CC BY
56DOI 10.26105/PBSSPU.2021.2020.4.006 УДК 82.091.161.1Тургенев И.С. ББК 83.3(2=411.2)52-8
О.Б. Кафанова
И.С. ТУРГЕНЕВ В КРУГУ ФРАНЦУЗСКИХ ЛИТЕРАТОРОВ: СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА ПОВЕДЕНИЯ
Статья посвящена памяти выдающегося филолога, теоретика литературы Арама Айковича Асояна.
Тургенев как русский западник был очень разочарован политической и артистической средой во Франции; только в 1870-е гг. обрел в ней вторую родину. В кругу близких ему французских литераторов во главе с Г. Флобером он ведет себя как русский европеец, стремящийся сблизить две культуры, что и является стратегией его поведения. С этой целью он не только переводит на французский язык произведения русской классики, но и способствует публикации в России сочинений французских авторов. В общении с французской литературной элитой он постоянно рассказывает о разных сферах жизни в России. С каждым из приятелей он избирает особую манеру общения, постоянно оставаясь альтруистом, меценатом или просветителем.
Ключевые слова: Тургенев, русский западник, русский европеец, сближение двух культур, просветитель.
O.B. Kafanova
I.S. TURGENEV AMONG FRENCH WRITERS: THE STRATEGY AND TACTICS OF BEHAVIOUR
The article is dedicated to the memory of the outstanding philologist, literary theorist Aram Aykovich Asoyan.
Being a Russian Westernizer, Turgenev was very disappointed with the political and artistic environment in France and could accept it as his second homeland only in the 1870s. In the circle of like-minded French writers led by G. Flaubert, his strategy of behavour was that of a Russian European, striving to bring the two cultures together, for which he translated Russian classics into French and actively promoted French literature in Russia. Contacting with the French literary elite, he told much about different spheres of Russian life, choosing a special manner of communication with each of his friends to remain an altruist, philanthropist or educator.
Key words: Turgenev, Russian Westernizer, Russian European, rapport between two cultures, educator.
Введение
Статья посвящена памяти Арама Айковича Асояна, выдающегося теоретика литературы. В многообразной деятельности ученого была попытка написания рецензии на монографию, выпущенную мной в юбилейный год двухсотлетия со дня рождения И.С. Тургенева в соавторстве с В.А Доманским: «Художественные миры И.С. Тургенева» (М.: Флинта, 2018). Хотя творчество этого писателя не входило в круг постоянных научных тем А.А. Асояна, он проявил к книге интерес и сам предложил написать о ней. В этом проявлялась и широта его интересов, и дружеское участие. Вот несколько фрагментов из его статьи:
«Воображаемый хор восторгов слышится ярким и всеобъемлющим, но новых книг, монографий, статей о Тургеневе, кажется недостаточно, то есть гораздо меньше, чем бы хотелось. И в этом хотении выражение любви к писателю, более глубокой читательской причастности к его духовно-нравственным ценностям, его эстетическим привязанностям и его ментальности. Именно поэтому волнует и рождает нетерпеливые ожидания каждая новая работа о писателе, которая продолжает ряд уже снискавших признание исследований <...>. К этому ряду принадлежит и монография дуэта О.Б. Кафановой и В.А. Доманского "Художественные миры Ивана Тургенева"».
Эта критическая статья не была завершена и сохранилась в черновиках в рукописи.
Цель
В статье исследуется сюжет, посвященный дружбе Тургенева с французской литературной элитой, которую ему удавалось просвещать и знакомить не только с русской литературой, но и с лучшими достижениями мировой культуры.
Материалы и методы
Основным материалом статьи служит эпистолярий Тургенева, его переписка с французскими и русскими корреспондентами, а также мемуарные источники, прежде всего дневники Э. и Ж. Гонкуров. Главным в предпринятом исследовании является сравнительно-типологический метод.
Результаты и обсуждение результатов
Тургенев, проживший во Франции около 20 лет, далеко не сразу обрел в этой стране близких друзей, приятелей, единомышленников. Поначалу Франция и французы его очень разочаровали. Начав в 1845 г. сотрудничество с Л. Виардо в деле ознакомления французской публики с русской классической литературой (Гоголь, Пушкин, Лермонтов), Тургенев почти уже решил в 1848 г. переселиться во Францию, но потом передумал. Его письма этого времени полны резких замечаний о фальшивости французов, трусости общественных деятелей во время революции и политического кризиса, разразившегося в Польше в 1848 г. Покидая Россию, он надеялся обрести во Франции мир более справедливый и либеральный, чем в России, но его ожидания не оправдались.
В письме к Луи Виардо от 24 мая 1848 г. он пишет о своем разочаровании в деятелях революции 1848 г. Его возмущает речь Ламартина, в которой он говорил о Польше, игнорируя Россию, и это, с его точки зрения, «подло». Вместе с тем он обескуражен посредственностью новых политиков: «И никого, никого в новом Собрании! Пустота, совершенная пустыня! Ни одного выдающегося человека, ну ни одного [здесь и далее курсив автора. - О.К.]! Если бы они, по крайней мере, умели действовать. Но не уметь ни действовать, ни говорить!» [10, т. 1, с. 396-397, подлинник по-французски]. Артистическая среда тоже разочаровывает Тургенева. Ему кажется, что французы лишены всякого художественного вкуса. Даже пейзаж, который он наблюдает во время пути из Парижа в Лион, вызывает его раздражение.
Вторая попытка найти «свой круг» во Франции, которую Тургенев предпринимал в период с 1856 (до переселения в Баден-Баден в 1863 г. вместе с семейством Виардо), тоже не увенчалась успехом. Ограничимся
несколькими цитатами. В письме к С.Т. Аксакову 27 декабря 1856 г. (8 января 1857 г.) он едко замечает: «Я <...> познакомился со многими здешними литераторами - не со старыми слабыми, бывшими коноводами - от них, как от козла, ни шерсти, ни молока - а с молодыми, передовыми. Я должен вам сознаться, что всё это крайне мелко, прозаично, пусто и бесталанно. Какая-то болезненная суетливость, вычурность или плоскость бессилия, крайнее непонимание всего не французского, отсутствие всякой веры, всякого убеждения, даже художнического убеждения - вот что встречается Вам, куда ни оглянетесь. Лучшие из них это чувствуют сами - и только охают и кряхтят. Критики нет; - дрянное потакание всему и всем; каждый сидит на своем коньке, на своей манере и кадит другому, чтобы и ему кадили - вот и всё» [10, т. 3, с. 171-172].
Надо признать, что это очень злая критика; Тургенев не останавливается на общей характеристике и называет конкретные имена, в том числе и те, которые еще недавно вызывали его почтение. Особенно примечательна ироническая реплика по поводу Жорж Санд, которая еще недавно была кумиром для всех «людей сороковых годов»: «Сквозь этот мелкий гвалт и шум пробиваются, как голоса устарелых певцов, дребезжащие звуки Гюго, хилое хныканье Ламартина, болтовня зарапортовавшейся Санд; Бальзак воздвигается идолом, и новая школа реалистов ползает в прахе перед ним, рабски благоговея перед Случайностью, которую величают "Действительностью" и "Правдой", а общий уровень нравственности понижается с каждым днем - и жажда золота томит всех и каждого - вот Вам Франция!» [10, т. 3, с. 172].
В тот же день более общую отрицательную характеристику литературной жизни Парижа Тургенев еще раз повторяет и в письме к А.И. Герцену: «Я познакомился со многими здешними литераторами - бываю у г-жи д'Агу; должен сознаться, что до сих пор ни одного молодого, симпатического существа не встретил; ужасно всё мелко и пусто» [10, т. 3, с. 172]. Он говорит о салоне графини Мари д'Агу, в прошлом возлюбленной Ференца Листа и подруги Жорж Санд, которая вошла в литературу под псевдонимом Даниэль Стерн как автор психологических повестей, а позднее историко-мемуарных произведений.
Негодование Тургенева было столь сильным, что, наконец, через несколько дней он повторил примерно то же самое и Л.Н. Толстому 3 (15) января 1857 г.: «Французики мне не по сердцу; они, может быть, отличные солдаты и администраторы - но у всех у них в голове только один переулочек, по которому шныряют всё те же, раз навсегда принятые мысли. Всё неихнееимкажетсядико - иглупо. "Ah! le lecteur Français ne saurait admettre cela!" Сказавши эти слова, француз даже не может представить себе, что Вы что-нибудь возразите. Бог с ними!» [10, т. 3, с. 181].
Подобная реакция свойственна «русскому западнику», который, как справедливо полагает В.К. Кантор, обольщается мечтой о Европе, а потому и быстро впадает в уныние от реальных противоречий Западной Европы [6, с. 7]. Пройдет еще несколько лет, прежде чем Тургенев изменит свое отношение к Франции и будет вести себя как классический русский европеец. Это универсальная категория, объясняющая мировосприятие писателя; «не конкретное географическое пространство», но «определенный образ мысли, духовный компонент личности, тип по-
ведения» [1, с. 7]. В противоположность «западнику», «европеец» органично пребывает внутри пространства европейской культуры и осознает, как писал И.В. Киреевский, свое «участие в общей жизни просвещенного мира» [9, с. 76], не утрачивая собственной национальной идентичности.
Именно такой тип существования и был уготован Тургеневу. В силу биографических обстоятельств (и прежде всего прошедшей через всю его жизнь любви к французской певице Полине Виардо, за которой он следовал во Францию, Германию и вновь во Францию) писатель прожил почти три десятилетия за границей. Он постоянно возвращался на родину, вдохновлялся родной природой и русскими реалиями, но и за рубежом он строил дома, обустраивал свой быт на долгие годы. Ему как никому из русских писателей удалось в собственной судьбе соединить Россию и Европу, родину и Запад. Тургенев неутомимо и творчески работал и в своем кабинете в Спасском-Лутовиново, и в Баден-Бадене, и в построенном им возле виллы Полины Виардо шале в Буживале. Пожалуй, единственный из русских писателей, Тургенев чувствовал себя «своим» не только в России, но и в Европе. Эту особенность личности и творчества Тургенева очень хорошо подметил в свое время американский писатель Генри Джеймс: «Обстоятельства заставили его стать гражданином мира, но всеми своими корнями он по-прежнему был в родной почве» [4, с. 273].
Ольга Горчанина, автор современного французского исследования «Культурная идентичность Ивана Тургенева: между Россией и Францией» [14], трансформацию отношения писателя к Франции объяснила его разочарованием в Германии, где Тургенев прожил вместе с семейством Вирдо с 1863 г. до осени 1870 г.
Вначале он представлял франко-прусскую войну как борьбу цивилизации и прогресса с рутиной и «варварством» императорской Франции. Тургенев симпатизировал немцам, которые были одушевлены патриотизмом, но не надеялся на их победу. М.А. Милютиной он сообщал из Баден-Бадена 20 июля (1 августа) 1870 г.: «О крайнем безобразии этой войны распространяться не стану, впрочем, она была неизбежна - и немцы это сами чувствуют. Ими овладел патриотический жар, как в 1813-м году, но времена предстоят им тяжелые - так как на первых порах - в успехах французского оружия сомневаться невозможно. Лишь бы пожар не охватил всей Европы» [10, т. 10, с. 219-220]. В письме П.В. Анненкову 27 июля (8 августа) он объяснил свою позицию более обстоятельно: «Я с самого начала, Вы знаете, был за них [т.е. немцев. - О.К.] всею душою - ибо в одном бесповоротном падении наполеоновской империи вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреждений в Европе: оно было немыслимо пока это безобразие не получило достойной кары. Но я предвидел долгую, упорную борьбу... и вдруг! Все мысли теперь направлены к Парижу: что он скажет? [10, т. 10, с. 221].
Довольно скоро Тургенев перестал понимать прежде так «дорогих» ему немцев. Разрушение Страсбурга, аннексия Лотарингии и Эльзаса очень плохо ассоциировались с представлением о стране высокой духовности, родине Гёте и Шиллера. В письме к П.В. Анненкову 3 (15) сентября 1870 г. запечатлено начало этого разочарования: «Падение гнусной империи не изменило моих симпатий, но несколько переставило их. Теперь
немцы являются завоевателями, а к завоевателям у меня сердце особенно не лежит. Притом они сделали непростительную ошибку: без всякой пользы и цели разрушили Страсбург и тем на долгое время восстановили против себя эльзасцев <...>» [10, т. 10, с. 236].
Тургенев начал сочувствовать «бедной, растерзанной» Франции. В 1871 г. Тургенев обретает свою Францию, которая становится для него во многом родной страной. И способствует этому еще несколько факторов. На обеде в ресторанчике Маньи в 1863 г. Тургенев знакомится с Флобером, который был почти ровесником Тургенева (1821-1880), и дружба с которым только укреплялась на протяжении 17 лет. Два писателя тотчас же обнаружили свое сходство: оба были кропотливыми наблюдателями живой реальности, тонкими стилистами, художниками в полном смысле слова. Оба чувствовали взаимную потребность друг в друге, выступая в ролях слушателей, читателей и критиков. Кроме того Тургенев в 1877 г. перевел две повести Флобера из цикла «Troiscontes», считающихся «вершиной французской литературы» в настоящее время, которые обогатили его как переводчика и стали вершиной его собственного переводческого наследия [8, с. 34-45].
Флобер, ставший для Тургенева центральной фигурой в мире французской артистической среды, сделался для него и своего рода связующим звеном с Жорж Санд, с одной стороны, и молодой генерацией художников (среди которых Э. Золя, А. Доде, Ги де Мопассан). Тургенев не все принимал в поисках этого поколения «детей», представителей школы, которая, по его мнению, получила во Франции «не совершенно точное название реалистической» (Предисловие <к переводу «Очерков и рассказов» Леона Кладеля>, 1868) [11, т. 10, с. 358]. В особенности неприемлемым для него был позитивистский подход к изображению человека, обусловивший натуралистическую составляющую французского реализма. Но он ценил и по-своему уважал каждого из участников «обедов пяти» (среди которых был еще и Э. де Гонкур, по возрасту близкий к Тургеневу и Флоберу) за талант и огромную работоспособность, а также за то, что их творчеству были свойственны «объективность» и «жизненная правда».
Дневники Гонкуров в какой-то мере запечатлели эту интеграцию Тургенева во французскую культуру. На первой встрече 28 февраля 1863 г., обеде «пяти» или обеде «освистанных драматургов» он был смущен аплодисментами, которыми его встретили присутствующие. К тому времени «Записки охотника» вышли уже в четырех переводах (первый, Шаррь-ера, полный неточностей и ошибок - в 1854 г., переводы Ксавье, Делаво и Виардо - в 1858 г.). Тургенев начал восприниматься как крупный художник, он как бы скинул с себя шапку-невидимку, в которой пребывал во Франции на протяжении 1840-х и даже 1850-х гг. Дело в том, что переводы произведений Гоголя, Пушкина и Лермонтова, подготавливаемые им, выходили в это время за подписью одного Л. Виардо. И только к началу 1860-х гг. имя и творчество Тургенева получили самоценное значение во Франции.
Нельзя сказать, что Тургенев полностью изменил свое мнение о характере французов, но каждое его произведение теперь читалось, обсуждалось, получало высокую оценку крупных авторитетов - Флобера, Жорж Санд, он пользовался большим уважением И. Тэна, Э. Ренана,
П. Мериме, Э. де Гонкура и представителей боле молодого поколения. И теперь уже осознанно при каждой возможности Тургенев стремился просвещать своих французских друзей, проявляя все задатки «русского европейца». Эту позицию и можно назвать «стратегической» в поведении Тургенева.
Одним из основных видов деятельности Тургенева как русского европейца была его неустанная забота о продвижении, популяризации выдающихся, по его мнению, зарубежных произведений в России. Он хлопотал не только о переводах на русский язык сочинений Г. Флобера, Э. Золя, А. Доде, Ги де Мопассана, но и о публикации в России произведений Э. де Гонкура, И. Тэна, Л. Кладеля и других. Как никто из отечественных писателей, Тургенев сумел жить на пограничье разных культур, отдавая всю силу своего таланта русскому языку, русской словесности и одновременно способствуя «продвижению» произведений своих французских друзей и приятелей на русскую почву. Вместе с тем он понимал, как важен и обратный процесс.
Стремясь сблизить две культуры, две литературы, он много занимался сам переводами лучших, с его точки зрения, сочинений русской классики. Ему очень хотелось показать достижения русской культуры, которая вступала в свой «золотой век». При этом к нему обращались с просьбой о посредничестве русские переводчики, среди которых был М.В. Авдеев. Тургенев объяснял ему, насколько трудно опубликовать в приличном французском издании переводы русских произведений. «... Что касается до переведенного на французский язык романа, - объяснял он, - то, повторяю, не выправивши его окончательно, нечего и представлять его на суд издателям в Париже: они безусловно и немедленно его отвергнут. Французская речь так, как она живет в русских устах, им особенно противна» [10, т. 10, с. 131]. Эти обстоятельства объясняют, почему в течение пятнадцати лет он отдавал свои переводы на правку Л. Виардо и позволял печатать их без указания своего имени.
В 1870-е годы Тургенев становится постоянным участником встреч представителей французской литературной элиты на обедах «пяти». Само слово «обеды» имеет при этом довольно условный смысл: изысканные трапезы сопровождались на них многочасовыми беседами, возможно более важными, чем гурманство в прямом смысле слова. Вместе с тем Тургенев, как «русский европеец», при любой возможности знакомил французских друзей и приятелей (Флобера, Э. де Гонкура, Э. Золя, А. Доде) с русской жизнью, Россией, русской природой, рассказывая и о нравах царского двора, и о повседневной жизни крестьян. Особой темой была литература (прежде всего Пушкин), литературный процесс, роль в нем «толстых» журналов. И одновременно «всемирная отзывчивость» Тургенева выражалась в том, что он мог долго говорить об Аристофане, отце комедии и комического. Или же интерпретировать, объяснять две поэмы Гёте, переводя их с немецкого языка на французский [12].
Что касается «тактики», то в каждом конкретном случае, поведение Тургенева варьировалось, в зависимости от того, насколько близким по-человечески, идейно и творчески был ему тот или иной человек. Настоящим другом Тургенева стал Флобер, близкий ему по возрасту и таланту.
Флоберу был очень интересен Тургенев-критик. Он не был знаком с «Литературными и житейскими воспоминаниями», которые не переводились на французский язык. Тем не менее, узнав о работе над ними,
«нормандец» выразил уверенность в их значительности: «Горю желанием познакомиться с вашей литературной критикой, ибо это - критика писателя, практика, что очень важно. Во всем, что пишут мои друзья, Сент-Бёв и Тэн, меня коробит то, что они недостаточно принимают в расчет Искусство, само произведение, композицию, стиль, короче то, что составляет Прекрасное. Во времена Лагарпа критик был грамматистом, ныне он историк, - вот и вся разница, - писал он 2 февраля 1869 года. -Вы столь пылки и незаурядны в своих чувствах, что и критика ваша окажется под стать вашим творениям, уверен в этом» [3, с. 22]. Флобера, как и Тургенева, явно не удовлетворял распространившийся позитивистский подход к эстетике и литературной критике, и Тургенев в устных беседах, по-видимому, давал ему столь необходимый и недостающий ему эстетический взгляд. Десятки писем свидетельствуют о его желании поскорее встретиться с «москвичом» и почитать фрагмент нового произведения. С каждым годом эта потребность в дружеском общении, основанном на взаимопонимании и общности вкусов, возрастала. Произошло неожиданное: представитель чужой культуры стал для Флобера более «своим», чем его французские приятели (Золя, Доде, Гонкур и др.).
Рецепция творчества Тургенева в отечественной литературе и культуре не была «гладкой», а характеризовалась периодами подъемов и спадов. И вот в эти периоды непонимания на родине поистине настоящей поддержкой для Тургенева были французские «мэтры» в литературе. Из всех тургеневских романов Флоберу, по-видимому, особенно нравился «Дым»; письмо с анализом этого романа не сохранилось, но есть благодарность Тургенева за лестный отзыв. Кроме того, Флобер рекомендовал читать это произведение своим близким знакомым. Можно предположить, что другие романы были для него менее интересными, потому что отражали идеологию, социальные проблемы России и времени, а это претило эстетизму Флобера. Что касается «Дыма», то, несмотря на идеологичность, присущую и этому произведению, история любви Ирины и Литвинова выписана в нем в духе любовных коллизий самого Флобера. Французский писатель даже позаимствовал символ дыма для своего «L'éducation sentimentale», в котором описание дыма поезда обозначает эфемерное существование человека. Со своей стороны, Тургенев особенно ценил этот роман Флобера, напоминавший ему личную историю: платоническая любовь Фредерика Моро к Мадам Арну походила на его нерасторжимую связь с Полиной Виардо.
Неожиданно очень высоко Флобер оценил «Новь», произведение не менее, а возможно, и более идеологичное, чем, например, «Отцы и дети». Безусловно, это был акт моральной поддержки старого друга, роман которого не приняла русская критика. Однако, возможно, именно Флобер понял произведение Тургенева как новаторское в его творчестве. Он заметил, что, отказавшись от усадебного сюжета, русский писатель очень тщательно, с эпическими подробностями изобразил новую социально-историческую ситуацию, которая психологически была ему чужда и которую поэтому он особенно тщательно выписывал как сторонний наблюдатель. Во всяком случае, Флобер утверждал, что «безделица» Тургенева - «сущий шедевр». «Если это свидетельство упадка, как считают ваши соотечественники, - продолжайте "упадать" и дальше, - остроумно
замечал он в письме 26 января 1877 года. - Как это своеобразно и хорошо построено! Ни одного лишнего слова! Какая подспудная сила! Вот это перо мастера! Я просто в восторге. Совершенно серьезно, без всякой лести, по-моему, это первоклассно!» [3, с. 189]. Подобные дифирамбы роману продолжались и в следующем письме от 10 мая 1877 года.
Со своей стороны, Тургенев искренне интересовался творческим процессом французского мэтра. Все, созданное Флобером с конца 1860-х годов, проходило на его глазах. Поскольку «нормандец» писал мучительно долго, шлифуя каждую фразу, он любил читать «москвичу» фрагменты своих произведений. Тургенев неизменно подбадривал сомневающегося Флобера. 12 (24) ноября 1868 г. он писал по поводу «Education sentimentale»: «Если весь ваш роман так же силен, как те его отрывки, которые вы мне читали - вы, по всей вероятности, создали шедевр - это говорю вам я» [10, т. 9, с. 273, подлинник по-франц.].
В последние годы их общения Тургенев стал особенно внимательным к своему французскому другу, который был вынужден отдать свое состояние племяннице. Время от времени он стремился порадовать его разными лакомствами (семга, шпроты, «шведская рыба») или дорогими подарками (шелковый халат), а также хлопотал о получении хорошо оплачиваемой должности библиотекаря. Тургенев понимал, что эстет и тонкий стилист Флобер менее всего может заработать на жизнь литературным трудом.
Другим способом поддержки Флобера, позднее творчество которого не имело успеха во Франции, Тургенев избрал сообщения (иногда весьма преувеличенные) о его международной известности, укреплению которой во многом способствовал он сам. Так, например, он спешил уведомить своего друга о хвалебной статье А.С. Суворина по поводу «Education sentimentale» [10, т. 10, с. 134, подлинник по-франц.]. Или посылал ему немецкие отзывы (Ю. Шмидта и др.) на его сочинения [10, т. 10, с. 146, подлинник по-франц.] и т.д. [8, с. 34-45].
С почтением как к мэтру, который оказал на него большое воздействие в юности, Тургенев относился к Жорж Санд. В переписке Тургенева, Флобера и Санд возник и развивался в 1870-е гг. своего рода межкультурный полилог: одни и те же проблемы (взаимоотношение писателя и читателя, соотношение субъективного и объективного начала в повествовании) переходили от одного корреспондента к двум другим, обрастая подробностями [15, p. 79-93].
Что касается «молодого поколения», «поколения детей», то многое в их поисках было чуждо Тургеневу, как, например, натурализм, блестящим теоретиком и практиком которого стал Эмиль Золя. Но в отношениях к этому художнику ярко проявились такие замечательные черты характера Тургенева, как уважение к иной позиции, альтруизм, желание помочь талантливому литератору, поначалу бедствующему у себя на родине. Со стороны Тургенева это был очень человечный акт дружеской помощи. Десятки писем содержат подробную информацию о его переговорах с М. Стасюлевичем, редактором журнала «Вестник Европы», и даже точные суммы гонораров. Удивляет этот бескорыстный энтузиазм и одновременно следует отметить и незаурядные деловые качества Тургенева, сумевшего облегчить материальную нужду молодого талантливого литератора, иностранца.
Он придумал блестящий ход, предложив Стасюлевичу взять Золя в качестве постоянного парижского обозревателя. В «Вестнике Европы» уже была заведена рубрика «Парижские письма», материалы для которой поставлял Огюст Нефтцер, главный редактор газеты «Le Temps» («Время»). Однако Тургенев в письме 6/18 января 1875 г. посоветовал разделить их функции, потому что Золя, по его мнению, «мог бы обращать внимание преимущественно на литературные, художественные, социальные явления» [10, т. 14, с. 9]. Это предложение было принято, между Стасюлевичем и Золя состоялось соглашение, и с третьего номера за 1875 г. по двенадцатый номер 1880 г. в «Вестнике Европы» регулярно печатались «Письма из Парижа» Золя (всего 64). Темы для многих сюжетов предлагал сам Тургенев. И именно талант критика Тургенев ценил в Золя более всего. Возможно, через его посредничество он мог выразить и свое критическое отношение к Виктору Гюго или Александру Дюма-сыну.
А вот романы из знаменитой эпопеи «Ругон-Маккары» он не принимал, поскольку не принимал натуралистического метода Золя. Многие произведения он называл «грязными», но не безнравственными. Каждый новый роман Золя все более углублял разрыв между ним и Тургеневым как художником. Вместе с тем личные взаимоотношения двух писателей укреплялись и становились все теплее [7, с. 365-387].
Тургенев довольно высоко ценил и А. Доде, хотя и не вполне все принимал в его творчестве. По поводу его романа «Le Nabab» он писал Г. Флоберу 5 декабря 1877 г.: «Я только что кончил "Набоба". - Это книга, в которой кое-что выше уровня Доде, а кое-что значительно ниже. То, что основано на его наблюдениях, великолепно; - то, что придумано, -убого, бесцветно - и даже не оригинально. - Несмотря на это, удачные места книги столь удачны, что, кажется, я решусь написать ему правдивое письмо, которое одновременно доставит ему и удовольствие, и огорчение. Но, может быть, в конце концов - я этого не сделаю» [10, т. 15, кн. 2, с. 277, подлинник по-франц.]. Это письмо говорит о колебаниях Тургенева, который никого не хотел обидеть своими замечаниями. Э. Золя он так и не сказал своего мнения о нашумевших книгах, которые считал «грязными» (в том числе о «Западне» и «Нана»). А Альфонсу Доде он все же написал 24 декабря 1877 г., хотя это решение, по-видимому, ему далось нелегко. «Если я вам до сих пор ничего не сказал о вашей книге, -так начал свое объяснение Тургенев, - то только потому, что хотел поговорить о ней основательно, а не ограничиться несколькими банальными фразами». Он обещал поговорить о ней при встрече, а пока ограничился немногими словами и рисунками: «это самая замечательная и самая неровная книга из написанных вами; если "Фромон и Рислер" представляет собой прямую линию, то "Набоба" следует изобразить так: [Тургенев провел прямую, а затем зигзагообразную линию. - О.К.] достигнуть же вершин этих зигзагов может только первостепенный талант! Простите меня за то, что я выражаюсь столь геометрически» [10, т. 15, кн. 2, с. 289, оригинал по-франц.].
Однако, по-видимому, именно Тургенев помог А. Доде приобрести в России известность в качестве парижского корреспондента газеты «Новое время» [2, с. 149]. Доде опубликовал в ней 27 статей, представляющих яркие зарисовки, которые больше всего и ценил в его творчестве
Тургенев и в которых он предстал как истинный провансалец [13]. Тургенев содействовал популяризации творчества Доде не только в России, но и Германии. Он рекомендовал немецкому критику Юлиану Шмидту новые книги писателя для отзывов и рецензий [10, т. 15, кн.1, с. 41, подлинник по-немецки]. Он отправил также и его фотографию [10, т. 15, кн. 1, с. 219].
Альфонс Доде оставил сердечные воспоминания о Тургеневе, чье влияние он сам признавал: «Мы французы, поразительно плохо знаем иностранную литературу. Наш ум - такой же домосед, как и мы сами, мы ненавидим путешествия и, попадая в чужую страну, почти ничего не читаем и не осматриваем. Случайно я хорошо знал творчество Тургенева. Мне довелось как-то прочесть "Записки охотника", и они произвели на меня такое сильное впечатление, что я познакомился и с другими книгами русского писателя. Мы были связаны с ним еще до знакомства нашей общей любовью к полям, к перелескам, к природе, одинаковым пониманием ее превращений» [5, с. 426]. Доде хорошо прочувствовал, что Тургенев, так же, как он сам, способен к синестезии: «У большинства писателей есть только глаз, и он ограничивается тем, что живописует. Тургенев наделен и обонянием и слухом. Двери между его чувствами открыты. Он воспринимает деревенские запахи, глубину неба, журчание вод и без предвзятости сторонника того или иного литературного направления отдается многообразной музыке своих ощущений» [5, с. 426-427].
Очень высоко оценил русский писатель и первые шаги в искусстве ученика Флобера, Ги де Мопасана. Тургенев и Мопассан познакомились довольно поздно, приблизительно в 1876 году. После смерти Флобера в 1880 году Тургенев всячески поддерживал Мопассана, особенно выделяя его талант на фоне других французских писателей и пропагандируя его творчество среди русской читающей публики. Он способствовал публикациям произведений Мопассана в «Вестнике Европы» и газете «Порядок», познакомил Л. Толстого с ранним сборником его рассказов «Заведение Телье», который благодарный автор посвятил русскому писателю и другу. А роман «Жизнь» Тургенев настоятельно рекомендовал Л.Н. Толстому, назвав его «капитальнейшей вещью». Со своей стороны, Мопассан написал три очерка, посвященные Тургеневу уже после его смерти.
Выводы
В общении с Флобером, Жорж Санд, Золя, Доде, Мопассаном Тургенев - русский европеец - выступает в многообразных творческих ипостасях. В разных ситуациях он может быть вдумчивым читателем, слушателем, критиком, переводчиком, всегда оставаясь при этом альтруистом и просветителем. Представители молодой генерации видели в нем своего Учителя. Благодаря этому контексту расширяются, уточняются и конкретизируются наши представления о Тургеневе-человеке, его бескорыстии, способности быть преданным в дружбе, помогать материально нуждающимся литераторам. В представленных эстетических диалогах и творческих связях выявляется сходство и различие в позициях Тургенева и крупнейших французских писателей, отчетливее определяется специфика русского и французского реализма. В целом именно Тургеневу, первому из русских писателей, во многом удалось разрушить во Франции стереотип восприятия России как страны варварства и насилия.
Литература
1. Володина Н.В. Русский европеец в творчестве Тургенева // И.С. Тургенев. Новые исследования и материалы. Т. II. И.С. Тургенев и мировая литература (К 190-летию со дня рождения И.С. Тургенева). М.; СПб.: Альянс-Архео, 2011. С. 7-23.
2. Генералова Н.П. И.С. Тургенев: Россия и Европа. Из истории русско-европейских литературных и общественных связей. СПб: Изд-во РХГИ, 2003. 583 с.
3. Гюстав Флобер о литературе, искусстве, писательском труде. Письма и статьи: В 2 т. Т. 2 / Сост. С. Лейбович; примеч. С. Кратовой и В. Мильчиной. М.: Художественная литература, 1984. 503 с.
4. Джеймс Г. Иван Тургенев // И.С. Тургенев в воспоминаниях современников. М.: Правда, 1988. С. 272-308.
5. Доде А. Собр. соч.: В 7 т. Т. 7. Бессмертный. М.: Правда, 1965. 608 с.
6. Кантор В.К. Русский европеец как явление культуры (Философско-исторический анализ). М.: РОССПЭН, 2001. 697 с.
7. Кафанова О.Б. «Крупная фигура»: Эмиль Золя в оценке Ивана Тургенева // Доманский В., Кафанова О. Художественные миры Ивана Тургенева: Монография. М.: Флинта, 2018. С. 365-387.
8. Кафанова О.Б. Тургенев и Флобер: творческие дискурсы // И.С. Тургенев. Новые исследования и материалы. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2011. С. 34-45.
9. Киреевский И.В. Девятнадцатый век // Киреевский И.В. Избранные статьи / Сост., вступит. ст. и комментарии В.А. Котельникова. М.: Современник, 1984. 384 с.
10. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 18 т. М.: Наука, 1978 - наст. время.
11. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения: В 12 т. Т. 1-12. М.: Наука, 1978-1986.
12. Шор В. И.С. Тургенев-рассказчик в «Дневнике» братьев Гонкур // Русская литература. 1966. № 3. С. 111-125.
13. Fifis A. Aphonse Daudet collaborateur au «Novoié vrémia» de Saint-Pétersbourg // Cahiers. 1990. № 14. P. 73-81.
14. Gortchanina O. L'identité culturelle d'Ivan Tourguéniev: entre la Russie et la France. Université Charles de Gaulle - Lille III, 2014. Thèse en vue de l'obtention du grade de docteur.
15. Kafanova O. George Sand, Flaubert et Tourguéniev: discussion esthétique transculturelle // Histoire(s) et enchantements. Hommages offerts à Simone Bernard-Griffiths. Clairmont-Ferrand (France): Presses Universitaires Blaise Pascal, 2009. P. 79-93.
References
1. Volodina N.V. Russkij evropeecz v tvorchestve Turgeneva [Russian European in the work of Turgenev] // I.S. Turgenev. Novy'e issledovaniya i materialy\ T. II. I.S. Turgenev i miro-vaya literatura. (K 190-letiyu so dnya rozhdeniya I.S. turgeneva). M.; SPb.: AFyans-Arxeo, 2011. S. 7-23. (In Russian).
2. Generalova N.P. I.S. Turgenev: Rossiya i Evropa. lz istorii russko-evropejskix literaturnyX i obshhestvennyX svyazej. [I.S. Turgenev: Russia and Europe. From the history of Russian-European literary and public relations]. SPb: Izd-vo RXGI, 2003. 583 s. (In Russian).
3. Gyustav Flober o literature, iskusstve, pisateFskom trude [Gustave Flaubert on literature, art, writing]. Pis'ma i stafi: V 2 t. / Sost. S. Lejbovich ; primech. S. Kratovoj i V. MiFchinoj. M.: Xudozhestvennaya literatura, 1984. T. 2. 503 s. (In Russian).
4. Dzhejms G. Ivan Turgenev [Ivan Turgenev] // I.S. Turgenev v vospominaniyax sovremenni-kov. M.: Pravda, 1988. S. 272-308. (In Russian).
5. Dode A. Sobr. soch.: V 7 t. T. 7. Bessmertnyj [Collected works: In 7 vol. Vol. 7. Immortal]. M.: Pravda, 1965. 608 s. (In Russian).
6. Kantor V.K. Russkij evropeecz kakyavlenie kuFtury' (Filosofsko-istoricheskij analiz) [Russian European as a cultural phenomenon (Philosophical and historical analysis)]. M.: ROSSPE'N, 2001. 697 s. (In Russian).
7. Kafanova O.B. Turgenev i Flober: tvorcheskie diskursy' [Turgenev and Flaubert: Creative Discourses] // I.S. Turgenev. Novy'e issledovaniya i materialy\ M.; SPb.: AFyans-Arxeo, 2011. S. 34-45. (In Russian).
8. Kafanova O.B. «Krupnaya figura»: E^miF Zolya v ocenke lvana Turgeneva [«Large figure»: Emil Zola in the assessment of Ivan Turgenev] // Domanskij V., Kafanova O. Xudozhestvenny'e miry" Ivana Turgeneva: Monografiya. M.: Flinta, 2018. S. 365-387. (In Russian).
9. Kireevskij I.V. Devyatnadczatyj vek [Nineteenth century] // Kireevskij I.V. Izbranny'e stafi / Sost., vstupit. st. i kommentarii V.A. KoteFnikova. M.: Sovremennik, 1984. 384 s. (In Russian).
10. Turgenev I.S. Poln. sobr. soch. i pisem: V 30 t. Pis^ma: V 18 t. [Complete works and letters: In 30 vol. Letters: In 18 vol.]. M.: Nauka, 1978 - nast. vremya. (In Russian).
11. Turgenev I.S. Poln. sobr. soch. i pisem: V 30 t. Sochineniya: V12 t. T. 1-12. [Complete works and letters: In 30 vol. Compositions: In 12 volume. V. 1-12]. M.: Nauka, 1978-1986. (In Russian).
12. Shor V. I.S. Turgenev-rasskazchik v «Dnevnike» brafev Gonkur [Turgenev the narrator in the «Diary» of the Goncourt brothers] // Russkaya literatura. 1966. № 3. S. 111-125. (In Russian).
13. Fifis A. Aphonse Daudet collaborateur au «Novoié vrémia» de Saint-Pétersbourg // Cahiers. 1990. № 14. S. 73-81. (In French).
14. Gortchanina O. L'identité culturelle d'Ivan Tourguéniev: entre la Russie et la France. Université Charles de Gaulle. Lille III, 2014. Thèse en vue de l'obtention du grade de docteur. (In French).
15. Kafanova O. George Sand, Flaubert et Tourguéniev: discussion esthétique transculturelle // Histoire(s) et enchantements. Hommages offerts à Simone Bernard-Griffiths. Clairmont-Ferrand (France): Presses Universitaires Blaise Pascal, 2009. S. 79-93. (In French).
