CC BY
139
УДК 811.11173
Е.М. Масленникова
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОД: КОГНИТИВНАЯ МАТРИЦА И ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ (НЕ)РАВНОЦЕННОСТЬ1
В статье обсуждается роль когнитивных, социо- и этнокультурных параметров в деятельности переводчика как первичного читателя оригинала и «неявного» соавтора относительно вторичного текста перевода. Кросс-культурная (не)равноценность оригинала и перевода находится в прямой зависимости от сложившихся систем культурных ценностей, оценок поведенческого сценария, социальных установок и т.д. Расхождения при отнесении к категории на базисном уровне обусловлены национально-культурной ассоциативной спецификой, а также интерпретационным диапазоном художественного текста.
Ключевые слова: перевод, интерпретация, лингвистическая неравноценность, (не)понимание.
Интерпретационная сущность перевода как полноценной двуязычной коммуникативной деятельности проявляется в том, что переводчик как активно работающая с оригиналом личность пытается донести до вторичного читателя из системы переводящего языка и культуры субъективную репрезентацию Мира текста. В.З. Демьянков [Демь-янков 2005] указывает, что понимание предполагает не только освоение интерпретатором сообщаемого с установкой на его собственные знания о мире как таковом, но и установление им (не)правдоподобия получаемой интерпретации, когда он строит модельный мир, реконструируя авторские намерения в случае нечеткости или недвусмысленности, опираясь на установленные связи между внутренним и модельным мирами. Например, переводчики романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» по-разному передают словосочетание алая повязка, включенное автором в описание женщины-вагоновожатой как атрибут, указывающий на ее профессиональную принадлежность: red / crimson / scarlet armband 'нарукавная повязка' (Ginsburg M.; Burgin D. and Tier-nan O'Connor K.; Peaver R. and Volokhonsky L.; Aplin H.), red necktie 'галстук' (Glenny M.) и scarlet headband 'головная повязка' (Karpelson M.).
Для переводчика художественной литературы поиск оптимальных решений относительно селекции, классификации и оценки параметров Мира оригинала значительно усложняется в случае несовпадения культурных пространств. В романе М.А. Булкагова сорокалетний редактор Берлиоз и двадцатитрехлетний поэт Бездомный обращаются друг к другу по именам Миша и Иван,
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (проект № 14-04-00554 «Русская литература в современном мире: перевод как восприятие и восприятие перевода»).
но используют формульное обращение товарищ в присутствии Воланда: Я хочу товарищу пару слов сказать (Булгаков М.А. Мастер и Маргарита). По мнению А. Вежбицкой [Вежбицкая 1999], слово товарищ является одним из ключевых слов советского русского языка, за которым стоят как культурные артефакты, так и национально- и лин-гвоспецифически закодированные категории. При передаче данного эпизода переводчикам предстоит не только осуществлять свой выбор внутри соответствующего английского синонимического ряда (comrade —> ally, associate, buddy, colleague, companion, compatriot, confederate, co-worker, fellow, friend, mate, pal, partner и др.), но и различать синонимы по их семантический и лексической сочетаемости, а также по смысловым признакам, например, по характеру отношений между коммуникантами, по их общественному положению, по принадлежности, когда слово товарищ выступает сигналом коллективной и групповой (са-мо)идентификации: my friend (Ginsburg M.; Glenny M.; Peaver R. and Volokhonsky L.), my colleague (Burgin D. and Tiernan O'Connor K.), my comrade (Aplin H.), my companion (Karpelson M.). В остальных случаях для обращения товарищ(и) переводчики единодушно используют comrade(s) как эквивалент. Особенности англосаксонского восприятия семантики слова friend, подразумевающего (по А. Вежбицкой) доверие и взаимность, проявляются в переводе романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», выполненном К. Гарнетт: Разумихин был одним из его прежних товарищей по университету. Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание) Razu-mihin was one of his old comrades at the university. It was remarkable that Raskolnikov had hardly any
friends at the university; he kept aloof from every one, went to see no one... (Dostoevsky F. Crime and Punishment. Translated by C. Garnett).
Предвосхищение как дальнейшее прогнозирование исходит из типологической вероятности элемента и/или события из Мира текста. Художественный перевод предполагает определенное реструктурирование оригинала как реорганизацию его исходного пространства с тем, чтобы получаемый в итоге перевод не создавал ситуацию стилистического дискомфорта (термин Ю.А. Сорокина). Так, оказавшийся в России с армией Наполеона герой А. Конан Дойля бригадир Жерар попадает в плен под Минском. Местные крестьяне с радостью встречают казаков: . the women carrying out tea and brandy for the Cossacks (Conan Doyle A. How the Brigadier Rode to Minsk). Поскольку на интерпретацию в той или иной степени практически всегда оказывает влияние широкий контекст, переводчики строят логически непротиворечивое высказывание, заменяя brandy 'бренди' на водку с целью сохранения верификационных признаков развертываемой ситуации: . женщины поили казаков чаем и водкой (Конан Дойль А. Как бригадир побывал в Минске. Перевод В. Хинкинса); Ср.: ... женщины угощали казаков чаем и бренди (Конан Дойль А. Как бригадир скакал в Минск. Перевод Г. Баташова). В дореволюционный перевод (1909) добавлен эмоциональный компонент: Солдат окружили, кричали «ура», потчевали их чаем и водкой (Конан Дойль А. Приключение в городе Минске. Перевод Н.Д. Облеухова).
Согласно принципу динамической эквивалентности, переводчик должен ориентировать получаемый перевод на нормы и культуру принимающего языка, контекстное употребление текста, целевую аудиторию и обеспечить сохранение эмоциональной и стилистической окрашенности, присущей оригиналу. Для поэта-гусара Д. Давыдова олицетворением гусарского размаха являются сабля, водка, конь гусарский, но в переводе вместо водки и горелки упоминается wine 'вино': Сабля, водка, конь гусарский, С вами век мне золотой... Вечерком - горелку пить! (Давыдов Д. Песня); Sword and horse and wine, hussar, Are what life's worth living for... Evening - drinking good old wine! (Davi-dov D. Song. Translated by D. Rottenberg).
Перемещение текста в иной культурный контекст часто предполагает детализацию и/или конкретизацию, а поиск эквивалента может идти
в пределах одной лексической категории. Названия напитков из первой главы романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» нарзан и абрикосовая передаются как Narzan и apricot soda (Ginsburg M.), lemonade и apricot juice (Glenny M.), Narzan water и apricot juice (Burgin D. and Tiernan O'Connor K.), seltzer и apricot soda (Peaver R. and Volokhon-sky L.), Narzan и apricot squash (Aplin H.), mineral water и apricot-flavoured water (Karpelson M.). Лексическая категория НАПИТКИ / DRINKS допускает все вышеперечисленные варианты (squash 'фруктовый напиток', soda 'газированная вода', seltzer 'сельтерская вода'), но необходимо принимать во внимание временной фактор. Одним из условий, обеспечивающих совместимость текстовых Миров, становится информационный запас и система артефактов, обеспечивающая культурный фон текста. Так, «Британский национальный корпус» (URL: http://bnc.bl.uk) и «Британский национальный корпус» (URL: http://corpus.byu.edu/bnc) не фиксируют вхождения для Narzan. В «Корпусе современного американского английского» (URL: http://corpus.byu.edu/coca/) встречается Narzan в названии завода как The female bottling-plant workers in Elena Bebutova-Kuznetsova's Product Examiners at the Narzan Mineral Water Plant (1932), но в широкий контекст включено указание на время событий. Согласно «Историческому корпусу американского английского» (URL: http://corpus.byu.edu/coha), слово Narzan встречается только в статье «Caucasian Diary», опубликованной в 1960 г. в «The New Republic» (Vol. 143. Issue 22, p. 11-14), автор которой описывает свой визит в Кисловодск и систему советского курортного лечения: For the Soviet citizen Kislovodsk means Narzan, the mineral water that is drunk all over the Union. There is a Narzan street, a Narzan hotel, a Narzan bookshop, a Narzan art gallery and, needless to say, a Narzan sanatorium and countless other institutions where the name occurs... Nowadays the mineral water is bathed in by unheroic patients suffering from circulatory or other internal complaints, but plenty of Narzan is still drunk... a few young girls in white Russian blouses pour out the Narzan for visitors (Laqueur Walter Z.).
По данным из «Корпуса современного американского английского», слово seltzer, для которого зафиксировано 307 вхождений, продолжает стабильно использоваться во всех типах текстов -от художественных текстов до текстов СМИ. Что касается распределения по годам для нарзан и seltzer, то сравним статистические данные из «Национального корпуса русского языка» (URL:
http://ruscorpora.ru) для нарзан и «Британского национального корпуса», «Исторического корпуса американского английского» и «Корпуса современного американского английского» для seltzer. Временная маркированность параметров употребления этой пары слов оказывается практически идентичной: нарзан упоминает А.С. Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года» (1835), а о seltzer пишет некто John Sanderson также в путевых заметках, опубликованных под названием «The American in Paris» (1838). В период 2000-х гг. нарзан имеет 27 вхождений, а seltzer - 38. Отметим, что по результатам поиска в основном корпусе русского языка три из 100 (!) употреблений названия данного напитка приходятся на произведения М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и «Театральный роман».
Художественный перевод исходит из общей оценки вероятности события, лексической вероятности и комбинаторики, общей мотивации. Реплика Себастьяна из шекспировской трагикомедии «Буря» (1611), сравнившего ненужные утешения с cold porridge, интерпретируется переводчиками в попытке достичь максимальной художественности следующим образом: He receives comfort like cold porridge (Shakespeare W. The Tempest) Он принимает утешения с таким же удовольствием, как холодную кашу (Шекспир В. Буря. Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник); Эти утешения ему так же по нутру, как остывшая похлебка (Шекспир У. Буря. Перевод М.А. Донского); Эти утешения ему - как холодный слипшийся горох (Шекспир У. Буря. Перевод О. Сороки). Естественно, скорее всего, в однозначном контексте эквивалентом для porridge будет (овсяная) каша. Тем не менее, построение текстовой проекции предполагает: установление связей относительного реального мира; учет постоянных характеристик предмета, объекта, явления; определение области возможных (внутренних) связей между соответствующими концептами. В своей повседневной жизни богатые елизаветинцы XVI в. придерживались моды на двухразовое питание [Бар-тон 2005], поэтому лексема dinner из «Комедии ошибок» В. Шекспира (1594) требует прочтения не как 'a meal taken in the evening', а как 'a meal taken at midday; lunch' [Collins English Dictionary 2000]. Следовательно, нет никакого противоречия при использовании слова porridge в данном контексте относительно dinner: The one, to save the money that he spends in [tiring]; the other, that at dinner they should not drop in his porridge (Shakespeare W. The Comedy of Errors). Причиной пре-
вращения при переводе шекспировской комедии на русский язык porridge как (овсяная) каша в суп становится, наверное, ориентация переводчиков на сложившуюся в принимающей культуре «гастрономическую» традицию», а не на лин-гвокультурную спецификацию исходного текста: Первая - сбережение денег, которые тратятся на причесывание; вторая - та, что за обедом волосы не падают в суп (Шекспир В. Комедия ошибок. Перевод П. Вейнберга); Во-первых, сохранятся деньги, которые уходили на причесыванье волос, а во-вторых, волосы не будут падать в суп (Шекспир У. Комедия ошибок. Перевод А. Некора).
Выделение смысловых опор для определения перспективы развития текста идет индивидуально в каждом случае по принципу «что-есть-текст-для-меня». В художественном тексте находит отражение национально-культурная специфика ментальности носителей языка и культуры, для которых он изначально создавался. К сожалению, ориентация на массового читателя и требования массовой культуры, сложившиеся внутри принимающего текст социума, с целью достижения порога доступности приводит к устранению непривычных стилистических приемов, реалий, аллюзий, реминисценций и т.д. Результатом неуместного использования стратегии доместикации (одомашнивания) становится контекстуальный сдвиг и, как следствие, смешение и смещение различных культурных пластов. Так, переводчики романа Дж. Роулинг «Harry Potter and the Goblet of Fire» на русский и болгарский языки предпочитают представлять Santa Claus в виде привычных Деда Мороза (Литвинова М.Д.) и Дядо Коледа (Екимова-Мелнишка М.). Упоминаемый в самом начале романа М.А. Булгакова «Белая гвардия» елочный дед наш указывает на семейную традицию Турбиных вместе наряжать елку, становясь символом мирной дореволюционной жизни, память о которой проецируется на конкретный предмет - елочную игрушку: Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! (Булгаков М.А. Белая гвардия). Образ елочного деда предполагает читательское совместное переживание системы высших человеческих ценностей, но при переводе на английский язык он становится Санта Клаусом - Santa Claus: Yet, whether times are peaceful or bloody, the days fly past like arrows, and the young Turbins did not notice the onset of white, hoary December. Oh, Santa
Clause, glistening with snow and happiness! (Bulgakov M. The White Guard. Translated by R. Cockrell). В другом переводе романа имеет место расширение ситуации (season of Christmas trees). Кроме этого, в западной традиции Santa Claus - это олицетворение радостного Рождества: In days of blood as in days of peace the years fly like an arrow and the thick frost of a hoary white December, season of Christmas trees, Santa Claus, joy and glittering snow, overtook the young Turbins unawares (Bulgakov M. The White Guard. Translated by M. Glenny).
Актуализирующиеся у носителей разных языков и культур прототипы категорий могут способствовать возникновению при переводе диахронического сдвига. Так, в категорию средства передвижения попадает электричка, на которой, по мнению переводчика, сыщик Пуаро едет в лондонский пригород: ... having taken successively a bus and two trains, and arrived in the neighbourhood of one of London's most depressing southern suburbs... (Christie A. The Big Four) Вот и сейчас, только после того, как мы проехали на автобусе, двух электричках и, наконец, прибыли в один из лондонских наиболее запущенных южных пригородов... (Кристи А. Большая четверка. Перевод А. Астапенкова).
Выделяемые в работах по теории и практике художественного перевода (например, см.: [Виноградов 2001]) способы подбора константных соответствий (прямые, синонимические; гипо-гиперонимические; дескриптивные; функциональные; престационные) не могут объяснить превращение a home 'дом, жилище' в мечтах героини романа Дж. Чейза в квартиру: Since she had lost her hearing she had known instinctively that her chances of having a husband and a home were even more remote (Chase J.H. Trusted like the fox) <-> Потом она отрезвела, а с тех пор, как потеряла слух, поняла, что ее шанс заиметь мужа и квартиру ничтожен (Чейз Дж.Х. Хитрый, как лиса. Перевод Р. Мирсалиевой). В середине XX в. для представительниц англоязычного социума семейная жизнь предполагала обязательное наличие собственного отдельного дома, т.е. having a husband and a home, но, поскольку ко времени создания перевода большинство жителей СССР 1990-х гг. мечтало об отдельной квартире, то в «женском» переводе, выполненном Р. Мирсалиевой, наличие мужа и квартиры становится показателем состоявшегося личного счастья героини. Аналогичным образом cottage 'коттедж' из детской считалочки также превращается в квартиру: Mary at the cottage door... (Mother Goose Rhymes) <-> Мери бродит по квартире... (Перевод Г. Варденги).
Отнесение к классу и определение отношений включенности в класс также связаны с национально-культурными особенностями процессов категоризации: в одном из переводов книги на русский язык кэрролловская Алиса, пытаясь вырасти, экспериментирует с кусочками мухомора: She stretched herself up on tiptoe, and peeped over the edge of the mushroom... (Carroll L. Alice's Adventures in Wonderland) Алиса встала на цыпочки и внимательно оглядела шляпку мухомора (Кэрролл Л. Алиса в стране чудес. Перевод А. Оленича-Гнененко).
Переводческая деятельность осложняется так называемой проблемой лингвистической неравноценности, поскольку «даже в том случае, если слова, используемые в обоих языках, одинаковы, нет гарантий того, что эти слова имеют в точности то же значение, с теми же нюансами, в обеих культурах» [Мацумото 2002: 111-112]. По мнению Д. Мацумото, достижение «абсолютной» эквивалентности невозможно по причине того, что собственно лингвистические эквиваленты (типа дом / house и т.п.) будут различаться если не в оттенках значения, то в процедурах интерпретирования. При подборе соответствия необходимо ориентироваться на устанавливаемые словом обобщенные связи в рамках семантических полей, когда на первый план выходит различная степень обобщенности (изба - izba или cottage): Ах, изба ты моя невысокая (Огарев Н. Дедушка) <-> О ту cottage, dear cottage, my lovely one (Ogarev N. Grandfather. Translated by Peter Tempest); Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовым... (Симонов К. Ты помнишь, Алеша...) Remember the cottage we came to, Alyosha... (Simonov K. Alyosha, remember Smolensk... Translated by O. Shartse). При отсутствии полного лексического или стилистического соответствия степень потенциального соответствия определяется через соотнесение объекта с категорией по ее признакам {сени избы = the porch of the hut). Конечно, в большинстве случаев непереводимым оказывается лексический фон слова: В сенях избы ему встретились два офицера... (Толстой J1.H. Анна Каренина) <-> In the porch of the hut he was met by two officers... (Tolstoy L. Anna Karenina. Translated by C. Garnett).
Расхождения в категоризации могут быть обусловлены разной степенью актуальности для коммуникантов. Фактор адресата, включаемый в число прагматических параметров текста, предопределяет поведенческие ситуации общения, при этом «удовлетворение пресуппозиции адресата составляет одно из важнейших условий его эффективности» [Арутюнова 1981: 358]. Отметим, что под-
бор эквивалента или соответствия для одной и той единицы зависит от возрастных параметров читательской аудитории. Если во «взрослых» переводах произведений Ч. Диккенса на русский язык pudding обычно остается пудингом, то в переводах детских стихотворений из сборника «Nursery Rhymes» pudding может превратиться в кашу или торт.
Читатель признается носителем смысловых контекстов, выбирающим коммуникативное пространство, внутри которого аккумулируется плюрализм текстовых смыслов [Goodheart 1999; Makovski 1997], а вовлеченность в представляемые текстом события и текстовой Мир позволяет ему не только расширять и/или модифицировать исходную схему / структуру, но и создавать собственную текстовую проекцию. Определенные переводчиками стихотворения Г. Гейне «Ein Fichtenbaum steht einsam...» субординативные связи для Fichtenbaum 'ель' как дуб (Фет А.), кедр (Тютчев Ф.И.), сосна (Лермонтов М.Ю.) не являются противоречивыми, но устанавливаемые в подобных случаях связи способны задавать и/или изменять коммуникативный фокус: На севере дуб одинокий Стоит на пригорке крутом... (Фет А.); На севере мрачном, на дикой скале Кедр одинокий под снегом белеет. (Тютчев Ф.И.);
На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна... (Лермонтов М.Ю.).
Степень соответствия зависит от установленных ассоциативных связей. В стихотворении «The Fly» У. Блейк размышляет о бренности бытия, сравнивая зыбкость и краткосрочность существования человека с жизнью насекомого, наименование которого вынесено в заглавие. Нельзя допускать смещения и/или наложения нескольких разноуровневых систем координат: в доминирующие мотивы и мотивные комплексы европейской поэзии как часть традиционного мифопоэти-ческого кода входит образ мотылька, а не мухи. Then am I A happy fly, If I live
Or if I die (Blake W. The Fly). Ниже приведены переводы последнего четверостишия стихотворения У. Блейка.
Так пусть умру я Или живу, -Счастливой мухой
Себя зову (Блейк У. Муха. Перевод С. Маршака);
То жить желаю Мой краткий срок,-Весь век порхая,-
Как мотылек (Блейк У. Мотылек. Перевод В. Топорова).
Возникает вопрос о том, как актуализируются различные потенциально возможные интерпретации и насколько знание читателя-интерпретатора о своем реальном мире (не)препятст-вуют его «погружению» в текст. Речь идет о переводческих предпочтениях относительно направлений при построении перспектив для «своего» текста и выборе соответствующих механизмов субъ-ективации, объективации, интерсубъективации и межсубъективации, предопределяющих отбор языковых и неязыковых средств (см.: [Ирисханова 2013]. Стихотворение П. Васильева воспевает красоту и величавую походку настоящей русской красавицы, обличая в распутстве поклонниц фокстрота, которые приобрели при переводе в качестве дополнительного признака светлый цвет волос, похожих на паклю (with tow-blond curls):
Шлюхи из фокстротных табунов, У которых кудлы пахнут псиной... (Васильев П. Стихи в честь Натальи);
Whores who huddle in foxtrot herd With their tow-blond curls that reek of bitches... (Vasiliev P. Verses in praise of Natalya. Translated by P. Tempest).
Н.Н. Болдырев пишет о когнитивной матрице как о «системе взаимосвязанных когнитивных контекстов или областей концептуализации объекта» [Болдырев 2009: 47], каждый из компонентов которой получает выход на разные концептуальные области и не имеет строго выраженного иерархического ассоциирования. Способы передачи квантификативной категории масштаба have many mouths to feed из сказки О. Уайльда «The Star-Child» варьируется: от дореволюционного (1908) варианта много ртов в моей избенке (Буланина Ел.) до современного перевода каши в нашем котелке никогда не хватает на всех (Сергеев П.В., Нуждин Г.), с промежуточным вариантом как еще больше ртов просят хлеба (Озерская Т.), т.е. речь может идти о встраивании нового компонента в ситуацию.
Одним из критериев адекватности принято считать оказание переводом эстетического воздействия на вторичного читателя из системы переводящего языка, равного тому воздействие, какое оригинал оказывает на «своего» читателя, поэтому в зависимости от поставленной цели устанавливаются разные уровни обобщения. Кроме
этого, необходимо стремиться уменьшить вероятность получения читателем культурного шока: объем запаса хранящейся под кроватью у героя
A.П. Чехова водки составляет четверть ведра, но в переводе - это только a jar of vodka: Заглянув под кровать, становой увидел десятка два пустых бутылок, старую соломенную шляпу и четверть водки (Чехов А.П. Шведская спичка) <-> Looking under the bed, the superintendent saw two dozen empty bottles, an old straw hat and a jar of vodka (Chekhov A. The Swedish Match. Translated by D. Davis).
Национально-культурные параметры категоризации требуют со стороны переводчика принимать во внимание и учитывать: 1) объем значения; 2) правила употребления; 3) контекстуальную зависимость; 4) степень актуальности. Кон-венциональность переводческих решений находится в прямой зависимости от контекста.
При двуязычной коммуникации перевода выбор конкретного элемента категории из N-воз-можных обуславливается сочетаемостью и частотностью употребления соответствующей единицы, естественно, с учетом контекста и конвенционально-закрепленной сочетаемости. В качестве примера ложного заполнения лексической лакуны по причине (не)соответствия элемента знания конкретной ситуации приведем детский стишок, в котором рассказывается о семье сумасшедших, прискакавших на сумасшедшей лошади в ад, откуда, в конце концов, по причине неумеренного веселья их выставил сам дьявол, обозначенный с помощью традиционного английского эвфемизма как Old Nick, но представший перед русскоязычными читателями как дядя Коля: Old Nick was glad to see them so mad... (Mother Goose Rhymes) <-> Дядя Коля их всех встретил... (Перевод И. Родина); Старый Ник был весьма их безумию рад... (Перевод Ю. Сабанцева).
С одной стороны, переводчики вынуждены ориентироваться на принимающую культуру, учитывать фактор адресата и заранее определять порог доступности перевода для потенциальной аудитории. С другой стороны, использование лексики зависит от степени ее предполагаемой актуальности для вторичного читателя, которому предстоит (ре)структурировать получаемую из Мира текста информацию. Как подчеркивает
B.Б. Гольдберг [Гольдберг 2009], дискурсивные факторы определяют и поддерживают активацию и динамичность концептуальной сети. Оправданность и реализация дискурсивных ожиданий читателя-адресата находятся в прямой зависимости
от имеющегося у него объема информационного запаса, что позволяет переводчику как посреднику при межкультурном диалоге «текст <-» читатель» устанавливать и корректировать параметры интерпретационного диапазона текста, а также оптимизировать построение получаемой текстовой проекции в момент «здесь-и-сейчас».
В процессе переводческой деятельности особенности отнесения к категории касаются: 1) отношения включения в класс; 2) установления суперординативных и субординативных связей;
3) актуализации и направленности родовидовых связей (пудинг Ф блины)', 4) уровня обобщений; 5) установления ассоциативных связей и т.д.
В силу того, что отдельные референты отражают уникальные элементы культуры, возникает необходимость: 1) вводить элементы описательного перевода; 2) находить и выбирать объект из той же категории; 3) прибегать к сверхгенерализации или, наоборот, к сужению значения, актуализируя различные атрибуты и/или опираясь на признак, который окажется достаточным для идентификации читателем предмета или объекта;
4) устанавливать интер- и интратекстуальные связи с учетом частоты использования единицы;
5) определять соответствующие (актуальные) коды репрезентации; 6) учитывать виды маркированности единицы (временная, контекстуальная, контекстуально-временная, культурная, культурно-историческая); 7) интегрировать новую информацию в текущую репрезентацию значения.
Получаемая информация о Мире автора, Мире текста и Мире слова преломляется через призму имеющегося у переводчика индивидуального опыта, его систему знаний и мировоззрение. Когнитивно-дискурсивный подход (термин Е.С. Кубряковой) позволяет выйти на качественно новый уровень анализа роли языка в объективации разных форматов знания, в том числе по-иному подойти к таким традиционным проблемам переводоведения, как передача реалий, подбор эквивалентов для безэквивалентной лексики, элиминирование лакун, компенсация культурно-номинативной недостаточности.
Список литературы
Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1981. Т. 40. № 4. С. 356-367.
Бартон Э. Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира. М.: Молодая гвардия, 2005.
Болдырев Н.Н. Концептуальная основа языка // Когнитивные исследования языка. Вып. IV.
Концептуализация мира в языке. М.: Ин-т языкознания РАН; Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2009. С. 25-77.
Вежбицкая А. Словарный состав как ключ к этнопсихологии и психологии культуры: Модели «дружбы» в разных культурах // Семантические универсалии и описание языков. М.: «Языки русской культуры», 1999. С. 307-433.
Гольдберг В.Б. Способы концептуализации в лексике // Когнитивные исследования языка. Вып. IV. Концептуализация мира в языке. М.: Ин-т языкознания РАН; Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2009. С. 97-127.
Демьянков В.З. Концептуальный анализ термина понимание // Понимание в коммуникации. 2005: тезисы докладов Международной научной конференции. М.: НИВЦ МГУ, 2005. С. 22-23.
Ирисханова О.К. О понятии перспективиза-ции в когнитивной лингвистике // Когнитивные исследования языка. Вып. XV. Механизмы языковой когниции. М.: Ин-т языкознания РАН; Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2013.С. 43-58.
Мацумото Д. Психология и культура. СПб.: Прайм-Еврознак, 2002.
Collins English Dictionary. Glasgow: HarperCollins Publishers, 2000.
Goodheart J. Does Literature Studies Have a Future? Madison (Wisc.): The Univ. of Wisconsin Press, 1999.
Macovski M. Introduction (Textual Voices, Vocative Texts: Dialogue, Linguistics and Critical Discourse) // Dialogue and Critical Discourse. Language, Culture, Critical Theory. N.Y.; Oxford: Oxford University Press, 1997. P. 3-26.
E.M. Maslennikova
LITERARY TRANSLATION: MATRIX OF CULTURE AND LINGUISTIC DISPARITY
Literary translation is seen as a bilingual communicative activity when the translator is trying to select, classify and estimate parameters of the text-source. The present paper discusses the role of cognitive, socio-and ethno-cultural aspects in activities of the translator who is seen as a primary interpreter of the text-source and an "implicit" or quasi co-author to the secondary reader of the target language.
Different cultural contexts and linguacultural peculiarities influence the choice of equivalent words within the same lexical category. The semantic of synonymous rows is prefigured. The mechanisms of linguistic cognition depend on social-cultural and cross-linguistic basis as well. When forming a text projection the translator should take into consideration: collocations, conceptual links, differences in categorization, contextual dependence, textual worlds / spaces, intertextuality, etc. Improper use of the strategy of domestication leads to contextual shifts.
The research based on the analysis of English-Russian and Russian English translations shows that translators may actualise words' inner links within different categories even if there is no evident connection between two phenomena (ale * cake / tart; izba = hut). The theory of prototypes would be of value when discussing cultural scripts and cross-cultural pragmatics.
Key words: translation, interpretation, linguistic disparity, (mis)understanding.
