CC BY
66
Новый филологический вестник. 2019. №2(49). --
В.Б. Зусева-Озкан (Москва) ORCID ID: 0000-0001-9537-108Х
«И ПОДНИМЕТ ЩИТ ДЕВИЦА...»: ДЕВА-ВОИТЕЛЬНИЦА В ЛИРИКЕ А. БЛОКА
(Статья первая)
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 14-18-02709) и в ИМЛИ РАН
Аннотация. В первой статье двухчастного цикла рассматривается образ девы-воительницы в ранней лирике А. Блока (1898-1904). Показывается, что он представлен весьма широко, но не в чистом виде: воительница, как правило, интерпретируется Блоком как вариант «софийной» героини. Выявляются источники этого образа у Блока; первая линия рецепции представлена тетралогией Р. Вагнера «Кольцо нибелунга», «Сагой о Вёльсунгах», переложениями песен «Старшей Эдды», другая - поэзией и философией Вл. Соловьева с отразившимся в них гностическим мифом в двух взаимодополнительных вариантах - о пленной, спящей Мировой Душе, подлежащей спасению героем, и о плененном злыми силами герое, освобождаемом софийной героиней (причем вагнеровская интерпретация истории Зигфрида и Брунгильды рассматривается как имплицитно содержащая в себе оба варианта софийного мифа). Показано также влияние Овидиевых «Любовных элегий» на формирование концепта «любви-войны» у Блока. Рассмотрены константные мотивы ранней лирики Блока, составляющие как сюжет о воительнице, так и софийный сюжет (огонь на горе вкупе с брачным мотивом, пробуждение спящей героини, священная весна, измена героя и / или унижение героини, прозрение на пороге смерти и др.). Показаны модификации архетипи-ческих мотивов любви-вражды и любви-борьбы, поединка, рокового неузнания. Выявлены постоянные взаимопревращения двух вариантов образа софийной героини у Блока: спящей царевны, т.е. героини пассивной, и воительницы, героини активной, соответственно в двух ролях участвующей в сюжете спасения.
Ключевые слова: воительница; валькирия; Брунгильда; Вагнер; Вл. Соловьев; гностический миф; софийная героиня.
B. Zuseva-Ozkan (Moscow) ORCID ID: 0000-0001-9537-108X
"And the Maiden Will Pick Up the Shield...": Female Warrior in A. Blok's Poetry (Article I)
The work was done at IWL RAS with the support of the grant of the Russian Science Foundation (project number 14-18-02709)
Abstract. This first article of the two-part cycle considers the image of the female warrior in the early lyrics by A. Blok (1898-1904). The author demonstrates that it is strongly represented there but not in its pure form - the female warrior is usually interpreted by Blok as a variant of Sophia-like character. The sources of this image at Blok are revealed: R. Wagner's tetralogy Der Ring des Nibelungen, the Volsunga Saga, more or less loose translations of the Poetic Edda form one line of his creative reception, while another one is represented by the poetry and philosophy of Vladimir Solovyov reflecting the Gnostic myth in its two variants - of the imprisoned, enchanted, and sleeping World Soul waiting to be rescued by the hero, and of the hero which is kept by the forces of evil and released by the Sophia-like heroine (Wagner's interpretation of Siegfried and Brunnhilde is considered here as implicitly containing both variants of "Sophian myth"). The article also shows the influence of Ovid's Amores on Blok's concept of "love as waf'. The constant motifs of Blok's early lyrics constituting the plot about female warrior, as well as the Sophian plot are analyzed (fire surrounding mountain together with nuptial motif, awakening of the sleeping heroine, sacral spring, betrayal committed by the hero and / or humiliation of the heroine, epiphany and recognition at death's door etc.). The modifications of archetypal motifs of love-hate and love-fight, of the duel, of fatal non-recognition are demonstrated. The paper also reveals constant mutual metamorphoses of two variations of Blok's Sophia-like heroine (sleeping beauty, i.e. passive character, and female warrior, i.e. active character) which participates in the plot of salvation accordingly those two roles.
Key words: female warrior; Valkyrie; Brunnhilde; Wagner; Vl. Solovyov; Gnostic myth; Sophia-like heroine.
В этом цикле из двух статей мы хотели бы рассмотреть проблему, которая, насколько нам известно, ранее специально не ставилась, а именно -описать образ девы-воительницы в лирике Блока. На первый взгляд, этот образ присутствует у него в весьма ограниченном числе текстов. По нашему мнению, однако, он представлен весьма широко, но, так сказать, не в чистом виде: воительница обычно интерпретируется им как вариант «со-фийной» героини. При этом «мифологическое» имя воительница у Блока получает лишь одно - Брунгильда (подобно тому как из всего многообразия античных мифов, которые поэт знал, в своем творчестве он «использует лишь три-четыре» [Магомедова 1997, 66]). Кроме того, особенно в ранней блоковской лирике, возникает неясный абрис воительницы вообще,
так сказать, образ собирательный, составленный из ряда архетипических черт, но одновременно тронутый влиянием гностического мифа в его со-ловьевской обработке.
Отметим еще один принципиальный момент: Брунгильда у Блока - это по преимуществу вагнеровская Брунгильда (вагнерианство поэта широко известно и многократно обсуждалось в научной литературе). Тем не менее, чтобы не производить впечатления односторонности, отметим, что история Зигфрида и Брунгильды была известна Блоку не исключительно по Вагнеру: хотя первый полный русский перевод «Старшей Эдды» (авторства С. Свириденко) появился в 1917 г., ранее имелись достаточно вольные переводы и переложения отдельных песен. В «Очерках по истории средневековой литературы» А. Кирпичникова (М., 1869) и «Всеобщей истории литературы» под его же редакцией (СПб., 1885) содержится пересказ памятников «Эдды» и немецкого эпоса о Нибелунгах. В 1875 г. под редакцией А.Н. Чудинова вышло издание «Образцовые произведения скандинавской поэзии в переводах русских писателей», а в 1897 г. он же издал «Старшую Эдду (Семунда Мудрого), сборник мифологических, гномических и эпических песен в переводах русских писателей» в серии «Русская классная библиотека». Одним из важных источников для Блока была трехтомная хрестоматия «Западноевропейский эпос и средневековый роман в пересказах и сокращенных переводах с подлинных текстов О. Петерсон и Е. Балобановой» (1896-1900). В библиотеке Блока она появилась только в 1912 г., когда поэт работал над пьесой «Роза и крест», но велика вероятность, что, в частности, по ней он знакомился с изучаемыми на филологическом факультете текстами, будучи студентом; во втором томе этого издания представлена «Сага о Вёльзунгах», в третьем - прозаическое переложение «Песни о Нибелунгах». Собственно, и сам вагнеров-ский миф представляет собой сплав разных традиций (эддической, германской, исландских саг), так что в большинстве случаев затруднительно бывает точно определить непосредственные источники Блока.
Не ошибемся, однако, если скажем, что поэта привлекал «высокий» образ воительницы, лишенный гротескных и снижающих черт, «ведущих в мир хтонических чудищ» [Гвоздецкая 2001, 190-191], и принадлежащий «классическому», а не «архаическому» этапу. Как пишет Н.Ю. Гвоздецкая, «миф о валькириях восходит к индоевропейским преданиям о хтонических существах женского пола, встречающих мертвых в загробном мире. <.. .> принято выделять две стадии в формировании этого мифа - архаическую и классическую. <...> Древнейшие "архаические" валькирии (мало индивидуализированные демоны, первоначально, вероятно, насыщавшиеся плотью и кровью павших) выступают полной противоположностью валькириям "классическим", которые <...> составляют необходимый антураж верховного бога Одина, принимающего павших воинов в Вальгал-ле. Для "классических" валькирий более актуальна связь с избранием-испытанием героя [и с мифологемой судьбы. - В. З.-О.], нежели со смертью-уничтожением.» [Гвоздецкая 2012, 44]. Нередко, однако, как показывает
исследовательница, сквозь «классический» высокий образ просвечивают «архаические» черты. Более того, «классические» валькирии неизменно сохраняют связь с гибелью и разрушением, и даже их «помощь» возлюбленному герою заключается не в «присуждении герою победы», а «лишь в том, что они обрекают на смерть его противника» [Гвоздецкая 2001, 179]. В героических песнях «Старшей Эдды» «последовательно воспроизводится одна и та же сюжетная схема: дева, которая вначале выступает помощницей героя, в конце концов оказывается его погубительницей независимо от собственной воли, а лишь в силу ее принадлежности к категории уа1купа...» [Гвоздецкая 2001, 184], что обнажает «древность сюжетов». Вагнер максимально «очищает» облик Брунгильды от архаических, хтонических подтекстов, неразрывно связанных со злом, - и в этом Блок за ним явно следует, причем, как мы постараемся показать, идет в этом направлении еще дальше.
Поэт почти никогда не воспроизводит целостный сюжет (будь то традиционный сюжет борьбы героя и воительницы или вагнеровский сюжет пробуждения героем спящей - и некогда пожертвовавшей собой ради его спасения - воительницы, их краткого брака, ухода героя в широкий мир, забвения им возлюбленной и узнавания на пороге смерти, спровоцированной героиней) или хотя бы последовательный ряд его звеньев. Почти всегда дело ограничивается узнаваемым мотивом или рядом мотивов (так что именно этот аспект и будет находиться в фокусе статьи - в его связи с такими уровнями организации произведения, как система персонажей и сюжет). Они соединяются с генетически иными и вплетаются в сюжет, обусловленный автобиографическим мифом Блока, в основе своей имеющим софийный (гностический) миф в двух взаимодополнительных вариантах - о плененной, спящей Мировой Душе, подлежащей спасению героем, и о плененном злыми силами герое, освобождаемом софийной героиней [Магомедова 1997].
Эту мысль предельно отчетливо выразил Андрей Белый: «.гностический миф соплетался <...> с "Кольцом Нибелунга"; "Кольцо" ж сопле-талося с биографией нашей, в которой мы, Зигфриды - в самосознании» [Белый 2014, 191]. И еще: «Только заревые лепестки вечных роз могут утишить жгучесть адского пламени, лижущего теперь мир. Вечная Жена спасает в минуты смертельной опасности. Недаром вечно женственный образ Брунгильды опоясан огненной рекой» [Белый 2012, 481]. Историю Зигфрида и Брунгильды как воплощение древнего мифа, впоследствии связавшегося с гностическими идеями, фактически описал еще Ф.Ф. Зелинский в главе «Елена Прекрасная» своей книги «Соперники христианства» [Зелинский 1995], которая Блоку была известна со студенческих лет [Магомедова 1997, 73].
Нетрудно заметить, что в этой истории в интерпретации Вагнера можно выявить оба варианта софийного мифа. Герой будит спящую мертвым сном валькирию, но затем сам подпадает под действие злых чар - любовного зелья Гутруны - и забывает свою первую любовь (в личной мифо-
логии Блока это самое ужасное, что может произойти с человеком - не случайна здесь отсылка к Апокалипсису, к стихам 2: 4-5), причем сам «пленяет» ее, отдавая в жены Гунтеру. Брунгильда же пытается спасти Зигмунда - отца Зигфрида и до некоторой степени его двойника - и самого героя еще во чреве его матери, за что и платит отпадением от богов и статусом бессмертной девы-валькирии; впоследствии она способствует «пробуждению» Зигфрида от забвения и гибнет вместе с ним, забывшим, пусть и невольно, свои клятвы. В результате оба погибают, а боги и с ними весь мир переживают крушение.
Знакомство Блока с музыкой Вагнера обычно приурочивают к 1900 г. [Хопрова 1974, 48]. При этом некоторые еще более ранние стихотворения Блока обладают рядом мотивов, весьма близких вагнеровской интерпретации истории Зигфрида и Брунгильды. Вполне вероятно, что до декабря 1900 г. это были непреднамеренные параллели, но тем важнее внутреннее совпадение двух сюжетов - вагнеровского оперного цикла и автобиографического мифа Блока.
Уже с самого начала лирический герой Блока видит себя как воина, избранного героя (такой персонаж почти неизменно присутствует в сюжетах с участием воительницы). Часто в лирике первого тома появляется слово «битва», хотя и далеко не всегда в его прямом значении, а герой наделяется воинскими атрибутами - латами, мечом, копьем, щитом, знаменем и пр. По-видимому, одним из источников метафоры «любовь как война» для раннего Блока были «Любовные элегии» (Amores) Овидия, пространно трактующие их соотношение, особенно знаменитая элегия Militat omnis amans (I, 9), начинающаяся строками: «Всякий влюбленный - солдат, и есть у Амура свой лагерь. / В этом мне, Аттик, поверь: каждый влюбленный - солдат» (пер. С. Шервинского) [Публий Овидий Назон 1973, 42]. Как пишет Д.М. Магомедова, «М.А. Бекетова <.. .> отмечает интерес Блока-гимназиста к Овидию, который, добавим от себя, сохранился у поэта на протяжении всей его жизни» [Магомедова 1997, 62]. И далее: «.он посещал практические занятия по "Amores" Овидия, которые проводил приват-доцент Б.В. Варнеке» [Магомедова 1997, 63], написал реферат об этом сборнике в сравнении с овидиевскими же «Метаморфозами».
Еще важнее этих воинских ассоциаций мотивы, вполне вписывающиеся, с одной стороны, в софийный сюжет, начальное звено которого у Блока описывается как «мгновение слишком яркого света» [Андрей Белый и Александр Блок 2001, 406] (мистическое прозрение Прекрасной Дамы, выступление в путь к ней), а с другой - в сюжет Зигфрида и Брунгильды. Это, прежде всего, мотив огня (зари) на горе («Ищу спасенья.», 25 ноября 1900: «Мои огни горят на высях гор.» [Блок 1997-, I, 41]; «Ты отходишь в сумрак алый.», 6 марта 1901: «Ты ль смыкаешь, пламенея, / Бесконечные круги?» [Блок 1997-, I, 53]). Нередко он связан с брачным мотивом - см., например, стихотворение «Я, отрок, зажигаю свечи.» (7 июля 1902): «И от вершин зубчатых леса / Забрезжит брачная заря» [Блок 1997-, I, 112]. Иногда огонь (заря) горит над высоким теремом, как бы замещающим гору
(см., например, «Вступление», 28 декабря 1903: «Терем высок, и заря замерла. / Красная тайна у входа легла. / Кто поджигал на заре терема, / Что воздвигала Царевна Сама?» [Блок 1997-, I, 47]). Не будем забывать, что, например, в «Саге о Вёльсунгах» - одном из важнейших источников истории Сигурда / Зигфрида, известных Блоку, - Брюнхильд появляется не только на огненной горе, но и в тереме (в том переводе саги, что приведен в хрестоматии Петерсон и Балобановой, - в замке: «Тут увидал он [Сигурд] перед собою на горе яркий свет, который, казалось, происходил от такого большого костра, что пламя, взвиваясь языками, доставало до неба. Но когда подъехал он ближе, он увидал, что это был великолепный укрепленный замок <...>. Вошел Сигурд в замок и нашел там спящего воина в полном вооружении. Сигурд снял с головы его шлем и увидал, что это была женщина» [Западноевропейский эпос 1898, 97]). Иногда совмещаются оба локуса:
Ты горишь над высокой горою, Недоступна в Своем терему. Я примчуся вечерней порою, В упоеньи мечту обниму.
Ты, заслышав меня издалёка, Свой костер разведешь ввечеру. Стану, верный велениям Рока, Постигать огневую игру. [Блок 1997-, I, 72]
Здесь, можно сказать, осуществляется первое звено истории Зигфрида и Брунгильды, когда герой проходит сквозь море огня и влюбляется в предназначенную ему от века божественную героиню. Разумеется, эти вагнеровские обертоны не должны затмевать тот факт, что важнейшим источником рассматриваемого мотива у Блока была поэзия Вл. Соловьева и, в частности, стихотворение «У царицы моей есть высокий дворец.» (1875-1876), героиня которого, кстати, тоже отчасти воительница: она спасает героя в гибельном «одиночном бою» «с злою силою тьмы», и ею «низринуты темные силы во прах» [Соловьев 1974, 62]. У Соловьева же этот образ восходит к стихотворению А.А. Фета «Я ждал. Невестою-царицей.» (1861) [Магомедова 2001, 767], где героиня ассоциируется с весной (см. далее о мотиве священной весны у Блока).
Развивает софийный и одновременно вагнеровский сюжет стихотворение «Я всё гадаю над тобою.» (27 августа 1901), где речь идет о родственной природе и взаимной, «от века» предназначенности героя и героини, чья судьба при этом определена роковым «заклятьем», лежащим между ними. Здесь же - мотивы огня, завета времен, хранимого героиней (подобно Брунгильде), ее пребывания во временном «укрытии».
Облик Прекрасной Дамы неразрывно соединяется с темой огня («За
городом в полях весною воздух дышит.», 12 июля 1901):
Забудем дольний шум. Явись ко мне без гнева, Закатная, Таинственная Дева, И завтра и вчера огнем соедини. [Блок 1997-, I, 68]
Поэт даже называет ее «Купиной», связывая с библейским (воспринятым и через посредство стихотворения Вл. Соловьева «Неопалимая Купина») образом Неопалимой Купины - горящего, но несгорающего куста, откуда Бог говорил с Моисеем:
Белая Ты, в глубинах несмутима, В жизни - строга и гневна. Тайно тревожна и тайно любима, Дева, Заря, Купина. [Блок 1997-, I, 102]
Интересно, что подобные трехчастные формулы появятся в черновых вариантах стихотворений «Вечерняя» из цикла «Молитвы» (март-апрель 1904) («Светозарная - Сказка - Жена» [Блок 1997-, I, 366]) и «За холмом отзвенели упругие латы.» (2 апреля 1907) («Валкирия, Дева, Змея» [Блок 1997-, II, 465]), что подтверждает нашу гипотезу, связывающую героиню ранней лирики с позднейшей, где вагнеровский слой уже совершенно неоспорим (отметим также, что в стихотворении «Бред» 1905 г., пересказывающем часть истории Зигфрида и Брунгильды, герой называет героиню «Белой Девой» - ср. «Белая Ты» здесь).
Затем укажем на мотивы священной весны («Я укрыт до времени в приделе.», 29 января 1902; цикл «Молитвы» и др. - ср. образ весны и мая в «Кольце нибелунга», особенно в опере «Валькирия»: «В двери к нам / Вошла весна <.> Мрак зимы теперь / Побежден весной. <.> И в горячем лобзаньи / Здесь слились любовь и весна!» [Вагнер 1900, 10] и т.д.); спящей волшебным сном героини («Тихо вечерние тени.», 2 февраля 1901; «Спи. Да будет твой сон спокоен.», март-апрель 1904; «Дали слепы, дни безгневны.»), грядущей измены героя и / или унижения героини, изменения ее облика («Будет день - и свершится великое.», 23 ноября 1901; «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо.», 4 июня 1901). Этому сопутствует мотив прозрения на пороге смерти («Молитву тайную твори.», 10 июня 1901) - ср. историю Зигфрида и Брунгильды (а также уже упоминавшееся стихотворение Соловьева «У царицы моей есть высокий дворец.»).
Интересно, что порой героиня приобретает характерные черты воительницы, хотя таковой впрямую никогда не называется. Отметим архе-типическую формулу «С отвагою мужей и с нежностью девицы» в сонете «Не ты ль в моих мечтах, певучая, прошла.» (8 июля 1901). Метафорическое пробуждение героя и обретение им блаженства в союзе с героиней
также архетипически для сюжетов о воительнице рисуется в терминах
сдачи, признания ее превосходящей силы:
Я, изнуренный и премудрый, Восстав от тягостного сна, Перед Тобою, Златокудрой, Склоняю долу знамена. [Блок 1997-, 137-138]
Героиня этой лирики - безусловно, существо божественное, причастное высшим тайнам, но и Брунгильда ведь - дочь верховного бога, мудрая дева, учащая Зигфрида рунам и заключенным в них божественным тайнам («знанию вещих / рун святых» [Вагнер 1904, 5]).
В стихотворении «Дали слепы, дни безгневны.», как бы подводящем итог первому тому блоковской лирики и аккумулирующем все его темы и мотивы, звучит идея вечного возвращения, причем разыгрываются и солярный, и вегетативный, в терминах О.М. Фрейденберг, варианты циклического сюжета. Стихотворение начинается с образа непробудно спящей царевны на фоне «пустой (бессолнечной) синевы» неба. Вторая, третья, четвертая строфы представляют картину идиллического, блаженного прошлого, приметами которого являются «пламя заката» над теремами, приносящие мед пчелы (тоже солярное животное), братственность посвященных и, главное, скачка всадника - солнца и весны (ср. у Вагнера, где Зигмунд и Зигфрид, солярные герои, сравниваются с весной):
Всадник в битвенном наряде, В золотой парче, Светлых кудрей бьются пряди, Искры на мече,
Белый конь, как цвет вишневый... Блещут стремена... На кафтан его парчовый Пролилась весна -
<...>
Где-то перьями промашет, Крикнет: берегись! На коне селом пропляшет, К ночи канет ввысь... [Блок 1997-, I, 176]
Всадник либо пробуждает спящую царевну, либо - в другой вариации рассказываемого в стихотворении «вечного» сюжета - сам оказывается в фазе затмения («в злые дни ненастий»), плена, когда его околдовывают по-
Новый филологический вестник. 2019. №2(49). --
добные русалкам существа из «сонного пруда» (см. образ русалок в «Кольце...»). И тогда спасителем должна стать героиня - из спящей царевны, т.е. героини пассивной, она превращается в воительницу, героиню активную:
И опять в венках и росах Запоет мечта, Засверкает на откосах Золото щита,
И поднимет щит девица, И опять вдали
Всадник встанет, конь вздыбится В голубой пыли... [Блок 1997-, I, 177]
В данном случае светлым всадником-воином оказывается «девица». Утверждается постоянная, вечная, вневременная смена состояний «спасаемого» и «спасающего», а также сакральный, мистический характер действа, который акцентируется еще и тем, что голубым всадником в сознании Блока в это время представал Христос (ср., например, письмо А. Белому от 5 июня 1904 г.: «В прошедшие годы изредка мелькал в горах Кто-то, Кому я был склонен минутами сказать: здравствуй. Чаще всего - это был всадник в голубом. Иногда хотелось принять его за Христа, но он был так близок мне, что я ни разу не решился сделать этого» [Андрей Белый и Александр Блок 2001, 157]; см. также записную книжку Блока (июль 1903 г.): «Ратник в голубом - может быть, Христос?» [Блок 1965, 51]).
В стихотворениях, вынесенных за рамки первого тома лирики, но хронологически принадлежащих к охватываемому им периоду, образ воительницы более отчетлив. Ей как богине брани молится герой-отшельник, ищущий святого:
Блаженный, забытый в пустыне, Ищу небывалых распятий. Молюсь небывалой богине -Владыке исчезнувших ратей. [Блок 1997-, IV, 36]
В стихотворении «Зову тебя в дыму пожара.» (26 июля 1902) герой обращается к ней:
О, пробуди на подвиг ратный, Тревогой бранной напои! Восторг живой и благодатный -Бряцанья звонкие твои!
В суровом дуновеньи брани Воспряну, вскрикну и пойму Мечты, плывушие в тумане, Черты, сквозящие в дыму! [Блок 1997-, IV, 162]
Даже в стихотворении «Она была - Заря Востока.» (март 1902) с редким для Блока восточным колоритом, где герой предстает в одеждах пророка - одновременно и пушкинского, и мусульманского, говорится:
Но, воспылав Ее зарею, Я воскресал на новый бой И возносился головою До самой тучи грозовой [Блок 1997-, IV, 149], -
что, конечно, метафора, но характерен самый ее выбор (бой и гроза). Отсюда протягиваются нити, с одной стороны, к стихотворению «Я умер. Я пал от раны.» (19 мая 1903), где тоже возникает образ пушкинского пророка (см. строку «Красноватый уголь души» и мотив восстания из мертвых) и при этом воина, ищущего грозной богини («Подыму раскаленный щит, / Растравлю песком свою рану / И приду к Отшельнице в скит. / Из груди, сожженной песками, / Из плаща, в пыли и крови, / Негодуя, вырвется пламя / Безначальной, живой любви» [Блок 1997-, IV, 40]), а с другой - к ряду стихов, где возникает образ бури и грозы как непременных атрибутов героини (что характерно и для валькирий). Например, в стихотворении «Неправда, неправда, я в бурю влюблен.» (10 июня 1903) герой, опять же восстающий из гроба, говорит:
Я боюсь неожиданно колющих ран...
Так может изранить - лишь Она... лишь Сама...
Сама - и Душой непостижно кротка, И Прекрасным Лицом несравненно бела... Но она убьет и тебя, старика, -И никто не узнает, что буря была... [Блок 1997-, IV, 41]
В ранней лирике, оставшейся за пределами первого тома, существует устойчивый топос героя-воина и божественной героини, равных друг другу и потому от века друг другу предназначенных (что составляет типичнейший элемент сюжетов с участием воительницы) - см., например, стихотворение «После битвы» (16 декабря 1900):
И, просветленные духовно, Полны телесной чистоты, Постигнем мы союз любовный Добра, меча и красоты. [Блок 1997-, IV, 124]
Нередко взаимное тяготение героев осуществляется в смерти или в ином мире («Догорай, не узнавая.», апрель 1902; «Исчезла, отлетела в высь.», 11 июля 1902; «Все огни загораются здесь.», сентябрь 1902: «Будет прежняя сила кипеть, / Только милая сердцу вздохнет, / Только бросит мне зов - улететь. / Полетим в беззаконную весь, / В вышине, воздыхая, замрем...» [Блок 1997-, IV, 169]). См. также оставшееся неотправленным письмо Блока Л.Д. Менделеевой от 29 января 1902 г. с объяснением в любви, признанием божественной природы возлюбленной и одновременно вызовом на «поединок», понимаемый фигурально, в мистическом смысле (а также отсылающий к Овидиевым Amores):
«.моя жизнь, т.е. способность жить, немыслима без Исходящего от Вас ко мне <.> смутно ощущаемого мной Духа. Если разделяемся мы в мысли или разлучаемся в жизни <.> - моя сила слабеет, остается только страстное всеобъемлющее стремление и тоска <.> вспоминая Ваши пророчественные речи о конце Вашей жизни, - безумно испытываю Ваше милосердие; ибо нет более мне исхода и я принужден идти по пути испытаний своего Бога - и Вы - мой Бог <.> И вот, испытуя и злодействуя, зову я Вас, моя Любовь, на предпоследнее деяние <.>. Зову я Вас моей силой, от Вас исшедшей, моей молитвой, к Вам возносящейся, моей любовью, которой дышу в Вас - на решающий поединок, где будет битва предсмертная за соединение духов утверждаемого и отрицаемого» [А.А. Блок -Л.Д. Менделеева-Блок 2017, 25-26].
Топос любви-вражды предназначенных друг другу героя и воинственной Девы прочитывается в двух взаимно обращенных стихотворениях весны-лета 1903 г.: «Мой остров чудесный.» (24 апреля 1903) и «Заклинание» (июнь 1903). В первом из названных двух стихотворений герой «повесил щит» «в чаще древесной» [Блок 1997-, IV, 177], во втором - героиня: «Повесила дева / Щит на высоком дубу.» [Блок 1997-, IV, 180]. Это действие, по-видимому, имеет значение призыва к сражению. Например, в книге А.Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», с которой Блок был хорошо знаком [Блок 1997-, II, 556], приводится поверье: «.проснется император Фридрих, повесит свой щит на чудесное дерево и начнет беспощадный бой; кровь польется рекою и смочит обувь всех воинов; но злые будут побеждены добрыми и святой гроб отнят из рук неверных» [Афанасьев 1868, 446]. (Отметим это упоминание об от-воевании Святой Земли у мусульман - в свете отсылки «Моего острова чудесного.» к пушкинскому «Рыцарю бедному», о которой далее.)
Лирический герой сообщает:
Пропал я в морях На неясной черте. Но остался мой страх И слова на щите.
Когда моя месть Распевает в бою, Можешь, Дева, прочесть Про душу мою.
Можешь Ты увидать, Что Тебя лишь страшусь И, на черную рать Нападая, молюсь! [Блок 1997-, IV, 177]
По-видимому, герой-воин оставляет щит с неким посланием Деве, которой «страшится». Вопрос, однако, в интерпретации последней строки. Герой молится Деве в бою с «черной ратью»? В таком случае надпись на щите заставляет вспомнить о надписи Ave Mater Dei, сделанной влюбленным в Мадонну пушкинским «рыцарем бедным» из стихотворения, соотносившегося Блоком с собственным биографическим мифом, - например, в письмах Л.Д. Менделеевой: «Et Vous, Ma Dame, верьте и помните, что " 'L.D.M.' своею кровью начертал он на щите"» [A.A. Блок -Л.Д. Менделеева-Блок 2017, 52]; «Я придумал следующее: не писать ли письма к Тебе пока так: Загородный, 14; 2-е почтовое отделение. До востребования. Литеры, например, <...> чтобы получить, нужно прийти и спросить письмо с литерами (Alma Mater Dei)» [A.A. Блок -Л.Д. Менделеева-Блок 2017, 83]. В таком случае Дева из «Моего острова чудесного.» предстает Девой Марией. Либо же, напротив, герой молится некоему божеству, нападая на черную рать Девы?
По нашему мнению, для прояснения этой загадочной концовки нужно обратиться к «парному» стихотворению «Заклинание», где героиня, опять же именуемая «девой», предстает, с одной стороны, «девушкой любимой», а с другой - воительницей. Она «ищет меча», она полна «страстного гнева» и «гневной тревоги», наконец, именно она бросает герою вызов:
Слушай! Повесила дева Щит на высоком дубу, Полная страстного гнева, Слушает в далях трубу.
<...>
Полная гневной тревоги
Девушка ищет меча... Ночью на горной дороге Падает риза с плеча...
Звуки умолкли так близко... Ближе! Приди! Отзовись! Ризы упали так низко... Юноша! Ниже склонись!..
Луна взошла. На вздох любимой Отвечу вздохом торжества, И сердце девы нелюдимой Услышит страстные слова. [Блок 1997-, IV, 180-181]
Очевидно, в стихотворении воспроизводится древний мотивно-сюжет-ный комплекс, связанный с образом девы-воительницы («среди наиболее архаических и универсально распространенных отметим в особенности воинские состязания <.. .> между женихом и невестой, богатырской девой <...> Побежденная героем воинственная красавица обычно становится возлюбленной или женой своего победителя и после этого теряет свою богатырскую силу» [Жирмунский 1962, 28-29]). Но для описания победы героя и последующего любовного акта используется образ падающих «риз». Это словоупотребление сближает героиню с образом Мадонны, т.е. происходит то же, что и в «Моем острове.»; впоследствии у Блока связь образов воительницы и Девы Марии, а также ангела, будет возникать постоянно.
Но, как она ни покажется удивительной на первый взгляд, такое соотношение глубоко укоренено в истории культуры. Как показала О.И. То-гоева, эта параллель восходит еще к раннесредневековому соотнесению Богородицы и Афины Паллады в их функциях «защитницы города» (подкрепленному также важнейшим для обеих мотивом ткачества):
«Близость этих двух функций [ремесла ткачества и идеи покровительства. -В. З.-О.] в случае Богородицы подтверждалась и изображением так называемой Virgo militans (рубеж VIII-IX вв.), на котором она была представлена в доспехах римского воина, с крестом-скипетром (отсылавшим к иконографическому типу Christus militans <...>), но при этом сжимавшей в левой руке два веретена. <...> интерес <.> представляет <.> образ Девы Марии в центральной части так называемого Алтаря Альбрехта <...> около 1439 г. Богоматерь была представлена на нем в доспехах, рядом со столпом Давидовым, "сооруженным для оружий"» [Тогоева 2016, 315-316].
Воинственные элементы в образе Богородицы проявляются и в средневековом иконографическом сюжете побивания ею бесов, когда она грозит
им палицей или дубиной (напомним, что Блок собирался писать «кандидатское сочинение о чудотворных иконах Божьей Матери» [Соловьев 2003, 383], т.е. должен был хорошо разбираться в иконографии Богородицы).
С. Аверинцев пишет об этой стороне образа Девы Марии:
«В легенде о Теофиле, восходящей к ранневизантийской среде, но особенно популярной во Франции 13 в. (горельефы тимпана Нотр-Дам в Париже, драматическое "Действо о Теофиле" поэта Рютбёфа), герой <...> продает свою душу дьяволу и быстро делает карьеру, однако раскаивается и обращается за помощью к М., которая отбирает у дьявола расписку Теофила. Здесь выступают два характерных мотива: М. как "прибежище грешников" и "взыскание погибших", <.. .> к которой может обратиться самый безнадежный грешник; М. как защитница христианина, своими руками отгоняющая от него дьявола (ср. картину Дж. да Монтерубиано, 1506, на которой М. грозит палицей бесу <...>). <...> Целый ряд западных легенд повествует о пропащих людях, которых спасает только верно соблюдаемая среди блудной или воровской жизни привычка каждый день молиться "Ave Maria".» [Аверинцев 2008, 638].
В 1907 г. Блок, как известно, перевел на русский язык «Действо о Теофиле», но есть все основания полагать, что его знакомство с этим сюжетом относится еще к студенческим временам. Нельзя не отметить отзвуки названных Аверинцевым мотивов в «Рыцаре бедном» Пушкина - с одной стороны, Мадонна вступается за грешника, с другой, грубовато-иронический строй последних двух строф напоминает о народных легендах про Богородицу, прогоняющую бесов.
Имея в виду сказанное, и следует на наш взгляд, читать темные места «Моего острова чудесного.»: в наличии враждующие, но влюбленные герой и героиня, причем последняя спроецирована на воительницу и Деву Марию одновременно; образ Девы в этом стихотворении, как и в «Заклинании», мерцает, двоится, она оказывается и заступницей героя, и его врагом. Собственно, именно в таком положении находится валькирия Брунгильда по отношению к Зигфриду в тетралогии Вагнера. Ср. неявные «скандинавские» и «нибелунговские» отсылки в письмах Блока, касающихся «Заклинания»: в письме Л.Д. Менделеевой от 31 мая 1903 г. из Бад-Наугейма (где поэт слушал оперы Вагнера) Блок говорит о «Заклинании», что «приближается к так называемой "эротической" области поэзии»; при этом он сближает поэта с воином: «поэт <.>, как бы он ни глубоко погрузился в отвлеченность, остается в самой глубине поэтом, значит любовником и безумцем. Когда дело дойдет до самого важного, он откроет сердце, а не ум, и возьмет в руки меч, а не перо.» [А.А. Блок - Л.Д. Менделеева-Блок 2017, 156]. А в письме от 2/15 июня поэт высказывает догадку, что Прекрасной Даме «должно быть, знакомо и близко чувство сильной страсти, наивной и некультурной <.> германской страсти Валькирий и Богов» [А.А. Блок - Л.Д. Менделеева-Блок 2017, 161].
Так что подчеркнутый «страх» героя перед Девой в «Моем острове.»
объясняется, по нашему мнению, не только и не столько ожиданием поражения, сколько священным трепетом героя перед божественным - сродни тому страху, что познает Зигфрид, когда будит Брунгильду: «Но то не муж! - / Пламенем чары / Льются мне в грудь, / Пламенный страх / Очи сжигает, - / Почти лишаюсь я чувств» [Вагнер 1905, 39]; «Ужли я трушу? / Не страх ли это? / <.> Твой сын был ведь смел; - / Но встретил деву он здесь / И страх он пред спящей узнал» [Вагнер 1905, 40], и т.д.
В декабре 1903 г. Блок пишет стихотворение с отчетливым вагнеров-ским подтекстом «Я кую мой меч у порога.», где вновь возникают все эти мотивы:
Я кую мой меч у порога.
Я опять бесконечно люблю.
Предо мною вьется дорога.
Кто пройдет - того я убью.
Только ты не пройди, мой Глашатай.
Ты вчера промелькнул на горе.
Я боюсь не Тебя, а заката.
Я - слепец на вечерней заре.
Будь Ты Ангел - Тебя не узнаю
И смертельной сталью убью:
Я сегодня наверное чаю
Воскресения мертвых в раю.
[Блок 1997-, IV, 184-185]
Герой, соотнесенный с Зигфридом и «бесконечно любящий», предчувствует преступление, которое ему суждено совершить. Обращаясь к «Ты» (а «Ты» с большой буквы у Блока - это всегда Прекрасная Дама), «Глашатаю» божественной тайны, герой признается, что боится «заката», «вечерней зари» (когда всегда и появляется Прекрасная Дама), ибо становится тогда «слепцом», способным убить даже Ангела, который им будет не узнан. Таким образом, героиня, спроецированная на Брунгильду «на горе» в море огня постольку, поскольку герой спроецирован на Зигфрида, кующего меч Нотунг, будет убита «слепым», т.е. забывшим, потерянным героем. При этом героиня - еще и Прекрасная Дама, и Ангел (далее мы скажем о соединении образов ангела и валькирии у Блока). Есть здесь и мотив страха героя, о котором говорилось выше. И хотя лирический герой говорит: «Я боюсь не Тебя, а заката», - но, поскольку героиня и есть персонифицированная «вечерняя заря», получается, что страшится он именно ее (страх перед святыней и страх перед роком). Речь, таким образом, идет о роковом неузнании - мотиве, столь важном в «Гибели богов», где герой не узнает свою первую любовь и невольной изменой способствует гибели своей возлюбленной, богов и творения в целом. Не случайны здесь апока-
липтические аллюзии, особенно явные в последних двух строках стихотворения и восходящие к 11-му члену «Символа веры».
ЛИТЕРАТУРА
1. А.А. Блок - Л.Д. Менделеева-Блок. Переписка. 1901-1917. М., 2017.
2. Аверинцев С.С. Мария // Мифы народов мира: энциклопедия. Электронное издание. М., 2008. С. 636-640.
3. Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903-1919. М., 2001.
4. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: в 2 т. Т. 2. М., 1868.
5. Белый А. Луг зеленый // Белый А. Собрание сочинений: в 14 т. Т. 8. М., 2012. С. 375-490.
6. Белый А. Начало века. Берлинская редакция (1923). СПб., 2014.
7. Блок А. Записные книжки. 1901-1920. М., 1965.
8. Блок А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. М., 1997- .
9. Вагнер Р. Валькирия / пер. И. Тюменева. Изд. 5-е. М., [1900].
10. Вагнер Р. Гибель богов / пер. И. Тюменева. Изд. 2-е. М., 1904.
11. Вагнер Р. Зигфрид / пер. И. Тюменева. Изд. 3-е. М., 1905.
12. Гвоздецкая Н.Ю. Валькирическая тема в «Саге о Вёльсунгах» // Самые забавные лживые саги: сборник статей в честь Г.В. Глазыриной. М., 2012. С. 43-53.
13. Гвоздецкая Н.Ю. Valkyria в «Старшей Эдде»: имя и образ (Опыт тексто-центрического анализа) // Скандинавские языки: диахрония и синхрония. Вып. 5. М., 2001. С. 172-198.
14. Жирмунский В.М. Народный героический эпос. М.; Л., 1962.
15. Западноевропейский эпос и средневековый роман в пересказах и сокращенных переводах с подлинных текстов О. Петерсон и Е. Балобановой: в 3 т. Т. 2: Скандинавия. СПб., 1898.
16. Зелинский Ф.Ф. Соперники христианства // Из жизни идей: в 2 т. Т. 2. М., 1995. [Репринт с изд. 1907, 1922 гг.]. С. 153-185.
17. Магомедова Д.М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М., 1997.
18. Магомедова Д.М. Владимир Соловьев // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). Т. 1. М., 2001. С. 732-778.
19. Публий Овидий Назон. Элегии и малые поэмы. М., 1973.
20. Соловьев Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974.
21. Соловьев С.М. Воспоминания об Александре Блоке. М., 2003.
22. Тогоева О.И. Еретичка, ставшая святой: две жизни Жанны д'Арк. М.; СПб., 2016.
23. Хопрова Т. Музыка в жизни и творчестве А. Блока. Л., 1974.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Gvozdetskaya N.Yu. VaTkiricheskaya tema v "Sage o Vël'sungakh" [Valkyric
Новый филологический вестник. 2019. №2(49). ----
Theme in the Volsunga Saga]. Samyye zabavnyye Izhivyye sagi: sbornik statey v chest' G.V. Glazyrinoy [Skemmtiligastar Lygisogur. Studies in Honour of Galina Glazyrina]. Moscow, 2012, pp. 43-53. (In Russian).
2. Gvozdetskaya N.Yu. Valkyria v "Starshey Edde": imya i obraz (Opyt tekstot-sentricheskogo analiza) [Valkyria in the Poetic Edda: Name and Image (Textocentric Analysis)]. Skandinavskiyeyazyki: diakhroniya i sinkhroniya [Nordic Languages: Dia-chrony and Synchrony]. Vol. 5. Moscow, 2001, pp. 172-198. (In Russian).
3. Magomedova D.M. Vladimir Solov'yev. Russkaya literatura rubezha vekov (1890-e - nachalo 1920-kh godov) [Russian Literature at the Turn of the Centuries (1890s - beginning of the 1920s)]. Vol. 1. Moscow, 2001, pp. 732-778. (In Russian).
4. Zelinskiy F.F. Soperniki khristianstva [Rivals of Christianity]. Iz zhizni idey [From the Life of Ideas]: in 2 vols. [Reprint of the editions of 1907, 1922]. Vol. 2. Moscow, 1995, pp. 153-185. (In Russian).
(Monographs)
1. Averintsev S.S. Mariya [Mary]. Mify narodov mira: entsiklopediya. Elektron-noye izdaniye [World Mythology: Encyclopaedia. Electronic Issue]. Moscow, 2008, pp. 636-640. (In Russian).
2. Afanas'yev A.N. Poeticheskiye vozzreniya slavyan na prirodu [The Poetic Outlook on Nature by the Slavs]: in 2 vols. Vol. 2. Moscow, 1868. (In Russian).
3. Khoprova T. Muzyka v zhizni i tvorchestve A. Bloka [Music in Life and Work of A. Blok]. Leningrad, 1974. (In Russian).
4. Magomedova D.M. Avtobiograficheskiy mif v tvorchestve A. Bloka [Autobiographical Myth in the Works of A. Blok]. Moscow, 1997. (In Russian).
5. Togoyeva O.I. Eretichka, stavshaya svyatoy: dve zhizni Zhanny d'Ark [Joan of Arc, from Heretic to Saint]. Moscow; Saint-Petersburg, 2016. (In Russian).
6. Zhirmunskiy V.M. Narodnyy geroicheskiy epos [Heroic Folk Epic]. Moscow; Leningrad, 1962. (In Russian).
Зусева-Озкан Вероника Борисовна, Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник. Область научных интересов: литература модернизма и постмодернизма, компаративистика, историческая поэтика, автометарефлексия в литературе.
E-mail: [email protected]
Veronika B. Zuseva-Ozkan, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences.
Doctor of Philology, leading research fellow. Research interests: modern and postmodern fiction, comparative studies, historical poetics, self-reflexive literature.
E-mail: [email protected]
