CC BY
47
N.I. Ivanova, L.N. Semenova
Contemporary Yakut rhetoric ideal
The authors introduce a reader with preliminary results of their psycholinguistic experiment, suggest a project wording of a Yakut rhetorical ideal and describe scientific perspectives of their research. Connecting Yakut rhetorical ideal with core cultural concepts, the authors propose basic language functions systematizing the obtained experimental data.
УДК 801.6:7. 031
Ю.Г. Хазанкович
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ХРОНОТОПЫ В ПРОЗЕ МАЛОЧИСЛЕННЫХ НАРОДОВ СЕВЕРА (к постановке вопроса)
Впервые на материале прозы коренных малочисленных народов Севера России выявляются и анализируются типологически устойчивые культурно-художественные хронотопы. Изучение жанровых особенностей северной прозы (в частности, социальноисторических повестей и романов) позволило нам выявить типологически устойчивые хронотопы в северной прозе, которые представлены устойчивыми мотивами, образами, сюжетами.
Считаем, что изучение художественных хронотопов позволяет выявить качественно новые аксиологемы, эстетические и содержательные аспекты не только конкретных художественных произведений национальной литературы, но и культуры в целом.
Термин «хронотоп» вошел в научный обиход вместе с культурно-эстетической концепцией М.М. Бахтина [1] для обозначения синтезированной смысловой парадигмы время-пространство. В своей работе «Формы времени и хронотопа в романе» философ и культуролог М.М. Бахтин писал: «Все временно пространственные определения в искусстве и литературе неотделимы друг от друга и всегда эмоционально-ценностно окрашены. Абстрактное мышление может мыслить время и пространство в их раздельности и отвлекаться от их эмоционально-ценностного момента. Но живое художественное созерцание ничего не разделяет и ни от чего не отвлекается ... .Искусство и литература пронизаны хронотопическими ценностями разных степеней и объемов. И каждый мотив, каждый видимый момент художественного произведения является такой ценностью» [1, с. 177]. В 1930-е годы М.М. Бахтин обратился к понятию «время-пространство» в разработке теории романа и «нравственной философии», в основе которой была идея взаимозависимости характера, поступка с проблемой выбора и ответственности. Концептуальное обоснование понятие «хронотоп» получило в одной из поздних его работ «Формы времени и хронотопа в романе», где оно обрело мировоззренческий смысл. Основой философского осмысления понятия «хронотоп» стало то, что человек неповторимо причастен Бытию, «имеет в Бытии единственное место, в котором время и пространство индивидуализируется», а вместе с тем определение человека в пространстве и времени влечет за собой и ценностное восприятие
мира, - ведь именно в пространственно-временных координатах запечатлен «кругозор этнокультуры» в целом. М.М. Бахтин считал, что ведущим хронотопом в литературе является время, - оно «сгущается и уплотняется... Приметы времени раскрываются в пространстве, а пространство осмысливается и измеряется временем» [1, с. 178]. Исходя из его концепции художественный текст
- это, прежде всего, явление культуры. Именно в художественном произведении заложена «матрица» культуры, ее пространственно-временная модель (хронотоп). Для нашего исследования принципиально важно это положение М.М. Бахтина о том, что хронотоп есть «врата в художественный смысл» [1, с. 178] произведений.
Достаточно сложно понять национальную литературу, содержание которой архетипично. К своеобычным по форме и содержанию можно отнести литературы коренных малочисленных народов Севера. Надо подчеркнуть, что литературное наследие писателей-северян изучено слабо. Первым подступом к его изучению можно считать монографию А.В. Пошатаевой «Литературы народов Севера» [7], где автор сконцентрировала свое внимание на генезисе художественной словесности северян и особенностях ее становления. Однако в ее работе отсутствует хронотопический аспект, и наше исследование - первый опыт в этом плане на материале литератур народов Севера. Подчеркнем, что изучение северной прозы в «хроно-топическом» аспекте - первый опыт в северном литературоведении. Рассмотрение и изучение жанровых особенностей
северной прозы (в частности романа) позволили нам выявить типологически устойчивые хронотопы, представленные устойчивыми мотивами, образами и т.п., имеющими культурную и эмоционально-ценностную «интенсивность» в текстах. Необходимо отметить, что проза коренных народов Севера - манси, ханты, ненцев, эвенов, эвенков, юкагиров, нивхов, чукчей, нанайцев и др., уникальна в своей «хронотопичности» и кардинально отличается от русской литературы, в лоне которой она взросла. Поэтому применяемый нами системный подход позволяет выявить особенности содержания и функционирования художественных хронотопов в прозе народов Севера.
Осмысление «хронотопического» аспекта северной прозы нами связывается непосредственно с пониманием художественной концепции северного человека, воплощением его бытия и восприятием окружающего мира самими писателями-северянами. Большинство их героев подчиняют себя законам «своего» пространства и измеряют происходящее природно-родовой меркой. В силу этого анализ художественного времени-пространства позволяет раскрыть характеры «непонятных» героев - носителей родового сознания, выявить нигде более не встречающиеся оригинальные хронотопические образования в произведениях писателей народов Севера (хронотоп кочевья, хронотоп мужчины и женщины, хронотоп пути, промыслово-охотничий хронотоп, хронотоп пожилого человека и т.д.). Оригинальность «хронотопических» образований у северян в том, что время и пространство имеют у них уникальную спаянность с Природой, отражая ритм их жизни (биологический, социальный, коллективный, индивидуальный) и логику национального мышления [3], [4]. Время у северян словно «растворено» в пространстве, актуализируя онтологические, аксиологические и гносеологические аспекты бытия народов Севера. Пространственно-временная перспектива заложена в самом сознании северян. Например, длина дороги создателя мира божественного Тайхнада (мансийского верховного божества)
- «четыре дня езды на собаках» [8, с. 35]. Такова этническая специфика пространственно-временных понятий у таежников и промысловиков. Современный охотник, имея часы, по сложившейся привычке определяет время по солнцу и звездам, а длину пути по другим не менее экзотичным меркам - «медвежья берлога находится на расстоянии двух выкуренных трубок» [8, с. 34] .
Сохранившееся с архаических времен у северного человека чувство сопричастности природе писатели-северяне возводят до этического императива в определении человеческой сущности. «Мифологическая картина мира», созданная писателями-северянами, отражает приятие Природы не как «неодушевленный объект», а как глобальное живое существо, дарующее жизнь и ее поддерживающее. Поэтому аксиологемой северной прозы становятся категории Жизни и Смерти, которые образуют «нравственный контекст» хронотопической характеристики жизни северянина. Мифология донесла из глубин веков образы-сим-
волы этих онтологических понятий, сохраняя при этом потенциал «вечного смысла». Так, важенка у ненцев является символом смерти и одновременно символом материнства, символом продолжения жизни.
Проблему времени в философии так или иначе связывают с проблемой человеческой свободы и необходимости. В классической русской литературе XIX и XX веков (в романах Л. Толстого и Ф. Достоевского, М. Шолохова, Б. Пастернака, В. Гроссмана) человек включает в себя «сферу свободы и необходимости», проявляя себя в своих чувствах и действиях. У коренных малочисленных народов Севера понятия «свободы» и «необходимости» имеют качественно иное наполнение. «Свобода» у них с учетом природного существования вовсе не «свобода выбора». Метафизически понимаемая нами свобода выбора никак не соотносима с архаическим сознанием северных народов. Она не может быть противопоставлена воле Солнца, божеств, духов-хозяев. Она максимально сопряжена с «необходимостью» принесения жертвы «духу местности», чтобы «умилостивить» неподвластную человеку стихию.
Стремление сохранить жизнь является основополагающей ценностью мифологического пантеона северных аборигенов. Готовность человека архаичной культуры расстаться с жизнью добровольно (немощные старики просят родственников лишить их жизни), скорее всего, - сложная культурная форма выражения этического императива сохранения жизни. Этика поведения северного человека определена идеей цикличности человеческой жизни. Можем предположить, что именно цикличность человеческой жизни следует считать основной хронотопической характеристикой созданной «модели мира» писателями из числа коренных малочисленных народов Севера. Примат жизни над смертью утверждается через возможность «вечного возвращения», определяя хронотопические особенности Среднего (человеческого) мира. Отсюда и аспект «трагического» в художественных повествованиях прозаиков иной - трагическая зависимость от Природы, ее стихии, духов-хозяев. При этом личностный фактор почти нивелирован. «Жизнь на Природе» приучает мыслить основными категориями - жизнь или смерть. Но эти категории сопряжены с удачей на охоте, природными стихиями, которые не подвластны человеку и поэтому определяют его судьбу.
По словам М.М. Бахтина, если в русской культуре вре-менной фактор преобладает [1, с. 186], то у северных народов, на наш взгляд, доминирующим оказывается пространство. Циркумполярная культура Арктики - это культура Пространства, но не культура времени. Такое определение исходит из гипотетической априори Г.Д. Гачева о мировоззрении кочевых народов: «Понятие пространства у них должно превалировать над понятием времени» [2, с. 61]. Пространство физическое и духовное представлено предметами, которые входят в систему этнических ценностей (шаман-дерево, тотемные животные, орудия промысла и ритуальные предметы). Говоря о пространствен-
ных объектах в прозе Севера, наиболее частотным является образ дороги. Данный образ в мировой литературе -«носитель хронотопических ценностей». Об этом говорил и М. Бахтин, и Ю. Лотман. По словам последнего, «хронотоп дороги выступает как пространственная форма» [6, с. 90] организации сюжета, которому соответствует и особый тип героя - «герой дороги» (классический вариант «героя дороги» можно встретить в народном эпосе -Ю.Х.). На «большой дороге» пересекаются в одной пространственно-временной точке пространственные и временные пути разных людей. В дороге завязываются события, время «вливается в пространство и течет по нему». Дорога интенсифицирована течением исторического времени, приметами. Хронотоп дороги в литературах народов Севера вычленить несложно, но семантическая наполненность этого образа совсем иная. Дорога у северян - это Путь, с присущей ему цикличностью, - он ведет к победе над смертью и злом, что в языческом пантеоне возможно благодаря идее «вечного возвращения» в Мир.
Иллюстративным материалом может послужить роман хантыйского прозаика Еремея Айпина «Ханты, или Звезда Утренней Зари». Его роман строится на сюжетной мифологеме дороги-пути. Путь в отличие от «дороги», которая имеет только направление, обладает своим хронотопом. В контексте северной прозы мы можем говорить о «хронотопе пути». Кочевье «не знает дорог, но знает пути
- это внутренне чуемая нить пространства», пространства, которое не имеет пределов. Это даль, ширь, простор, где отсутствует стесненность; простор несет с собой свободу и открытость. Надо отметить, что «хронотоп пути» у писателей Севера отличается от «хронотопа пути», встречающегося в северном фольклоре. В фольклоре он близок к «хронотопу передвижения», «хронотопу расстояния», где превалирует «временной» фактор (расстояние между объектами определяется через время в пути). В северной прозе «хронотоп пути» носит больше мировоззренческий характер. Пространственный аспект «хронотопа пути» очевиден. Пространство здесь подвижно, оно не мертвое, но тем не менее его нельзя только связывать с «физическим передвижением». Это мир иных измерений, где сказка сплетена с реальностью. «Тайга... День идешь - конца не видно, год идешь - конца не видно» [9, с. 339]. Такой зачин содержит эпическую проекцию и указывает на время - «время начал», подвижное, «живое» пространство. Живое пространство Природы нивелирует «мертвенность» ландшафта, «где снег, снег и больше ничего» [9, с. 337].
«Хронотоп дороги» в отличие от «хронотопа пути» ситуативно конкретен. Он больше носит характер социальный, где пересекаются человеческие судьбы, социально дистанциируются/приближаются. Вспомним классический вариант «хронотопа дороги» в поэме Гоголя «Мертвые души». Но в прозе северян можно наблюдать некую сюжетную интенсифицированность образа дороги. Именно с нее начинает повествование Ю. Шесталов («Синий ветер касланий», «Тайна Сорни-Най», «Когда качало меня
солнце») и заканчивает В. Санги («Ложный гон», «Женитьба Кевонгов»).
Хронотоп пути в прозе Севера включает в себя специфический «хронотоп кочевья». Это хронотоп, где пространственный фактор также преобладает, - в его основе передвижение. «Каслание (т.е кочевье - Ю.Х.) - это дорога длинная, трудная...». Кочевье само по себе связано с космическим циклом смены времен года, и ему подчиняется жизнь тундровиков. Очевидна его принадлежность к «профанному времени» - кочуют роды из года в год, из поколения в поколение. Они опять «едут на семь-восемь месяцев, будут весну, лето и осень кочевать в предгорьях и горах Урала» [9, с. 343]. Кочевье - это дорога рода, «своя» дорога. В кочевом пространстве человек становится оседлым, духовно оседлым, что дает возможность тундровику более уверенно чувствовать себя в окружающем мире. «Вечная дорога» в ее вечном движении сопровождает ко-чевников-оленеводов всю жизнь. Жизнь кочевников кругообразна, «циклична и не мыслима вне круга, ибо велика сила «природного притяжения»... Кочевая дорога не интенсифицирована течением исторического времени, на ней нет его следов и знаков. Историю кочевья «надо смотреть и ее надо слушать» [9, с. 341].
Вышеобозначенные хронотопы связаны с «хронотопом дома», который так же специфичен в прозе народов Севера, как и предыдущие. В мировой литературе хронотоп дома имеет аналог и ценностно связан с понятием открытости-закрытости пространства. В русской и мировой литературе хронотоп дома связывался с так называемым «биографическим временем» [5, с. 100], протекающим «во внутренних пространствах салонов, комнат, домов, усадеб». Замкнутое, точечное пространство салонов в смысловом плане связывают с «живым» и «мертвым» пространством и его обитателями. Образ дома в романах писате-лей-северян традиционно, на наш взгляд, «топохроничен» (в отличие от хронотопа) и менее всего связан с «закрытым» пространством. Ощущение повсюду открытого пространства, стремление к нему становится главенствующим. Домом становится открытое пространство - кочевье. В кочевье «дом» в нашем понимании отсутствует. «Вчера тетя Сана с мужем приехала из стада в деревню. С недельку они поживут в своем доме. Будут собираться в большое кочевье». Но хронотоп дома и образ настоящего дома, который становится, скорее, изоморфной картиной жизни в реально-историческом времени все-таки появляется в северной прозе - в романе нанайского писателя Григория Хеджера «Амур широкий». Хронотопическая ценность «дома» выносится в заглавие 1-й части романа-трилогии
- «Конец большого дома». Но это, по всей вероятности, исключение из правил.
Текущее время, время событий писатели-северяне хронологически точно обозначают, «маркируя» его социально-политическими событиями - расстрел рабочих на Ленских приисках, «война с германцем» [8, с. 22]. Но чаще всего «темпоральные показатели» в романах выражены
через «природно-бытовой» цикл, «трудовое время», которые образуют «промыслово-охотничий хронотоп». Так, у нивхского прозаика В. Санги мы встречаем достаточно интересные эпизоды в романе «Женитьба Кевонгов»: «Год делится у нивхских промысловиков на сезоны: когда солнце при своем заходе делает самый длинный в году шаг -это сезон лова горбуши... Когда деревья и травы остановят свой буйный рост и, отдав земле свое наследство, устало отдыхают, из моря прет старший брат лососей - кета... Но вот солнце стронулось с самого короткого дня, и месяца через два мужчины заканчивают сезон охоты на соболя и открывают сезон охоты на морского зверя во льдах» [8, с. 211].
Ценность времени у северян ощутима только в рамках промысла: это время-отголосок мифологической эпохи, но оно взаимодействует с внутренним временем человека, становясь частью его «личного» опыта. «Пришло время промысла» - и этим сказано все. Содержание промыслово-охотничьего хронотопа достаточно глубокое. Большинство героев романов связаны с охотой или рыбным промыслом, добычей пушнины. Мотив охоты всегда присутствует и зачастую становится организующим в сюжетном построении произведений северян. Охота - это жизненная суть северного быта/бытия. Охота в русских усадьбах, описанная в произведениях Л. Толстого и И. Тургенева, скорее, забава для участников. Тогда как смысл охоты для северянина - добыча, а не сам процесс охоты. Поэтому понятие «охотничья удача» сопряжено с понятием физического выживания человека.
Особенности промысловой жизни находятся в глубокой зависимости от природного цикла: «рунный ход» рыбы заставляет закидывать сети, «ложный гон» соболя дает охотнику еще раз испытать «охотничью удачу». Охотничья удача улыбается, прежде всего, тем, кто безукоризненно выполняет охотничьи магические ритуалы, соблюдает их и следует промысловой этике, не навлекая на себя тем самым гнев духов-хозяев. Со временем сформировалась у коренных малочисленных народов Севера культовая обрядовость, поклонение духам Природы. Говоря о культовом начале в духовной культуре аборигенов надо сказать, что обрядность носила почти повсеместно гендерный оттенок. В частности, это проявлялось в четком разделении на мужское и женское - исполнение обряда, фольклорных жанров и др. До сих пор фольклор северян сохранил женские и мужские песни, пословицы, ритуалы. Это было связано с тем, что ранее жизненный цикл человеческой жизни проходил под «знаком» и деятельностью «космических материй», куда входили женские и мужские божества Неба и Земли, Солнца и Луны, что отражало социальную организацию внутри сообщества [10, с. 45].
Разделение «мужское-женское» соотнесено с понятиями «добра-зла». Мифологическая универсалия «мужское-женское» характерна для многих палеоазиатских народов. Ее можно соотнести с китайскими символами-образами ИНЬ (жен.) и ЯНЬ (муж.). Можно выстроить ассоциатив-
ный ряд с данными символами: Ин - ночь, тьма, Луна, слабое, смерть, бедность, север; Янь - день, солнце, важное, богатство, твердость [10, с. 45]. Патриархат и матриархат наложили отпечаток на положение полов в архаическом обществе, в котором уживается культ Женщины-Матери, поклонение ей как продолжательнице рода и параллельно отношение к Женщине как к «нечистому» существу. Жизнь женщины табуирована: если женщина нарушает «запрет», то это грозит бедой не только ей, но и всему роду. Этика поведения мужчин и женщин у северных народов имела гендерную специфику, что позволяет говорить об «особом» «хронотопе женщины» и «хронотопе мужчины» в северных литературах. Названные хронотопы имеют функциональное и содержательное отличие друг от друга: мужчина - охотник, добытчик, кормилец, тогда как женщина - продолжательница рода, хранительница очага, работница.
Великое множество женских образов появляется на страницах романов: Талгук и Ланьгук в романе «Женитьба Кевонгов» нивха В. Санги, Пыльмау в романе «Иней на пороге» чукчи Ю. Рытхэу и шаманка Кэлена, Пайпытке, Халерха, шаманка Тачана в романе «Ханидо и Халерха» юкагира С. Курилова, тетя Сана в повести «Синий ветер касланий» манси Ю. Шесталова, Идари в романе «Амур широкий» нанайца Г. Ходжера. Они живут всецело настоящим, реализуя себя как женщины-матери, жены, старательные и расторопные хозяйки. Вечная труженица в чуме (женщина принадлежит больше «хронотопу дома»), неутомимая мастерица на все руки, «ловкая во всякой работе». Судьба женщины - сложная: женщиной распоряжаются все, кроме нее самой. Уже с детства она просватана по родовому сговору, выкуплена за калым и нередко выдает -ся замуж за нелюбимого («Женитьба Кевонгов» В. Санги, «Амур широкий» Г. Ходжера, «Ханидо и Халерха» С. Курилова). Строгость и сдержанность, молчаливость, кротость и покорность определяют «психотипический образ» северянки, становятся эпическими чертами ее характера. Она «тихо входит» в дом мужа и «делает все тихо и неслышно, без резких движений и осторожно». Яранга - это пространство ее жизни. Она «ограничена» и во времени: ее «женское» время - время жены и матери, проходит быстро. «Сорок затяжных, буранистых голодных зим-близ-нецов, сорок горячих от работы лет-близнецов, два десятка мучительных родов и к женщине обращаются «мам-хать-старуха» [10, с. 240]. Попутно заметим, что возраст человека определяется у аборигенов обычно циклом времен года. «Хронотоп женщины» носит больше временной оттенок.
«Хронотоп мужчины» в произведениях писателей-се-верян раскрывается через описание промысловой жизни. Рождение мальчика в роду имеет важное значение: он продолжатель рода, добытчик и помощник. Испокон веков рождение мальчика было предпочтительней, чем рождение дочери. Женщина, давшая ему жизнь, пользовалась особым уважением. Сохранение и продолжение рода,
«охотничья удача», мужество - вот лишь некоторые составляющие хронотопических ценностей патриархального северного сообщества. Вечная борьба с силами стихий, представителями других родов за выживание своего рода определяет жизнь мужчины-добытчика. Мужчина-охотник более свободен в своем волеизъявлении и действиях, чем женщина, но также подчинен природной «цикличности» жизни. Его пространство «открыто», максимально насыщено «движением». Охотник и кочевник мобильны в пространстве. Охотничье пространство особенное: при всем его кажущемся просторе и «бестерриториальности» оно тоже ограничено «охотничьей местностью», «охотничьей тропой». Старик Касказик в романе В. Санги «Женитьба Кевонгов» двигается «сквозь тайгу и сопки старинной нивхской тропой, которой сейчас пользовались одни медведи».
«Знание прошлого» трансформировалось в романах в «мудрость» и «сокровенный опыт», которыми владеют старики. Художественная целостность характеров пожилых людей, их функциональная значимость позволяют нам говорить о «хронотопе пожилого человека». В литературах коренных малочисленных народов Севера создана целая «галерея» характеров: старик Касказик и Лучка в романах В. Санги «Ложный гон» и «Женитьба Кевонгов»; Боас Заксор в «Амуре широком» Г. Ходжера, Орво в романе Ю. Рытхэу «Сон в начале тумана» и т.д. Для стариков характерно духовное «укоренение в бытии». Старики не рефлексируют, а живут: их внутренний мир - «оттиск» хронотопических ценностей родового мира. «... В лесу Ильля-Аки всегда смолкал, становился сосредоточенным. И шел так, что почти не слышно было его шагов. И говорил он почти шепотом, таинственно объясняя внуку, где какой дух может обитать, кому нужно кланяться, кому оказать свое человеческое почтение. Часто на дереве он вырезал... лицо лесного божка с большим носом, прося его помочь на охоте, а то на стволе большого дерева творил изображение самого медведя. Если человек рубит изображение зверя на дереве и думает о себе, удачи в охоте все равно ему не будет». [9, с. 206-207].
Сделанные наблюдения над «хронтопическим» содержанием северной прозы позволяют нам сделать вывод, что оно «соткано» из эпических элементов. Специфика хронотопов северной прозы связывает воедино время-пространство мира Природы со временем человеческой жизни. На наш взгляд, каждый художественный хронотоп образован несколькими пространственно-временными и ценностными координатами мировоззренческого характера. Анализ хронотопов северной прозы позволил еще раз утвердить положение о том, что мифология составляет базис художественного мышления северных прозаиков. Мифология и фольклор - это та почва, на которой выросло древо архаических культур малочисленных народов Севера. Мифология как факт мировоззрения определила своеобразие содержания художественных хронотопов северной прозы, иерархию нравственных ценностей каждого народов. Изучение художественных хронотопов позволяет выявить качественно новые культурные аксиологе-мы, эстетические и содержательные аспекты не только конкретных художественных произведений, НОИ в целом национальных литератур.
Литература
1. Бахтин М.М. Эпос и роман: СПб.: Азбука, 2000. 300 с.
2. Гачев Г. Национальные образы мира: Монография. М.: Наука, 1988. 297 с.
3. Жукова Л.Н. Языческий пантеон юкагиров: Учебное пособие. Якутск: Изд-во ЯГУ, 1996. 110 с.
4. Лар Л. Боги моего народа // Мир Севера. 1997. № 1. С. 1015. 5. Линецкий В. Михаил Бахтин, или лучшая книга о Набокове: Монгография. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1994. 120 с.
6. Лотман Ю. Художественное пространство в прозе Гоголя // В школе поэтического мастерства. Л.: Просвещение, 1975. 195 с.
7. Пошатаева А.В. Литературы народов Севера: Монография. М., Наука, 1988. 167 с.
8. Санги В. Женитьба Кевонгов: Роман. М.: Современник, 1984. 310 с.
9. Шесталов Ю. Синий ветер каслания: Повести. М.: Художественная литература, 1985. 380 с
10. Этнические стереотипы поведения: Сб. научных статей. М.: Наука, 1985. 164 с.
Статья выполнена при финансовой поддержке Гранта Президента РФ (МК-3333.2007.б)
Yu. G. Khazankovich
Art chronotopes in the prose of the small-numbered peoples of the North
Typologically set cultural-art cronotopes have been developed and analyzed for the first time on the material of a prose of the small-numbered peoples of the North Russia. Study of genre peculiarities of the northern prose (in particular, social-historical stories and novels) allowed us to determine typologically sustainable cronotopes for the northern prose that are represented by set motifs, images and situations.
We believe that the study of art chronotopes will help to define quite new aksiologems, aesthetic and informative aspects for certain art works, national culture and a culture in total.
■ФФФ-
U 81
