CC BY
87
История российской государственности
ИДЕИ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА В ВОСПРИЯТИИ ВЫСШИХ ЧИНОВНИКОВ РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
Е.В. МАСЛЕННИКОВА
Кафедра истории России Российский университет дружбы народов 117198 Москва, ул. Миклухо-Маклая, 10-1
Статья посвящена анализу представлений о власти и характера властных отношениях в среде высшей российской бюрократии. В ответ на проекты реформ о введении представительных органов власть в качестве защитного механизма использовала механизм подмены понятий и девальвации первоначальных идей, изменение формы при сохранении содержания. Эти процессы были обусловлены традиционализмом сознания высшей бюрократии к представительному образу правления. Происходило приспособление проектов к российской реальности и к представлениям о власти монарха при одновременном осознании актуальности реформ.
В год 100-летнего юбилея Государственной Думы идеи народного представительства и парламентаризма, история создания первой Государственной Думы в Российской империи рассматриваются с особым вниманием. В данной статье рассматривается само зарождение идей представительства в среде высшей бюрократии, условия их развития в Российской империи, а также связанная с этой проблематикой борьба внутриправительственных группировок в период царствования Александра II.
Идеи народного, всесословного или иной формы представительства во второй половине XIX в. стали популярны вследствие как либеральных преобразований 60-х гг., так и их предпосылок, продолжавших развиваться в период реформ. Самым ярким преобразованием Александра II стала крестьянская реформа. Но наиболее значимыми для развития идей представительного правления в российском обществе стали земская и судебная реформы, которые устанавливали новые нормы общественных взаимоотношений и серьезно воздействовали на сознание.
Идеи земства, а как следствие, народного представительства, реставрировали в общественном сознании воспоминания о Земском Соборе, который воспринимался как символ единения царя с народом. Судебная реформа оказывала существенное влияние на изменение стереотипов российского менталитета, поскольку вводила новые общественные нормы своего рода «правового» общества. Фактически отменялись сословные привилегии, каждый член общества формально получал право защищать и отстаивать свои интересы, доказывать свою невиновность, независимо от сословной принадлежности. Общество допускалось к вынесению судебного решения. До этого право принятия окончательного судебного решения, как в случае
помилования, имел только император. Изменяя традиционные нормы, либеральные реформы подготавливали дальнейшие преобразования, как в сознании российского общества, так и в структуре государственного управления. В то же время, в области государственного управления ничего не было затронуто. Власть как институт, и власть как ментальная категория для российского общества в целом должна была оставаться неприкосновенной и сохраняться в прежних рамках и стереотипах.
Современные исследователи активно разрабатывают проблематику Великих реформ. Анализируются вопросы реформирования государственного аппарата, их содержательной составляющей, осуществимости этих реформ, изучается борьба правительственных группировок в связи с этим, соперничество за влияние на императора.1 Но психологической составляющей - восприятию высшими сановниками процессов, протекающих во властной среде, их представлениям о власти, властных институтах, мотивации действительных целей деятельности руководителей страны не уделяется серьезного внимания. В области западноевропейской истории этот аспект исследуется давно и глубоко. Зарубежная русистика также уже обратилась к этим темам в рамках «новой политической истории» (В. Кивельсон, Г. Фриз, И. Левин, Р. Боак, В. Воков и др.).2 Актуальность данной проблематики подчеркивают сами исследователи либеральных реформ XIX в. (Л.Г. Захарова, М.Д. Долбилов и др.).3
В этой связи очевидна необходимость анализа проектов преобразований структуры высшей власти второй половины XIX в., попыток создания института представительства на высшем уровне помещиками и высшей бюрократией как проявление стремления решить затруднения системы центральной власти. Для этого следует осветить вопрос смыслового наполнения понятий «власть» и «конституция», рассмотреть критерии представлений о власти внутри бюрократического аппарата, выявить динамику развития идей представительства в восприятии высших чиновников России изучаемого периода.
С конца 50-х - начала 60-х гг. XIX в. в правительственных сферах и в среде высшей аристократии начали появляться проекты преобразований аппарата государственного управления. Актуальность предлагаемых реформ была очевидна, исходя из результатов деятельности различных ведомств на высшем уровне. По всем основным мемуарным произведениям прослеживаются примеры несогласованности действий разных ведомств, отсутствия информированности о действиях смежных инстанций, отсутствие единого координирующего органа. Формализм в решении дел; падение авторитета власти в глазах населения; низкий образовательный и профессиональный уровень, произвол, чинопочитание, отсутствие кадров выделялись как основные характеристики бюрократического аппарата.4 Усовершенствовать систему мешала сама царская власть, которая не решалась на радикальные реформы; внутри- и околоправительственные группировки, преследовавшие собственные цели; подача необъективной информации с мест в выгодном для себя свете; система «круговой поруки».5
Эти недостатки российской бюрократии, а также необходимость постоянного обращения к авторитету императора приводили к выдвижению основных требований - самостоятельности от императора, координации действий министерств, объективной информации из губерний, создания дворянского органа власти на местах и в центре, представительство всех сословий.
Понимая, что император не пойдет на изменение существующего государственного строя, реформаторы предлагали введение представительного органа с совещательными функциями. Этот шаг должен был привести государственное устройство
России в соответствие с западными образцами и решить вопрос представительства от губерний и разных сословий. Это не только сохранило бы самодержавный режим правления, но должно было укрепить его, решив все противоречия. Однако идея общегосударственного представительства, предлагаемая в различных вариациях в 60-80-е гг., Александром II поддержана не была. Отказ имел категорическую форму. Почему? Постараемся ответить на этот вопрос.
Знаменитая речь Александра II перед московским дворянством весной 1856 года
о необходимости отмены крепостного права «сверху» позволила высшему российское дворянство искать возможности активно участвовать в этом процессе.
В 50-60-е гг. существовала группировка крупных землевладельцев, аристократов, которая претендовала на роль выразителей интересов дворянства. К лидерам течения рубежа 1850-1860-х гг. относят помещиков братьев М.А. и H.A. Безобразовых, богатейших магнатов России - графа В.П. Орлова-Давыдова и С.И. Мальцова, тамбовских помещиков братьев П.Б. и Г.Б. Бланков, предводителей дворянства Орловской губернии В.В. Апраксина, Царскосельского уезда Петербургской губернии А.П. Платонова, депутата Симбирского губернского комитета в Редакционных комиссиях в 1859 г. Д.Н. Шиддовского. Близкие им взгляды обнаруживал граф М.Н. Муравьев. Многие из них занимали видные государственные должности, имели прямой доступ ко двору, а также родственников и друзей среди ближайшего окружения императора. По мнению исследователей, не составляя хорошо организованного кружка, подобно славянофильскому, они не были и случайной компанией придворных фрондеров6.
В конце 50-х гг. появились наиболее радикальные проекты представителей крупного дворянства. В частности, это были записки генерал-адъютанта С.П. Шипова (1848 г.), С.И. Мальцова (1859 г.), графа В.П. Орлова-Давыдова («Положение о крестьянах эстляндской губернии» 1857 г., «О даровании крестьянам права выкупать усадебную оседлость и о предоставлении им полевой земли» декабрь 1857 г.), братьев М.А. Безобразова («О необходимости созыва Общего собрания Сената» 17 мая
1856 г.) и H.A. Безобразова (1859, 1860 гг.), адресы Московского и Царскосельского дворянских собраний. Они выдвигали единую в общих чертах программу: 1) сосредоточение в их руках местной власти, усиление роли в решении политических вопросов - «создание аристократии политической», по выражению князя В.А. Черкасского7; 2) создание высшего дворянского органа власти, наделение его существенными властными полномочиями, в основном за счет чиновной бюрократии и части функций императорской власти; 3) идеальной моделью для подражания для представителей аристократического лагеря было английское социально-политическое устройство со сосредоточением власти в руках «лендлордов».8
Ключевым моментом было требование первоначального реформирования системы власти. Освобождая императора от исполнения повседневных обязанностей, аристократия брала бы на себя основные управленческие функции и фактически повышала свой статус посредством декларативного повышения статуса монарха9.
Естественной реакцией императора и его приближенных было полное неприятие. К примеру, в записке В.В. Апраксина было усмотрено проявление «преступных посягательств на самодержавную власть». Автор записки назван «жертвой собственного слабоумия», который легко поддается под чужое влияние. Другие проекты император расценил как давление на верховную власть - H.A. Безобразов был уволен от службы в МВД по неблагонадежности, отдан под полицейский надзор и выслан в свои имения; Симбирский депутат Шидловский получил строгий
выговор от правительства, С.И. Мальцову император запретил въезд в обе столицы и выдачу загранпаспорта.10
Но необходимость в реформировании ощущали и сами представители высшей бюрократии. Самыми известными стали проекты Министра внутренних дел П.А. Валуева (1863 и 1866 гг.), брата императора Председателя Государственного Совета и Морского министра Великого Князя Константина Николаевича, Шефа Третьего жандармского Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии П.А. Шувалова, Министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова, и Министра внутренних дел Н.П. Игнатьева. Эти так называемые «конституционные» проекты 60-х - начала 80-х гг. не только получили наибольшую огласку и обсуждение в органах печати, но и рассматривались в особых совещаниях в присутствии императора, а в нескольких случаях имелась реальная возможность их претворения в жизнь.
Эти документы формально имели иной характер и преследовали другие цели, чем записки Шипова, Безобразовых и т.п. Здесь предлагалось ввести дополнительное собрание выборных гласных от губерний в состав Государственного совета. Включение в состав совещательного органа, который фактически не имел влияния на принятие политических решений, дополнительного собрания выборных гласных с подчиненным и зависимым от него положением предопределяло бы его роль в управленческой структуре государства. О создании полноправного государственного института представительства с правом решающего голоса в начале 70-х гг. осмеливался говорить только шеф жандармов П.А. Шувалов.11
Проект П.А. Валуева «Всеподданнейшая записка статс-секретаря Валуева» 1863 г. на тот момент и в условиях обсуждения на высшем уровне, считался наиболее радикальным, содержал следующие «основные начала»: права и власть Госсовета не расширяются; новый элемент не должен был приобрести в Госсовете преобладающего влияния, сохраняя и в отношении него совещательное свойство; общее направление съезда выборных гласных вверить лицу, облеченному доверием правительства; включение в состав съезда выборных гласных по назначению от правительства.
Валуев специально оговаривал, что мысль проекта «не заключает в себе посягательства на Верховные права Самодержавной власти Вашего Величества, ... а выражает как бы желание приблизиться к Престолу Вашего Величества, принести Вам непосредственно дань гражданского труда и верноподданнической покорности»12. Тем не менее, угроза основам самодержавия являлась главной причиной отвержения императором идей представительства, в то время как преобразование именно этих основ и было главной целью предлагаемых проектов.
Идея представительства даже в проекте ограничивалась настолько, что теряла свой первоначальный смысл. В «Началах» Валуева видно стремление укрепить собственно власть, заранее ограничить любую возможность самостоятельности нового органа. Однако князь Г1.П. Гагарин, который о себе говорил, что он «больший монархист, чем сам монарх»13 заметил, что Валуев «выступает все время как человек, который хочет испросить конституцию, но пытается скрыть это намерение за своей напыщенной фразеологией».14
В проектах высшей бюрократии первоначальные идеи «аристократической оппозиции» - создания «политической аристократии» как прослойки между народом и монархом - были только смягчены и завуалированы в последующих программах и проектах государственных деятелей.
Другой проект преобразований системы управления был представлен великим князем Константином Николаевичем, братом Александра II. Как член императорской фамилии он не мог предполагать передачу даже минимальной части властных полномочий высшей аристократии. Целью его предложений, хотя формально они во многом и совпадали с основными идеями записки Валуева, было укрепление основ самодержавия и уступка потребностям разных социальных групп для снятия напряженности в обществе. Проект объявлял гибельность конституционного правления и необходимость поддерживать самодержавие; неприкосновенность сословных привилегий; сохранение сущности строя при либеральности в формах.15 Он предлагал развить уже имеющиеся нормы российского законодательства: 1) право заявления дворянами своих нужд; 2) право выбирать депутатов; и 3) приглашение к совещанию в департаменты Государственного Совета посторонних лиц со всей Империи в качестве экспертов.16 В итоге данная мера не приобретала серьезного значения, речь шла о приготовительных комиссиях при Госсовете от 30 до 46 чел. и меньше, председатели которых будут назначаться государем, в собраниях присутствовать министры, голос собрания в решающий обращаться не может, заседания должны быть не публичные с ограниченным на них доступом.17 «Правительство, не приняв на себя никакого обязательства перед страною, предоставило бы себе только возможность советоваться, ко-
1 8
гда признает полезным и нужным, с людьми практическими».
Скромность проекта была обусловлена реальными возможностями и стереотипами представлений царской семьи о собственной власти в Российской Империи. Валуев писал: «Его предположения уже, и явно, что узость их, в глазах государя составляет достоинство»19. Несмотря на это, из-за угрозы незыблемости единоличной власти монарха и неприятия идеи предоставления равных прав сословиям его предложения не были утверждены императором.
Сравнивая проекты предлагавшиеся с конца 50-х гг., можно проследить заметную девальвацию реформаторских идей, выхолащивание их первоначальной сути. Происходит их постепенная трансформация в сторону придания им наиболее приемлемых для самодержавия форм.
В этом же ряду стоит и проект графа М.Т. Лорис-Меликова 1881 г. Интересно проследить, насколько изменились идеи, лежащие в основе его проекта. Его политика «диктатуры сердца» создавала такой имидж власти, который полностью совпадал с настроением Александра II - милосердная, единая с народом, выступающая против бюрократии. Играя на самолюбии императора, он фактически проводил те же идеи Константина Николаевича и Валуева, которые до этого воспринимались императором как слишком радикальные, но здесь были представлены в верноподданническом тоне и с определением конкретных целей: «Данные сенаторских ревизий несомненно окажутся недостаточными без практических указаний людей, близко знакомых с местными условиями и потребностями. ... В виду изложенного нельзя ... не остановится на мысли, что призвание общества к участию в разработке необходимых для настоящего времени мероприятий есть именно то средство, какое и полезно и необходимо для дальнейшей борьбы с крамолою». Заявляя, что «для России немыслима никакая организация народного представительства», он предлагал для призыва представителей от губерний, обратиться к уже знакомым формам совещательных комиссий по примеру Редакционных комиссий, использовавшихся при разработке крестьянской реформы».20
При Александре Ш также предпринимались попытки образования представительного органа. Издание манифеста 1881 г. не помешало графу П.Н. Игнатьеву, по назначении министром внутренних дел, поставить вопрос о созыве Земского Собора, «каковой мог считаться не противным заветам предков». Однако проект был «столь непракгиче-ский, что при его рассмотрении, оказалось положительно невозможным его осуществить на практике. Только после этого всякие дальнейшие попытки на учреждение подобного совещательного собрания были покинуты на долгое время».21
Таким образом, развитие идей представительного правления или даже введения представительного органа изменялось, пока фактически не потеряло смысл и не приняло формы знакомые и не подвергавшие опасности основы самодержавной власти в Российской империи. Реальную возможность осуществления имели только те проекты, которые не противоречили духу абсолютного правления.
Отрицательное отношение к идее представительства вызывала их идейная связь с конституционными проектами западных государств, в частности Англии. Они воспринимались самодержавием и его сторонниками как исключительно опасные дня российской государственности. Для представителей же либерального крыла российской аристократии, получивших образование в большинстве своем в Германии и Англии, воспитанных на идеях Просвещения в Царскосельском лицее, Училище правоведения и Московском университете, - идеи народного представительства были безусловным идеалом государственного устройства22. Из этого противоречия возникал базовый конфликт ценностных ориентаций представителей различных партий.
Понятие «конституции» в XIX в. в восприятии высшей бюрократии была своеобразным «пугалом». Оно включало в себя идеи представительного образа правления, приоритета выборной власти над единоличным монархическим правлением, правовое регулирование властных отношений на основе соблюдения конституции. Соответственно, это понятие выступало собирательным образом всех «негативных последствий» либеральных преобразований, неизбежному конституционному ограничению самодержавного правления. Интересно, что на восприятие конституции оказывали влияние и иррациональные представления, страхи и общественные «мифы», зачастую демонизировавшие категории, чуждые для российского сознания.
На фоне общественных страхов в момент покушения на Александра П в 1866 г. в «либеральной» позиции великого князя Константина Николаевича и H.A. Милютина видели угрозу самодержавию, «ограничение» власти монарха. Угроза в политическом аспекте напрямую ассоциировалась в общественном сознании с угрозой физической расправы с царем.23 Валуев в своем дневнике в начале 80-х гг. отмечал, что наследник Александр (будущий Александр Ш) «всякий «конституционализм» считает гибельным, а «слово "конституция" не могла даже произноситься». «В этих кругах значение народного представительства для России всегда... или вовсе отрицалось, или... считалось отнюдь не противоречащим идее самодержавия». По мнению авторов начала XX в. в бюрократических проектах «не было и тени конституционных начал», ни один «никоим образом не может быть причислен к конституционным ... ни в проекте Валуева, ни, конечно, в проекте великого князя нет совершенно речи об участии народа в законодательной работе».24 Проекты в действительности раскрывали «весь антиконституционный характер "предположений Высшего Правительства", долженствовавших подкрепить силу власти силою мнения».25
Таким образом, во-первых, идеи, зародившиеся в период преобразований Александра II, были только «квази-конституционными идеями»26 и еще не носили како-
го-либо оформившегося, конкретного характера. Во-вторых, они фактически не были направлены на разработку конституции или реальных планов сословного представительства, а были нацелены лишь на укрепление существующего монархического самодержавного аппарата и власти монарха.
Но могли ли вообще в среде российской аристократии и высших чиновников быть приемлемыми идеи народного представительства? Для выяснения этого вопроса очень важно сопоставить с описанными выше идеями представления верхушки бюрократии того же периода о власти.
На основании исследования мемуарных источников представителей высшей российской бюрократии прослеживается противоречие между традиционной системы представлений и рационалистическими взглядами на представительство. Анализ показывает не просто преобладание, но господство традиционалистского подхода в структуре взаимодействий во властной среде и противоречие с новыми, созревающими в обществе рационалистическими представлениями.
Взаимоотношения в сфере высшей власти, механизмы политического влияния строились на доверии императора - при отсутствии доверия становилась очевидной необходимость подавать в отставку, поскольку дальнейшая деятельность уже не приносила положительного результата. Критерий доверия императора был базовым в иерархии ценностей высшей бюрократии.27 Также чрезвычайно значимо для судьбы человека было неудовольствие императора.28
Второй по значимости категорией в системе представлений о власти было безусловное приятие власти и личности императора, полное подчинение, дисциплина, отсутствие суждения и осуждения. К примеру, В.П. Безобразов писал о великих князьях: «Я их люблю, просто люблю, привязан к ним и потому прощаю.... да и нельзя иначе, ибо не ведают, что творят». 9 Княгиня Ливен формулировала сходное отношение: «Моя обязанность не выдумывать, а повиноваться. Но для того, чтобы повиноваться, мне хотелось бы знать волю императора».30
Еще одним явлением было сознание кастовости высшей власти, выделение ее представителей фактически в отдельную социальную группу. «Высшая Власть» как малая группа характеризовалась схожим происхождением, уровнем воспитания, сферой взаимодействия, знакомством между собой. Характерным явлением для высшей власти были светские мероприятия - балы, приемы, салоны, - где собирался «большой свет», «весь аристократический круг», который составлял не более 200-250 чел.31 До 71,5 % чиновников I—IV классов были потомственными дворянами, к
1857 г. их насчитывалось всего 857 чел., и в большинстве они относились к крупным и крупнейшим землевладельцами.^2 Эго был довольно узкий круг людей, поэтому они чувствовали себя на равных с остальными представителями высшей власти, зачастую и с членами императорской фамилии, и даже с самим императором.
Осознание собственной значимости, достоинства составляло неотъемлемую характеристику представителей высшей власти. Это свойство давало возможность влияния на императора и использовалось как действенный механизм манипулирования и политического давления. Часто рычагом становилась угроза выхода в отставку, чем пользовались многие государственные деятели высшего ранга (Д.А. Милютин, С.Ю. Витте, М.Н. Муравьев) и чиновники более низкого уровня.33 Император не мог единолично принимать решения, его мнение всегда зависело от сложившихся группировок и центров влияния.34 Публично заявленное желание покинуть службу ускоряло продвижение и было одним из средств достижения успеха, снимало психологи-
ческую напряженность, отмечалось у лиц, находящихся в зените славы и даже монаршей милости.35 Таким образом чиновник провоцировал одобрение или отказ в поддержке со стороны императора.
Основной мотивацией государственной деятельности высшей бюрократии должно было быть стремление к укреплению самодержавия, государственного устройства, монархические убеждения, любовь к Отечеству, к Государю.36
Имеют здесь значение и представления чиновников высшего звена об идеальном представителе этой группы. В ряду личностных качеств по отношению друг к другу в основном высоко оценивались интеллект, оригинальность, хороший, мягкий характер (к примеру, М.М. Сперанский, и как противоположность - И.А. Зиновьев). Легкость в общении, обаяние часто служили пропуском в «высший свет».37 Среди деловых характеристик ценились рационализм, способности администратора, но часто высшие чиновники предпочитали выбирать более слабых подчиненных, во избежание конкуренции и риска неподчинения.38 Отрицательно оценивались самостоятельность суждений, попытки достичь собственных целей, гордость, самомнение, самовластие. Главным условием было соответствие образа мыслей и представлений задачам власти. Самым же серьезным проступком считалось, если какими-либо действиями, вольно или невольно был подвергнут сомнению авторитет самой верховной власти.
Все эти характеристики высшего социального слоя российского общества говорят о том, что в нем устойчиво удерживались, несмотря на все либеральные преобразования, привычные, устойчивые стереотипы взаимодействия как бюрократии между собой, так и с вышестоящей властью и подчиненными. Независимо от декларируемых идей, модели взаимодействия не изменялись.
Итак, в высших правительственных кругах, как и в обществе в целом существовали формально два основных подхода к идее власти. Но исследователи справедливо отмечают неправомерность резкого разделения программ либерального и консервативного течений в среде высшей бюрократии 1850-1860-х гг., наблюдался скорее «либерально-консервативный синтез». Декларировавшиеся в «записках» и проектах идеи не означали принципиальной разницы их действительных представлений. Попытки усиления олигархического принципа в высшем управлении представляли собой предпосылки «последующего укрепления административно-правовых начал власти», бюрократизации и уменьшения фактора личной роли монарха.39 За идеями представительства того времени не следует признавать какого-либо устойчивого по-литико-институционального значения. Либеральные и консервативные концепции в этой среде скорее являлись формой выражения тех или иных взглядов и настроений, тем более, что тогда эти течения еще не оформились окончательно.
Наиболее значимой была не форма представления идей, а их существо - те цели, которые лежали в основе предлагаемых проектов. По результатам анализа источников, публицистики, историографии периода отчетливо выявляются не две идеологии но два исторических типа сознания -рационалистический и традиционалистский. И единство намерений, и отличия в сознании сосуществовали в условиях «взаимонепо-нимания» и отсутствия реального диалога. В целом развивалось постепенное «вызревание» рационалистического подхода из «кокона», но отсутствовала преемственность между ним и традиционалистским мировоззрением. Подчас речь шла о критериях складывания группировок боровшихся друг с другом за влияние на императора.
В результате противодействия противоположных тенденций - объективной необходимости реформирования и субъективной боязни радикальных изменений - на
уровне высшей бюрократии пришел в действие своеобразный механизм защиты. Он включал в себя выдвижение «актуальных» проектов, но с их помощью происходили: 1) подмена идей, понятий, якобы выполнение требований части общества; 2) проведение своих целей, интересов; 3) сохранение самодержавия в прежних формах и даже попытки его укрепления; 4) доведение до абсурда опасных для самодержавия идей; 5) успокоение различных слоев общества, как недовольных реформами, так и требующих их продолжения - соблюдалась форма преобразований, но подменялось существо проводимых реформ.
Как в проектах учреждения представительных органов, так и в менталитете и восприятии власти высшей российской бюрократии не было стремления уйти от монархического принципа правления и заменить его хотя бы «конституционной монархией». Любая модель представительства означала угрозу основам государственности даже для тех чиновников и «радикально» мыслящих реформаторов, которые сами предлагали подобные проекты, и вызывала стремление ограничить полномочия нового органа еще до принятия решения о его создании.
Это явилось важным фактором того, что институт самодержавия и органы центрального управления в России остались единственным не реформированными звеньями в ходе преобразований 50-80-х гт. Отказ монархии трансформироваться в соответствии с требованиями времени при фактической поддержке аристократии и высшего чиновничества обусловил и неполноценность реформ, и попытку возврата к прежнему порядку в период царствования Александра III. Впоследствии несогласованность принципов правления привела к обострению кризисных явлений в государстве, когда закладывался внутриполитический и мировоззренческий кризис, который в итоге вылился в революционные процессы начала XX в.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х гг. - М,. 1964; Его же. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX веке. - М., 1978; Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. - JL, 1973; Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII веке. Формирование бюрократии. - М., 1974; Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до середины 80-х гг. XIX в. - Л., 1978; Захарова Л.Г. Самодержавие и отмена крепостного права. М., 1984; Христофоров И. А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам (конец 1850 - середина 1870-х гг.) - М., 2002; Долбилов М.Д. Сословная программа дворянских «олигархов» в 1850-1860-х гг. // Вопросы истории, 2000. - № 6. - С. 32-52.
2 См.: Kivelson Valerie A. The Devil Stole His Mind: The Tsar and the 1648 Moscow Uprising // American Historical review. - 1993. - June. P. 733-756; Kollmann N.Sh. By Honour bound. State and society in Early Modern Russia. - Ithaca; London, 1999; Freeze G.L. Handmaiden of the State? The Church in Imperial Russia Reconsidered // Journal of Ecclesiastical History. - 1985,-V. 30 - № 1. - P. 82-102.
3 См.: Захарова Л.Г. Великие реформы 1860-1870-х годов: поворотный пункт российской истории? // Отечественная история. 2005. - № 4. - С. 154, 164; Долбилов М.Д. М.Н. Муравьев и освобождение крестьян: проблема консервативно-бюрократического реформаторства // Отечественная история. 2002. - № 6. - С. 67-90; Его же. Конструирование образов мятежа: Политика М.Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае в 1963-1865 гг. как объект историко-антропологического анализа // Actio Nova. - М., 2000. - С. 338-408.
4 Очевидность преобразований на уровне взаимодействия высших инстанций хорошо видна по мемуарным источникам, в частности, П.А. Валуева, A.B. Головнина, A.A. Половцова, Е.А. Перетца, из другого периода С.Ю. Витге - то есть по всем основным мемуарным произведениям второй половины XIX в.
5 Любичанковский С.В. Структурно-функциональный подход к истории местного управления Российской империи (1907-1917 гг.). - Оренбург, 2005. - С. 276.
6 Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам... - С.. 52-53, 74-75-, Долбилов М.Д. Муравьев и освобождение крестьян... - С. 34-35.
7 Цит. по: Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам... - С. 125.
8 Долбилов М.Д Сословная программа дворянских «олигархов» в 1850-1860-х гг. // Вопросы истории, 2000. - № 6. - С. 36; Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам... - С. 40.
9 См.: Долбилов М.Д. Сословная программа дворянских «олигархов»... - С. 37.
10 Там же. - С. 39-40.
1 ' Чернуха ВТ. Внутренняя политика царизма с середины 50-х... - С. 87.
12 Берманъский К. «Конституционные» проекты царствования Александра II // Вестник права. - 1905. - № 9-10. - С. 228.
13 Дневник П.П. Гагарина // ОРиРК (Отдел рукописей и редкой книги) ГПБ. -Фр. FIV212/3. - С. 117-118.
14 Там же. - С. 124.
15 Записка об идее представительства великого князя Константина Николаевича, 1867 г. // Половцов A.A. Дневник государственного секретаря Половцова A.A. 1883-1886. - М., 1966.-Т. 1,-С. 61-64.
16 Берманъский К. «Конституционные» проекты царствования Александра II. -С. 271-272.
17 Записка об идее представительства великого князя Константина Николаевича.... -
С. 63-64.
! 8
Берманъский К. «Конституционные» проекты царствования Александра II. - С. 281.
19 Щеголев П. Из истории «конституционных» веяний в 1879-1881 гг. // Былое. - 1906. -
№ 12.-С. 266.
20
Берманъский К. «Конституционные» проекты царствования Александра II. - С. 285-286.
21 Тернер Ф.Г. Воспоминания жизни Тернера Ф.Г. //Русская старина, 1910. - № 11. - С. 365.
22 Идея непосредственной зависимости политических убеждений представителей власти от полученного образования, самого образовательного учреждения, от педагогов и преподаваемых идеологических взглядов: Уортман P.C. Властители и судии: Развитие правового сознания в императорской России. - М., 2004; Петров Ф.А. Люди 1840-х годов в Московском университете // Отечественная история. - 2005. - № 2. - С. 127-147.
23 Записки сенатора Есиповича // Русская старина. 1909. - Т. 137. - № 1. - С. 127-128; № 2. - С. 269. См. также: Шестопалов А.П. Николай Алексеевич Милютин // Вопросы истории. - 2004. - № 12. - С. 57-68.
24 Щеголев П. Из истории «конституционных» веяний в 1879-1881 гг. - С. 261-262, 266.
25 Берманъский К. «Конституционные» проекты царствования Александра II. - С. 223.
26 По выражению К. Берманьского.
27 Ярким примером может быть судьба Е.И. Барановского. См.: Барановский Е.И. [ Рукопись]. - (1821-191... гг.) // Отдел редкой книги (ОИК) ГПИБ.
28 Корф М.А. Из дневника барона (впоследствии графа) Корфа М.А. // Русская старина, 1904,-№6.-С. 568.
29 Безобразов В.П. Как я сделался сенатором... (Из дневника В.П. Безобразова) // Былое
- грядущее, 1907. - № 1. - № 11. - С. 4-6.
30 ЛивенД.Х. Княгиня Ливен Д.Х. и ее переписка с разными лицами // Русская старина. -1903. - № 11.-С.419, 423.
31 Корф M.Ä. Из дневника барона (впоследствии графа)...- № 2. - С. 277; Клейнмихель, гр. Из потонувшего мира. Мемуары. - Пг.; М., 1923. - С. 41.
32 Зайончковский П. А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX веке. -С. 27, 97.
33 См.: Никитенко A.B. Моя повесть о самом себе. Дневник: В 3 т. - Л., 1955. - Т. 1. -С. 473; Тернер Ф.Г. Воспоминания жизни... - С. 365; Витте С.Ю. Воспоминания, мемуары:
- М., 2002. - Т. 3. - С. 40, 132-133; Милютин Д.А. Воспоминания. 1860-1862 / Под ред. Л.Г. Захаровой - М., 1999. - С. 19.
34 Безобразов В.П. Как я сделался сенатором... - С. 6.
35 Марасинова £.Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века. (По материалам переписки). - М., 1999. - С. 256.
36 См., например: Витте С.Ю. Воспоминания, мемуары. - Т. 3. - С. 85-86.
37 Корф М.А. Из дневника барона (впоследствии графа)... - № 2. - С. 279, 284.
38 Ламздорф В.Н. Дневник 1891 -1892. Воспоминания. Мемуары. - Мн., 2003.
39 Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам... - С. 135; Медушевский А.П. Демократия и авторитаризм. - М., 1997. - С. 307, 328; Филиппова Т.В. Либерально-консервативный синтез и политика элит // Actio nova. 2000. - М., 2002. -С. 409-423.
IDEAS OF REPRESENTATION IN PERCEPTION OF HIGH RUSSIAN BUREAUCRACY IN THE SECOND HALF OF THE XIXth CENTURY
E.V. MASLENNIKOVA
Department of Russian History Peoples Friendship University of Russia 10-1 Miklukho-Maklay Str., Moscow 117198 Russia
The article analyzes high Russian bureaucracy’s beliefs about authorities and powerful relations. The mechanism of substitution of notions, devaluation of initial ideas, and changes of the form at conservation of contents were a defense mechanism to response to the projects about introduction of representative organs of power. Unavailability of traditional consciousness of high bureaucracy to representative polity and real transformation conditioned these processes. The adjustment of projects to the Russian reality and to the beliefs on monarch authority occurred under simultaneous understanding of urgency of reforms.
