CC BY
13
DOI 10.54770/20729316-2022-4-170
Я.О. Гудзова (Москва)
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОПЫТ М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА И ТВОРЧЕСТВО И.С. ШМЕЛЕВА (К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ)
Аннотация. Основная цель статьи - выявить влияние художественного опыта М.Е. Салтыкова-Щедрина на творчество И.С. Шмелева. Несмотря на сравнительную малочисленность упоминаний о Салтыкове-Щедрине в наследии Шмелева и не всегда комплиментарную форму отзывов о сатирике, художественный опыт классика XIX в. оказал влияние на творчество писателя XX в. Шмелев и Салтыков-Щедрин разнились по характеру художественного дарования, общественно-политическим взглядам и писательским установкам. Резкость, бескомпромиссность суждений, подчеркнутый рационализм, публицистичность сочинений Салтыкова-Щедрина противостояли стихийному началу и «вихроватому» стилю произведений Шмелева, который в творчестве шел не от мысли, а от настроения. Для Салтыкова-Щедрина связь с текущим историческим моментом, злободневная ориентация на проблемы современности была не только особенностью творческого дара, но и сознательной авторской позицией. Шмелев не любил роль идейного вождя и проповедника, однако ответом на запросы времени были многочисленные публицистические выступления и политические сказки прозаика. Идеологически выверенные, почти тенденциозные произведения Шмелева прямо указывали на авторитетный художественный опыт сатирика XIX в. Писатели совпадали во взглядах на характер и роль русского народа в истории, в признании благотворного характера словесного творчества, в провозглашении права художника на утверждение добра и истины, в стремлении к воплощению национальных духовных идеалов. Однако в выборе форм утверждения добра в литературе классик XIX и классик XX вв. оказались антагонистами.
Ключевые слова: И.С. Шмелев; М.Е. Салтыков-Щедрин; публицистика, сатира; политическая сказка; духовные идеалы.
Ya.O. Gudzova (Moscow)
M.E. Saltykov-Shchedrin's Artistic Experience and I.S. Shmelev's Work (Toward a Problem Statement)
Abstract. The main purpose of the article is to identify the influence of the artistic experience of M.E. Saltykov-Shchedrin on the work of I.S. Shmelev. Despite the comparatively small number of references to Saltykov-Shchedrin in Shmelev's legacy and complimentary feedbacks about the satirist that are not always present, the artistic experience of the 19th century canonic author influenced the work of the émigré writer. Shmelev and Saltykov-Shchedrin differed in their artistic talent nature, social and political views, and writers' attitudes. Sharpness, uncompromising judgments, accentuated rationalism, publicistic nature of Saltykov-Shchedrin's works contrasted with the spon-
taneous elements and "vortex" style of Shmelev's writings generated not by the idea, but by the mood. For Saltykov-Shchedrin, the connection with the current historical moment, the topical orientation to the problems of modernity was not only a feature of the creative gift, but also a conscious position of the author. Shmelev did not like the ideological leader and preacher role, however his response to the time requests was numerous writer's publications and political tales. Shmelev's ideologically rigorous, almost tendentious works pointed directly to the authoritative artistic experience of the nineteenth-century satirist. The writers coincided in their views on the nature and role of the Russian people in history, in the recognition of the beneficial nature of literary creativity, in the proclamation of the artist's right to affirm the good and the truth, in striving to embody the national spiritual ideals. But the nineteenth-century classic and the twentieth-century classic were antagonistic in their choice of forms for affirming the good in literature.
Key words: I.S. Shmelev; M.E. Saltykov-Shchedrin; publicism; satirics; political tale; spiritual ideals.
Связь творчества И.С Шмелева с традициями русской классической литературы давно привлекает внимание литературоведов. В последние годы появился ряд основательных исследований на эту тему [Дзыга 2013, Коршунова 2013, Каскина 2019, Гвоздик 2020], результаты которых доказывают не только верность писателя литературным традициям XIX в., но и новаторское отношение к классическим образцам. Однако проблема влияния опыта М.Е. Салтыкова-Щедрина на художественный облик автора «Лета Господня» до сих пор оставалась на периферии интересов исследователей, ограничивающихся в этой связи наблюдениями случайного или эпизодического характера. Между тем учет опыта писателя-сатирика важен как для более глубокого понимания творческой индивидуальности Шмелева, так и для выявления характера бытования традиций русской классики в литературе XX в.
Упоминания о Салтыкове-Щедрине в художественном творчестве, публицистике и переписке Шмелева немногочисленны, а отзывы кратки и по большей части неодобрительны, особенно на фоне славословий писателя в адрес классиков XIX в. в лице А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского. Однако творческое наследие сатирика, составившее значительную веху в истории русской литературы, не могло пройти мимо внимания Шмелева, одного из самых последовательных продолжателей традиций отечественной словесности.
Художественный опыт Салтыкова-Щедрина, вне всякого сомнения, занимал значительное место в творчестве Шмелева. Об этом свидетельствуют не только упоминания о сатирике, но и обращения к его произведениям. Объяснить это обстоятельство только читательской эрудицией автора «Солнца мертвых» было бы неверно. Образы щедринской сатиры для Шмелева - емкий и актуальный историко-литературный код, «конденсатор культурной памяти» (Ю.М. Лотман), косвенно указывающий на авторитетность его создателя. Так, бесчестная позиция газеты «Последние
новости» по отношению к своим авторам была описана Шмелевым с привлечением известной сказки Салтыкова-Щедрина: «Всем платят: типографии, бумажным, служащим, конторе, редакторам, <...> но... писателям есть не надо, они - "своими соками" <...> "Как мужик 2 генералов прокормил?" Да» [Ильин 2000Ь, 129].
Образы бессмертных произведений Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Островского, по Шмелеву, оказались наиболее точным выражением сути нового порядка и новоявленных хозяев жизни в пореволюционной России. Противопоставляя великую историю страны советским «завоеваниям», в статье «Драгоценный металл» (1925) Шмелев писал о Держимордах, Кит Китычах и помпадурах, генералах от Щедрина, Пришибеевых и Хлестаковых с Чичиковыми как псевдо-идеалах и лжеучителях, которых официальная идеология провозгласила «солью России».
В целом Шмелев нечасто говорил о Салтыкове-Щедрине в комплиментарной форме, еще реже эти высказывания касались классика русской сатиры напрямую. Однако его имя всплывало в рассуждениях писателя как бы случайно, к слову. В частности, это бывало, когда речь заходила о вопросах творческих. Тогда художник апеллировал к авторитету Салтыкова-Щедрина, открыто не признавая этого авторитета.
Яркой иллюстрацией данного тезиса может служить письмо Шмелева к Ольге Александровне Бредиус-Субботиной от 14 октября 1941 г., где прозаик производил «смотр» женским образам русской классической литературы. Замыслив сказать новое слово в вопросе о русском женском счастье в романе «Пути небесные», писатель усматривал неугодное Богу насилие над духом в судьбе Лизы Калитиной. Не менее поучительным примером для Шмелева был поступок Татьяны Лариной, не делающий счастливыми никого из участников любовной драмы. «Таня сказала Христу ложь. <...> На - "обещалась ли кому..?" - буквой сказала правду, духом - ложь: она вся рвалась к нему, молила! И убила таинством - себя, его и "мужа", - обманула в таинстве» [Шмелев 2003, 157]. Заметим кстати, что точка зрения Шмелева в корне противоречит оценке Достоевского, данной пушкинской героине в знаменитой речи. Салтыков-Щедрин пришел на память тогда, когда речь зашла о героине Толстого. Почти в унисон с мастером сатиры Шмелев едко заметил: «"Анна Каренина" тут святая, хоть и из "романа в конюшне", как припечатал желчный Щедрин» [Шмелев 2003, 157].
В другом письме, разбирая поэтическую пробу Бредиус-Субботиной, Шмелев ласково пенял начинающего автора за спешку и «дурно звучащие», «вязкие» выражения, ссылаясь на уважаемых в этом вопросе «судей»: «Буренин в "Новом времени" или Владимир Соловьев со Щедриным - дали бы тебе за это "разольюсь"! На то они и "зубоскалы"» [Шмелев 2006, 199]. Фамильярно-сниженное «зубоскалы», извинительное в контексте дружеской переписки, под пером Шмелева уравновешивалось апелляцией к безупречному эстетическому чутью авторитетных в литературных вопросах лиц.
Не всегда оправданное критическое отношение Шмелева к наследию
Салтыкова-Щедрина понятно и вполне объяснимо. Биографические обстоятельства жизни Салтыкова-Щедрина и Шмелева, связанные с годами государственной службы в провинциальной России, обогатили обоих не только знанием государства и его устройства, но и пониманием народа, сильных и слабых сторон национального характера. И хотя обоим классикам довелось жить в переломные периоды истории России, события XX в., связанные не так с социально-политическими сдвигами, революционной ломкой устоявшегося быта и мировоззрения, как с проповедью духовного нигилизма и вседозволенности, не могли сравниться с проблемами предреформенной и пореформенной России. Доискиваясь первопричин национальной трагедии, автор «Лета Господня» в годы эмиграции не без влияния И.А. Ильина занял непримиримую позицию по отношению к художественной критике дореволюционной России, выраженной, в том числе, в творчестве Салтыкова-Щедрина.
Один из величайших русских сатириков и «бытописатель русского благочестия» серьезно разнились по характеру художественного дарования, общественно-политическим взглядам и писательским установкам. Резкость, бескомпромиссность суждений, подчеркнутый рационализм творчества, публицистичность стиля - отличительные черты почерка писателя XIX в. Отмечая сознательность сочинений сатирика, В.А. Мысля-ков писал: «<...> Салтыков-Щедрин стремится логически отчетливо обозначить самые принципы реалистического искусства, тезисно-понятийно представить читателю осуществляемую в том или ином произведении идейно-художественную концепцию» [Мысляков 1981, 40].
Подобная установка явно противостояла «не концептуальному», во многом стихийному началу творчества и «вихроватому», по впечатлениям Б.К. Зайцева, стилю Шмелева. Писатель неоднократно признавался, что никогда не имел записных книжек и дневников, творил, доверяясь интуиции, опираясь на память («все "в уме"») и творческое воображение. Делясь с Бредиус-Субботиной подробностями изнурительной работы над романом «Пути небесные», это обстоятельство он подчеркивал особенно, определяя его в качестве неотъемлемого свойства авторской манеры: «Теперь начинает вылезать действие в романе. - и все - как всегда у меня -без заранее обдуманного плана, - накатом» [Шмелев 2006, 58]. Эмоциональный, порывистый, Шмелев и в творчестве всегда шел от настроения, мысль появлялась «из-под чувства».
Автор «Богомолья» и «Лета Господня» высоко ценил миссию русского писателя в деле возрождения России, роль литературы в консолидации сил эмиграции, отстаивал право писателя быть выражением совести эпохи, глубоко верил в воспитательную силу слова. «Мы же здесь, воистину, Крестоносцами быть должны» [Ильин 2000а, 30], - делился он с Ильиным. Однако художественное для Шмелева всегда было на первом месте. Публицистика, связанная с необходимостью утверждать идеи, давалась ему нелегко. И когда современные автору события буквально вынуждали к открытому выражению общественно-политических взглядов, прямому и
четкому обозначению идеологических позиций, Шмелев уступал напору обстоятельств.
Жизнь то и дело заставляла прозаика откликаться на злобу дня, однако сам он расценивал эти отклики исключительно как выражение гражданского долга. Свобода творчества, приоритет воображения, игра фантазии для писателя были на первом месте. Поэтому собственные высказывания о событиях современности Шмелев воспринимал подчеркнуто критически, болезненно-остро переживал необходимость выступать в роли идейного вождя и пропагандиста. «Невмоготу, - жаловался Шмелев в письме к Ильину, описывая трудности работы над статьей "Как нам быть". - Ну, какой я вещатель, какой трибун. Не гожусь» [Ильин 2000а, 46].
Но несмотря на сложности неорганичного для писателя остроактуального способа отражения действительности, Шмелев никогда не оставался в стороне от животрепещущих проблем современности, биографически повторяя путь художника, описанный Щедриным в статье «Уличная философия» (1869). Рассуждая о месте беллетристики в литературном процессе эпохи, сатирик указывал на переломные исторические этапы как необходимое условие прямого и непосредственного писательского вмешательства в «общее течение жизни»: «<...> Когда наступает сознание, что без нашего личного участия никто нашего дела не сделает, да и само собою оно ни под каким видом не устроится, тогда необходимость сознать себя гражданином, необходимость принимать участие в общем течении жизни, а следовательно, и иметь определенный взгляд на явления ее представляется настолько настоятельною, что едва ли кто-нибудь может уклониться от нее» [Салтыков-Щедрин 1970, 64].
И Шмелев не уклонялся. Так, писатель оставался автором эмигрантской газеты «Возрождение» даже тогда, когда из редакции ушел ее идейный вдохновитель П.Б. Струве. Шмелев считал своим долгом отстаивать в прессе национальные идеалы, поддерживать в молодежи патриотические чувства и веру в возрождение России. По твердому убеждению писателя, нельзя было допустить, чтобы враждебные силы остались «единственным рупором», «фальсификатором» и «магнетизером духа эмиграции» [Ильин 2000а, 55].
Для Салтыкова-Щедрина связь творчества с текущим историческим моментом, злободневная ориентация на проблемы современности была не только особенностью творческого дара, но и сознательной авторской позицией. Сатирик называл себя «летописцем минуты», отстаивал право писателя быть идеологом-пропагандистом, подчеркивал его роль в деле роста общественного самосознания. По мнению Салтыкова-Щедрина, первейшая и главная задача писателя - «пробуждать общество», покоряя людей, упорствующих в предрассудках. Кратчайший и самый действенный путь решения этой непростой общественной задачи - беспристрастный анализ «понятий, явлений и форм». В статье «Уличная философия» писатель однозначно и безапелляционно заявлял: «Литература и пропаганда - одно и то же. Как ни стара эта истина, однако ж она еще так мало вошла в со-
знание самой литературы, что повторить ее вовсе нелишнее» [Салтыков-Щедрин 1970, 62].
Свидетель трех революций и гражданской войны, эмигрант, Шмелев не разделял щедринскую установку на открытую идеологичность литературы. По мнению автора «Солнца мертвых», революционно-демократические настроения писателя-предшественника способствовали расшатыванию основ русской государственности, и в итоге сыграли трагическую роль в истории страны.
В этом вопросе Шмелев был единодушен с близким ему по духу Ильиным. Философ же прямо причислял Салтыкова-Щедрина к «сыщикам зла», в числе которых ему виделась едва ли не половина классиков русской литературы XIX в. «Обвиняемый» сатирик и в данном случае оказывался в весьма уважаемой компании. «В русской литературе XIX века писатели состояли нередко прямыми "сыщиками зла" <...>. Не Пушкин, не С.Т. Аксаков, не Толстой, не Лесков. Но Гоголь сам изнемог от этого, даже до смерти. Достоевский мечтал прекратить это. Тургенев, скудный в духовном видении, старался не впадать в это. Но Салтыков! Но любезные народники!» [Ильин 2000Ь, 397].
Шмелев горячо поддерживал выводы Ильина: «Как верно о "сыщиках зла"! От Салтыкова гимназистом в раж приходил <...>. Студентом - отплевывался, клянусь. Что они зла принесли, лжи, а в Европу все доносилось» [Ильин 2000Ь, 401]. Именно в искажении правды о России и русском человеке, по мнению писателя, заключалась главная вина обличителей, последствия деятельности которых Шмелев усматривал в трагических поворотах истории, направлении эпохи и настроениях современников.
Задаваясь вопросом о роли литературы революционной демократии в общественно-политических катаклизмах XX в., Шмелев ставил вопрос масштабно: почему в русской и мировой литературе писатели проявляли склонность к описанию отрицательного, умалчивая о положительных проявлениях жизни. Ответ на этот вопрос Шмелев предполагал дать в задуманном им романе «Записки не писателя». Произведение, реализованное вопреки первоначальному замыслу в жанре рассказа, получило неоднозначную оценку Ильина. Философ подверг критике художественную сторону «Записок.» (1949), слабость которых связывал с «повышенным сознанием» неписателя.
Обычно внимательный к словам друга, в этом вопросе Шмелев проявил не свойственную ему твердость: «Я никак не боюсь учить» [Ильин 2000Ь, 366]. При всех недостатках «Записки.» были дороги ему как попытка дать читателю «русскую целостную семью», на фоне которой обнажалась «нецелостность» русской жизни. Факт сознательного акцентирования темы был заранее просчитан автором, не случайно выбравшим учителя в качестве главного героя произведения. Его записки, по замыслу, должны были стать своеобразным продолжением «урока» истории.
По существу, в художественной практике Шмелева реализовалось то, от чего он открещивался в теории: акцент на действенной силе художе-
ственного слова способствовал невольному сближению литературы с пропагандой. Ответом на запросы времени были произведения идеологически выверенные, почти тенденциозные, вольно или невольно наводящие на авторитетный художественный опыт вождя революционной демократии XIX в.
Этот вывод кажется тем более обоснованным, если принять во внимание весь корпус публицистических выступлений автора «Богомолья». Начать хотя бы с популярной у Шмелева очерковой жанровой формы, мастерски реализованной, например, в цикле «Суровые дни» (1914-1916), посвященном событиям Первой мировой войны.
Акцент на авторском присутствии и опора на живые жизненные впечатления еще более характерны для публицистических выступлений Шмелева эмигрантского периода. Это его публикации на страницах «Русской газеты» («Крушение кумиров», «Пути мертвые и живые», «Большой без козырей», «Глаза открываются», «Дикое поле»), газет «Возрождение» («Кощунство», «Забыть преступно!», «Подвиг», «К писателям мира»), «Своими путями» («Голос совести») и др. В меру отпущенных ему сил и таланта писатель стремился прямо и открыто высказываться по животрепещущим вопросам современности, вносить свой вклад в осмысление происходящих в мире событий, способствовать формированию общественного мнения, воздействовать на умы молодежи. Морально-нравственная и политическая проповедь Шмелева-публициста в полной мере отвечала программной установке Салтыкова-Щедрина о том, что каждое произведение искусства «необходимо должно иметь свой результат, и результат не отдаленный и косвенный, а близкий и непосредственный» [Салтыков-Щедрин 1966, 13].
Парадоксально, но при очевидном и неоспоримом различии творческих индивидуальностей в главном писатели все же совпадали. Речь идет о назначении искусства и его роли в мировом общечеловеческом развитии. Оба художника были единодушны в признании благотворного, целительно-животворящего характера словесного творчества, оба оставляли за писателем право не только определять путь, по которому идет человечество и прозревать драматические отклонения от этого пути, но и употреблять все силы и энергию «на водворение в мире добра и истины и искоренение зла» [Салтыков-Щедрин 1966, 10]. Под большинством из программных заявлений Салтыкова-Щедрина, высказанных в статье «Стихотворения Кольцова» (1856), мог бы подписаться и Шмелев: «Мы требуем только, чтобы произведение имело последствием не только праздную забаву читателя, а тот внутренний переворот в совести его, который согласен с видами художника. Каким путем достигается этот результат - отрицанием ли или исканием положительных и идеальных сторон жизни, - это все равно <...>» [Салтыков-Щедрин 1966, 13].
Широта критического мышления позволила Салтыкову-Щедрину точно определить важнейшие тенденции мирового литературного процесса. Классик XIX в. и классик XX в. оказались антагонистами в выборе форм и
способов утверждения добра в литературе. Органичным для художественного таланта автора «Истории одного города» был путь отрицания пороков и язв современности - путь сатиры. Поиски жизненного идеала привели Шмелева к идее «духовного романа», однако и методы Салтыкова-Щедрина оказались ему не чужды. Яркое тому доказательство - политические сказки Шмелева, написанные в Алуште 1919 г., а затем изданные сначала в Москве (1919), а в годы эмиграции - в Париже (1927).
Если и доискиваться различий двух писательских индивидуальностей, целесообразно обратиться к проблеме изображения характера и судьбы русского народа. Великий сатирик в этом вопросе, казалось, был бескомпромиссно суров. В «Истории одного города» Салтыков-Щедрин «вынес приговор своему собственному народу»: «По мнению Салтыкова, глупов-цы заслужили свою гибель в истории вековой покорностью и смирением» [Никитина 2006, 72].
Это обстоятельство, как, собственно, пафос всей сатиры классика XIX в., почти не дающий оснований для веры в грядущие положительные перемены, как раз и были для Шмелева поводом к обвинению в искажении исторической правды. И хотя неблагожелательные отклики подобного рода не являлись новостью и среди современников Салтыкова-Щедрина, уже тогда нашлись прозорливцы, отличившие глумление от горечи осознания трагической участи глуповцев, любовь - от презрения. Не удивительно, что в числе защитников сатирика оказался писатель с повышенной чуткостью к общественным переменам. По мнению И.С. Тургенева, «История одного города» представляет не пасквиль, но правдивое воспроизведение «одной из коренных сторон российской физиономии» [Никитина 2006, 75].
Тургенев удивительно точно подметил неоспоримые заслуги сатиры Салтыкова-Щедрина, указав при этом на некоторую односторонность позиции автора: изображена только одна из «коренных» особенностей российской действительности. Остро и язвительно отзываясь о пороках самодержавной власти, крепостнических порядках или их печальных последствиях, художник-сатирик, казалось, пристрастно обходил вниманием все то положительное, чего не могло не быть в русской жизни и русской истории.
Однако каким бы мрачным ни казался взгляд Салтыкова-Щедрина на исторические судьбы русского народа, сколь сложным, противоречивым и «нерешенным», по выражению Н.К. Михайловского, ни представлялась ему «проблема о мужике», невозможно отрицать тот неоспоримый факт, что колкая и безжалостная критика писателя питалась глубоко сокровенным чувством любви к народу и страданием за его угнетенное положение, держащее простого человека в плену предрассудков, рабской покорности и греха.
Показательны в этом смысле размышления автобиографического героя «Святочного рассказа» Салтыкова-Щедрина с многозначительным подзаголовком «Из путевых заметок чиновника» (1858). Безымянный
персонаж оказывается вовлеченным в жизнь простой крестьянской семьи, изба которой «по отводу» была назначена для отдыха чиновников, проезжающих по казенной надобности. Петруня, старший сын большого семейства, призванный по случаю войны в рекруты, готовился надолго, а может, и навсегда оторваться от родного гнезда. Ситуация усугублялась разлукой с возлюбленной Маврушей, свадьба с которой была запланирована на мясоед. Затаенная печаль трех крестьянских поколений вызывает в герое-повествователе глубокие переживания: «Казалось бы, что общего между мной и этою случайно встреченною мной семьей, какое тайное звено может соединить нас друг с другом! и между тем я несомненно сознавал присутствие этой связи, я несомненно ощущал, что в сердце моем таится невидимая, но горячая струя, которая, без ведома для меня самого, приобщает меня к первоначальным и вечно бьющим источникам народной жизни» [Салтыков-Щедрин 1965, 146].
Отношение Шмелева к русскому народу исследователи обычно характеризуют как идеализацию, которую никоим образом нельзя усмотреть в народных типах Салтыкова-Щедрина. Однако серьезный анализ обнажает неожиданные сближения позиций двух писателей, объяснить которые простым совпадением не представляется возможным.
Для автора «Лета Господня» «русский простец» - не только светлая и чистая душа, мученик, «дитя-человек», но и вместилище темных инстинктов, почти звериной жестокости, которая особенно ярко обнаруживается в периоды общественной смуты. Писатель не идет против правды, признавая пороки и язвы, искони присущие народным типам, но считает их не только плодами укорененного в истории России социального угнетения, но и следствием развращающих революционных событий. В отличие от осторожного в социальных прогнозах сатирика, Шмелев уповал на торжество духовного начала в народе, которое питало веру писателя в грядущее обновление жизни «при всем окаянстве зла в современности» [Шмелев 2006, 43]. Задача обнаружения народного «нравственного запаса» была для Шмелева одной из первостепенных.
Исследования последних лет убедительно доказывают, что и в Салтыкове-Щедрине «никогда не угасало стремление художественно воплотить национальные духовные идеалы», которые «социальный моралист» связывал со стихийной народной жаждой справедливости, идеями утопического социализма и Евангельским учением [Никитина 2006, 46-47].
Таким образом, проблема влияния художественного опыта Салтыкова-Щедрина на творчество Шмелева, безусловно, заслуживает самого пристального внимания исследователей. Намеченные и еще не обозначенные точки сопряжения двух классиков могут пролить дополнительный свет как на неизученные, так и на вроде бы освоенные вопросы литературоведческой науки. Тщательный и кропотливый анализ творчества художников позволит обнаружить не только полемические отталкивания, но и неожиданные, на первый взгляд, притяжения двух самобытных писателей, во многом определивших векторы развития русского литературного процесса XIX и XX вв.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гвоздик Т.С. И.С. Шмелев и Д.С. Мережковский: к проблеме святой плоти // Ученые записки Крымского федерального университета им. В.И. Вернадского. Филологические науки. 2020. № 1. С. 15-27.
2. Дзыга Я.О. Творчество И.С. Шмелева в контексте традиций русской литературы. М.: Буки-Веди, 2013. 348 с.
3. (а) Ильин И.А. Собрание сочинений. Переписка двух Иванов (1927-1934). М.: Русская книга, 2000. 560 с.
4. (b) Ильин И.А. Собрание сочинений. Переписка двух Иванов (1947-1950). М.: Русская книга, 2000. 528 с.
5. Каскина Ю.У И.С. Шмелев и русская классика XIX века: И.С. Тургенев, А.П. Чехов, Ф.М. Достоевский. М.: ИМЛИ РАН, 2019. 157 с.
6. Коршунова Е.А. Между классикой и модерном: традиция и интертекстуальность в поэтике прозы Ивана Шмелева: к 140-летию со дня рождения И.С. Шмелева. Харьков: Бровин А.В., 2013. 215 с.
7. Мысляков В.А. О теоретико-литературном потенциале щедринского наследия // Наследие революционных демократов и русская литература. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1981. С. 38-52.
8. Никитина Н.С. И.С. Тургенев и М.Е. Салтыков-Щедрин: Творческий диалог. СПб.: Наука, 2006. 127 с.
9. Павлова И.Б. Проблема русской национальной судьбы в творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина: художественный, общественно-исторический, духовный аспекты: автореф. дис. ... д. филол. н.: 10.01.01. М., 2012. 50 с.
10. Салтыков-Щедрин М.Е. Святочный рассказ (Из путевых заметок чиновника) // Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений: в 20 т. Т. 3. М.: Художественная литература, 1965. С. 135-151.
11. Салтыков-Щедрин М.Е. Стихотворения Кольцова // Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений: в 20 т. Т. 5. М.: Художественная литература, 1966. С. 7-33.
12. Салтыков-Щедрин М.Е. Уличная философия // Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений: в 20 т. Т. 9. М.: Художественная литература, 1970. С. 61-96.
13. Шмелев И.С. Переписка с О.А. Бредиус-Субботиной. Роман в письмах: в 2 т. Т. 1. М.: РОССПЭН, 2003. 760 с.
14. Шмелев И.С. Переписка с О.А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Т. 3. Ч. 2. М.: РОССПЭН, 2006. 1096 с.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Gvozdik T.S. I.S. Shmelev i D.S. Merezhkovskiy: k probleme svyatoy plo-ti [I.S. Shmelev and D.S. Merezhkovsky: on the Problem of Holy Flesh]. Uchenyye zapiski Krymskogo federal'nogo universiteta im. VI. Vernadskogo. Filologicheskiye nauki, 2020, no. 1, pp. 15-27. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Myslyakov VA. O teoretiko-literaturnom potentsial shchedrinskogo naslediya [On the theoretical-literary potential of Shchedrin's legacy]. Naslediye revolyutsionny-
kh demokratov i russkaya literature [The Legacy of the Revolutionary Democrats and Russian literature]. Saratov, Saratov University Publishing House, 1981, pp. 38-52. (In Russian).
(Monographs)
3. Dzyga Ya.O. Tvorchestvo I.S. Shmeleva v kontekste traditsiy russkoy literatury [I.S. Shmelev's Works in the Context of the Traditions of Russian Literature]. Moscow, Buki-Vedi Publ., 2013. 348 p. (In Russian).
4. Kaskina Yu.U. I.S. Shmelev i russkaya klassika XIX veka: I.S. Turgenev, A.P. Chekhov, F.M. Dostoyevskiy [I.S. Shmelev and the Russian Classics of the 19th Century: I.S. Turgenev, A.P. Chekhov, F.M. Dostoevsky]. Moscow, IMLI RAN Publ., 2019. 157 p. (In Russian).
5. Korshunova E.A. Mezhdu klassikoy i modernom: traditsiya i intertekstual'nost'v poetikeprozy Ivana Shmeleva: k 140-letiyu so dnya rozhdeniya I.S. Shmeleva [Between Classical and Modern: Tradition and Intertextuality in the Poetics of Ivan Shmelev's Prose: on the 140th Anniversary of the Birth of I.S. Shmelev]. Kharkov, Brovin A.V. Publ., 2013. 215 p. (In Russian).
6. Nikitina N.S. I.S. Turgenev i M.E. Saltykov-Shchedrin: Tvorcheskiy dialog [I.S. Turgenev and M.E. Saltykov-Shchedrin: Creative Dialogue]. St. Petersburg, Nau-ka Publ., 2006. 127 p. (In Russian).
(Thesis and Thesis Abstracts)
7. Pavlova I.B. Problema russkoy natsional'noy sud'by v tvorchestveM.E. Saltyko-va-Shchedrina: khudozhestvennyy, obshchestvenno-istoricheskiy, dukhovnyy aspekty [The Problem of Russian National Destiny in M.E. Saltykov-Shchedrin's Works: Artistic, Socio-historical, Spiritual Aspects]. Dr. Habil. Thesis Abstract. Moscow, 2012. 50 p.
Гудзова Ярослава Олеговна, Московский международный университет.
Доктор филологических наук, доцент; профессор кафедры гуманитарных наук. Научные интересы: традиции в литературном процессе; литература русского зарубежья; современная русская литература.
E-mail: disava@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0001-6441-8156
Yaroslava O. Gudzova, Moscow International University.
Doctor of Philology, Docent; Professor at the Department of Humanities. Research interests: Russian traditions in the literary process; literature of the Russian diaspora; modern Russian literature.
E-mail: disava@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0001-6441-8156
