CC BY
103
© Н.В. Меднис, 2009
УДК 1(470)
ББК 87.3(2)Н11
ИДЕИ КОСМИЗМА В ФИЛОСОФИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ
Н.В. Меднис
В статье рассматривается влияние работ Н.Ф. Федорова на творчество философов русского зарубежья Н.А. Бердяева и Н.А. Сетницкого.
Ключевые слова: русский космизм, философия русского зарубежья, эсхатология.
Русский космизм сложно оценить, не определив его место в философской традиции. Так, никто из западных мыслителей XIX-XX вв. не может быть правильно понят, если не учитывать трудов Канта. «Подобного “отца” у русской философии нет, - полагает Н.К. Бонецкая, - зато общей матерью наших мыслителей была Православная Церковь» [3, с. 649]. Метафизическая власть христианской церкви как символа всеединства объединяет бытие с запредельным, и тема духовной жизни, ее вечности в трудах философов русского зарубежья становится столпом, поддерживающим веру в будущее мыслителей русской эмиграции: Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова,
В.Н. Ильина, Н.А. Сетницкого, К.А. Чхеидзе и др., воспринявших и развивших идеи Н.Ф. Федорова, создавшего целое направление в русской философии, которое Н.А. Бердяев назвал «космоцентрическим, узреваю-щим божественные энергии в тварном мире, обращенным к преображению мира» и «антропоцентрическим... обращенным к активности человека в природе и обществе» [1, с. 235]. На основе духовной составляющей в их учениях ставятся «проблемы о космосе и человеке», разрабатывается активная, творческая эсхатология, смысл которой, по словам Бердяева, в том, что «конец этого мира, конец истории зависит и от творческого акта человека» [там же, с. 258].
В данной статье будут рассмотрены работы Бердяева и Сетницкого как наиболее
активных проводников идей Н.Ф. Федорова среди философов русского зарубежья.
Николай Александрович Бердяев принадлежит к тому поколению деятелей русской мысли и культуры, жизнь и судьба которых были надвое рассечены революцией. В 1922 г. по распоряжению советского правительства в числе большой группы писателей, философов и ученых он был выслан из России. Более 20 лет прожил в изгнании - сначала в Германии, а затем во Франции - и стал за эти годы одним из самых известных и популярных философов на Западе. Для европейской общественности Бердяев, один из представителей нового религиозного сознания, явился выразителем духа православия, тех его глубин, что не были раскрыты официальной церковностью и богословием. Он стал проповедником «русской идеи» (именно так называется одна из его книг, посвященная истории русской мысли и опубликованная в Париже в 1947 г.), которую сам Бердяев определяет как идею эсхатологическую, как чаяние всеобщего спасения, взыскание Града Небесного, «нового неба и новой земли».
Отношение к радикальным социальным и экономическим реформам, явившимся результатом революции, Бердяев выражает в книге «Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии» (1918). Он глубоко убежден в невозможности никакого освящения падшего состояния мира, в утопичности попытки построить идеальное и благополучное общество «в несовершенном и страдальческом мировом целом», где «хаос еще не претворен в космическое состояние». За
вопросом о богатстве и бедности Бердяев, как и Федоров, видит другой вопрос - вопрос «о смерти и жизни», за социальным злом прозревает иное, всеобщее зло: стихийность и слепота природной жизни, косность и непросвет-ленность материи, смертность. Экономическая задача, задача устроения социалистического хозяйства, не может, по его мнению, быть оторвана от главной, всеобъемлющей задачи: устроения не только земного, но и всего космического хозяйства, «организации и регуляции» стихийных природных сил, одухотворения материи, победы над смертью. Здесь идеи мыслителя лежат в русле той религиозной «философии хозяйства», которая развивалась Н.Ф. Федоровым [4, с. 169].
Деятельность Бердяева в эмиграции была очень продуктивной. Он был одним из инициаторов создания в Берлине Русского научного института и Русской философской академии. В Париже, где прожил до самой смерти, основал и возглавил издательство «ИМКА-Пресс», редактировал религиозно-философский журнал «Путь», поддерживал христианское студенческое движение. Много печатался, его работы встречали широкий отклик. В 1947 г. Кембриджский университет присвоил Николаю Александровичу звание доктора Honoris causa.
Центральной проблемой этого периода его творчества становится проблема личности. Об этом книги: «О назначении человека» (1931), «О рабстве и свободе человека» (1939), «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» (1952). Еще в «Смысле творчества» Бердяев называл свое мировоззрение антропоцентризмом. Но понимал под этим не превозношение человека над природой, не оторванность его от мировой, космической жизни, а, напротив, поставление человека в центр Вселенной как ее духовного, экзистенциального средоточия. Такой христианский антропоцентризм Бердяев противопоставляет языческому космоцентризму: преклонению перед безграничным космосом, пред безбрежностью мировой жизни, лишенной личного начала. Он отказывается признавать в нынешнем мироздании отражение божественного, идеального строя. Г армония природы - это только гармония родовой жизни, в ней нет места личности, она растворяет в себе чело-
века. Тот образ гармонии Вселенной, который так часто выражал себя, особенно в поэзии, может быть отнесен только к «космосу в экзистенциальном смысле», к миру, каким он должен быть [4, с. 170].
В этом направлении и движется его мысль. Он много читает: знакомится с творениями отцов Церкви, особенно выделяя сочинения Оригена (ок. 185-253 или 254) и Григория Нисского (ок. 335 - ок. 394) с их учением о всеобщем апокатастасисе. Впоследствии со всей горячностью истинно христианской души, печалящейся обо всех, он будет протестовать против учения о вечных муках, против всякой онтологии ада. В утвердившемся представлении о конце мира как судном дне он увидит не непререкаемость истины, а следствие человеческого несовершенства, ограниченность в восприятии божественного откровения. По мнению Бердяева, в область идеального и должного переносятся здесь самые темные свойства человеческой природы. Мыслитель глубоко воспримет идею Н.Ф. Федорова об условности пророчеств Апокалипсиса, о том, что от самого человека зависит, будет ли исход истории наказанием и судом Божиим или же всеобщим спасением. Этот, по выражению самого Бердяева, «активнотворческий эсхатологизм» ложится в основу его религиозных построений [там же, с. 169].
В эмигрантский период идеи мыслителя получают развернутое обоснование в «Смысле истории» (Берлин, 1923), «Опыте эсхатологической метафизики» (Париж, 1947), «Экзистенциальной диалектике божественного и человеческого» (Париж, 1952). Неоднократно Н.А. Бердяев выступал с докладами о Федорове в созданной им Религиозно-философской академии (1930, 1935, 1938, 1939), участвовал в прениях по докладам о Федорове других деятелей эмиграции [5, с. 1150].
В 1928 г. в № 11 журнала «Путь», издававшегося Бердяевым в Париже как «орган русской религиозной мысли», была опубликована его статья «Три юбилея», посвященная столетию трех гениальных людей - Л. Толстого, Г. Ибсена и Н.Ф. Федорова, в которой Бердяев формулирует свои взгляды относительно творчества Николая Федоровича.
«Учение Н. Ф. есть прежде всего призыв к всеобщему труду, к религиозной орга-
низации труда и регуляции труда. Он не любил сословия ученых, отделивших мышление от жизни, и обличает грех отпадения интеллигенции от народа. Ему совершенно чужда теоретическая философия, созерцательная метафизика. Его собственная философия проективна и активна. Философия должна не пассивно отражать мир, а активно преобразовывать и улучшать мир» [2, с. 629]. Внимательный анализ его статьи позволяет утверждать, что идеи Федорова большей частью согласуются с мироощущением самого Бердяева.
«В корне отличается федоровская идея регуляции природы, - пишет мыслитель, - от идеи прогрессивной цивилизации. Н. Ф. прежде всего христианин и православный. Безбожная наука и техника могут сеять лишь смерть. Новизна идей Н. Ф., столь многих пугающая, в том, что он утверждает активность человека несоизмеримо большую, чем та, в которую верит гуманизм и прогрессизм. Воскресение есть дело не только Божьей благодати, но и человеческой активности» [там же, с. 630]. Эти слова перекликаются с его более поздней работой, в которой он утверждает: «В объективированной природе нельзя искать души мира, внутренней жизни космоса, потому что она не есть подлинный мир, но мир в падшем состоянии, мир порабощенный, отчужденный, обезличенный. Правда, мы прорываемся ко внутренней космической жизни, к природе в экзистенциальном смысле через эстетическое созерцание, которое всегда есть преображающая творческая активность, через любовь и сострадание, но это всегда означает, что мы прорываемся за пределы объективированной природы и освобождаемся от ее необходимости...» [4, с. 189].
Вместе с тем Бердяев видит утопичность некоторых идей Федорова, в отличие от Вл. Соловьева, полностью принявшего его учение: «Слабая сторона учения Н. Ф. - не-видение иррациональной свободы зла в мире, рационалистически-натуралистический оптимизм. Отсюда рождается утопизм, столь характерный для русского мышления. В действительности мистика менее утопична. Н. Ф. видит в смерти - источник зла и в победе над смертью - главную задачу. В этом его правда. Но он преуменьшает мистический смысл прохождения через смерть, как внутренний
момент жизни, то есть спасительный смысл Креста и Голгофы» [2, с. 634].
Истинное отношение Бердяева к самой идее - высочайшая, восторженная оценка -выражено следующим: «Никогда еще не высказывалась в христианском мире столь дерзновенная и головокружительная мысль о возможности избежать страшного суда и его неотвратимых последствий через активное участие человека. Если свершится то, к чему призывает Н. Ф., то конца мира не будет, и человечество с преображенной и окончательно регулированной природой перейдет непосредственно в вечную жизнь. Н. Ф. раскрывает эсхатологические перспективы, которые еще никогда не высказывались в христианском мире. Н. Ф. - решительный антигностик, для него все решается не пассивным мышлением и знанием, а активным делом. Апокалипсическое и эсхатологическое сознание призывает к делу, к активности, к ответственности. Если конец мира приближается, то это-то и должно вызвать небывалую активность человека, объединенное усилие избежать рокового конца и направить мир к вечной жизни. В идее этой есть необычайное величие и высота, до которых никто не поднимался» [там же, с. 633].
Огромная роль в популяризации идей Николая Федоровича принадлежит Николаю Александровичу Сетницкому. Н.А. Сетницкий, известный больше как «федоровец», весь свой трудный период жизни в Харбине посвятил пропаганде идей основателя русского космизма. «В истории философии, - отмечается в антологии “Русский космизм”, - наряду с типом мыслителя-первопроходца, открывателя новых, еще неведомых путей в мысли и духе, присутствует иной тип, вероятно, незаслуженно оставляемый в тени. Это тип последователя, продолжателя. Для него, бескорыстного подвижника, приверженца того или иного учения, важно не столько “приходить с новым словом” (Достоевский), не столько высечь собственный завет на скрижалях истории и культуры, сколько отыскать в множественности “философий” то “последнее слово”, что верой и смыслом ляжет в душе. А собственное творчество становится, скорее, подвигом служения, проповеди и дальнейшего раскрытия того учения, которое принял он как “путь,
истину и жизнь”. Именно таким служением стали судьба и творчество Н.А. Сетницкого -философа, эстетика, талантливого поэта, последователя идей Н. Ф. Федорова» [4, с. 239].
Знакомство в Одессе в 1918 г. с ушедшим в мир выпускником Духовной академии Троицо-Сергиевской Лавры Александром Константиновичем Горским и через него с учением «общего дела» стало точкой отсчета в философском развитии Сетницкого и началом их с Горским совместных работ. «Имя А.К. Горского, мыслителя и поэта, - констатирует современный исследователь, - в истории русской философии незаслуженно оттеснилось как бы на второй план: заслонено оно мощными фигурами его современников и собратьев по любомудрию - П.А. Флоренского, Н.А. Бердяева, Л.И. Шестова, Н.О. Лосского и других. Способствовали тому и объективные причины. Большинство его работ или вовсе не было опубликовано, или увидело свет ничтожным тиражом в провинциальном русско-китайском городке Харбине в конце 20-х годов. Между тем и личность, и идеи Горского настолько глубоки и оригинальны, что заслуживают постановки в тот ряд светочей национального духа, которым по праву гордится каждый народ» [там же, с. 211]. «Сетницкий и Горский, - отмечено там же, -написали несколько совместных работ и никогда не заботились о том, кто именно из двоих поставит в конце свое имя (кстати, и сам Федоров никогда не выпячивал собственного авторства, понимая, что в его учении выразились чаяния многих и многих безвестно ушедших, канувших в потоке времени). Они были как первохристиане, ибо несли слово о “всеобщем спасении”, о долге памяти и воскрешения постре-волюционной эпохе, что отвергла Бога, возложила на свои плечи прерогативу “страшного суда” и огненным, карающим мечом классовой ненависти рассекла мир на спасенный пролетариат и проклятых буржуев» [там же, с. 239].
Как в свое время Федоров, Н.А. Сетниц-кий постоянно стремился увлечь известных тогда философов, писателей и ученых идеями борьбы со смертью, регуляции природы, подвигнуть одних на проповедь, других на научные эксперименты, практическую деятельность. Писал Н.А. Бердяеву, Н.О. Лосскому, А.М. Горькому, посылал издаваемые им книги. Горький откликнулся тут же, ведь с уче-
нием Федорова был знаком давно и интересовался им. Через несколько лет Горький будет окружен глухой стеной, фактически отгорожен от реальной жизни стенами особняка Рябушинского. И Сетницкий, вернувшись из Харбина в неустроенность и зловещую пустоту московской жизни, где уже многие его знакомые были арестованы и расстреляны, так и не сможет встретиться с «великим пролетарским писателем». Впрочем, сам Николай Александрович еще борется. Вместе с Горским, весной 1937 г. вернувшимся из ссылки, они начинают писать статью, надеясь пробить идеологизированную систему, поистине, по слову Солженицына, бодаясь, как теленок с дубом. Для Сетницкого это была уже последняя попытка. Вскоре он был арестован и уже не вернулся. Близкие Н.А. Сетницкого говорили, что в случае с ним семена федоровской проповеди попали в свое время на добрую почву. Юношеское паломничество души в поисках идеала совершалось еще до знакомства с «Философией общего дела» вдоль того же русла, по тому же пути - пускай и путано, сбивчиво, - по которому десятилетиями ранее шел его учитель. Учение «легендарного библиотекаря», воспринятое и пережитое глубоко и творчески, дало Сетницкому необходимую перспективу, выстроило перед ним ту нравственную систему координат, в которой отныне разворачивалась его аналитическая, стремящаяся к ясности формулировок, к предельной высказанности мысль. Приняв учение «общего дела» целиком, без колебаний и сомнений, Н.А. Сетницкий особенно отмечает и развивает ту его сторону, которая связана с активным пониманием христианства. Основой его философских построений становится осмысление истории в эсхатологической перспективе, в свете конечного идеала [4, с. 241].
Находясь в Харбине в 1925-1935 гг., Сетницкий публикует ряд работ, одна из которых, написанная совместно с Горским, -«Смертобожничество» (1926) - вызвала интерес у Бердяева: «Я придаю большое значение тому, - писал русский персоналист, -что в “Пути” будут напечатаны посмертные статьи Н. Федорова... Если Вы видите “Путь”, то должны знать, что я написал о “Смертобожничестве”. “Смертобожниче-
ство” меня очень заинтересовало, хотя я не совсем согласен» (17 октября 1927 г., Кла-мар) [5, с. 622].
В письме Н.А. Сетницкого Н.А. Бердяеву при посылке 10 экземпляров «Смертобож-ничества» читаем: «Посланные экземпляры не откажитесь распределить между лицами, интересующимися религиозной жизнью России и готовыми отозваться на появление этой брошюры. Было бы желательно, чтобы они были вручены отцу Сергию Булгакову, Н.О. Лосско-му, Ф.В. Тарановскому и Карсавину или Фло-ровскому» [там же, с. 619].
Свою книгу «О конечном идеале» (Харбин, 1932) Сетницкий выстраивает как разумность исторических действий, как оправдание человеческого бытия, утверждает, вслед за Федоровым, возможность и необходимость участия всего человечества в «восстановлении мира в то благолепие нетления, каким он был до падения». В книге ведется полемика с работой известного юриста и философа П.И. Нов-городцева «Об общественном идеале». Новгородцев утверждает, что человеческие социальные предприятия не совместимы с христианским идеалом Царствия Божия, что абсолют в условиях нынешнего несовершенного мира в принципе невоплотим. «Не спасает занимаемую позицию и попытка придать идеалу бесконечного совершенствования и положительную основу. Эта последняя видится Новгород-цеву в двух основополагающих моментах: в личности и нравственности: «Личность представляет ту последнюю нравственную основу, которая прежде всего должна быть охраняема в каждом поколении и в каждую эпоху, как источник и цель прогресса, как образ и путь осуществления абсолютного идеала». Но если так, то позволительно спросить: в каком же отношении человеческая личность и нравственная основа прогресса находится к действию и мысли? В каком отношении возможно развитие и бесконечное совершенствование личности? Усиление мощи и стремление к такому усилению ее, входит ли оно в задачу “бесконечного совершенствования”? Сочетается ли и как с нравственным значением лиц доведение до полноты их мыслительной мощи хотя бы до того, чтобы произвести относительно простую задачу определения конечного идеала, вместо многих и бесконечно ускользающих по мере
приближения к ним целей? Достаточно поставить эти вопросы, чтобы увидеть, что при указанных выше предпосылках из создавшегося положения не выйти. Попытка найти какие-то выходы приведет лишь к противоречиям или окажется не чем иным, как способом при помощи словесных, недостаточно точных формулировок связать концы с концами» [4, с. 251].
Н.А. Сетницкий - противник столь пессимистического взгляда на историю. Напротив, последняя видится ему как богочеловеческий процесс преображения мира и человека, конечным пунктом которого станет воссоединение отпадшего творения с Творцом во славе и сиянии Небесного Иерусалима. Смысл истории - воплощение идеала, утверждение Царствия Божия. В своей полемике с П.И. Новгородцевым Н.А. Сетницкий прибегает к особому методу: опровергает ученого с точки зрения самой природы идеала - проективной, требующей своего осуществления в реальности.
Воплощение - центральный, определяющий момент в процессе становления, раскрытия идеала, иначе он вырождается в утопию, фантастическую мечту, бессильную в борьбе со злом и не умножающую добра. Это тот необходимый мост между идеалом и действительностью, прочное установление которого обеспечит истинный прогресс мира и человека, реальное их возрастание «в духе и истине». Неужели, спрашивает мыслитель, образ высшего, абсолютного блага полностью трансцендентен миру сему, пребывает в человечестве этаким генералом на свадьбе, составляет предмет лишь созерцания, умозрения, религиозного чаяния, не помышляющего участвовать в его приближении? Неужели не излучается он в этот темный, падший, отчаявшийся мир, не возжигает в нем ответный порыв восхождения? Всякое же утверждение о непреодолимой для слабых человеческих сил пропасти между действительностью и идеалом способствует, по мнению Сетницко-го, лишь производству всякого рода «дробных идеалов», сконструированных, так сказать, по мерке человека, а не по образу и подобию абсолюта. Именно такие «суррогаты» всеобщего счастья и заводили, считает мыслитель, историю в кровавые реки и кромешные тупики. И выход здесь может быть только один:
утвердить «целостный идеал» Царствия Бо-жия, предполагающий «полноту счастья» и «всеобщность спасения», конечной целью общественного развития, и, если возможно, дорастить до него все прочие «дробные идеалы», основавшие себя на компромиссах и всякого рода классовых принципах [4, с. 242].
В заключение хотелось бы отметить, что в данной статье затронута только малая часть имен и работ философов и мыслителей русского зарубежья, связанных с именем Н.Ф. Федорова.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бердяев, Н. А. Русская идея / Н. А. Бердяев // О России и русской философской культуре. - М. : Наука, 1990. - С. 43-169.
2. Бердяев, Н. А. Три юбилея (Л. Толстой, Г. Ибсен, Н.Ф. Федоров) / Н. А. Бердяев // Федоров Н. Ф. : PRO ET CONTRA. В 2 кн. Книга первая / сост., вступ. ст. А. Г. Гачевой, С. Г. Семеновой, ком-мент. А. Г. Гачевой при участии А. Л. Евстигнеевой, Т. Г. Никифоровой, С. Г. Семеновой. - СПб. : РХГИ, 2008. - С. 628-634.
3. Бонецкая, Н. К. П.А. Флоренский, и новое религиозное сознание / Н. К. Бонецкая // Флоренский: PRO ET CONTRA / сост., вступ. ст., примеч. и библиогр. К. Г. Исупова. - СПб. : РГХИ, 1999. -С. 649-667.
4. Русский космизм: Антология философской мысли / сост. С. Г. Семенова, А. Г. Гачева. - М. : Педагогика-пресс, 1993. - 368 с.
5. Федоров Н. Ф. : PRO ET CONTRA. В 2 кн. Книга первая / сост., вступ. ст. А. Г. Гачевой, С. Г. Семеновой, коммент. А. Г. Гачевой при участии А. Л. Евстигнеевой, Т. Г. Никифоровой,
С. Г. Семеновой. - СПб. : РХГИ, 2008. - 1112 с.
COSMISM IDEAS IN RUSSIAN PHILOSOPHY ABROAD
N. V. Mednis
The article considers N.F. Fedorov’s influence on creativity of N.A. Berdyaev and N.A. Setnitskiy, Russian philosophers abroad.
Key words: Russian cosmism, Russian philosophy abroad, eschatology.
