CC BY
86
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2014. Вып. 2
УДК 327.82; 327.56 Н. Н. Гудалов
ИДЕНТИЧНОСТЬ ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА КАК МЕЖДУНАРОДНОГО АКТОРА И ЕГО РОЛЬ В РАЗРЕШЕНИИ КОНФЛИКТОВ (НА ПРИМЕРЕ ПАЛЕСТИНО-ИЗРАИЛЬСКОГО КОНФЛИКТА)
В статье с помощью конструктивистского анализа показано, как идентичность Европейского Союза (ЕС) влияет на его внешнюю деятельность, в том числе по разрешению конфликтов. Такой взгляд позволяет преодолеть жесткую дихотомию норм и интересов, при этом объясняя идеально-нормативное и материально-силовое измерения политики ЕС, а также соответствующие проблемы, с которыми он сталкивается. Данный вопрос находится в центре научной дискуссии в европейских исследованиях. Для объяснения курса ЕС в отношении палестино-израильского конфликта, рассматриваемого как эмпирический пример, выделяются пять релевантных составляющих его идентичности. К ним отнесены: неофункционалистская традиция европейской интеграции; демократия; право; светскость; постмодернистские черты ЕС. Результаты деятельности ЕС показывают, что его идентичность во многом не позволяет ему проводить в отношении конфликта ту политику, которая соответствовала бы его реалиям. Для повышения влияния на конфликт (в материальном и нормативном измерениях) ЕС необходимо критически пересмотреть некоторые аспекты своей идентичности. Библиогр. 17 назв.
Ключевые слова: Европейский Союз (ЕС), внешняя деятельность ЕС, палестино-израильский конфликт, конструктивизм, идентичность.
N. N. Gudalov
THE EUROPEAN UNION IDENTITY AS AN INTERNATIONAL ACTOR AND ITS ROLE IN THE RESOLUTION OF CONFLICTS (THE CASE OF THE ISRAELI-PALESTINIAN CONFLICT)
The article demonstrates, with the help of constructivist analysis, the way in which the European Union (EU) identity influences its external activities, including those aimed at the resolution of conflicts. Such a perspective allows to overcome a rigid norms/interests dichotomy, explaining at the same time the ideational normative and material power dimensions of its policies as well as corresponding problems which it faces. This issue is a focal point of academic discussion in European Studies. To account for the EU policies towards the Israeli-Palestinian conflict considered as an empiric example, five relevant constituents of its identity are emphasized. They include: the Neofunctionalist tradition in European integration; democracy; law; secularism; EU postmodern features. The results of the EU activities show that its identity largely prevents it from conducting a policy towards the conflict which could be adequate to the realities of the dispute. To increase its influence on the conflict (in material and normative dimensions), the EU should critically reconsider some aspects of its identity. Refs 17.
Keywords: European Union (EU), EU external activities, Israeli-Palestinian conflict, constructivism, identity.
В данной статье поставлена цель уточнить влияние идентичности Европейского Союза (ЕС) на его политику по разрешению международных конфликтов. Анализ идентичности позволяет преодолеть дихотомию норм и интересов, объяснить идеально-нормативные и материально-силовые факторы политики ЕС, важнейшие с точки зрения посредничества в конфликтах. Составляющие идентичности ЕС оцениваются с точки зрения эффективности его усилий по разрешению конфликтов.
Гудалов Николай Николаевич — аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; [email protected]
Gudalov Nikolay Nikolayevich— post graduate student, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; [email protected]
159
Соотношение норм, интересов и идентичности в политике ЕС
Для анализа посредничества в конфликтах обычно выделяются контекстуальные (особенности самого противостояния) и процессуальные (качества посредника) переменные. С точки зрения характеристики ЕС интерес представляет второй тип переменных. Среди них важнейшими считают мощь (power) и беспристрастность (impartiality) посредника [1, p. 809]. Эти характеристики, в свою очередь, перекликаются с оценками ЕС либо как реалистического актора, обладающего определенной мощью и преследующего эгоистические интересы (А. Хайд-Прайс), либо как нормативного актора (Я. Маннерс) [2, p. 581].
Тем не менее подобное четкое разделение нормы и интереса в обоих случаях проблематично. И там, и там должно учитываться именно восприятие данного актора (ЕС) другими акторами. Тогда сила (власть) должна пониматься в вебериан-ском смысле — как отношение, благодаря которому один актор может заставить другого сделать выбор, который тот не сделал бы иначе [3, p. 616]. В таком случае и материально понятая мощь, и беспристрастность в конечном счете элементы силы посредника, которые составляют восприятие о нем сторон конфликта и меняют их выбор. Оба этих фактора заставляют стороны конфликта принимать актора в качестве посредника и прислушиваться к нему. Следовательно, благодаря как материально-силовым факторам, так и нейтральности посредник добивается влияния, и поэтому четкое разделение данных составляющих в его политике проблематично. Та же проблематичность разделения материального и идеального, интереса и нормы, рационального и культурно-обусловленного, агента и структуры является одним из важных вопросов в теоретической дискуссии о ЕС как международном акторе и практических оценках его политики в международных конфликтах.
Существует несколько точек зрения на эту проблему. Так, П. Зееберг считает ЕС все более «прагматичным, реалистическим» актором, сознательно маскирующим свою политику за нормативной риторикой [4]. Однако подобный взгляд предполагает четкое разделение норм и интересов, являющееся проблематичным. Рассуждения самого П. Зееберга демонстрируют эти противоречия. Так, он пишет, что ЕС «выбирает» прагматичную, реалистическую политику в Средиземноморье [5, p. 20], но это, во-первых, не объясняет, на чем, на каких идеях основан этот якобы рациональный, полностью рефлексированный выбор, во-вторых, предполагает, что ЕС мог бы рационально выбрать и другой вариант — «нормативную» политику, якобы противоположную «рациональной». При этом в более поздней статье П. Зееберг пишет уже об «интерпретациях» ЕС безопасности в Средиземноморье, которые вели его к поддержке авторитарных арабских режимов [6, p. 5].
По мнению Р. Янгса, в политике ЕС нормы и интересы просто сосуществуют. Интересы преобладали, например, когда Евросоюз поддерживал авторитарный режим Палестинской Администрации (ПА), казавшийся способным выполнять свои обязательства в ближневосточном урегулировании [3, p. 624-625]. Однако подобные концепции соотношения норм и интересов, оставаясь весьма неопределенными, тоже игнорируют тот факт, что «интересы» всегда могут быть представлены как конкурирующие нормы или ценности (при этом все они достаточно расплывчаты). В случае с ПА, например, политику ЕС можно оправдать заботой о стабильности (региона и своей собственной), безопасности Израиля, подавлении радикального
160
исламизма, что несомненно представляется очень важным. Тогда эта политика ЕС вовсе не будет выглядеть безоглядным преследованием своекорыстных интересов. Еще сложнее понять мотивы ЕС, например, в случае оказания им материальной помощи ПА: она может рассматриваться как обусловленная либо моральным императивом, либо заинтересованностью ЕС в стабильности и улучшении своего имиджа, либо их сочетанием. В подобных ситуациях разделение целей актора, направленных на «эгоистическое» обладание ресурсами (possession goals в классификации А. Уолферса [7, p. 7]) или на «альтруистическое» улучшение среды международных отношений (milieu goals), проблематично. Поэтому некоторые ученые предложили вообще отказаться от различения норм и интересов и описывать политику ЕС с помощью философского прагматизма (например, концепций Р. Рорти) [2, p. 581-587]. Однако констатация того, что ЕС лишь предпринимает «прагматичные» шаги, не объясняет, как именно формируется само это понимание прагматичности и как в конкретной ситуации из конфликтующих интерпретаций ЕС выбирает, какой курс считать верным.
В этом контексте весьма продуктивной оказывается конструктивистская традиция анализа соотношения норм и интересов, в которой они представлены как конституирующие друг друга феномены, каждый из которых ученый имеет право по очереди «выносить за скобки» в зависимости от цели исследования [8, p. 911]. Рациональный выбор актора всегда основан на определенной культуре, интерпретациях мира, а они могут быть, в свою очередь, инструментом силовой политики. В настоящей статье избран подход А. Вендта, в котором интерес рассматривается как культурно-обусловленная интерпретация актором своих потребностей и средств их удовлетворения [9]. ЕС избирает ту или иную политику, основываясь на своем убеждении в том, что она предпочтительна в данном случае, причем жесткая дихотомия нормы и интереса здесь снимается. В свою очередь, на интерпретацию, убеждения актора оказывает наибольшее влияние его идентичность, в том числе социально-исторический опыт. Актор не может определить свои интересы, не ответив сначала на вопрос, каков он сам.
Нужно отметить, что три важнейшие концепции ЕС как международного актора (выдвинутые не конструктивистами) можно интерпретировать как содержащие идею влияния внутренней природы ЕС на его внешнюю деятельность, его стремления придать внешней среде собственные внутренние черты. Действительно, одна из идей Я. Маннерса, который рассматривал ЕС как «нормативную силу», состоит в том, что ЕС действует в мире на основе норм, поскольку сам на них базируется. Онтология ЕС есть объяснение его поведения. Однако меньшее внимание обращают на то, что уже концепцию «гражданской силы» Ф. Дюшена можно трактовать как включающую идею связи внутренней природы ЕС и его политики. Так, понятие «гражданский» (civilian) представляет собой не только антоним «военного», но и имеет коннотации с тем, что относится к внутренней жизни определенной политии, отношениям между гражданами (лат. civis). Примечательна и его идея «одомашнивания» (domesticate) международных отношений. У Дж. Ная, автора теории «мягкой силы», можно обнаружить идею «кооптации, интеграции» как ее инструмента. Это опять-таки означает приближение других акторов к себе и перекликается с частым замечанием о том, что ЕС предпочитает «поглощать» международные проблемы, решая их с помощью интеграции стран в свой состав (краткое изложение этих концепций см.:
161
[7, p. 1-2]). Та же самая связь проявляется в Копенгагенских критериях и в концептуализации ЕС как «лидера благодаря собственному примеру».
Итак, в соответствии с избранным конструктивистским подходом для понимания внешней деятельности ЕС, в том числе по разрешению конфликтов, необходимо выделить релевантные элементы его идентичности (безусловно, исторически изменчивые), которые связаны с самими принципами его существования как актора.
Идентичность ЕС и палестино-израильский конфликт
1) Неофункционалистская традиция в практике и теории европейской интеграции привела к тому, что ЕС видел свою роль при разрешении многих конфликтов в поощрении экономического сотрудничества, низового социального диалога между сторонами, региональной интеграции, которые вели бы к постепенной трансформации конфликта. Так, в палестино-израильском конфликте, начиная с соглашений в Осло, видение ЕС было «оптимистическим, линейным, функционалистским», основанным на эффекте «переливания» (spill-over — неофункционалистский термин) [10, p. 3]. Влияние этого же подхода было показано учеными, например, и в случае Союза для Средиземноморья (СдС) с его техническими, деполитизированными проектами [11, p. 284].
Неофункционалистское видение, однако, не учитывает реалий многих кон-фликтогенных регионов, например, ближневосточного. Ни контакты гражданских обществ, ни экономическое сотрудничество, ни выдвижение региональных проектов не смогли сами по себе привести к прогрессу в разрешении палестино-израильского противостояния. В отсутствие серьезных достижений в сфере «высокой политики» и давления на стороны эти инструменты зачастую давали противоположный эффект: так, экономическая помощь вела лишь к увековечению малоэффективных и безответственных институтов ПА. ЕС, таким образом, не видел фундаментальных различий между послевоенной Западной Европой и другим регионом.
2) ЕС основывался на собственном опыте демократической консолидации, пытаясь продвигать демократизацию в странах-соседях. Теория демократического мира повлияла на всю Европейскую политику соседства (ЕПС) [4, p. 9]. Создание демократического палестинского государства рассматривается ЕС как «лучшая гарантия безопасности Израиля» [12], он оказывает ПА существенную помощь в строительстве демократических институтов.
Тем не менее теория демократического мира также оказалась уязвимой. Очевидно, для самой возможности зарождения демократии нужны хотя бы минимальные мирные условия развития, которых не было в случае ПА. Конфликтный контекст негативно воздействует и на устоявшуюся израильскую демократию. Вместе с тем сам демократический транзит чреват конфликтностью, чего и опасался ЕС, сотрудничая с авторитарными арабскими режимами.
3) Огромную роль в становлении ЕС сыграло право. Это во многом предопределило позицию ЕС, например, по реализации прав обоих народов в палестино-израильском конфликте, а также конкретных индивидов [7, p. 52-53]. В политике ЕС в целом сочетаются как приверженность индивидуальным правам, так и мультилатерализм (как уважение прав суверенных государств, а не отдельных людей) [7, p. 307-311].
Однако, во-первых, действия ЕС иногда не соответствовали международному праву. Так, он до сих пор не решил вопрос об импорте товаров из незаконных еврей-
162
ских поселений на палестинских территориях и навязал Хамас юридически сомнительные условия для диалога [7, р. 53-54].
Во-вторых, еще важнее то, что ЕС, сохраняя твердую приверженность существующим международно-правовым формулам разрешения конфликтов, может не учитывать реального положения дел в соответствующих регионах. Это ярко проявляется в варианте создания двух государств для разрешения палестино-израильского конфликта, которое становится все менее вероятным. Обращаясь именно к собственной идентичности, которая сформировалась в противовес полной войн, перекройки границ и перемещений этнических меньшинств европейской истории, ЕС избегает обсуждения территориальных, исторических и этнических проблем. Однако именно они составляют реалии ближневосточного конфликта [13]. Для их учета необходимы, возможно, другие подходы (в рамках международного права).
4) ЕС остается преимущественно светским проектом. Для него религия (понимаемая эссенциалистски), проникающая в политическую сферу, зачастую кажется фактором фанатизма, нарушения прав человека, ненависти к Западу. Во многом идентичность ЕС делает его когнитивно невосприимчивым к религиозно-политическим силам: он не может их «понять». Это относилось (по крайней мере, до революций в арабских странах) к исламистам (а также племенным структурам) в арабских странах Средиземноморья, которые не соответствовали европейской интерпретации гражданского общества [14], к религиозному сектору израильского социума [15]. Хотя в обоих случаях религия проявила себя как гибкий социальный конструкт, который может оправдывать как радикализм, так и компромиссы, ЕС предпочитал контакты со светскими (зачастую авторитарными) структурами.
5) ЕС часто рассматривают как «постмодернистское государство» [16, р. 44-48] и «постмодернистский актор» [7, р. 3] в международных отношениях. Подчеркивается, что он имеет гетерогенную внутреннюю структуру, а свою внешнюю деятельность основывает не на балансе сил, а на сотрудничестве с другими акторами, их усилении. В палестино-израильском конфликте это проявляется в его стремлении к сосуществованию двух жизнеспособных государств в регионе, оказании им соответствующей поддержки.
Однако постмодернистская идентичность ЕС может быть подвергнута критике. Одной из важнейших черт постмодернистского дискурса является диалог с «Другими», признание инаковости. Между тем ЕС во многих конфликтах было сложно наладить диалог даже с акторами, которые должны были бы быть онтологически близки ему. Речь идет об акторах, характерных как раз для постмодернистской эпохи и поствестфальского порядка. Действительно, современный политический ислам (как и иудаизм) есть во многом феномен постмодерна (как минимум — ответ на его вызовы), а не пережиток средневековья [см., напр.: 17]. Однако ЕС не мог наладить с ним диалог. ЕС также слабо взаимодействовал со многими негосударственными, суб- и наднациональными, акторами (в том числе религиозными) в Средиземноморье — хотя сам является именно таковым. Подъем таких негосударственных игроков, как Хамас и Хизболла, пугает ЕС, которому, возможно, было легче налаживать диалог с классическим вестфальским государством, пусть и в виде арабских автократий [2, р. 587]. Лишь революции в арабских странах, заставшие ЕС врасплох, изменили его стратегию. ЕС не решается и выступить за создание единого государства (или интеграцию) в исторической Палестине для двух народов с равными правами
163
для всех граждан, евреев и арабов. Это было бы ярким примером трансформации конфликта с помощью интеграции, защиты прав конкретных людей. Вместо этого ЕС предпочел идею национального самоопределения.
Возможно, ЕС нужны были «Другие», априори рассматриваемые как низшие или отсталые, для поддержания собственного поствестфальского имиджа. В этой связи весьма примечательна концепция, выдвинутая Р. Купером [3, p. 623-627]. По его мнению, в ЕС установился постмодернистский порядок, однако его следует защищать, поскольку на его периферии сохраняются пережитки эпохи модернизма (modern) и даже досовременных (premodern) структур. Как такие пережитки ЕС, очевидно, рассматривает религиозные или трайбалистсие структуры и поэтому отгораживается от них. Однако подобные концепции являются, скорее, не свидетельством постмодернистской природы ЕС, а наоборот, напоминают классический миф о «внешнем хаосе/внутреннем порядке», использовавшийся как раз вестфальским государством для самолегитимации и давно критикующийся постструктуралистами. Отказ от диалога с Другими и, возможно, намеренная их репрезентация как низших по сравнению с ЕС, опасных для него, наносит ущерб как его материально понятому влиянию, так и имиджу во многих конфликтах.
Выделенные пять элементов идентичности ЕС позволяют объяснить мотивы его деятельности как в ее идеально-нормативном, так и в материально-силовом измерениях, а также проблемы, с которыми он сталкивается. Зачастую ЕС проигрывает в плане как имиджа, так и материальной мощи из-за определенной узости, закрытости своей идентичности, ее неадекватности реалиям конфликта, недостатка саморефлексии и самокритики. Для устранения этих недостатков ЕС необходимо расширять горизонты собственной идентичности, делать ее более открытой для саморефлексии и восприятия инаковости, учета реалий конкретного конфликта. При этом диалог вовсе не исключает критики других акторов и защиты ЕС своих ценностей, основанных на его идентичности. Так, уважение к «Другому» (например, политического ислама) не обязательно ведет к некритическому его принятию или предпочтению коллективных прав в духе коммунитаризма. В конфликтах, когда защита индивидуальных прав часто подменяется дискуссиями о спорных общих понятиях (самоопределение, безопасность, исторические права народа на какую-либо территорию и т. п.), ЕС не должен жертвовать правами конкретных людей ради диалога с какой-либо силой. Отмеченные элементы идентичности ЕС могут внести вклад в решение многих конфликтов. Но продвижение им своих ценностей всегда должно учитывать идентичность других акторов, быть открытым для внешней и внутренней критики и корректировки, если ЕС стремится играть важную роль в разрешении конфликтов.
Литература
1. Siniver A. Power, Impartiality and Timing: Three Hypotheses on Third Party Mediation in the Middle East // Political Studies. 2006. Vol. 54, Iss. 4. P. 806-826.
2. Cavatorta F., Pace M. The Post-normative Turn in European Union (EU)-Middle East and North Africa (MENA) Relations: An Introduction // European Foreign Affairs Review. 2010. Vol. 15. P. 581-587.
3. Diez T. Constructing the Self and Changing Others: Reconsidering 'Normative Power Europe' // Millennium. 2005. Vol. 33, N 3. P. 613-636.
164
4. Seeberg P. Pragmatism and depoliticization in European-Mediterranean relations. The Case of Israel and the PA // DJUCO Working Papers. 2011. N 3. URL: http://static.sdu.dk/mediafiles/7/3/F/%7B73FAAE2E-594F-4199-8BDA-5E130CBB5D75%7DDJUCO%20papers%203%20-%20Seeberg%20-%20Binder.pdf (дата обращения: 21.02.2013).
5. Seeberg P. European Neighbourhood Policy, post-normativity and legitimacy. EU policies towards Jordan, Lebanon and Syria // Centre for contemporary Middle East studies, University of Southern Denmark. Working Papers. 2008. N 14. URL: http://static.sdu.dk/mediafiles/Files/Om_SDU/Centre/C_Mellemoest/ Working_papersA4WP2008PS1_001.pdf (дата обращения: 21.02.2013).
6. Seeberg P. Is an Islamist Democracy Emerging in North Africa? Its Contours and Objectives: A View from the North // IEMed Briefs. 2012. N 42. URL: http://www.iemed.org/observatori/arees-danalisi/arxius-adjunts/copy_of_focus/89-Seeberg.pdf (дата обращения: 21.02.2013).
7. Who is a Normative Foreign Policy Actor? / еd. N. Tocci. Brussels: CEPS, 2008. 329 p.
8. Finnemore M., Sikkink K. International Norm Dynamics and Political Change // International Organization. 1998. Vol. 52, N 4. P. 887-917.
9. Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: CUP, 1999. 441 p.
10. Le More A. International Assistance to the Palestinians after Oslo. Political Guilt, Wasted Money. Oxon: Routledge, 2008. 239 p.
11. Gillespie R. A 'Union for the Mediterranean'... or for the EU? // Mediterranean Politics. 2008. Vol. 13, Iss. 2. P. 277-286.
12. Berlin European Council. 24 and 25 March 1999. Presidency Conclusions. URL: http://www.con-silium.europa.eu/uedocs/cms_data/docs/pressdata/en/ec/ACFB2.html (дата обращения: 22.02.2013).
13. Norlén T. Why is the EU 'irrelevant' for Israel? // Institut d'études de sécurité de l'Union européenne. 2012. URL: http://www.iss.europa.eu/publications/detail/article/why-is-the-eu-irrelevant-for-israel/ (дата обращения: 22.02.2013).
14. JUnemann A. Civil Society, Its Role and Potential in the New Mediterranean Context: Which EU Policies? // IEMed Briefs. 2012. N 40. URL: http://www.iemed.org/observatori/arees-danalisi/arxius-adjunts/ copy_of_focus/86-Junemann.pdf (дата обращения: 22.02.2013).
15. Norlén T. Three Things the West Continues to Get Wrong in the Peace Process // Institut d'études de sécurité de l'Union européenne. 2012. URL: http://www.iss.europa.eu/fr/publications/detail-page/article/ three-things-the-west-continues-to-get-wrong-in-the-peace-process/ (дата обращения: 22.02.2013).
16. Caporaso J. A. The European Union and Forms of State: Westphalian, Regulatory or Post-Modern? // Journal of Common Market Studies. 1996. Vol. 34, N 1. P. 29-52.
15. Turner B. S. Orientalism, Postmodernism and & Globalism. London: Routledge, 1994. 227 p.
Статья поступила в редакцию 12 декабря 2013 г.
165
