-й парткоференции: к т.н. мелкобуржуазной интеллигенции с враждебной партии идеологии, относились техническая интеллигенция, учительство и учащиеся [30, с. 46], а также «особое внимание» требовалось уделять духовенству, особенно деревенскому, которое «является одним из опасных врагов советской власти, распространяющих контрреволюционные идеи среди темного крестьянства» [30, с. 46]. При достаточно очевидном определении враждебных объектов никаких конкретных мероприятий определено не было. И даже позднее, в 1927 году, в резолюциях XIII губпартконференции говорилось достаточно обще: «Разработать меры к усилению партийного влияния и руководства работой среди интеллигенции»; «твердо выявить и вести постоянную борьбу с антисоветской частью интеллигенции и ее попытками влиять на широкие массы» [31, с. 14]. Очевидно, что в реальности все никак не могло и не ограничивалось обще сформулированными задачами.
В историографии существуют варианты позиций относительно направлений (видов) и форм пропагандистской работы в рассматриваемый период. Так, А. С. Бочкарева выделяет наглядную агитацию, устную пропаганду и пропаганду с помощью средств массовой агитации, а также формы деятельности: литературно-публицистическую, художественно-агитационную, и просто агитационную [3]. Из множества направлений пропагандистского воздействия А. С. Бочкарева берет к рассмотрению агитационно-пропагандистские кампании (субботники, воскресники, различного рода недели), а также агитационно -пропагандистские поезда; новые советские праздники; символы и их сочетание (символы-идеи, символы-действия (ритуалы), символы-объекты, символы-персоны и символы-звуки); монументальное искусство, топонимы [3]. Н. В. Шалаева с той же целью берет в качестве объекта рассмотрения «пространственные виды искусства», впрочем, достаточно запутывая вопрос относительно того, что относить к таковым: она то говорит о монументальной пропаганде, театре и советских праздниках [49, с. 9], то монументальной пропаганде, поли-
тическом плакате, театре и его разновидности в 1920-е гг. - политическом празднике [49, с. 12), то усложняет вопрос, вводя помимо пространственных видов искусства (относя к таковым монументальную скульптуру и политический плакат), понятие вербализированного вида - театра, при этом выводя за рамки праздник как нечто особое, «соединяющее в себе все элементы, приемы и методы репрезентации» [49, с. 2]. М. К. Деканова останавливалась только на советских праздниках, определяя их как «особое метафорическое обобщение» [9, с. 20]. И. В. Самойлова к формам «воздействия» относит избы-читальни, библиотеки, школы, «народные дома», митинги, прессу [34]. И. В. Киселева называет основными формами митинги, собрания и агиткампании, государственные праздники, газеты и пролетарскую поэзию, «организацию городского пространства» [17]. Детальнее всех по вопросу высказывался А. И. Гурьев, выделявший 11 каналов воздействия: пресса, марксистские политические работы, стенгазеты, документальный кинематограф, радиовещание, граммофонная запись, клубы и народные дома, существовавшие при партийных комитетах, на предприятиях, по месту жительства, библиотеки и избы-читальни (сельские библиотеки), ликпункты, монументальная пропаганда, праздники, агиткомпании [8].
Предпримем попытку предложить свой вариант каналов воздействия на трудящиеся массы в Оренбуржье в 1920-х гг. В принципе, любой из существовавших ранее информационных каналов требовал замены содержания, использование касалось только технических сторон. Примером таковых замен можно назвать введение октябрин вместо крестин.
Применительно к отдельным регионам приоритеты менялись в зависимости от реального положения вещей. Например, в Оренбуржье не было борьбы с некоммунистической печатью, как это наблюдалось в иных регионах. Почему - потому что частое движение линии фронта в период гражданской войны привело общество к полной поляризации, и в итоге перед окончательным приходом красных, все, кто не разделял их взгляды, ушли с их противниками. В условиях военного противостояния небогатые издательские мощности присваивались красными по праву сильного, и потому в итоге некоммунистической печати было просто негде издаваться.
То же можно сказать о зачистках книжных магазинов и чистке библиотек. Списки книг, каковые надлежало изымать, в Оренбург поступали, вот только наличие здесь самих книг вызывает большое сомнение. Только в одном подобном списке - подлежащих изъятию из продажи 1.11.1923-1.1.1924, основную массу составляли книги, вышедшие в 1918-1920 гг. Учитывая, что в эти годы в крае бушевала гражданская война, крайне маловероятно, что сюда могли завести такие книги из списка, как «10 лет на кооперативной работе» (Вологда, 1918), «История средних веков» (Казань, 1918), «Из родной литературы (сборник) (Владивосток, 1920) или «Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке» (1917). Самой старой в данном списке была книга 1888 г. издания. Также заслуживает внимания факт, что в губернском городе до революции было только два книжных магазина [24, л. 4.]; в 1925 г. - 6 [23, л. 30.]. В начале 1921 г. был создан т. н. губернской книжный склад, где аккумулировались все находимые где-либо книги с целью последующей передачи в библиотеки - в итоге до 60 тыс. экз. [33, с. 152]. Н. И. Сайгин, ставивший целью показать значительный прорыв в культурной сфере в регионе именно при советской власти, отмечал, что в 1920-х гг. расширялась сеть библиотек по инициативе местных партийных и комсомольских организаций, и весной 1921 г. в губернии было 236 библиотек, в том числе 34 - в Оренбурге [33, с. 151]. Это оценивалось как серьезное достижение, хотя следует отметить два момента. Первый: в 1890 г. при церквях Оренбургской епархии работали 250 библиотек, в 1905 г. - 560, в 1915 г. - 650 [45, с. 30]. И второй, о чем автор не говорит, что подобные «библиотеки» чаще всего состояли из небольшой подборки политических брошюр и книг. Однако, даже благожелательно настроенный к действиям большевиков автор признавал, что после изъятия отовсюду «религиозной и антисоветской литературы» в 1925 г. библиотек осталось 48, из них в Оренбурге - 6 [33, с. 202].
Важным элементом была борьба с контрреволюционной идеологией. Вот только понимание этого разное. А. Гурьев для Петрограда полагал важным участком борьбы таковую с идейно-политической деятельностью противников большевизма, каналами распространения этих идеологий (эмигрантская и российская легальная и подпольная печать, выступления на митингах и собраниях, в частности, предвыборных, работа в исполнительных органах различных организаций» [7, с. 13]. В Оренбуржье идейных, и что важно - организованных - противников линии большевистской партии, практически не было. В Орске перед Х съездом партии, когда Л. Троцким был поднят вопрос о роли профсоюзов, по словам бывшего зам. зав. политотделом Орского укреппункта А. Хрипунова, в парторганизации никто позицию Троцкого не поддерживал. Но губком потребовал обязательного проведения дискуссии и протокольную фиксацию результатов по ней. В итоге, удалось уговорить молодого коммуниста Мих. Вяльцева выступить в качестве троцкиста [1, л. 200].
Некоторые местные инициативы лишь впоследствии стали включать в общий ряд начинаний, связанных с государственной пропагандой. В 1926 г. было осуществлено массовое переименование улиц в губернском центре - прежде всего, центральных с историческими названиями [35, л. 2]. В краеведческой литературе принято считать переименования исключительно местной рабочей инициативой1. Новые варианты были совершенно типовыми - Ленина, Маркса, Энгельса, Люксембург, Бебеля, Лассаля, Плеханова и т. п.; некоторым улицам и переулкам присвоили имена недавно погибших за советскую власть в крае. Переименования продолжались и позднее; к началу 1930-х гг. только в губернском центре более ста улиц носили имена деятелей партии и международного революционного движения, героев борьбы за Советскую власть [37, с. 3].
Сходной была ситуация с монументальной пропагандой. В губернском центре был только один монумент дореволюционной эпохи - т. н. Александровская колонна - памятник Александру I, поставленный в 1824 г. в благодарность за отмену воинского постоя в городе. Он убран не был, хотя краеведы утверждают, что в Оренбурге сразу началось «практическое решение одной из важнейших идеологических задач советской власти - конструирование новой культурной памяти» - реализация декрета СНК «О памятниках республики» [46, с. 46].
В местной историографии установилась традиция любые инициативные действия местной коммунистической власти обязательно связывать с решениями центра, директивами или декретами Ленина и иными центральными документами. Именно в «соответствии с ленинским декретом», по мнению Т. И. Тугай, первый обелиск революции в Оренбурге был поставлен 1 мая 1920 г. на 18 разъезде [46, с. 46]. На самом деле, речь шла о памятнике на братской могиле, находившейся не в Оренбурге. Тогда же местная газета «Коммунар» писала: «недалеко от Оренбурга, на 18 разъезде железной дороги Самара-Оренбург состоялось открытие памятника красноармейцам, похороненным в 1919 году во время защиты Оренбурга» [16]. Вторым революционным памятником в Оренбурге Т. И. Тугай полагает памятник В. И. Ленину, открытый 1 мая 1925 г. (скульптор В. В. Козлов, арх. М. В. Рянгин), допуская при этом ошибку - утверждая, что памятник вождю был в натуральный рост [46, с. 47]. Это не соответствовало действительности - в любой краеведческой литературе отмечается, что высота монумента 1 м. 80 см.
1И. Скутин, автор книги о названиях улиц Оренбурга, приводил без каких-либо доказательств и ссылок на источник красочный рассказ с прямой речью о том, как к председателю Оренбургского городского Совета К. Н. Котову собрались активные борцы за Советскую власть и прямо поставили вопрос: «почему в городе улицы носят имена губернаторов, купцов, а имен красногвардейцев, которые погибли за власть Советов, нет?». На что Котов «быстро вынул из стола план города, расстелил его и пригласил всех присутствовавших: -Ну, конкретно предлагайте... Часа через полтора у Котова был список двух десятков улиц, которым давались новые названия» [37, с. 4.].
Более верный и детальный перечень приводил Н. И. Сайгин. Первым памятником «новой эпохи» он полагал открытый в Сорочинске 1 мая 1919 г. памятник Свободе. Затем летом 1919 г. по инициативе местной комячейки между д. Рождественка и хутором Холодный Ключ был поставлен памятник на могиле нескольких крестьян, расстрелянных за отказ служить в дутовской армии. 1 мая 1920 г. был открыт уже упомянутый памятник на 18-ом разъезде. По мнению историка, он был третьим по счету и первым в Оренбуржье памятником защитникам советской власти [33, с. 184]. В июне 1920 г. в Соль-Илецке был открыт памятник на могли 18 интернационалистов, погибших там в 1918 г. [33, с. 185]. 2 марта 1924 г. был открыт деревянный обелиск, посвященный памяти Ленина в с. Юрьево Сарак-ташского района. 8 июня 1924 г. на заводе «Орлес» был открыт памятник 55 рабочим завода, погибшим в годы гражданской [33, с. 223]. Затем началась установка памятника В. И. Ленину: в Орске в 1924 г., 1 мая 1925 г. в Оренбурге.
Масштабы осуществленных новаций позволяют считать таковые не частью общегосударственного плана, а скорее местными инициативами, созвучными, прежде всего, с существующими в партии и рабочей среде настроениями. Сюда же можно отнести и стихийное появление новых обрядов, вроде «красных» свадеб. Селькор «Бедноты» Т. С. Мурысев в заметке «Свадьба в Сарай-Гире», опубликованной в 1924 г., рассказывал, как «он сам, уже старик, выдавал дочь замуж за комсомольца и, не посмотрев на осуждение и гнев старых верующих людей Сарай-Гира, справил красную свадьбу без попов и венчания. Свадебный поезд на семи парах лошадей с красными флагами, бантами и красными плакатами на дугах двинулся по селу мимо церкви. Говорили хорошие речи о новой жизни на селе, танцевали, пели старинные и современные песни. И хотя старушки, крестясь, осуждали эту новь, свадьба прошла весело. Красная свадьба стала после этого входить в быт села» [48].
Но были и иные направления работы, которые точно можно отнести к задачам, формулируемым из центра, с определенным организационным и идейным обеспечением. Прежде всего, это массовые агитационные кампании. В существующих работах на эту тему встречаются разные оценки происходившего: от утверждений о полном провале кампаний, до признания эффективности таковых. Мы склонны разделять последнюю точку зрения -частые мероприятия подобного рода позволили создать на местах функционирующие механизмы воздействия в рамках тех технических возможностей, каковыми располагали на тот момент местные власти: отработать приемы работы, обучить кадры [51, с. 213]. Еще в 1922 г. П. Софронов предсказывал, что кампании «займут еще на долгое время важное место в задачах партии и агитации. Кампания страховая, налоговая, займут первое место среди других» [43, с. 24]. Кампаний действительно было много; только за первое полугодие 1928 г. нами определено 17 таковых [51, с. 212].
Еще одним направлением можно полагать создание в 1922 г. детской пионерской организации в губернии - параллельно с созданием таковой начата была непримиримая борьба со скаутами, чья организация возникла в Оренбурге раньше пионерской, в 1920 г. Специальным циркулярным письмом КирЦИК указывал, что «отряды юных пионеров организовывать в первую очередь в рабочих пунктах из среды рабочих детей, детей коммунистов и детей детских домов» [36, с. 15]. На 1 января 1923 г., по данным бюро детских коммунистических групп, таковые были созданы при производстве 11%, детдоме 14%, школах 22%, ячейках и клубах 42%, прочие 11% [22, л. 2]. В дальнейшем, в 1926 г. 1Х-я Оренбургская губернская конференция РЛКСМ поставила задачу работы с «детьми рабочих и крестьян» и создания отрядов в деревнях [32, с. 40]. Борьба с влиянием скаутов завершилась после использования административного ресурса: по стране прошли аресты руководителей скаутских «контрреволюционных групп», в том числе и в Оренбурге: «У них была обнаружена переписка с Англией и в частности директивы самого полковника Бадена [Баден-Пауэлла] о том, чтобы скаутов отвлекать от всякой политической жизни - то есть делать безвольных людей, подчиняющихся лишь слепой дисциплине «вождей»» [36, с. 17].
Ряд авторов, ранее уже упомянутых, полагает едва ли не самым успешным и эффективным направление политической цензуры. Действительно, оренбургские документы это подтверждают. Но нужно учитывать, что применительно к данному региону информационный сегмент, который подлежал цензурированию, был более чем узок, и потому взять его под контроль было значительно проще, нежели чем в более развитых регионах. К 1928 г. в Средне-Волжской области, куда вошло Оренбуржье, сложилась «твердая сеть периодических изданий»: три областных газеты (комсомольская, партийная и профсоюзная), пять журналов (партийный, профсоюзный, кооперативный, планово-экономический и по вопросам советского строительства для низового актива), окружные газеты, две национальные [44, с. 111]. Оренбургское губернское управление по делам печати и зрелищ было создано 15 декабря 1924 г. Тогда же была проведена перерегистрация театров, кино, клубов, типографий, фотографий, литографий, граверных мастерских, книго-магазинов. В реальности в г. Орске была лишь 1 типография, в райцентре Каширинскене было вообще ничего, в Оренбурге - 9 типографий, граверных - 2, фотографий - 3, книготорговлей занимались 6 магазинов. Вновь созданная комиссия по изъятию вредной литературы, куда входили представители гублито, губкома, губполитпросвета, ГСПС, ОГПУ, терокруга и Нацмена, не действовала по причине отсутствия материала [23, л. 130]. В этот период в губернию вообще не поступали иностранные газеты и какие-либо заграничные издания [23, л. 131].
Еще одно направление - антирелигиозная пропаганда и противодействие религиозному влиянию на массы. 6 января 1923 г., в ночь под Рождество, в Оренбурге был организован карнавал-шествие с участием группы ряженых, где было задействовано около 10 тысяч чел. Шествие прошло по центральным улицам города мимо нескольких церквей. С 1924 г. началось празднование т. н. «Комсомольской пасхи» [5, с. 38]. С 1923 года стало выходить еженедельное приложение к газете «Советская степь» «Безбожник» - редакция особо гордилась, что это второе антирелигиозное издание после общереспубликанского. Но в целом эффективность была явно небольшой. Оренбургский губком РКП (б) в отчете к XI губернской партийной конференции в декабре 1925 г. косвенно признавал это, констатируя, что созданное «Общество безбожников» фактически существует только в Оренбурге, а антирелигиозная пропаганда сводится к «семинариям» - биологическим и физическим, также - поездка антирелигиозной экспедиции по деревням в связи с «обновлением» икон и четыре диспута, проведенных опять-таки в Оренбурге [27, с. 75]. Восторги редакции «Безбожника» относительно своей огромной популярности в деревне также умерились; с февраля 1924 г. газета превратилась в страницу в областной «Советской степи».
Центр проводил единый репрессивный курс в отношении РПЦ, и именно здесь нет оснований говорить о каких-либо региональных особенностях. Начавшийся голод 19201921 гг. был использован для нанесения решающего удара по РПЦ. По декрету от 23 февраля 1922 г. «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих» с мая началось изъятие таковых по губернии - всего в губернии были изъяты церковные ценности на 1 т 212 кг серебра, 1,5 кг. золота и бриллиантов на 1000 рублей по курсу довоенного времени [5, с. 38]. После выхода постановления ВЦИК от 8 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях» началось массовое закрытие церквей и монастырей [5, с. 38]. По мнению историков церкви, основные события 20-х гг. - противодействие церкви этим насильственным и изощренным способам большевистской власти подчинить, запугать, поставить под контроль ГПУ все церковные решения, чтобы разделить и разложить церковь изнутри [19, с. 187].
Таким образом, нужно констатировать, что наиболее эффективными оказались те направления воздействия, которые подкреплялись административным, силовым ресурсом.
Сложности в работе возникали при столкновении с альтернативными каналами воздействия. Ситуация еще более усугублялась НЭПом - последний действительно действовал разлагающе на рабочие массы, об ощущениях конца революции писалось и написано нема-
ло. Прибавим сюда постоянную нехватку квалифицированных кадров, а также отсутствие, особенно поначалу, четко сформулированных центром задач.
При таком раскладе именно ликвидация альтернативных факторов воздействия давала скорый и наблюдаемый эффект. В перспективе монополия «своей» пропаганды с возможностями манипулирования, внедрения лживых тезисов - действительно привела к созданию системы тотального контроля. Но важно подчеркнуть, что в 1920-х гг. никто не строил тоталитарное общество.
Завоевывать на свою сторону непролетарские слои власть и не пыталась. Проблема стала разрешаться по мере исчезновения этих непролетарских слоев, как результат государственной политики и репрессий. По сути, процесс победного утверждения коммунистического идеологического влияния состоял из двух равноценных параллельно идущих процессов - насаждением «своих» взглядов, ценностей, ориентиров среди населения и одновременной изоляции этого населения от иных, условно альтернативных взглядов, ценностей, ориентиров. Видеть в происходившем продуманную программу действий и намеренное создание системы идеологической обработки масс, особенно применительно к 1920-м гг., нам кажется преждевременным. Пропаганда стала ориентирована на все общество только по достижении этим обществом определенной социальной однородности. Впрочем, любые действия на конкретном временном отрезке можно впоследствии воспринимать как определенную систему. Серьезное влияние на реализацию поставленных задач оказывали технические возможности и субъективные особенности отдельных регионов, почему мы полагаем более точным говорить не об едином, но единонаправленном процессе. Из двух равноценных по важности задач, вторая - т. е. изоляция общества от «иного» идеологического воздействия в какой-либо форме, была более понятной для исполнителей на местах, она решалась быстрее и проще, результаты были более ощутимыми и наглядными. Сложившаяся впоследствии именно система всестороннего охвата населения утвердилась на абсолютно зачищенном информационном поле. Это имело следствием исчезновение какой-либо конкуренции - занимающиеся пропагандой воспринимали существующую ситуацию как единственно возможную данность, делавшую ненужной повышение качестве идеологической работы. Каждое следующее поколение пропагандистов становилось все более слабым, поскольку работало почти в тепличных условиях. Применение насилия в отношении какого -либо инакомыслия, поддержание общества в состоянии изоляции в итоге обеспечили успешность складывания и функционирования идеологической системы при наличии обязательного фактора - полного владения информационным полем. Появление новых технологий в конце ХХ в. стало тем непредусмотренным фактором, неизбежно разрушившим систему.
Список источников и литературы
1. Архив Бузулукского краеведческого музея. Т. 9.
2. Берегите революционные завоевания // Смычка. 1926. 4 августа.
3. Бочкарева, А. С. (2007). Политическая пропаганда и агитация партийно-советских органов власти на Кубани в 20-е гг. XX в.: автореф. дис. ... канд. истор. наук: 07.00.02. Краснодар. 30 с.
4. Вестник просвещенца. 1925. № 1 (окт.)
5. Воронова, А. А. и др. (2017). Новомученики и исповедники Оренбургской епархии XXвека. Оренбург: изд-во «Южный Урал». 188 с.
6. Гаранькин, Ю. Д (1996). Улицы Оренбурга: справочник / Ю. Д. Гаранькин, В. В. Дорофеев, А. Н. Жилин. Оренбург: кн. изд-во. 157 с.
7. Гурьев, А. И. (1993). Система идеологического воздействия на массы в первые годы НЭПа: на материалах Северо-Запада РСФСР: автореф. дис. ... канд. истор. наук: 07.00.01. Санкт-Петербург. 19 с.
8. Гурьев, А. И. (2011). Как закалялся агитпроп. Москва: ООО «Научно-издательский центр «Академика». 432 с.
9. Деканова, М. К. (2008). Формирование советской праздничной культуры в деревне в 1920-е-гг. // Вестник СамГУ. № 1(60). С. 20-27.
10. Дианов, С. А. (2007). Политический контроль в Пермском крае в 1919-1929 гг. : автореф. дис. ... канд. истор. наук: 07.00.02. Пермь. 26 с.
11. Дианов, С. А. (2010). Политическая цензура на Урале в период НЭПа // Вестник Новосибирского государственного университета. Новосибирск. Т. 9. Вып. 1: История. С. 167-174.
12. Дианов, С. А. (2011). Органы Главлита и цензура зрелищ на Урале в 1922-1940 гг. // Вестник Пермского Университета. История. Вып. 3(17). С. 28-34.
13. Дианов, С. А. (2012). Организационное строительство местных органов Главлита на Урале в 1922-1934 годах // Вестник Удмуртского государственного университета Ижевск. Серия 5: История и филология. Вып. 1. С. 57-66.
14. Зимина, Н. П. (2014). «Полуобновленчество» в Патриаршей Церкви в середине 1920-х гг.: епископ Иаков (Маскаев) на Оренбургской кафедре (1923-1925) // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета II: История. История Русской Православной Церкви. Вып. 6 (61). С. 91-112.
15. Известия ЦК РКП(б). 1921. № 36.
16. Коммунар (Оренбург). 1920. 5 мая.
17. Киселева, Е. В. (2011). Формирование образа Советской власти средствами агитации и пропаганды: октябрь 1917-1920-гг. (на материалах Орловской и Брянской губерний): дис. ... канд. истор. наук: 07.00.02. Брянск. 231 с.
18. Мутнов, Н. (1923). Задачи РКП(б) в условиях НЭПа и укрепление рядов нашей организации. // Пролетарий. Ежемесячный орган Оренбургского губкома РКП(б). № 1(3). С. 34-37.
19. Никитин, И. В. (2014). Оренбургская епархия в 1922-1938 гг. // Страницы истории Оренбургской епархии / под общ. ред. прот. Н. Стремского. Саракташ. С. 186-233.
20. О Главполитпросвете и агитационно-пропагандистских задачах партии // Десятый съезд РКП(б): март 1921 года. Стенографический отчет. Москва: Госполитиздат, 1963.
21. Объединенный государственный архив Оренбургской области. Ф. 31. Оп. 1. Д. 3. Л. 4.
22. Объединенный государственный архив Оренбургской области. Ф. 208. Оп. 1.
Д. 274.
23. Объединенный государственный архив Оренбургской области. Ф. 454. Оп. 1.
Д. 2.
24. Объединенный государственный архив Оренбургской области. Ф. 454. Оп. 1.
Д. 4.
25. Объединенный государственный архив Оренбургской области. Ф. 7924. Оп. 1.
Д. 285.
26. Основные задачи Средне-Волжской областной парторганизации. Проект плана работы обкома до П-й облпарткоференции. Самара: изд. Областкома ВКП(б), 1928. 25 с.
27. Отчет Оренбургского губкома РКП (б) к XI Губернской Партийной Конференции. Декабрь 1925 г. Оренбург: 1-ая Гос. типо-литография Оренполиграфпрома, 1925. 120 с.
28. Пролетарий. Ежемесячный орган Оренбургского губкома РКП(б). 1923. № 2/4 (февраль).
29. Пруткая, Т. С., Хотина Ю. В. (2016). Основные направления агитационно-пропагандистской работы большевиков // Научные труды Кубанского государственного технологического университета. № 9. С. 217-226.
30. Резолюции 8 Губпарткоференции. Учет влияния нэп и задачи внутрипартийного строительства // Пролетарий. № 3(5). С. 42-48.
31. Резолюции Оренбургской XIII Губпарткоференции (19-26 ноября 1927 г.). Оренбург, 1927. 54 с.
32. Решения 1Х-й Оренбургской губернской конференции РЛКСМ. 25 февраля 1926 - 1 марта 1926. Оренбург: 9-ая гостип. Оренбгубполиграфа, 1926. 47 с.
33. Сайгин, Н. И. (2011). История культуры Оренбуржья (XVШ-XXI вв.): [монография] / Н. И. Сайгин; М-во образования и науки Российской Федерации, ФГБОУ ВПО «Оренбургский гос. пед. ун-т». Оренбург: Изд-во ОГПУ. 479 с.
34. Самойлова, И. В. (2008). Идеологическое воздействие на крестьян в 1921-1925 гг.: формы и средства: по материалам Новгородской губернии: дис. ... канд. истор. наук: 07.00.02. Санкт-Петербург.193 с.
35. Сарычева, А. М. (2019). Образ советской власти в центральных партийных изданиях в 1917-1927 гг.: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.01.10. / МГУ им. М. В. Ломоносова. Москва. 17 с.
36. Сафонова, З. Г. (2012). Детские организации Оренбуржья в XXвеке / З. Г. Сафонова, Д. А. Сафонов; Оренб. гос. пед. ин-т. Оренбург: ОГПУ. 148 с.
37. Скутин, И. Я. (1972). Славные имена оренбургских улиц / И. Я. Скутин; Оренб. обл. отд-ние Всерос. о-ва охраны памятников истории и культуры. Челябинск: ЮжноУральское кн. изд-во. 97 с.
38. Слезин, А. А. (2009). Антирелигиозный аспект «Великого перелома»: нормативная база и правоприменительная практика // Политика и общество. № 7. С. 66-76.
39. Слезин, А. А. (2009). Государственная политика в отношении религии и политический контроль среди молодёжи в начале 1920-х годов // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение: вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота. № 2 (3). С. 92-98.
40. Слезин, А.А. (2007). Государственная функция политического контроля: особенности правоприменительной практики // Вестник Тамбовского государственного технического университета. Т. 13. № 3. С. 821-825.
41. Слезин, А. А (1995). Крестьянские альтернативы комсомолу // Крестьяне и власть. Тамбов: ТГТУ. С. 91-93.
42. Слезин, А. А. (1997). Становление монополии комсомола в молодежном движении России // Клио. № 1. С. 134-139.
43. Софронов, П. (1922). Об очередных задачах агитации и пропаганды // Пролетарий. Ежемесячный орган Оренбургского губкома РКП(б). № 1. С. 21-24.
44. Средне-Волжская область. Сборник материалов к 1-й Областной Конференции ВКП(б) и 1-му Областному Съезду Советов. Самара: издание Бюро ЦК ВКП(б) и организ. комитета Средне-Волж. области, 1928. 121 с.
45. Татусь Вадим, иерей. (2017). Подвиг святых Оренбуржья - урок потомкам // ВестникОренбургской духовной семинарии. Оренбург. Вып. 2(8). С. 29-36.
46. Тугай, Т. И. (2011). Увековечение революционного прошлого в Оренбурге в 19201930-е годы // Оренбургский край. Архивные документы. Материалы. Исследования : сб. работ науч.-исслед. краевед. лаб. ОГПУ / Оренб. гос. пед. ун-т; отв. ред. А. Г. Прокофьева. Оренбург: ОГПУ. Вып. 5. С. 46-52.
47. Хатаевич, М. (1928). Важнейшие задачи Средне-Волжской областной парторганизации // Средне-Волжская область. Сборник материалов к 1 -й Областной Конференции
ВКП(б) и 1 -му Областному Съезду Советов. Самара: издание Бюро ЦК ВКП(б) и Организ. Комитета Средне-Волж. области. С. 5-11.
48. Хохлов, В. (1963). 400 корреспонденции Мурысева // Южный Урал. 20 апреля.
49. Шалаева, Н. В. (2015). Формирование образа советской власти в российском обществе в 1917-1920-е гг.: социокультурный аспект: автореф. дис. ... докт. истор. наук: 07.00.02. Саратов. 39 с.
50. Шульман, М. Г. (2004). Партийно-государственная агитация и пропаганда первых лет Советской власти: октябрь 1917-1920 гг. (По материалам Калужской и Тульской губерний): автореф. дис. ... канд. истор. наук: 07.00.02. Калуга. 23 с.
51. Шеримет, А. Г. (2021). Формирование системы идеологического воздействия в российской провинции 1920-х гг.: проблемы и возможности источниковой базы // Партийные архивы. Проблемы и перспективы развития: материалы VI межрегиональной (с международным участием) научно-практической конференции. Екатеринбург. С. 207-213.
References
1. Arhiv Buzulukskogo kraevedcheskogo muzeja, t. 9. (in Russian).
2. Beregite revoljucionnye zavoevanija [Cherish revolutionary gains] in Smychka, 1926, 4 avgusta. (in Russian).
3. Bochkareva, A. S. (2007). Politicheskajapropaganda i agitacijapartijno-sovetskih or-ganov vlasti na Kubani v 20-e gg. XXv. [Political propaganda and agitation of the party-Soviet authorities in the Kuban in the 20s. 20th century]: (doctoral dissertation abstract). Krasnodar. (in Russian).
4. Vestnik prosveshhenca [Herald of the Enlightener], 1925, 1 (okt.). (in Russian).
5. Voronova, A. A., Mishuchkov A. A., Panov Petr, ierej, Kolyvanov Aleksij, ierej, Deni-sov D. N. (2017). Novomucheniki i ispovedniki Orenburgskoj eparhii XX veka. [New martyrs and confessors of the Orenburg diocese of the XX century]. Orenburg, Juzhnyj Ural Publ. (in Russian).
6. Garan'kin, Ju. D (1996). Ulicy Orenburga: spravochnik [Streets of Orenburg: reference book] / Ju. D. Garan'kin, V. V. Dorofeev, A. N. Zhilin. Orenburg, kn. izd-vo. (in Russian).
7. Gur'ev, A. I. (1993). Sistema ideologicheskogo vozdejstvija na massy v pervyegody NJePA: na materialah Severo-Zapada RSFSR. [The system of ideological influence on the masses in the early years of the New Economic Policy: based on the materials of the North-West of the RSFSR]: (doctoral dissertation abstract) / A. I. Gur'ev; St. Petersburg. (in Russian).
8. Gur'ev, A. I. (2011). Kak zakaljalsja agitprop. [How agitprop was tempered]. Moscow, OOO «Nauchno-izdatel'skijcentr «Akademika». (in Russian).
9. Dekanova, M. K. (2008j. Formirovanie sovetskoj prazdnichnoj kul'tury v derevne v 1920-e gg. [Formation of the Soviet festive culture in the countryside in the 1920s] in Vestnik SamGU, 1(60), 20-27. (in Russian).
10. Dianov, S. A. (2007). Politicheskij kontrol' v Permskom krae v 1919-1929 gg. [Political control in the Perm region in 1919-1929]: (doctoral dissertation abstract). Perm'. (in Russian).
11. Dianov, S. A. (2010). Politicheskaja cenzura na Urale v period NJePa [Political censorship in the Urals during the NEP] in Vestnik Novosibirskogo gosudarstvennogo universiteta. Novosibirsk, t. 9, vyp. 1: Istorija, 167-174. (in Russian).
12. Dianov, S. A. (2011). Organy Glavlitaicenzurazrelishh na Urale v 1922-1940 gg. [Glavlit Organs and Censorship of Spectacles in the Urals in 1922-1940] in Vestnik Permskogo Universiteta. Istorija, vyp. 3(17), 28-34. (in Russian).
13. Dianov, S. A. (2012). Organizacionnoe stroitel'stvo mestnyh organov Glavlita na Urale v 1922-1934 godah [Organizational construction of local bodies of Glavlit in the Urals in 1922-1934] in Vestnik Udmurtskogo gosudarstvennogo universiteta Izhevsk, serija 5: Istorija i fi-lologija, vyp. 1, 57-66. (in Russian).
14. Zimina, N. P. (2014). «Poluobnovlenchestvo» v Patriarshej Cerkvi v seredine 1920-h gg.: episkop Iakov (Maskaev) na Orenburgskoj kafedre (1923-1925) ["Semi-renovation" in the Patriarchal Church in the mid-1920s: Bishop Jacob (Maskaev) at the Orenburg cathedra (19231925)] in Vestnik Pravoslavnogo Svjato-Tihonovskogo gumanitarnogo universiteta II: Istorija. Is-torija Russkoj Pravoslavnoj Cerkvi, vyp. 6 (61), 91-112. (in Russian).
15. Izvestija CK RKP(b). [News of the Central Committee of the RCP(b)], 1921, 36. (in Russian).
16. Kommunar (Orenburg). [Kommunar]. 1920, 5 maja. (in Russian).
17. Kiseleva, E. V. (2011). Formirovanie obraza Sovetskoj vlasti sredstvami agitacii i propagandy: oktjabr' 1917-1920-gg. (na materialah Orlovskoj i Brjanskoj gubernij). [Shaping the image of Soviet power through agitation and propaganda: October 1917-1920 (on the materials of the Oryol and Bryansk provinces)]: (doctoral dissertation). Brjansk. (in Russian).
18. Mutnov, N. (1923). Zadachi RKP(b) v uslovijah NJeP-a i ukreplenie rjadov nashej or-ganizacii. [Tasks of the RCP(b) in the conditions of the New Economic Policy and strengthening the ranks of our organization.] in Proletary. Ezhemesjachnyj organ Orenburgsko gogubkoma RKP(b), 1(3), 34-37. (in Russian).
19. Nikitin, I. V. (2014). Orenburgskaja eparhija v 1922-1938 gg. in Stranicy istori i Orenburgskoj eparhii [Orenburg diocese in 1922-1938] / pod obshh. red. prot. N. Stremskogo, p. Saraktash, 186-233. (in Russian).
20. O Glavpolitprosvete i agitacionno-propagandistskih zadachah partii [About Glavpolit-prosvet and agitation and propaganda tasks of the party] in Desjatyj s#ezd RKP(b).: mart 1921 goda. Stenograficheskij otchet. Moscow, Gospolitizdat, 1963. (in Russian).
21. Ob#edinennyj gosudarstvennyj arhiv Orenburgskoj oblasti. F. 31. Op. 1. D. 3. L. 4. (in Russian).
22. Ob#edinennyj gosudarstvennyj arhiv Orenburgskoj oblasti. F. 208. Op. 1. D. 274. (in Russian).
23. Ob#edinennyj gosudarstvennyj arhiv Orenburgskoj oblasti. F. 454. Op. 1. D. 2. (in Russian).
24. Ob#edinennyj gosudarstvennyj arhiv Orenburgskoj oblasti. F. 454. Op. 1. D. 4. (in Russian).
25. Ob#edinennyj gosudarstvennyj arhiv Orenburgskoj oblasti. F. 7924. Op. 1. D. 285. (in Russian).
26. Osnovnye zadachi Sredne-Volzhskoj oblastnoj partorganizacii. Proekt plana raboty obkoma do II-j oblpartkoferencii. [The main tasks of the Middle Volga regional party organization. Draft work plan of the regional committee until the 2nd regional party conference]: Samara, izd. Oblastkoma VKP(b), 1928. (in Russian).
27. Otchet Orenburgskogo gubkoma RKP (b) k XI Gubernskoj Partijnoj Konferencii. De-kabr' 1925 g. [Report of the Orenburg Provincial Committee of the RCP (b) to the XI Provincial Party Conference]. Orenburg, 1-aja Gos. tipo-litografija Orenpoligrafproma, 1925. (in Russian).
28. Proletary [Proletarian]. Ezhemesjachnyj organ Orenburgskogo gubkoma RKP(b). 1923, 2/4 (fevral'). (in Russian).
29. Prutkaja, T. S., Hotina Ju. V. (2016). Osnovnye napravlenija agitacionno-propagandistskoj raboty bol'shevikov. [The main directions of the propaganda work of the Bolsheviks] in Nauchnye trudy Kubanskogo gosudarstvennogo tehnologicheskogo universiteta, 9, 217226. (in Russian).
30. Rezoljucii 8 Gubpartkoferencii. Uchetvlijan i janjepi zadachi vnutripartijnogo stroi-tel'stva [Resolutions of the 8th Gubernia Party Conference. Accounting for the influence of the NEP and the tasks of inner-party construction] in Proletarij, 3(5), 42-48. (in Russian).
31. Rezoljucii Orenburgskoj XIII Gubpartkoferencii (19-26 nojabrja 1927 g.) [Resolutions of the Orenburg XIII Provincial Party Conference (November 19-26, 1927)]. Orenburg, 1927. (in Russian).
32. Reshenija IX-j Orenburgskoj gubernskoj konferencii RLKSM. 25 fevralja 1926 - 1 marta 1926. [Decisions of the IXth Orenburg provincial conference of the RLKSM]. Orenburg, 9-aja gostip. Orenbgubpoligrafa, 1926. (in Russian).
33. Sajgin, N. I. (2011). Istorija kul'tury Orenburzhja (XVIII-XXI vv.) [Cultural history of the Orenburg region (XVIII-XXI centuries]. Orenburg, izd-vo OGPU. (in Russian).
34. Samojlova, I. V. (2008). Ideologicheskoe vozdejstvie na krest'jan v 1921-1925 gg.: formy i sredstva: po materialam Novgorodskoj gubernii [Ideological influence on the peasants in 1921-1925: forms and means: based on materials from the Novgorod province]: (doctoral dissertation). St. Petersburg (in Russian).
35. Sarycheva, A. M. (2019). Obraz sovetskoj vlasti v central'nyh partijnyh izdanijah v 1917-1927gg. [The image of Soviet power in the central party publications in 1917-1927]: (doctoral dissertation abstract) / MGU im. M. V. Lomonosova. Moscow. (in Russian).
36. Safonova, Z. G. (2012). Detskie organizacii Orenburzhja v XX veke [Children's organizations of the Orenburg region in the XX century]: / Z. G. Safonova, D. A. Safonov; Orenb. gos. ped. in-t. Orenburg, OGPU. (in Russian).
37. Skutin, I. Ja. (1972). Slavnye imena orenburgskih ulic [Glorious names of Orenburg streets]. Cheljabinsk, Juzhno-Ural'skoe kn. izd-vo. (in Russian).
38. Slezin, A. A. (2009). Antireligioznyj aspekt "Velikogo pereloma": normativnaja baza i pravoprimenitel'naja praktika [The anti-religious aspect of the "Great Break": the regulatory framework and law enforcement practice] in Politika i obshhestvo, 7, 66-76. (in Russian).
39. Slezin, A. A. (2009). Gosudarstvennaja politika v otnoshenii religii i politicheskij kon-trol' sredi molodjozhi v nachale 1920-h godov [State policy towards religion and political control among youth in the early 1920s] in Istoricheskie, filosofskie, politicheskie i juridicheskie nauki, kul'turologija i iskusstvovedenie: voprosy teorii i praktiki. Tambov, Gramota, 2 (3), 92-98. (in Russian).
40. Slezin, A. A. (2007). Gosudarstvennaja funkcija politicheskogo kontrolja: osobennosti pravoprimenitel'nojpraktiki. [State function of political control: features of law enforcement practice] in Vestnik Tambovskogo gosudarstvennogo tehnicheskogo universiteta, t. 13, 3, 821-825. (in Russian).
41. Slezin, A. A. (1995). Krestjanskie al'ternativy komsomolu [Peasant alternatives to the Komsomol] in Krest'jane i vlast'. Tambov, TGTU, 91-93. (in Russian).
42. Slezin, A. A. (1997). Stanovlenie monopolii komsomola v molodezhnom dvizhenii Ros-sii [The formation of the monopoly of the Komsomol in the youth movement in Russia] in Klio, 1, 134-139. (in Russian).
43. Sofronov, P. (1922). Ob ocherednyh zadachah agitacii i propagandy [On the immediate tasks of agitation and propaganda.] in Proletary. Ezhemesjachnyj organ Orenburgskogogub-koma RKP(b), 1, 21-24. (in Russian).
44. Sredne-Volzhskaja oblast'. Sbornik materialov k 1-j Oblastnoj Konferencii VKP(b) i 1-mu Oblastnomu S#ezdu Sovetov. [Middle Volga region. Collection of materials for the 1st Regional Conference of the AUCP(b) and the 1st Regional Congress of Soviets]. Samara, izdanie Bjuro CK VKP(b) i organiz. Komiteta Sredne-Volzh. oblasti,1928. (in Russian).
45. Tatus' Vadim, ierej. (2017). Podvig svjatyh Orenburzhja - urokpotomkam [The feat of the saints of the Orenburg region is a lesson for posterity] in Vestnik Orenburgskoj duhovnoj seminarii, Orenburg, vyp. 2(8), 29-36. (in Russian).
46. Tugaj, T. I. (2011). Uvekovechenie revoljucionnogo proshlogo v Orenburge v 19201930-e gody [Perpetuating the revolutionary past in Orenburg in the 1920s-1930s] in Orenburgskij
kraj. Arhivnye dokumenty. Materialy. Issledovanija. Orenburg, OGPU, vyp. 5, 46-52. (in Russian).
47. Hataevich, M. (1928). Vazhnejshie zadachi Sredne-Volzhskoj oblastnoj partorganiza-cii [The most important tasks of the Middle Volga regional party organization.] in Sredne-Volzhskaja oblast'. Sbornik materialov k 1-j Oblastnoj Konferencii VKP(b) i 1-mu Oblastnomu S#ezdu Sovetov. Samara, izdanie Bjuro CK VKP(b) i Organiz. Komiteta Sredne-Volzh. oblasti, 511. (in Russian).
48. Hohlov, V. (1963). 400 korrespondencijMuryseva [400 Correspondences of Murysev] in Juzhnyj Ural, 20 aprelja. (in Russian).
49. Shalaeva, N. V. (2015). Formirovanie obraza sovetskoj vlasti v rossijskom obshhestve v 1917-1920-e gg.: sociokul'turnyj aspekt. [Formation of the image of Soviet power in Russian society in the 1917-1920s]: (doctoral dissertation abstract). Saratov. (in Russian).
50. Shul'man, M. G. (2004). Partijno-gosudarstvennaja agitacija i propaganda pervyh let Sovetskoj vlasti: oktjabr' 1917-1920 gg. (Po materialam Kaluzhskoj i Tul'skoj gubernij) [Partystate agitation and propaganda of the first years of Soviet power: October 1917-1920]: (doctoral dissertation abstract). Kaluga. (in Russian).
51. Sherimet, A. G. (2021). Formirovanie sistemy ideologicheskogo vozdejstvija v rossijs-koj provincii 1920-h gg.: problem i vozmozhnosti istochnikovoj bazy [Formation of the system of ideological influence in the Russian provinces of the 1920s: problems and possibilities of the source base] in Partijnye arhivy. Problemy i perspektivy razvitija. Materialy VI mezhregional'noj (s mezhdunarodnym uchastiem) nauchno-prakticheskoj konferencii. Ekaterinburg, 207-213. (in Russian).
