CC BY
54
УДК 8Р
ББК 83.3(2Рос=Рус)6
М.А. Логинова
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ХРОНОТОП КАК ЭТНОКУЛЬТУРНЫЙ МАРКЕР В ПОЛИКУЛЬТУРНЫХ ТЕКСТАХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ КАЗАХСТАНА КОНЦА ХХ - НАЧ. XXI ВВ. (НА ПРИМЕРЕ ПОВЕСТЕЙ А. АЛИМЖАНОВА И Б. КАНАПЬЯНОВА)
В общем контексте исследования категории художественного хронотопа как этнокультурного маркера в малой русскоязычной прозе представителей русской литературы Казахстана конца XX — нач. XXI веков в данной статье выделены и проанализированы доминантные виды хронотопов в повестях А.Алимжанова и Б. Ка-напьянова, через которые для русского читателя раскрывается национальный мир казахской культуры.
Ключевые слова: художественный хронотоп, межкультурный диалог, русскопишу-щий казахский писатель, национальный мир, этнокультурный маркер.
M.A. Loginova
ART CHRONOTOPE AS ETHNOCULTURAL MARKER IN MULTICULTURAL TEXTS OF RUSSIAN LITERATURE OF KAZAKHSTAN AT THE END OF ХХ - BEG. XXI CENT.
(BY THE EXAMPLE OF A. ALIMZHANOVA AND B. KANAPYANOVA STORIES)
In the general context of the research category of artistic chronotope as the ethno-cultural marker in a small Russian-speaking representatives of Russian prose literature Kazakhstan nach. XXI end XX-centuries are highlighted and analyzed in the dominant species chronotopes stories by A. Alimzhanova and B.Kanapyanova, through which national world of Kazakh culture is revealed to the Russian reader.
Key words: artistic chronotope, intercultural dialogue, Russian-writing Kazakh writer, national world, ethnic and cultural marker.
В современном мире обмен культурными ценностями на базе тесных социальных и политических контактов между различными странами продолжает быть важным движущим фактором развития культур. После распада СССР Казахстан вышел из состава РФ, но не выпал из ее культурного пространства. Несмотря на сложность ситуации, в русской литературе Казахстана активно происходил процесс плодотворного творческого общения, что, в свою очередь, значительно расширило горизонты русской казахстанской литературы.
Актуальность рассматриваемого вопроса о значимости художественного творчества авторов, пишущих на «пересечении этнографических границ» [6, с. 10] очевидна. По убеждению известного казахстанского литературоведа Н.С. Ровенского, эти художники слова «становятся обладателями ценнейших знаний, новых, неожиданно ярких образов» [6, с. 11]. Необходимость изучения русского литературного наследия стран СНГ будет способствовать сохранению «диалога» между русской и казахской культурами, в основе которого, по
справедливому утверждению Н.Л. Лей-дермана, «лежит не только толерантное отношение к инокультурам, но и эстетический интерес к чужому, что не похоже на свое» [4, с. 15].
В зависимости от этнической принадлежности автора к определенной национальной культуре современные исследователи выделяют различные виды хронотопа, являющегося важной частью жизни любого этноса [5, с. 236]. Так, В.В. Савельева отмечает: «Каждое общество имеет свои пространственно-временные пристрастия (например, для одного существенным будет тяга к прошлому, для другого - порыв в будущее)» [7, с. 51]. Согласно суждению М.М. Ауэ-зова, «казахи воспринимают «стрелу времени» как устремление к прошлому, возвращение к своим истокам, которые лежат в плоскости учений суфизма и тенгрианства» [2, с. 23].
Это дает нам основание полагать, что в русской прозе этнических казахов знаковыми категориями являются исторический хронотоп (неразрывная связь с предками) и хронотоп дороги (как традиционный код бывших кочевников). Их этнокультурными характеристиками в текстах выступают топонимы и антропонимы, «вещный мир», а также поведенческий стиль литературных персонажей, что позволяет русскому читателю совершить путешествие в мир казахской истории и увидеть прошлое своих близких соседей. На наш взгляд, наиболее полно специфика казахского мира через данные категории отражена в произведениях А.Т. Алимжанова и Б.М. Канапьянова.
В повести А.Т. Алимжанова «Стрела Махамбета» описывается время, когда известный в казахской степи акын Кур-мангазы взбунтовался против существующих вековых традиций и поднял восстание против степных богачей. Чтобы показать, каким был мир степных богатеев, автор «рисует» замкнутое пространство казахской юрты бая Акбая: «Подушки и теплые одеяла, сложенные вместе с кошмами, громоздились на деревянной кровати, отделанной адаевскими косторезами. Тут же висело инкрустированное
седло. Его, наверное, делали мастера из рода Шеркеш. Ведь все лучшее, что создается аульными мастерами в Нарын-Кумах, доступно Акбаю. И эти широкие узорчатые ленты, висящие вдоль решетчатого остова юрты - дело рук адаевских мастериц. А потрепанный благородный ковер Акбай, наверное, купил в Хиве за добрый косяк кобылиц» [1, с. 94]. Национальный колорит маркируется путем детального описания предметов быта как важных символов кочевника. Кроме того, автор стремится отразить, что казахская степь делится по родовому принципу и каждый род славится своими мастерами. Для достижения этой цели в повествование введены национальные топонимы, представленные точными географическими ориентирами - Адай, Шеркеш, Нарын-Кум. Еще одна важная деталь дополняет образ пространства юрты: «Увидев ортеке, Узак вспомнил, с какой злобой Акбай сказал Курманга-зы: «Загнал коня - в зиндан упрячу тебя» [1, с. 95]. В казахской культуре орте-ке - это деревянные фигурки лошадок, располагавшихся на изящной деревянной подставке. Тонкие нити от фигурок привязывались к пальцам домбристов (музыкантов) и таким образом они «танцевали» в такт его игре. Все объекты и предметы, которыми наполнено пространство, создают осязаемый и зримый образ национального жилища, через который открывается, что кочевники издревле владели искусством инкрустации и оригинальной резьбой по дереву.
Особую роль в раскрытии этнокультурного своеобразия степного мира играют в повести образы музыкантов (кюйши), осуждения и хлёстких слов которых боялись все казахи вне зависимости от происхождения. Чтобы раскрыть национальность этих антропонимов, автор строит описание по принципу антитезы, противопоставляя друг другу двух главных персонажей - старого аксакала Узака и совсем юного Курмангазы. Так в тексте появляется пространственная оппозиция старое/новое. В сознании Уза-ка, в своих песнях призывавшего обездоленный народ к покорности, появление в степи юноши-домбриста, отказываю-
X
га
У '¡5 22 Б
^ ф X со _й о
1 с
& ф
5 Ф
4
о <0 ей
а. Й ф ш
^ Г/
гоХ
2 ■
«
_й I
5 I
.0
О го т
^ I о
ГО ГО х
^ н к
_ О .0
^хс 2 го го с " I ° Го го
5 ^ * 8Ы
'5 ^ ^ .0 го го х аю пио оы со ^ Го
53 * I
¥ о ^
Сто ^
го ш о
X
о
щегося «ласкать слух баев и султанов», нарушает вековые традиции ритма степной музыки: «Музыка сама по себе, без слов, не могла иметь столь покоряющую и призывную силу, как стих. В этом Узак был уверен... Уверен, пока не появились кюи Курмангазы» [1, с. 90]. Поэтому, когда бай обратился к нему с просьбой взять домбру и «заставить замолчать непослушных», тот резко ответил ему: «У песни нет сил против правды! Разве ты не казах, и разве не знаешь пословицу: «Нет суда над правдивым словом?» [1, с. 92].
Соблюдая степной этикет, скрывая злобу, Акбай пригласил Узака сойти с коня и войти в юрту. Но далее Акбай пренебрегает обычаем гостеприимства, оставив музыканта без собеседника: «Давно окончился ужин, хозяева разошлись по другим юртам, оставив Узака одного»; «Никогда Узак не был так одинок. Он не мог вспомнить случая, чтобы акын или домбрист проводил вечер в уединении. Так уж повелось в аулах с древних времен. Каждый вечер люди собирались возле домбриста или просто уважаемого старца, сказителя или веселого балагура и молча слушали песни и сказки, были и небылицы о жизни в степи» [1, с. 94]. В данном случае национальным маркером становится нарушение традиционного течения времени. В обозначении точного периода времени (впервые в вечернюю пору Узак был предоставлен самому себе) отражено, что это время суточного цикла наиболее ценилось в степи, так как позволяло степняку максимально наполнить пространство. Описание нарушения традиции гостеприимства влечет за собой деконструкцию привычного этнокультурного восприятия времени.
Как видим, в передаче этноспецифи-ки в повести «Стрела Махамбета» выступают такие ключевые обозначения, как детальное описание «вещного мира»; древние топонимы и антропонимы, а также поведенческий стиль героев. Участвуя в отражении обстановки описываемых событий, эти пространственно-временные знаки дают возможность увидеть русскому читателю мир кочевого народа.
Своеобразный национальный мир создает Б.М. Канапьянов в повести «Му-шель», который, в отличие от повести А.Т. Алимжанова, раскрывается путем совмещения исторического хронотопа и хронотопа дороги. В произведении они обозначают связь двух временных планов: советского/постсоветского и показаны в форме путешествий в реальном мире и пространстве памяти. Главный персонаж Женис, которого за год до пенсии «выставили» с работы, чтобы развеяться, едет в гости к своему старинному другу. Вводя в повествование урбанистический образ поезда «Алматы-Астана» как реалию современности, Б.М. Кана-пьянов использует нынешние названия городов, маркируя их уже как собственно национальные, переименованные в постсоветское время из Алма-Аты и Целинограда согласно казахскому языковому звучанию.
Характеристикой национального мироощущения персонажа является его поведение в замкнутом пространстве купе СВ: «Женис с грустью смотрит на свое отражение в темном окне, за которым проплывают мутные огни в тумане. И в такт мерному ходу поезда <...> вспоминает свое далекое детство» [3, с. 362]. Данное описание ассоциируется с медленной ездой на арбе, монотонное покачивание которой вызывает тягу к размышлениям и отражает традиционное отношение к течению времени.
Мысленно прокладывая путь в свое далекое детство, персонаж извлекает из памяти воспоминание о доме друга отца, в котором свято соблюдались древние обычаи предков: «Вскоре все обитатели базы собрались в большой юрте Бекена. Подали куырдак и вслед за ним в большом деревянном углубленном блюде-астау куски дымящегося вареного мяса сека-валуха» [3, с. 389]. Отражает мироустройство домашнего пространства национальная кухня, специфика которой раскрывается в описании ритуала раздачи частей бараньей головы. Баран у казахов считается символом земной жизни и благосостояния. Делить его мясо дозволялось только очень уважаемым аксакалам или тем, кто широко прославился своей мудростью:
«Асхат с удовлетворением принял дар Бекена и стал разделывать баранью голову» [3, с. 389]. Одно ухо барана он отдал ребенку, второе - жене Бекена. «Он подрезал язык из бараньей головы и, чуть подумав, дал Мукашу: - Это тебе, чтобы был разговорчивым там, куда я тебя везу. Му-каш молча взял и отложил в сторону возле блюда. - А это мне, - выгребая глазное яблоко, пробурчал Асхат. - По самому что ни на есть прямому назначению. А это тебе, Бекен, чтобы быстрее догадался, что мне и другим именно сейчас нужно. Асхат выдолбил мипалау - бараний мозг и передал всей пригоршней Бекену. Бекет сразу понял, к чему клонит Асхат, и откуда-то из-за спины достал белоголовую бутылку «Главспирттреста» [3, с. 390]. Автор акцентирует внимание на том, что раздел барана имеет очень глубокий смысл, в котором заложена мудрость древних, умеющих подчеркнуть свое видение в госте различных способностей (физических, умственных, проявление смекалки и пр.). Отметим, что в настоящее время этот национальный ритуал уже стал архаичным, но в некоторых казахских аулах все еще сохранен. В данном фрагменте текста подчеркнуто, что столь длительный обряд призван растягивать время, позволяя гостям как можно дольше находиться у хозяев дома. «Растягивание» представляет собой характерное мерило национального времени казахов.
Также в тексте использована еще одна маркировка этнокультурного восприятия времени. В традиционном миропонимании казахов «путь человека», его дорога жизни определяется через двенадцатилетние циклы жизненного пути человека - мушель. Для обозначения возраста человека казахи не используют привычные для славян цифровые обозначения. Б.М. Канапьянов через русские лексемы раскрывает, что время жизни маркируется не годами, а циклами: «Тебе, наверное, лет сорок? - Тридцать седьмой». - Ну вот, третий мушель переживаешь, а я пятый прохожу. Так вот, с высоты своего пятого мушеля вижу, что...» [3, с. 367]; «Рахмет, курдасым» (Спасибо, ровесник) [3, с. 391]. Как видим, эта этнокультурная лексема, вероятнее всего, неизвестная
русской читательской аудитории, выделена и сопровождается авторским комментарием.
В произведении «Куранты небес» национальные реалии отражены через невизуальное пространство внутреннего «Я» персонажа. Автор использует прием ретроспекции, «уводя» главного героя в пространство его московских воспоминаний советской эпохи.
В текстовом поле открытое пространство (московские улицы) сменяется замкнутым (квартира). Такой прием, во-первых, позволяет увидеть, как герои-казахи воспринимают «чужой» мир, во-вторых, как они в нем себя ощущают. Факт того, что персонаж адаптирован не только к своему, но и к русскому миру и легко ориентируется в нем, раскрывается в следующем текстовом фрагменте: «Я ехал на электричке до аэропорта Домодедово, чтобы встретить вечерний рейс из Алма-Аты. Где-то в районе Чертаново возникли подобные мысли.»; «Машина вырвалась на Калужскую»; «.вблизи церкви на Коломенской.» [3, с. 349]; «Когда подъехали к высотке, что напротив скульптуры Мухиной «Рабочий и колхозница.»; «.посреди площади на проспекте Мира» [3, с. 350]. Все московские локусы хорошо известны герою и не вызывают эмоций, которые обычны для людей, оказавшихся вне своей культурной среды. Пространство Москвы показано как освоенное, привычное, полюбившееся: «Москву люблю в любое время года» [3, с. 352]; «. снежинки рождают своим безудержным взлетом и падением близкую сердцу и духу. московскую метель» [3, с. 358]. Русский обычай празднования Нового года (казахский Новый год 22 марта) также воспринимается не как экзотический, а как обычное явление: «Кое-что осталось и на встречу Нового года, и на новогодний подарок для моей Музы, которая кратко сообщила по телефону: Буду 31-го, вечером, встречай. Рейс 505, Алма-Ата - Москва» [3, с. 347].
Прилет из Алма-Аты любимой женщины актуализирует ментальные установки в сознании персонажа. Для их обозначения Б.М. Канапьянов прибе-
X
га
У15 22 Б
^ ф X со _й о
1 с
& ф
3 Ф
4
о <0
Сй
а. Й ф ш
^ Г/
ао (оХ
2 ■
«15
_й I
5 I
.0
0 го СО ^ I о ГО ГО х
^ н к
_ О Л
^хс 2 го го с " I ° Го го
5 ^ *
8Ы * ^=
.0 го го х аю
1 Ф о оы
СО ^ ГО
ь * и
¥ О ^ Сто «и
гает к описанию поведенческого стиля Музы в том ракурсе, в котором его зрительно воспринимает герой: «...мчала атласной кобылицей, по бездонной московской заснеженной ночи, мчала, втаптывая меня в сугробы навзничь раскинутой тахты» [3, с. 358]. Поведение героини наделяется свойствами бегущего коня, представляющего степной мир и непосредственно связанного со скачками и простором. Так же, как и в повести «Мушель», усиливает национальный колорит описание национальной еды: «Она ловко и умело расставила приборы, из двух-трех банок печени трески и скумбрии или горбуши в масле соорудила салаты, добавив к ним квашеной капусты, а знаменитую русскую закуску -сельдь под луком в сочетании с вареной картошкой, оставила на потом.»; «В довершение, национальные казы, карта и баурсаки придали нашему новогоднему столу восточный, алма-атинский шарм» [3, с. 351].
В финальной части рассказа они приходят на Красную площадь: «А утром
я повел ее на Красную площадь. - Это те самые? - по женской логике спросила она, взглянув на Спасскую башню. - Нет, наши где-то там, в небе, - уверенно ответил я, глядя на бездонную серую высь, до головокружения в глазах сплошь покрытую плывущими снежинками из далеких небесных сфер» [3, с. 359]. В данном фрагменте отчётливо проступают этнокультурные стереотипы. Мерилом жизни становятся не часы (созданные человеком), а «куранты небес», которыми управляют небесные аруахи (предки).
Таким образом, можно констатировать, что исторический хронотоп в повести А.Т. Алимжанова «Стрела Ма-хамбета», а также его совмещение с хронотопом дороги в малой прозе Б.М. Ка-напьянова представляют собой один из основных приемов воссоздания культурных особенностей казахского мира. Как дополнительное средство в раскрытии национального мира участвуют виды невизуального и антропонимического пространства.
Библиографический список
1. Алимжанов, А. Стрела Махамбета [Текст] / А. Алимжанов. - Алматы: Жазушы, 1969. - 262 с.
2. Ауэзов, М.М. Иппокрена. Хождение к колодцам времен. [Текст] / М.М. Ауэзов. - Алматы: Жи-бек жолы, 1997. - 172 с.
3. Канапьянов, Б. Реальность и отражения: в 2 т. Т. 2: Дань Всевышнему. Повести, эссе, портреты [Текст] / Б. Канапьянов. - Алматы: «Жибек жолы», 2015. - 608 с.
4. Лейдерман, Н.Л. Так что же это такое - литературное образование школьников? [Текст] / Н.Л. Лейдерман // Филологический класс. - 2004. - Вып. № 11. - С. 9-15.
5. Найденова, Н.С. Лингвостилистический анализ этноспецифического художественного текста: сопоставительное исследование [Текст]: монография / Н.С. Найденова. - М.: Флинта; Наука, 2014. - 344 с.
6. Ровенский, Н.С. Портреты (Обзоры, рецензии, литер. портреты) [Текст] / Н.С. Ровенский. -Алма-Ата: Жазушы, 1983. - 236 с.
7. Савельева, В.В. От художественного текста к художественному миру. Теория. Методика. Практика [Текст] / В.В. Савельева. - Алматы: Фонд XXI век, 2000. - 252 с.
References
1. Alimzhanov A. ArrowMakhambet. Almaty: Zhazushy, 1969. P. 262. [in Russian].
2. Auezov M.M. Ippokrena. Walking times to the wells. Almaty: Zhibek Zholy, 1997. P. 172. 2 [in Russian].
i 3. Kanapyanov B. Reality and reflection. In 2 t. T. 2: A Tribute to the Most High. Novels, essays and por-
o traits. Almaty "Zhibek Zholy", 2015. P. 608. [in Russian].
^ 4. Leiderman N.L. So what is it - the literary education of school students? Filologicheskii klass, 2004.
^ № 11. P. 9-15. [in Russian].
5. Naydenova N.S Linguostylistic and ethnospetsific analysis of a literary text: a comparative study. M.: Flinta: Nauka, 2014. P. 344. [in Russian].
6. Rovenskiy N.S. Portraits (Reviews, reviews, letters. Portraits). Alma-Ata: Zhazushy, 1983. P. 236. [in Russian].
7. Savelieva V.V. From a literary text to the artistic world. Theory. Methods. Practice. Almaty: XXI Century Foundation, 2000. P. 252. [in Russian].
Сведения об авторах: Логинова Мария Александровна,
магистр русского языка и литературы, соискатель кафедры русского языка и литературы и методики обучения русскому языку и литературе, Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет, г. Челябинск, Российская Федерация. Ктай: [email protected]
Information about authors: Loginova Maria Alexandrovna,
Master, Russian Language and Literature,
Degree seeker, Department of Russian Language
and Literature and Methods
of Teaching Russian Language and Literature,
South-Ural State Humanitarian
Pedagogical University,
Chelyabinsk, Russia.
E-mail: [email protected]
УДК 4 ББК 81.00
Н.В. Михайлюкова
ТЕКСТЫ ГОРОДСКИХ ВЫВЕСОК: ДИАХРОНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ОПИСАНИЯ (НА МАТЕРИАЛЕ ЯЗЫКА г. ВЛАДИВОСТОКА)
Статья посвящена описанию текстов вывесок Владивостока начала XX века. Целью исследования является определение социальных, экономических и культурных особенностей города, зафиксированных в названиях различных коммерческих предприятий. Проводится сравнительно-исторический анализ городских номинаций, отражающих концептосферу дальневосточного города.
Ключевые слова: язык города, лингвокультурное пространство города, городская эпиграфика, текст вывесок.
N.V. Mikhailyukova
TEXTS OF CITY SIGN BOARDS: DIACHRONIC ASPECT OF DESCRIPTION (AS EXEMPLIFIED IN VLADIVOSTOK CITY LANGUAGE)
The description of signboard texts of Vladivostok city in the beginning of XX century is discussed. The aim of the study is to identify social, economic and cultural features of the city, recorded in the names of various commercial enterprises. Comparative historical analysis of urban nominations, reflecting a Far Eastern city sphere of concepts, is conducted herein.
Key words: city language, linguocultural city space, city epigraphy, sign board text.
