CC BY
199
существуют в нашей стране. Разъехаться по разным квартирам невозможно. И в этой ситуации у нас остается единственный выход. Найти то общее в системе ценностей, в культурном поле, что существует у всех ныне живущих поколений, и выработать устраивающий всех вариант действий. Таким образом, в социализации в современных условиях мы должны, может быть, вынужденно перейти от монолога к диалогу.
Здесь снова можно вспомнить уроки 1968 года. Грамотная и образованная молодежь, чей культурный уровень превышал уровень родителей, четко знала, чего она не хочет. При этом она верила, что не надо «прогибаться под изменчивый мир», а лучше прогнуть его под себя. Но молодежь в силу недостатка жизненного опыта не могла создать сценарий строительства нового мира.
Все лозунги молодежи 1968 года носили отрицательный характер: «Запрещено запрещать», «Не верь никому старше 30 лет» и т.д. Созидательных лозунгов у них не было. В этой ситуации мы сталкиваемся со старой, как мир, проблемой: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Здесь и кроется выход из этой ситуации: только совместные действия на общую пользу.
Можно представить возмущение старшего поколения: «Мы строили, а они пришли на все готовое». Во-первых, взрослые сами когда-то получили этот мир в наследство от предыдущих поколений. Во-вторых, а что построили? Именно последние два поколения взрослых превратили доставшийся им мир в экологическую помойку. Создали колоссальное количество проблем, в том числе глобальных. И впервые сделали наш мир настолько хрупким и нестабильным, что он балансирует на грани самоуничтожения. И какими бы красивыми фразами мы ни прикрывались, мы все равно понимаем, что на наш век (ближайшие 20-30 лет) нам хватит. Наши действия реально подтверждают принцип: «После нас хоть потоп». Студенческая молодежь (как интеллектуальная элита молодежи), а также молодежь, вступающая в период создания семьи, начинает думать: а что останется им. Хватит ли этого на время их жизни (впереди еще как минимум 50 лет), а тем более хватит ли оставшегося куцего наследства их детям и внукам, сколько будущих поколений еще возникнет.
Поэтому в этой ситуации лучше вспомнить песню В. Высоцкого «Чужая колея». То, что сейчас мы предлагаем в условиях современной цивилизации, губительно. Чем больше молодежь будет использовать в современных реалиях наш отрицательный опыт, тем хуже. Расплеваться бы глиной и ржой С колеей этой самой чужой, -Тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил.
Будем же оптимистами, будем верить, что если молодежь хочет сохранить мир для себя и своих детей, она должна найти выход. Наша задача - передать молодым карту лабиринта (человеческий опыт) и, честно пометив ряд маршрутов, сказать - эти маршруты тупик, мы там уже были.
Эй, вы, задние! Делай, как я. Это значит - не надо за мной. Колея эта - только моя! Выбирайтесь своей колеей.
УДК 130.3
К.В. Чемодуров Курганский государственный университет
художественные исповеди в произведениях ф.м. достоевского
Аннотация. В статье рассматриваются художественные исповеди в произведениях Ф.М. Достоевского «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы». Эти исповеди представлены как целостное произведение или встроены в жанр романа. Все герои, в речах которых присутствуют исповеди, характеризуются как «подпольные» люди, нуждающиеся в собеседнике, чтобы открыть свой духовный мир, полный антиномий.
Ключевые слова: художественная исповедь, русское мировоззрение, Ф.М. Достоевский, «подпольный» человек.
K.V. Chemodurov Kurgan State University
FICTION CONFESSIONS IN THE F.M. DOSTOYEVSKY' S WORKS
Annotation. The paper considers fiction confessions in the following works of F.M. Dostoevsky: «Notes from Underground», «Crime and Punishment», «The Idiot», «Demons», and «The Karamazovy Brothers». These confessions are represented as integral works or are parts of the novels. All the heroes in speeches of whom there are confessions are characterized as "underground" people and they need interlocutors to reveal their mental world full of antinomies.
Keywords: fiction confession, Russian worldview, F.M. Dostoevsky, «underground» man.
Наряду с философской и религиозной исповедью существует еще одна ее разновидность - художественная, специфика которой состоит в том, что, во-первых, автор произведения выражает переживания, эмоции, чувства, идеи и духовные поиски личности не от своего имени, а от имени героев; во-вторых, исповедь встроена в сюжет и выступает концентрированным выражением судьбы героев. Художественная исповедь может представлять собой целостное произведение или быть встроенной в рамки произведения другого жанра, повести или романа. Одними из крупнейших исследователей данного вида исповеди были
Л.П. Гроссман и М.М. Бахтин. Последний, изучая творчество Ф.М. Достоевского, пришёл к выводу, что в его романах присутствуют исповеди. В большинстве случаев главный герой романа является бунтующей личностью, которая противопоставляет себя другим людям, обществу, государству. В связи с этим герой нуждается в исповеди, чтобы быть понятым, раскрыть свои внутренние переживания, осуществить самоанализ Я.
Перед тем, как перейти к рассмотрению художественных исповедей в творчестве Достоевского, необходимо сказать об особенностях русского мировоззрения. С.Л. Франк считает, что оно антирационалистично, но не является идентичным иррационализму, выступает против индивидуализма и привержено особому духовному коллективизму: речь идет о «своеобразном понятии, которое в русском церковном языке, а затем и в сочинениях славянофилов, выражается непереводимым словом "соборность", происходящим от слова "собор"» [1]. Русское мировоззрение всегда направлено на улучшение мира, мировое благо, а не просто на понимание; созерцание мира и благо выступает как истина, «живая онтологическая сущность», в связи с чем можно утверждать, что религиозная этика одновременно является и религиозной онтологией. «Русскому духу присуще стремление к целостности, к всеохватывающей и конкретной тотальности, к последней и высшей ценности и основе... религиозность перетекает и проникает также во все внешние сферы духовной жизни. Русский дух, так сказать, насквозь религиозен» [1]. Русский нигилизм - есть «вера в неверие, религия отрицания. В русский нигилизм вложен страстный духовный поиск - поиск абсолютного, хотя абсолют здесь равен нулю» [1].
Многие эти особенности присущи и миросозерцанию Достоевского, который является не только великим писателем, но и философом, метафизиком, гносеоло-гом, психологом, моралистом. «Достоевский, - пишет Н.А. Бердяев, - отражает все противоречия русского духа, всю его антиномичность, допускающую возможность самых противоположных суждений о России и русском народе. По Достоевскому можно изучать наше своеобразное духовное строение» [2]. Его всегда интересовала судьба человека, судьба мира, взаимоотношения Бога и человека, русский нигилизм, русская душа и русский дух, но на первом плане у него находился человек. «У Достоевского, - утверждает Бердяев, - нет ничего кроме человека: нет природы, нет мира вещей, нет в самом человеке того, что связывает его с природным миром, с миром вещей, с бытом, с объективным строем жизни. Существует только дух человеческий и только он интересен, он исследуется...» [2].
Первым и главным произведением Достоевского, относящимся к художественной исповеди, являются «Записки из подполья», где в центре сюжета оказывается судьба, духовный мир человека с расщепленным сознанием. Первоначально это произведение должно было называться «Исповедь», но потом название было изменено, и на свет появился особый тип человека -«подпольный» человек. Бердяев считает, что «Записки из подполья» разделяют творчество Достоевского на два периода. До «Записок» он был психологом и гуманистом, а с «Записок» начинается «гениальная идейная диалектика Достоевского. Он уже не только психолог, он - метафизик, он исследует до глубины трагедию человеческого духа» [2].
Как считал М.М. Бахтин в работе «Проблемы творчества Достоевского», особенностью исповедей в творчестве Достоевского является диалектика монологичности и диалогичности. С одной стороны, в его
произведениях исповедь представляет собой монолог героя, в которой он выражает свои переживания, свой внутренний мир, а с другой стороны, персонаж ожидает чужой реакции на свои высказывания, ему нужен собеседник, слушатель, тот, кто поймет и примет его исповедь. При этом у героя происходит своеобразное «разделение» своего Я, когда диалог начинает вестись не только с окружающими людьми, но и с самим собой, со своим сознанием. «Записки из подполья» насквозь диалогичны, поскольку даже тогда, когда идет монолог героя, он обращается к воображаемому слушателю, читателю и самому себе.
«Записки из подполья» структурно разделены на две части: «Подполье» и «По поводу мокрого снега». В центре первой части стоит «проблема человеческого существования. Вторая часть послужила идеологическим этюдом для романного творчества Достоевского» [3, 5]. В. Кауфманн считал, что «первая часть "Записок из подполья" - это лучшее введение в экзистенциализм, которое когда-либо было написано» [4, 14].
Уже с первых страниц произведения главный герой говорит о том, что одна из его проблем заключается в том, что он не смог обрести своей идентичности. «Я не только злым, - утверждает он, - но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым» [5, 45]. На протяжении всего произведения он исследует через события своей жизни свой духовный мир, свои переживания, чувства, его интересует собственное Я: «А впрочем: о чем может говорить порядочный человек с наибольшим удовольствием? Ответ: о себе. Ну так и я буду говорить о себе» [5, 47]. Герой произведения считает, что «человек есть животное, по преимуществу созидающее, присужденное стремиться к цели сознательно», а человеческое дело только в том и заключается, чтобы «человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик» [5, 73-74]. Сам себя он определяет как человека самолюбивого, мнительного и обидчивого, который всегда оказывается виноват даже без вины.
В конце первой части «Записок» герой ставит важный вопрос, касающийся исповеди: возможно ли быть откровенным даже с собой и не побояться сказать всю правду? Он вспоминает Гейне, который считал, что верные автобиографии невозможны, поскольку человек обязательно солжет в них. По мнению Гейне, Руссо непременно налгал на себя в исповеди, налгал и из тщеславия. Но герой делает оговорку, что Гейне имел в виду человека, исповедающегося перед публикой, тогда как о себе он говорит: пишу «для одного себя и раз навсегда объявляю, что если я и пишу как бы обращаясь к читателям, то единственно только для показу, потому что так мне легче писать» [5, 84].
Во второй части «Записок из подполья» ключевыми моментами являются встреча со школьными друзьями в ресторане, разговор с проституткой Лизой в публичном доме и его продолжение в доме главного героя. В работе «Миросозерцание Достоевского» Бердяев утверждает, что «Достоевский проводит человека через раздвоение во всем», показывает антиномичность внутреннего мира героев, что не чуждо и герою «Записок». «То и говорить ни с кем не хочу, - признается он, - а то до того дойду, что не только разговорюсь, но еще вздумаю с ними сойтись по-приятельски». Так случилось и на встрече со школьными товарищами по случаю отъезда офицера Зверкова в другую губернию. Несмотря на то, что главный герой не очень любил этих товарищей, но вызвался идти на прощальный обед, за что сам потом себя и ругал: «Ведь дернуло, дернуло же выскочить.
Но потому-то я и бесился, что наверное знал, что поеду; что нарочно поеду» [5, 112]. Взаимоотношения между главным героем и школьными товарищами в ресторане свидетельствуют об их отчуждении в образе мыслей и образе жизни: «Господи, мое ли это общество! - думал я» [5, 122]. Вторая часть «Записок» считается идеологической, потому что герой, исповедуясь, провозглашает три принципа своего мировоззрения: «Я ненавижу фразу, фразеров и тальи с перехватами... Второй пункт: ненавижу клубничку и кпубничков... Третий пункт: люблю правду, искренность и честность» [5, 124].
Раздвоение сознания происходит и в его отношениях с проститукой Лизой. В разговоре с ней в публичном доме герой выражает ей сочувствие. Но когда Лиза приходит к нему домой, он открывает ей подлинные причины откровенного разговора в публичном доме: «... надо же было обиду на ком-нибудь выместить, свое взять, ты подвернулась, я над тобой и вылил зло и насмеялся. Меня унизили, так и я хотел унизить; меня в тряпку растерли, так и я власть захотел показать...» [5, 172].
Слова Н.А. Бердяева о большевизме, что он есть «смесь подсознательного извращенного апокалипсиса с нигилистическим бунтарством» [6, 509], можно отнести и к «подпольному» человеку. «В романе «Записки из подполья», - утверждает А.В. Лесевицкий, - писатель показывает главного героя, который не хочет искать смысл жизни в обществе, где каждый индивид испытывает на себе жесточайший кризис аутентичности. Подпольный человек Достоевского не хочет раскаиваться перед бывшими учениками за то, что он совершенно иной» [7]. Действительно, герой Достоевского бунтует против конформизма, несвободы, принудительного счастья. «Подпольный человек, - пишет Бердяев,
- не согласен на мировую гармонию, на хрустальный дворец, для которого сам он был бы лишь средством. Подобный человек не принимает результатов прогресса, принудительной мировой гармонии, счастливого муравейника, когда миллионы будут счастливы, отказавшись от личности и свободы» [8, 111]. Но вместе с тем его бунт ограничивается только рефлексией. В открытую борьбу с существующими порядками он вступать не намерен.
С.А. Никольский высказывает гипотезу, что тема «подпольного» человека органично раскрывается в романах «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» [9, 81]. Действительно, в них также присутствуют исповеди героев, но они встроены в содержание романов. В «Преступлении и наказании» к встроенным исповедям относятся исповеди Мармеладова и Раскольникова перед Сонечкой. Разговор Мармеладова с Раскольниковым состоялся в распивочной, куда последний пришел, поскольку его «вдруг что-то потянуло к людям», несмотря на то, что он старался избегать всякого общества. Мармеладов откровенно рассказывает Раскольникову о своей бедной жизни. «Бедность не порок, - утверждает он, - это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета
- порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто» [10]. Оказывается, что для Мармеладова и его жены Катерины Ивановны это уже второй брак, Катерина Ивановна первый раз была замужем за офицером, с ним она сбежала, не получив родительского благословения на брак, ее муж любил играть в карты, избивал ее, а после смерти мужа она была вынуждена выйти замуж за Мармеладова, от первого брака у
нее трое детей, она живет в нищете, больна чахоткой. Для Мармеладова это тоже второй брак, от первого у него есть дочь Соня, которая для того, чтобы содержать себя и семью, была вынуждена пойти на панель. Страшная откровенная исповедь Мармеладова свидетельствует, что нищета и пьянство приводят к разложению личности. «Разве я не чувствую? - восклицает Мармеладов. - И чем более пью, тем более и чувствую. Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. Не веселья, а единой скорби ищу... Пью, ибо сугубо страдать хочу!» [10]. «Я пусть свинья, а она дама! Я звериный образ имею, а Катерина Ивановна, супруга моя, - особа образованная» [10]. Никольский считает, что «Раскольникова с его подпольной идеей в романе предваряет фигура Мармеладова, которая, знакомит нас с тем, что намерен совершить Раскольников, поскольку сам Мармеладов в известном смысле нечто похожее над близкими совершает каждодневно» [9, 81].
Центральной исповедью в «Преступлении и наказании» является исповедь Раскольникова перед Соней Мармеладовой, состоящая из двух частей. Сначала он пришел к Соне домой, как он сам утверждает, «одно слово сказать» (этим словом должно было стать признание в том, кто на самом деле убил старушку Лизавету), боясь, что они, возможно, больше не увидятся. Раскольников утверждает, что, если Катерина Ивановна умрет, то ее дочкам придется пойти по дороге Сони, на что та отвечает, что «Бог, бог такого ужаса не допустит!». Но оказывается, что нигилизм Раскольникова, направленный против общества, связан с нигилизмом по отношению к Богу. «Других допускает же., - заявляет он, - Да, может, и бога-то совсем нет» [10]. Раскольников не питает никаких иллюзий о будущем Сони. «Ей три дороги, - думал он: - броситься в канаву, попасть в сумасшедший дом, или... или, наконец, броситься в разврат, одурманивающий ум и окаме-няющий сердце» [10]. Раскольников просит Соню прочитать отрывок из Евангелия про воскрешение Лазаря, а после прочтения признается, что бросил сестру и мать, и говорит что, его жизненной целью является «свобода и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!». Расставаясь с Соней, Раскольников говорит, что завтра придет и расскажет, кто убил Лизавету.
Продолжение исповеди Раскольникова, действительно, состоялось на следующий день. Безмерная гордыня и неуемная воля к власти лишили Раскольникова понимания ценности человеческой жизни: «Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил», - признается он. В процессе диалога с Соней Раскольников открывает истинные мотивы совершенного им убийства -желание узнать, вошь ли он или человек, сможет переступить через себя или нет, «тварь ли я дрожащая или право имею». Но самобожествление оказалось ложным: Раскольников признается, что «себя убил, а не старушонку. А старушонку эту черт убил, а не я.» [10]. В образе Раскольникова «подпольный» человек «пробует на себя роль властелина мира» [9, 82]. Но эта роль ему не удается: убить в себе человеческое означает стать по ту сторону добра и зла, так что нигилизм приводит к реальному преступлению.
В романе «Идиот» встроенной исповедью является «Мое необходимое объяснение» Ипполита Терентьева. Как считает Никольский, Ипполит - «подлинный исполин «подпольности» в романе, что особенно оттенено молодостью его лет» [9, 84]. Исповедальность в объяснении усиливается тем, что Ипполиту осталось недолго жить из-за болезни: «Стало быть, у меня не
будет времени перечитать и поправить. тут не будет ни одного слова лжи, а всё одна правда, последняя и торжественная. для двух недель и без того лгать не стоит, потому что я напишу одну правду» [11]. «Главная идея», к которой пришел Ипполит, - утверждает И.И. Евлампиев, - будучи безнадежно больным и зная, что ему осталось жить около двух месяцев, он решает покончить с собой. В исповеди Ипполита явно проступает странное противоречие между непоколебимой верой в бессмертие и в то же время сомнение в возможности воскресения и бессмертия» [12].
С одной стороны, Ипполит утверждает, что примерно с месяц назад его стала посещать мысль о том, что не стоит жить несколько недель, и совершенно им овладела дня три назад, поскольку он понимает, что у него неизлечимая чахотка и «дело ясно». С другой стороны, он хочет жить и подсознательно надеется на лучшее. «Но чем яснее я его [свое состояние. - К.Ч.] понимал, -исповедуется он, - тем судорожнее мне хотелось жить; я цеплялся за жизнь и хотел жить во что бы то ни стало» [11]. Ипполит верит в вечную жизнь, но его мучает вопрос о смирении: «Для чего при этом понадобилось смирение мое? Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело?» [11]. Он решается на самоубийство не потому что не в силах перенести те недели жизни, которые ему отведены, а потому что самоубийство для него есть «единственное дело», которое он может успеть начать и закончить по «собственной воле». Самоубийство Ипполит не считает грехом, а называет «делом». Для него важно, что выбор продолжать жить или нет делает сам человек, и вся ответственность за такой поступок лежит на нем. Борьба между верой и неверием заканчивается триумфом атеизма: «Я умру, прямо смотря на источник силы и жизни, и не захочу этой жизни! Если б я имел власть не родиться, то наверно не принял бы существования на таких насмешливых условиях». После прочтения «Моего необходимого объяснения» Ипполит решает совершить самоубийство, но пистолет дает осечку («Капсюля совсем не было»), и князь с Евгением Павловичем приходят к выводу, что он «уж теперь не застрелится».
По мнению Евлампиева, в исповеди Ипполита ставится два метафизических вопроса: каким образом будет реализовано бессмертие человека; какие метафизические силы обусловливают смерть и бессмертие человека. «В истории Ипполита, - пишет он, - первая проблема остается открытой, в то время как решение второй имеет явно пессимистический оттенок: Ипполит видит в основаниях мира только «темную» силу, которая служит смерти и тлению» [12].
Пусковой причиной метафизических размышлений и мысли о самоубийстве у Ипполита послужила художественная картина с распятием Христа, которую он увидел у Рогожина. Эта картина вызвала у Ипполита два противоположных чувства. Одно - сомнение в возможности воскресения Христа: «Когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп... видели все ученики его... то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?» [11]. Другое чувство - фатальности, обреченности перед силами Природы: «Природа мерещится при взгляде на эту картину в виде какого-то огромного, неумолимого и немого зверя или, вернее, гораздо вернее сказать, хоть и странно, - в виде какой-нибудь громадной машины новейшего устройства, которая бессмысленно захватила, раздробила и поглотила в себе, глупо и бесчувственно, высшее и бесценное существо
- такое существо, которое одно стоило всей природы и всех ее законов, всей земли, которая и создавалась-то, может быть, единственно для одного только появления этого существа!» [11]. В результате Ипполит, хотя и допускает вечную жизнь, склоняется к мысли о том, что «без беспрерывного поядания друг друга, устроить мир было никак не возможно». Все эти мысли Ипполита весьма далеки от христианского мировоззрения, присущего Достоевскому. Возможно, этой исповедью писатель выразил и свое сомнение в истинности христианских догматов.
В романе «Бесы» встроенными исповедями являются письмо-исповедь Николая Ставрогина к Даше и его исповедь у Тихона. В письме к Даше он признается, что он «совестью виноват в смерти жены», виноват и перед Лизаветой Николаевной. Его ничто не держит в России, не связывает с ней, все ему в ней чуждо, он признается, что пробовал большой разврат, что никого не любит и не ценит. «Я знаю, - пишет он, - что мне надо бы убить себя, смести себя с земли как подлое насекомое; но я боюсь самоубийства, ибо боюсь показать великодушие. Негодования и стыда во мне никогда быть не может; стало быть, и отчаяния» [13]. Апофеозом исповеди в романе является исповедь Ставрогина в главе «У Тихона», которая предваряется и оканчивается диалогом между Тихоном и Ставрогиным. Читатель узнает, что на вопрос Ставрогина о том, можно ли веровать в беса, не веруя в Бога, Тихон признает, что такое происходит «сплошь и рядом», а «полный атеизм почтеннее светского равнодушия».
«Достоевский стремится, - считает Л.П. Гроссман,
- всячески подчеркнуть безыскусственность Став-рогинской исповеди. Он хочет внушить читателю, что перед ним необработанный человеческий документ, передающий во всем обнажении и резкости пережитого свои страшные признания» [14]. Ставрогин признается в своих различных грехах: разврате, в котором он «не находил удовольствия», в единственной краже в своей жизни и в самом страшном - насилии над девочкой Матрешей, в последующей ненависти к ней, желании убить ее, в мыслях о самоубийстве. Фактически Ставрогин признается, что им часто овладевал бес: «Всякое чрезвычайно позорное, без меры унизительное, подлое и, главное, смешное положение, в каковых мне случалось бывать в моей жизни, всегда возбуждало во мне, рядом с безмерным гневом, неимоверное наслаждение» [13]. Но Тихону не нравится эта исповедь, поскольку по форме, слогу, интонации она ближе к литературной, чем к религиозной, христианской: «- Я возражать вам и особенно упрашивать, - говорит он, - чтоб оставили ваше намерение, и не мог бы. Мысль эта - великая мысль, и полнее не может выразиться христианская мысль. Дальше подобного удивительного подвига, который вы замыслили, идти покаяние не может, если бы только... - Если бы что? - Если б это действительно было покаяние и действительно христианская мысль. - Это, мне кажется, тонкости; не всё ли равно? Я писал искренно» [13].
У Ставрогина есть покаяние, но нет изменения внутреннего мира, борьбы с самим собой, нет раскаяния, к чему призывает Евангелие. Это замечает и Тихон, говоря, что «сие есть покаяние и натуральная потребность его. Но вы как бы уже ненавидите вперед всех тех, которые прочтут здесь описанное, и зовете их в бой. Не стыдясь признаться в преступлении, зачем стыдитесь вы покаяния?» [13]. В конце беседы с Тихоном Ставрогин находит в себе силы признаться не только в своих преступлениях, но и в своей главной цели: «Хочу
простить сам себе, и вот моя главная цель, вся моя цель!... Я знаю, что только тогда исчезнет видение. Вот почему я и ищу страдания безмерного, сам ищу его» [13]. Тихон утешает его, говоря: «Если и не достигнете примирения с собою и прощения себе, то и тогда Он простит за намерение и страдание ваше великое».
В романе «Братья Карамазовы» встроенными являются исповеди с участием Алеши Карамазова: его разговоры с братьями Иваном и Дмитрием и с Федором Павловичем. Исповеди Дмитрия посвящены три главы: «Исповедь горячего сердца. В Стихах», «Исповедь горячего сердца. В анекдотах», «Исповедь горячего сердца. Вверх пятами».
В первой исповеди Дмитрий говорит, что любит только брата Алеша и еще «одну», но оговаривается, что «влюбиться не значит любить. Влюбиться можно и ненавидя». «Теперь я намерен, - начинает свою исповедь Дмитрий, - уже все говорить. Ибо хоть кому-нибудь надо же сказать. Ангелу в небе я уже сказал, но надо сказать и ангелу на земле. Ты ангел на земле. Ты выслушаешь, ты рассудишь и ты простишь... А мне того и надо, чтобы меня кто-нибудь высший простил» [15]. Дмитрий признается, что он «насекомое сладострастное», и это насекомое живет во всех Карамазовых (в том числе и в Алеше), и открывает тайну, что в Содоме для большинства людей присутствует красота, которая не только «страшная, но и таинственная вещь», дьявол борется с Богом, а полем битвы служат сердца людей.
Во второй исповеди Дмитрий признается, что кутил и на обольщение девиц тратил тысячи денег, любил разврат и «срам разврата», жестокость, но при этом утверждает, что хотя его желания низкие и он любит низость, но он «не бесчестен». В третьей исповеди он рассказывает об отношениях с Катериной Ивановной. Хотя они являются женихом и невестой, одновременно Дмитрий увлечен Грушенькой. Свое положение он называет трагедией: «Узнай же, Алексей, что я могу быть низким человеком, со страстями низкими и погибшими, но вором, карманным вором, воришкой по передним, Дмитрий Карамазов не может быть никогда» [15]. «Я не помешан в уме, - продолжает он, - Богу известно мое сердце, он видит все мое отчаяние. Он всю эту картину видит. Неужели он попустит совершиться ужасу?» [15]. Дмитрий отрицает кражу денег у своего отца.
Разговор, между Алешей, Иваном и Федором Павловичем является исповедью, в которой речь идет о существовании Бога. «Ведь коли бог есть, - вопрошает Федор Павлович, - существует, - ну конечно я тогда виноват и отвечу, а коли нет его вовсе то, так ли их еще надо, твоих отцов-то?» [15]. Иван на вопросы Федора Павловича о существовании Бога, черта и бессмертия отвечает отрицательно, а Алеша утвердительно, добавляя, что «в боге и бессмертие». Федор Павлович делает вывод, что прав Иван и закрепляет свой атеизм словами: «Чорт возьми, что б я после того сделал с тем, кто первый выдумал бога! Повесить его мало на горькой осине» [15]. Нигилизм и безбожие отца развращающе действуют на его детей Ивана и Дмитрия.
Центральной исповедью произведения является разговор между Алешей и Иваном, который касается фундаментальных религиозных вопросов. Исповедь Ивана начинается с признания, что он никогда не мог понять, как можно любить своих ближних: «Именно ближних-то по-моему и невозможно любить, а разве лишь дальних» [15]. Он утверждает, что любовь Христа -чудо, невозможное на земле, но Христос - Бог, а ближнего можно любить лишь отвлеченно и «никогда вблизи». Иван считает неуместным сравнение человеческой
жестокости с животной, поскольку зверь никогда не может быть так жесток, как человек, «так артистически, так художественно жесток». Алеша спрашивает, к чему брат про это все рассказывает, на что Иван отвечает, что если дьявола не существует, то тогда человек сам создал его по своему образу и подобию. «Во всяком человеке, - утверждает он, - конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь без удержу спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печенок и проч.» [15]. В этом диалоге Иван произносит слова о том, что «весь мир познания не стоит тогда этих слез ребенка к "боженьке"». Алеша заявляет, что все слова, примеры, рассказы Ивана являются бунтом против Бога, на что Иван отвечает, что хочет жить этим бунтом. Иван читает Алеше свою поэму «Великий инквизитор», и тот ставит ему диагноз: «Ты не веришь в Бога». В ответ Иван утверждает, что никогда не отречется от формулы «все позволено».
Таким образом, гипотеза, высказанная С.А. Никольским, о том, что в романах Достоевского отражены различные грани внутреннего мира и поведения «подпольного» человека, является верной. Необходимо при этом подчеркнуть, что именно в речах «подпольных» героев звучат исповеди. Синонимом «подпольности» служит бунтарство, и все герои исповедей против чего-то бунтуют. Герой «Записок из подполья» бунтует против обыденности, серости повседневной жизни, чтобы не быть как все. Мармеладов бунтует против своей бедности, ища утешения в пьянстве. Раскольников бунтует против заповеди «Не убий», утверждая свой постулат: «Тварь я дрожащая или право имею?». Ипполит Терентьев бунтует против религиозного признания самоубийства смертным грехом, считая, что только сам человек должен распоряжаться собственной жизнью. Бунт Ставрогина, который, по словам Бердяева, «не мог и не хотел сделать выбора между Христом и Антихристом... утверждал и того и другого разом» [16,9], закончился тем, что «огромная личность... вся изошла, истощилась в его порожденном, из нее эманировавшем хаотическом бесновании» [16, 7]. Дмитрий Карамазов бунтует против своей сексуальной распущенности («насекомое сладострастное»), а Федор Павлович - против существования Бога. Бунт Ивана Карамазова против Бога превращает его в духовного виновника отцеубийства.
Исповедующиеся герои Достоевского нуждаются в слушателях, нередко обращаясь к воображаемым собеседникам, потому что сказать всю правду о себе, вспомнить свои мерзости, низости, преступления, грехи труднее перед кем-то, чем перед самим собой. Цель исповеди - дать очищение души и получить прощение. Но исповеди почти всех героев Достоевского не достигают своей цели. Отсюда мучительные раздумья Достоевского о страдальческом пути своевольной свободы и возможностях христианского спасения.
Список литературы
1 Франк С. Л. Русское мировоззрение. URL: http://www. patriotica.ru/religion/frank_rus_mir_.html
2 Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. URL: http://krotov.info/library/02_b/berdyaev/1923_018_00.htm
3 Михновец Н. Г. «Записки из подполья»: проблема пути //Достоевский Ф.М. Записки из подполья: Повесть. - СПб. : Издательская Группа «Азбука-классика», 2010. - 256 с.
4 Kaufmann W. Existentialism from Dostoevsky to Sartre. -New York : Meridian Books, 1960. - 321 p.
5. Достоевский Ф. М. Записки из подполья: Повесть. -СПб. : Издательская Группа «Азбука-классика», 2010. - 256 с.
6 Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся / послесл.
Р. Гергеля. - 2-е изд., испр. - СПб. : Алетейя, 2000. - 651 с.
7 Лесевицкий А. В. Психосоциологический дискурс Ф.М. Достоевского в повести «Записки из подполья». URL: http://www.fedordostoevsky.ru/research/creation/002
8 Бердяев Н. А. Русская идея. - СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. - 320 с.
9 Никольский С. А. Достоевский и явление «подпольного» человека //Вопросы философии. - 2011. - № 12. -
С. 77-87.
10 Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. URL:http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0060.shtml
11 Достоевский Ф. М. Идиот. URL: http://az.lib.ru/d/ dostoewskij_f_m/text_0070.shtml
12 Евлампиев И. И. Кириллов и Христос. Самоубийцы Достоевского и проблема бессмертия. URL: http:// anthropology.rchgi.spb.ru/dostoev/dostoevsk_i3.htm
13 Достоевский Ф. М. Бесы URL: http://az.lib.ru/d/ dostoewskij_f_m/text_0080.shtml
14 Гроссман Л. П.: Поэтика Достоевского. Стилистика Ставрогина. К изучению новой главы «Бесов». URL: http:// dostoevskiy.niv.ru/dostoevskiy/kritika/grossman-poetika-dostoevskogo/grossman-poetika-dostoevskogo-stilistika.htm
15 Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. URL: http:// az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0100.shtml
16 Бердяев Н.А. Ставрогин //Н.А. Бердяев. Смысл творчества: Опыт оправдания человека.- М. : ООО «Издательство АСТ» ; Харьков : Фолио, 2004. - С. 5-14.
УДК 34
Б.С. Шалютин
Курганский государственный университет
о характере связи правового государства с гражданским обществом
Аннотация. В статье рассматриваются институциональные характеристики, позволяющие квалифицировать общество как гражданское, создающее возможность правового характера государства.
Ключевые слова: право, правовое государство, гражданское общество, социальный институт, социальная власть, идеология.
B.S. Shalyutin Kurgan State University
ABOUT THE RELATIONS OF LEGAL STATES WITH CIVIL SOCIETY
Annotation. The article examines the institutional
features characterizing the civil society that make possible the jural state.
Keywords: law, jural state, civil society, social institution, social power, ideology.
О понятиях правового государства и гражданского общества
Вполне очевидно, что понимание правового государства производно по отношению к пониманию права. Соответственно, господствующий в России легизм, отождествляющий право и закон, должен бы определять правовое государство как соблюдающее собственное законодательство. Однако такого рода определения в современной теоретической литературе практически нет. Оно, правда, к сожалению, доминирует в головах малообразованного чиновничества всех уровней и воспроизводится в их многочисленных тиражируемых СМИ выступлениях, поэтому, скажем, в соответствующих учебных курсах для студентов оно должно упоминаться. Но после Нюрнбергского процесса понимание того, что само государство вместе с его законами может быть не просто антиправовым, но и преступным, стало практически всеобщим в юридически компетентном сообществе. Уместно напомнить, что даже обвинитель от СССР в Нюрнберге РА. Руденко вынужден был признать возможность того, что «самое государство» может оказаться «орудием...чудовищных преступлений»1. Разумеется, то обстоятельство, что теоретики легизма не отваживаются сформулировать единственное адекватное их правопониманию определение правового государства, дополнительно свидетельствует о слабости этого типа правопонимания, но не он здесь является основным предметом разговора.
Чаще всего правовое государство трактуют через отсылку к его практически эффективной нацеленности на соблюдение классической триады: жизнь, свобода, собственность. Подобные определения небесполезны в некоторых, преимущественно политических, контекстах, поскольку действительно более или менее верно очерчивают круг правовых или близких к ним государств. Однако теоретическая несостоятельность естественного права Нового времени, ставшая общим местом еще в XIX веке, распространяется и на такого рода определения, производные по отношению к юсна-турализму Гроция и Локка.
Альтернативой упомянутым, еще распространенным, но уже обреченным, типам правопонимания выступает своего рода процессуально-правовой (в смысле не материально-правовой) юснатурализм, в русле которого можно предложить определение права как «системы отношений, формирующейся в результате договоров свободных и равных субъектов (в том числе и договоров «по умолчанию») и предполагающую рациональный порядок разрешения конфликтов (реальных или предполагаемых нарушений договоров), базирующийся на полной и равной возможности сторон аргументировать свою позицию2». С этой точки зрения правовое государство следует определить как реализующее законодательство, построенное на основе общественного договора3.
Понятие гражданского общества, вынесенное, на-
1 Цит. по: Звягинцев А. Г. Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему. - М. : ОЛМА Медиа Групп. 2010. - С. 111..
2 Шалютин Б. С. К ВОПРОСУ ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ ТИПАХ ОТНОШЕНИЯ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА //Вестник КГУ. СЕРИЯ «ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ». - 2014. - № 3. - С. 50.
3 Там же. - С. 56
