CC BY
8УДК 82-312.1(73)
Никулина А.К. канд. филол. наук, доцент ФГБОУВО «БГПУ им. М. Акмуллы»,
(Уфа, Россия)
«И МЫ СТАРАЕМСЯ ЖИТЬ, НАСКОЛЬКО ВОЗМОЖНО, РАДИ ДРУГИХ»: ОТКАЗ ОТ «УТОПИИ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА» Г. ТОРО В РОМАНЕ Р. ГОЛДШТЕЙН «36 ДОКАЗАТЕЛЬСТВ СУЩЕСТВОВАНИЯ БОГА»
Аннотация. В статье раскрывается сущность полемики Р. Голдштейн с позицией Торо, определяющей идейно-художественный замысел романа. Создавая патриархальный, противостоящий современной цивилизации Новый Уолден, населенный евреями -иммигрантами, автор романа преследует схожую с намерением Торо цель показа ценности изоляции для сохранения духовной самоидентичности. Однако Голдштейн не принимает индивидуализма своего философского предшественника, утверждавшего, что величайшее благо для общества заключается в проявлении и развитии каждым своего индивидуального дара, заложенного природой. У Голдштейн читатель находит противоположную мысль: идея спасения ассоциируется, прежде всего, с сохранением общей духовной традиции, не обязательно совпадающей с религиозной, коллективной памяти, продолжением существования народа как целостности. Только через ощущение сопричастности, принадлежности к обществу человек способен обрести смысл жизни.
Ключевые слова: Ребекка Голдштейн, философский роман, утопия, Торо, трансцендентализм.
Ребекка Голдштейн (р. 1950) защитила диссертацию по философии в Принстонском университете, и, несмотря на то, что позже она предпочла литературную карьеру научной, ее интерес к философии не исчез. Не удивительно, что доминирующим в ее художественном творчестве выступает жанр философского романа, содержащий сознательные отсылки к определенным философским концепциям и их своеобразную практическую «проверку» в условиях конкретной жизненной ситуации. Р. Голдштейн полагает, что романный жанр предоставляет автору значительно больше возможностей для донесения идеи до читателя, чем научная статья, поскольку идея постигается лучше, когда воздействует не только на логику, но и на чувства воспринимающего ее. Она уверена, что чтение художественного произведения «приводит к более глубокому проникновению в суть мироздания, чем идеи, порожденные в процессе исключительно логического размышления» [Goldstein, 2006, p. 297].
Однако как истинная американка, не привыкшая безоговорочно доверять авторитетам, она нередко подвергает критическому анализу теории знаменитых предшественников. Особый случай составляет, вероятно, только Спиноза, взгляды которого автор разделяет практически полностью и часто говорит об этом в своих статьях и интервью. Но с большинством мыслителей, соглашаясь в одних аспектах, она нередко вступает в идейный спор в других. Так происходит, например, в случае с Г.Д. Торо.
Философия Торо обращена к большим метафизическим проблемам и поэтому оказывается привлекательна для Голдштейн, которая никогда не разделяла современного стремления методологически уподобить философию точным наукам. Так, например, она резко критически высказывается о доминирующей в англо-американской традиции аналитической философии, называя ее «краткосрочным финансовым вложением» [Goldstein, 2011]. Философия Торо, в этом смысле, оказывается «долгосрочна», поскольку ее интересуют, в первую, очередь, универсальные законы жизни и истина -«единственное, что есть прочного» [Торо, 2013, с. 315].
В романе «36 доказательств существования Бога» (2010) присутствует прямая отсылка к творчеству Г. Торо: значительный эпизод в произведении связан с жизнью американской еврейской общины - Новым Уолденом (New Walden). Группа евреев бежала из Венгрии, оккупированной фашистами во время второй мировой войны, и обосновалась в США. Про Торо и Уолден иммигранты никогда не слышали, а свое новое поселение собирались назвать Новым Валденом (New Valden) в честь родной деревни, которую вынуждены были покинуть. Но американский чиновник записал название по-своему: «Жители Валдена не подозревали, что эта орфографическая ошибка в имени породила их связь с призраком Генри Дэвида Торо и голосом американского трансцендентализма - возвышенным, романтическим, гордо упорствующим в своей "неотмирности"» [Goldstein, 2010, p. 93]. Однако если для иммигрантской общины данная ассоциация оказывается неожиданной и непреднамеренной, то для автора философского романа это совсем не случайное совпадение, а продуманный указатель на культового для Америки мыслителя, с которым Голдштейн выстраивает здесь диалог.
Трансцендентализм находится у истоков оригинальной философской мысли США и отражает многие черты, типичные для американского национального характера и мышления: стремление к свободе, оптимизм, веру в собственные силы, стремление во всем полагаться только на себя [Никулина, 2006, с. 78]. Торо с его нонконформизмом и идеализмом, подтолкнувшими его к известному эксперименту, во время которого он в течение двух лет жил в одиночестве на берегу Уолденского пруда, является ярким носителем данного философского мировидения.
И первое, что читатель видит в романе, - это схожесть целей основания обоих Уолденов - у Торо и Голдштейн. Торо жестко критикует современное общество, где «большинство людей ведет безнадежное существование» [Торо, 2013, с. 10], где «люди больше хлопочут о модном или хотя бы чистом и незаплатанном платье, чем о чистой совести» [Торо, 2013, с. 24]. Еврейская община сходным образом создает Новый Уолден, «чтобы защититься от порчи, разъедающей Америку» [Goldstein, 2010, p. 348]. В обоих
95
случаях современная цивилизация рассматривается как источник пороков, порожденных жаждой власти и наживы, от которой необходимо бежать, чтобы сохранить и защитить свое духовное богатство.
Но при этом сразу становится заметно и главное отличие двух Уолденов. Торо является единственным обитателем своего спасительного «острова» - «утопии одного человека» [Kotin, 2019, p.4]. Как указывает С.М. Уорли, «начинание Торо отличается от проектов других утопистов серьезным образом: это общество, состоящее из одного человека, так что временами кажется, что это модель не столько нового общежития, сколько нового одиночества. Если «Уолден», с одной стороны, напоминает утопию, то с другой - «Робинзона Крузо», а это, по меньшей мере, очень неудачное сочетание» [Worley, 2001, p. 80]. Еврейская же колония, в этом отношении, представляет собой более традиционный вариант утопии как попытки создать идеальное общественное образование. В результате, становится очевидно, что Торо, поселившись не берегу Уолдена, стремится сохранить в чистоте именно свою уникальную душу, в то время как еврейская община -душу своего народа, коллективную память, которая для нее равна собственной национальной и культурной идентичности. Многие исследователи пытались показать, что Торо в своем эксперименте стремился к объединению личных и общественных интересов, «успешно сочетал Одиночество на природе со служением Обществу», по словами Э.Ф. Осиповой [Осипова, 2017, с. 461]. Действительно, Торо в своей книге говорит о том, что его задача - воздействовать на современников, заставить их задуматься над собственной жизнью: «Мне хочется писать не о китайцах или жителях Сандвичевых островов, но о вас, читатели, обитающие в Новой Англии, о вашей жизни, особенно о внешней ее стороне, то есть об условиях, в каких вы живете в нашем городе и на этом свете: каковы они, и непременно ли они должны быть так плохи, и нельзя ли их улучшить» [Торо, 2013, с. 6]. Но, с другой стороны, сознавая, что общество в массе своей еще не готово разделить его идеи, Торо взирает на него свысока, заявляя в конце книги, что «Джон или Джонатан» вряд ли поймут изложенное им [Торо, 2013, с. 321]. Поэтому все-таки скорее прав Дж. Порте, утверждающий, что «идея рая для Торо - это изоляция, в которой он как поэт может пребывать в безделии и наслаждаться духовным одиночеством вдали от забот и проблем современного мира» [Porte, 2004, p. 148]. Исследователь указывает на обусловленность индивидуалистической идеи свободы историческим складом американского национального характера: «Действительно, оправданием для ухода всегда служит утверждение, что одинокий американский герой, возмущенный несовершенствами окружающего его общества, бежит прочь для того, чтобы заложить основы более совершенного социального устройства; согласно этому утверждению, к
96
бунту его подталкивает не собственный вздорный характер прирожденного индивидуалиста, а стремление к восстановлению общественного устройства. Однако мы не должны забывать о парадоксе: поскольку ни один из существующих общественных укладов еще ни разу не устроил нашего американского героя, мы склонны подозревать, что он действует под влиянием личных, а не общественных причин» [ Porte, 2004, p. 147]. Хотя Торо рассуждает о тяжелой жизни своих соотечественников, спасти, по большому счету, он стремится не столько их, сколько себя.
Для еврейской же общины идея спасения ассоциируется, прежде всего, с сохранением коллективной памяти, продолжением жизни народа как целостности, а не отдельных его представителей. В отличие от Торо, заявлявшего, что он желает иметь дело не с временем, а только с вечностью [Торо, 2013, с. 100], память народа глубоко укоренена именно в историческом времени, из которого она черпает свою национальную и культурную идентичность. В романе это становится понятно из того, как трепетно сохраняет община свою историю и индивидуальные родословные. Если в «Уолдене» Торо представлена картина живописной безмятежной природы, в которой, действительно, словно воплощается вечность («Белый пруд и Уолден - это крупные кристаллы на лице земли, Озера Света» [Торо, 2013, с. 197]), то для жителей Нового Уолдена за названием их места поселения далеко не столь идиллически, но ощутимо более исторически конкретно встает деревня в Венгрии и синагога, в которой захватчиками были сожжены десятки их соотечественников [Goldstein, 2010, p. 348].
Частью исторической памяти и самоидентичности народа выступает его религия. Жизнь Нового Уолдена выстроена на объединяющей силе религиозной традиции. И светская, и духовная власть сосредоточены в лице главного раввина, и эта власть передается по наследству от отца к сыну - анахронизм для демократической Америки XX столетия, но для Нового Уолдена неотъемлемая часть незыблемого уклада, дающая членам общины ощущение принадлежности к многовековой традиции. Все обряды и предписания строго соблюдаются. Торо вряд ли бы принял такое следование догме. Организованная религия вызывала у него отторжение как один из способов проявления тирании власти. Вероятно поэтому в «Уолдене» он демонстративно объявляет себя «язычником» [Торо, 2013, с. 258] и для иллюстрации своих идей гораздо чаще ссылается на священные тексты индуизма, чем христианства. В этом находит выражение его протест против силы традиции и давления общества, что еще раз подчеркивает индивидуализм как базовую ценность философской системы Торо.
Религиозно-философские воззрения Торо часто называют пантеизмом. По мнению философа, божественное разлито в природе, и потому Торо, как многие его современники-
97
романтики, не перестает восторгаться созданным ею. Созданное человеком такого восторга, как правило, не вызывает. Р. Голдштейн частично принимает, а частично отвергает подобное видение. С одной стороны, ее роман пронизан сходным ощущением внутреннего восторга и изумления перед большим миром, которое сопровождает главного героя Касса Зельцера, «атеиста с душой» [Goldstein, 2010, p. 10], на протяжении большей части повествования. С другой стороны, мир, о котором ведет речь Р. Голдштейн, поклонница Спинозы, оказывается намного больше «природного» мира Торо. Философские воззрения Спинозы также часто характеризуют как пантеистические, но его рационалистическая система видит божественное не только в сугубо «природном», и не только в общепризнанно прекрасном, но в полноте мира как таковой, со всеми ее кажущимися противоречиями и внешними недостатками. Постигший такого Бога через логическое познание понимает и принимает мир во всей полноте и любит его именно таким, не требуя, чтобы Бог любил его в ответ. Индивидуалистическое начало, «я», растворяется в мире, частью которого познающая душа себя осознает.
Своеобразный конфликт двух Уолденов, двух мировоззрений - идеалистического, индивидуалистически ориентированного, и социально-конкретного коллективного -художественно наиболее ярко воплощается в романе в образе Азарии, сына раввина Нового Уолдена. Уже первое его появление на страницах романа вызывает узнаваемые ассоциации с возвышенно-романтическими персонажами литературной эпохи Торо. Внешность маленького Азарии напоминает ангельскую, он выглядит посланцем из другого, трансцендентного, мира: «Это был необыкновенно красивый ребенок. У него были большие сияющие глаза и что-то неуловимое в облике, из-за чего он казался легко ранимым и мудрым» [Goldstein, 2010, p. 193]. Азария с детства проявляет незаурядные математические способности. Еще до того, как научиться читать и писать, мальчик самостоятельно открывает многие законы математики. «Кто научил его этому?» -удивленно спрашивает Касс его отца, раввина, при первой встрече. «Кто научил его? Ангелы!» - отвечает отец. - «Он любит играть с числами. Для него они - игрушки, и мы позволяем ему играть» [Goldstein, 2010, p. 200]. Математика в произведениях Голдштейн, ее гармония, абстрактная красота и отделенность от мира повседневного эмпирического опыта всегда выступают символами платоновского идеализма. Мальчик, действительно, первоначально кажется существом из иной реальности: более возвышенной и прекрасной. Он глубоко чувствует красоту и совершенство абстрактного мира чистых математических форм и, владея единственным языком для выражения возвышенного - языком иудейской религии - использует его в стремлении озвучить свои удивительные прозрения. Самостоятельно обнаружив и доказав бесконечность ряда простых чисел, которые он
98
именует «ангелами», Азария пытается поделиться чудесным открытием с членами общины, но те, разумеется, не подозревают об истинном содержании его речи, воспринимая ее в прямом религиозном смысле, и это понимает Касс, наблюдающий за происходящим: «Азария был так счастлив, думая, что демонстрирует всем жителям общины чудесное открытие, которое он совершил, и оно объединяет их, но он был совершенно одинок. За всю свою жизнь я никогда не видел образа более волнующего и одинокого» [Goldstein, 2010, p. 296]. Духовное одиночество выступает здесь значимым символом. Идеальный мир математики в художественном мире романа и есть «утопия одного человека», которая на протяжении многих лет поглощает Азарию и в которой он обретает истинное счастье, уходя из мира людей в лучезарный мир нематериальных идей, где происходит его единение с «божественным», не имеющим ничего общего с узким и догматически окостенелым миром иудаизма, от которого он оказывается, таким образом, все дальше. Люди являются помехой в этом общении с трансцендентно-прекрасным, и потому мальчик чувствует себя лучше всего, когда остается один на один с миром чисел. Кульминацией этого стремления обрести индивидуальное блаженство несмотря на противостоящие обстоятельства в лице семьи и общины, видящих в молодом человеке будущего раввина в соответствии с древней традицией, становится решение Азарии по окончании школы уехать из Нового Уолдена и поступить в Массачусетский технологический институт на математический факультет. «И так мы стараемся жить, насколько возможно, ради себя: иначе, кто же проживет жизнь за нас?» [ Goldstein, 2010, p. 427]. Но в тот самый день, когда молодой человек практически получает согласие на зачисление, умирает его отец. И Азария решает вернуться домой и выполнить долг, возлагаемый на него традицией: возглавить общину, которая при иных обстоятельствах, вероятно, сможет продолжить свое существование, но на глубинном духовном уровне потеряет ощущение связи с многовековой традицией, в которой сын раввина всегда становился раввином и тем самым не давал прерваться нити, соединяющей историю поколений. «И мы стараемся жить, насколько возможно, ради других: иначе, что мы есть?» [Goldstein, 2010, p. 427].
Критик Л. Шиллингер характеризует последний сюжетный ход как парадокс: «Удивительно, что в романе, утверждающем несущественность идеи Бога, нитью, связующей все линии в единое целое, пусть и не очень крепко, выступает ортодоксальный иудаизм» [Schillinger, 2010]. На самом деле, на идейном уровне речь в романе идет совсем не об иудаизме. Показательно, что Азария к моменту принятия решения о возвращении домой, уже не верит в Бога и возвращается не из религиозных побуждений, а ради продолжения существования своего народа, сохранения его духовной самоидентичности
99
как оппозиции прагматизму «большой» Америки. В этом смысле позиция Азарии в романе оказывается отлична от позиции Торо. Торо в финале уходит из Уолдена, чтобы попробовать что-то иное, чтобы «прожить еще несколько жизней» [Торо, 2013, с. 310]; он остается индивидуалистом и жаждет искать «свой собственный путь» [Торо, 2013, с. 74]. Азария в свой Уолден, напротив, возвращается, так как для него коллективное оказывается приоритетнее индивидуального. В этом заключается смысл утопии, созданной Голдштейн: она верит, что народ, с его коллективной идентичностью, всегда больше и важнее индивидуума, даже гения; и такой Уолден способен выжить в современном постиндустриальном мире несмотря на противодействие обстоятельств.
Таким образом, роман Р. Голдштейн представляет собой философское размышление о сущности духовности в эпоху, когда традиционные религиозные идеи утрачивают актуальность, попытку решить «проблему примирения научной картины мира и врожденной тяги к трансцендентному», по выражению П. Лопатина [Lopatin, 2010]. Бог, как полагает автор романа, - всего лишь один из способов именования субъективного ощущения осмысленности мироздания, но существует и много других имен. Действительность способна дать человеку ощущение цельности и смысла совершенно разными путями. Показательны в этом отношении сильные позиции романа: произведение открывается описанием «природного храма» - возвышенной красоты зимнего пейзажа, вызывающего в душе Касса, сознательного атеиста, переживания, не уступающие религиозным по глубине, и завершается утверждением «духовного храма» единения со своим народом - ритуальным танцем Азарии с новорожденным сыном перед членами общины. Изваянный морозом из снега и льда «вздымающийся в бесконечность собор» [Goldstein, 2010, p. 14], который Касс рассматривает в одиночестве, прекрасен. Но он становится прекрасен вдвойне, поскольку герою есть с кем разделить свой восторг: в этот момент он предвкушает встречу с любимой женщиной. Прекрасны ангелы-числа, населяющие математические небеса Азарии. Но еще более прекрасен свет искренней радости на лицах членов общины, приветствующих появление первенца у молодого реббе как символ продолжения их общего рода. Человек - существо социальное, и его утопия не может быть реализована в полном одиночестве. Только через ощущение сопричастности, принадлежности к обществу человек обретает смысл жизни.
ЛИТЕРАТУРА
1. Никулина А.К. Т. Уайлдер об американском национальном характере // Теория и практика преподавания английского языка и страноведения США. Международный выпуск. Уфа: РИО РУНМЦ МО РБ, 2006. С. 70-79.
2. Осипова Э.Ф. «Смотритель ливней и снежных бурь...» (к 200-летию Генри Торо) // Литература двух Америк. 2017. №3. С. 459-473.
3. Торо Г.Д. Уолден, или Жизнь в лесу / Пер. с англ. З.Е. Александровой. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. 352 с.
4. Goldstein R.N. 36 Arguments for the Existence of God. A Work of Fiction. New York: Pantheon Books, 2010. Electronic edition (BookSee.org). 482 p.
5. Goldstein R. Sell Descartes, Buy Spinoza // Prospect. 2011. May 25. URL: https://www.prospectmagazine.co.uk/magazine/sell-descartes-buy-spinoza (дата обращения: 24.06.2020).
6. Goldstein R. The Fiction of the Self and the Self of Fiction // The Massachusetts Review. 2006. Vol. 47. No. 2. P. 293-309.
7. Kotin J. Utopias of One. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2019. 216 p.
8. Lopatin P. 36 Arguments for the Existence of God, by Rebecca Newberger Goldstein // Commentary. January 2010. URL: https://www.commentarymagazine.com/articles/peter-lopatin/36-arguments-for-the-existence-of-god-by-rebecca-newberger-goldstein/ (дата обращения: 24.06.2020).
9. Porte J. Consciousness and Culture: Emerson and Thoreau Reviewed. New Haven&London: Yale University Press, 2004. 234 p.
10. Schillinger L. Prove It // New York Times. 2010. January 29. URL: https://archive.nytimes.com/www.nytimes.com/2010/01/31/books/review/Schillinger-t.html (дата обращения: 24.06.2020).
11. Worley S.M. Emerson, Thoreau, and the Role of the Cultural Critic. Albany, NY: State University of New York Press, 2001. 193 p.
