CC BY
48
УДК 821.161.1 С. Г. Рябова
кандидат филологических наук, доцент, заведующая кафедрой русского языка и литературы МГЛУ ЕАЛИ; e-mail: Ryabova.sg@mail.ru
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ ИДЕИ ПУТИ ГЕРОЯ В РОМАНЕ И. А. БУНИНА «ЖИЗНЬ АРСЕНЬЕВА»
В статье рассматриваются особенности художественного воплощения идеи Пути героя И. А. Бунина через анализ пространственно-временной организации романа «Жизнь Арсеньева». Раскрывается семантическая ослож-ненность ключевых доминант бунинской прозы «эстетическое» и «божественное», в том числе и через анализ образа иконы как противопоставления света природного, физического, сотворенного и света нетварного, Божественного, организующего целостное романа, необходимого для осмысления идеи непрерывного пути героя как попытки соединить в творчестве красоту природ-но-предметного мира и мира божественного Слова.
Ключевые слова: художественное время; художественное пространство; пространство-образ; идея Пути; образ иконы; развитие художественного образа; эстетическое; божественное; И. А. Бунин; роман «Жизнь Арсеньева».
Ryabova S. G.
Candidate of Philology, Associate Professor, MSLU EALI; e-mail: Ryabova.sg@mail.ru
THE ARTISTIC EXPRESSION OF THE CHARACTER'S PATH IDEA IN BUNIN'S «THE LIFE OF ARSENIEV»
The article discusses the peculiarities of the artistic expression of the character's path idea through the analysis of space-time organization of the novel «the Life of Arseniev». I attempt to delineate the semantic complexity of the key dominants of Bunin's prose, i.e. "the aesthetic" and "the divine" via the icon image as the opposition 'natural / physical light vs divine light' The latter opposition harmonizes the whole of the novel which is crucial for the idea of a continuous character's path as creative attempt to help the beauty of the natural world with the Divine Word coalesce.
Key words: artistic time; artistic space; space-image; Path idea; icon image; the development of artistic image; «the aesthetic»; «the divine»; Ivan Bunin; the novel «the Life of Arseniev».
Художественное время и пространство романа «Жизнь Арсеньева» для современного читателя и исследователя осознается как откровение автора, его взгляд на личность формирующуюся, творческую, для которой свойственно особое художническое и эстетическое
миропереживание. Пути постижения сущности могут быть разными, однако это всегда сопряжено с откровением, озарением и преображением. Для И. А. Бунина как русского человека и писателя и его героя Алексея Арсеньева подобный Путь носит не рациональный характер, а интуитивный; онтологическое открывается в озарении и откровении, которое понимается как постижение метафизического абсолюта, основанное на эмоциональном мировосприятии. Характерное для XIX и особенно XX в. усложнение пространственно-временной организации произведения наблюдается и у И. А. Бунина. Подобное усложнение можно определить как напряженное сопряжение (проявление страстного миропереживания героя - Алексея Арсеньева), когда из будущего через прошлое пятидесятилетний Арсеньев восстанавливает настоящее. Откровение сущностным образом связано со словом, которое у И. А. Бунина особенно явлено в молчании и тишине:
«Во всем мире была такая тишина, что, казалось, просыпался от чрезмерности этой тишины»; «тишина и блеск», «а за раскрытыми окнами сиял и звал в свое безмолвное царство лунный сад <...> какое молчание - так может молчать только что-нибудь живое!» [6, с. 104-105].
Ключевой образ этого фрагмента - образ тишины. Он обладает объемом: красота тишины в художественном пространстве определяется образом лунного сада: от природного мира (блеск, галки) переживание Алексея Арсеньева устремляется вверх (безмолвное царство, лунный сад). И в этом молчании и тишине рождается слово истины, пространство наполняется звуком; на предельной границе тишины Арсеньеву открывается свет истины.
Вечное идет навстречу герою И. А. Бунина и постепенно открывается ему в созерцании природного мира, который наделен божественной красотой. Всепоглощающее переживание жизни и одновременно остранённое наблюдение ее, собственная душевная реакция на окружающую красоту вызывает страстное желание приобщения к природному совершенству, возбуждает в человеке желание счастья, оно дает человеку это счастье, наполняя обычную жизнь божественным смыслом. Так формируется бунинское пространство-образ. Пространственно-временная целостность, как мы уже заметили, постоянно осложняется автором. Мотивный комплекс получает свое развитие относительно идеи Пути героя, который раскрывается через осмысление красоты, истины, Бога.
Путь к истине у каждого свой, ведь, по словам героя рассказа «Божье древо», «Бог и колосьев не сравнял». Для лирника Родиона, «не отделяющего земли от неба», истина в служении добру; впечатление от истории девочки-сироты, которая молит бога соединить ее с упокоившейся матерью, рассказчик усиливает сочетанием интонации «славянского укора», «мешая органные угрозы и назидания» [2, с. 283]. Героиню «Чистого понедельника» тихий свет истины приводит в монастырь. Примеры можно продолжить, однако у И. А. Бунина всегда открытие и постижение смысла жизни сопровождается напряженной работой души и связано со стремлением героев понять божественную красоту мира. При этом страстность, свойственная герою И. А. Бунина, обнаруживает противоположные полюсы его личности, которые находятся в постоянном конфликте и одновременно нераздельности. Это и определяет движение в бунинском пространстве как движение от внутреннего к внешнему.
Полагаем, что заявленную тему следует рассматривать, исходя из решения следующих составляющих: пространственно-временная организация романа может быть осмыслена через обращение к образу иконы, который получает свое развитие (от появления образа иконы в жизни маленького Алеши Арсеньева до явления иконы как противопоставления света природного, физического, сотворенного и света нетварного, Божественного); Путь человека связан с проживанием и переживанием мира, в котором явлена красота как эстетическая категория и Красота, созданная Богом.
Божественный - одно из ключевых слов всего творчества И. А. Бунина и романа «Жизнь Арсеньева» в том числе. Помимо прямого значения - «относящийся к религии, церковный» - оно выражает высшую степень восторга [8, с. 48]. Эстетическое значение связано с восприятием божественного как символа Божественной благодати (у В. И. Даля «божественный - благодатный, благословенный» [4, с. 92]). Таким образом, в обыденном сознании семантика божественного, помимо ядерного значения - связанный с религиозным, церковным; имеющим отношение к Богу - наполняется еще и духовным, эстетическим - обладающий высшей степенью достоинства, отличия; передает восторженное состояние героя. Причиной подобной сопряженности является страстное сознание героя И. А. Бунина. Автор «Жизни Арсеньева» осложняет и обогащает интонационно-ценностные смыслы русского языкового сознания. В художественном
тексте романа немало эпизодов, где находим сочетание в одном контексте обоих значений:
Помню: солнце пекло все горячее траву и каменное корыто на дворе, воздух все тяжелел, тускнел, облака сходились все медленнее и теснее и, наконец, стали подергиваться острым малиновым блеском, стали где-то, в самой глубокой и звучной высоте своей погромыхивать, а потом греметь, раскатываться гулким гулом и разражаться мощными ударами да все полновеснее, величавей, великолепнее... О, как я уже чувствовал это Божественное великолепие мира и Бога, над ним царящего и его создавшего с такой полнотой и силой вещественности! Был потом мрак, огонь, ураган, обломный ливень с трескучим градом, все и всюду металось, трепетало, казалось гибнущим... Зато какое облегченье настало потом, когда все стихло, успокоилось, всей грудью вдыхая невыразимо-отрадную сырую свежесть пресыщенных влагой полей (выделено нами. -С. Р.) [3, с. 17].
Это и есть бунинское сакральное пространство-образ. «Полнота и сила вещественности» подчеркивается автором как важнейшая часть Божественного великолепия мира. Страстное миропережива-ние не свойственно христианскому восприятию мира, однако подобное качество переживания природного дает возможность так остро чувствовать Бога, над миром царящего и его создавшего. Гибельный восторг и отрада душевного покоя! Эти нераздельные бунинские противоположности.
Градуальность словесных рядов, выраженных в разных грамматических формах (номинативы, сравнительная степень прилагательных и глаголы), подчеркивают, с одной стороны, «густоту авторского стиля», с другой - именно это и позволяет говорить о пространстве-образе, необыкновенно объемном, в котором совокупность пространственных (вертикальных и горизонтальных) и звуковых образов являет собой целостность божественного замысла. Это и есть «благо бытия». Алексей Арсеньев переживает катарсис.
Образ-пространство получает свое развитие. Первая рефлексия Алеши Арсеньева болезненна: не удается объять сознанием видимый мир. Это отчетливо явлено в раннем наброске «Зеркало», который затем почти без изменения вошел в роман. Зеркальное пространство связано с восприятием обратной перспективы. Пытаясь заглянуть ЗА зеркало, Арсеньев видит себя - маленького мальчика, но выше и взрослее, чем с этой стороны, «отраженную комнату», которая
кажется просторнее, выше и заманчивее. Пространственно-временной феномен символа зеркала наполняется философским смыслом: текучесть времени, вечность космического мира и короткая озаренность этого мира отдельной человеческой жизнью (связь с религиозной традицией):
Я видел себя в этом зеркале ребенком ... Я видел себя в зеркале отроком. ... Видел юношей. ... Настанет день - и навсегда исчезнет из мира и оно [лицо] [3, с. 260].
Пространство-образ является частью иконичного пространства, где происходит преображение героя, всех его телесных, душевных и духовных сил [5, с. 153].
Пространственная зеркальность отрицает идею прерывистости, отражает сложный духовный Путь человека, который стремится к «психологической вертикальности» (термин Н. Каухчишвили), формированию и сохранению целостности, осмыслению своего высшего назначения. П. А. Флоренский в диссертации «Идея прерывистости как элемент миросозерцания» утверждает, что «нет никаких оснований ожидать, чтобы все явления оказались непрерывными, потому что это крайне невероятно...» [10, с. 160]. И. А. Бунин, который утверждал, что всю свою жизнь разрушает привычные формы, верен себе. Искажая привычный глазу мир, он открывает его неявные, невидимые обычному зрению контуры. Однако для нас мнение П. А. Флоренского крайне важно, так как подобными искажениями изображается внутренняя сила, которую он определяет как энергию, обладающую внутренним стремлением к духовному совершенствованию. П. А. Флоренский стремление к духовному подъему оценивает как стремление к творчеству. Молодой Арсеньев принимает решение:
Без всяких притязаний, кое-что вкратце записывать - всякие мысли, чувства, наблюдения [6, с. 110].
Это происходит с мысленного благословения материнской иконы (и стремительный перенос во времени):
Как это ни удивительно, и теперь висит в моей спальне: темно-оливковая, гладкая, окаменевшая от времени дощечка в серебряном грубом окладе - наследие рода моей матери, ее благословление мне на жизненный путь, на исход в мир из того подобия иночества, которым было мое детство, отрочество... сокровенная пора моего земного существования [3, с. 208].
Почему иночества? Очевидно, что автор романа подчеркивает не только и не столько простоту и даже ограниченность детского мира Арсеньева, сколько его чистоту. Приготовление к творчеству началось еще в детстве, отсюда понимание творчества как божественного замысла. Память связывает желание творить с обращением к высшему религиозному идеалу - иконе - как факту острейшего переживания и устремленности к религиозному.
Авторская мысль созвучна мысли П. А. Флоренского о необыкновенной творческой направляющей силе, которая сосредоточена в русской иконе; она являет собой «перспективный образ мира... естественный, из существа его вытекающий образ. Истинное слово мира» [10, с. 124].
Божественность мира неотделима от мира Божественного Слова. И. А. Бунин подчеркивает его образную природу, метафоричность, эмоциональную убедительность, часто философскую глубину; слово Божественное, как правило, отражает значительное и существенное:
«Пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших»;
«Слава в вышних Богу - и на земли мир - в человецех благоволение»
[3, с. 6].
Бунинский контекст в полной мере реализует не только религиозное, но и эстетическое, художественно-образное содержание божественного Слова, раскрывает его чувственную, обобщенно-нравственную сущность. В художественном пространстве романа есть немало эпизодов, в которых семантика «божественного» усложняется, наполняется всеми оттенками «прекрасного, эстетического».
Мир Божественного Слова реализуется также в православном богослужении. Определяющее значение слова во всех элементах христианского культа подчеркивают богословы русской православной церкви. Слово должно быть определяющим и в молитве, и в церковной службе, и в обрядах, и в церковном пении. Д. В. Алеманов пишет: «Слово Божие, составляющее всякое священное песнопение, занимало господствующее положение. богослужение надеется через употребление пения в числе других средств лучше выполнить свою задачу, состоящую в питании верующих "глаголами жизни"» [1, с. 17]. А. Страхов указывает на важность не только мелодии, но и слова, текста в практике религиозной жизни: «В пении церковном главная задача совсем не красота или еще прелесть, а глубина, сила, важность
и притом не мелодий самих по себе, а в связи с текстом, со словом. Слово, текст так важны в церковном пении, что при выборе двух крайностей лучше, полезнее одни слова прочитанные, чем мелодия, превосходно исполненная, без ясного и отчетливо слышанных слов» [9, с. 15]. Определяющее значение фоники слова подчеркивается богословом и философом П. А. Флоренским: звучащее слово-фонема «независимо от смысла слова... сама по себе, подобно музыке, настраивает известным образом душу» [11, с. 360]. Подобное восприятие характерно для Алеши Арсеньева, он слушает службу «как зачарованный»: погружение в мир слова Божия требует от него не только вслушивания, но и послушания. А. В. Моторин считает, что «слушание переходит в послушание невольно, поскольку слушание невозможно без В-нимания, по-нимания, то есть без при-нимания» [7, с. 82]. Внутреннее состояние «в-нимания», вбирания в себя главного невозможно без тишины и молчания (с этого мы начали наше исследование).
Идея Пути в художественном творчестве И. А. Бунина сопряжена, как мы видим, с образом иконы. Исследователи определяют древнюю икону как откровение русского национального искусства, подчеркивая при этом, что она не утратила своей современности. Это позволяет оценить икону как эстетический, смыслообразующий элемент, объединяющий русское культурное пространство. Обращение к иконе для человека связано с желанием духовного преображения, созерцание икон напоминает об истинном смысле земного бытия, божественного предназначения человека и Божественности мира.
Роман «Жизнь Арсеньева» являет собой оригинальную пространственно-временную организацию. Как история человечества всякий раз возвращается к своему началу, так и Путь Арсеньева не сводим к линейному движению: первые проблески сознания связаны с чувством одиночества, тревоги, которые сглаживаются присутствием матери, материнской иконы, обращение в путешествии к любимой звезде матери - Сириусу, в конце романа - сравнение Богоматери и Лики. Движение в романе опирается на преднаходимые, уже имеющиеся в русской культуре модели, а также те, в которых реализуется культурный и духовный опыт человечества. У И. А. Бунина эта связь обнаруживается в близости к восточному мировосприятию. С подобным типом пространства связаны и свойства времени: всевремен-ность души, вневременность конфликта героя - раздор между мечтой об идеальной любви и действительностью. Однако оставаясь русским
человеком, автор романа наделяет своего героя преимущественно христианским типом миропереживания, поэтому невозможно говорить о Пути Арсеньева вне развития образа русской иконы.
Материнская икона является в романе организующим элементом целого. С иконой связана концепция циклического времени и идея непрерывности Пути героя. «В-нимание и послушание» Алексея Арсеньева происходит в последних строках романа. Только в последнем эпизоде происходит преображение героя: переживание встречи во сне с Ликой и проживание опять чувства любви к ней лишено мучительной страстности. Арсеньев понимает, что он переживает чувство тихой нежности и светлой радости к когда-то любимой женщине.
Появление в тексте романа образа благословляющей иконы не случайно. Благоговейное отношение к семейной реликвии характерно для молодого Ивана Бунина, но и вдали от дома для Бунина-странника «суздальская древняя иконка в почерневшем серебряном окладе... святыня, связующая меня нежной и благоговейной связью с моим родом, с миром, где моя колыбель, мое детство, - иконка эта уже висит над моей корабельной койкой!» [2, с. 450].
В «Водах многих» И. А. Бунин обращается к образу матери и отца, замыкая, таким образом, художественное время-пространство:
А в рубке были, кроме рулевого, отец и мать, давно, как я хорошо понимал, умершие, но живые все-таки, - я никогда не вижу их во сне мертвыми и никогда не дивлюсь во сне, видя их живыми. И я чувствовал к ним необыкновенную нежность в ответ на те ласковые, милые улыбки, с которыми они смотрели на меня... И было в их улыбках и еще что-то, смутный смысл чего был, кажется, таков: да благословит тебя Бог, живи, радуйся, пользуйся тем кратким земным сроком, что и ты получил в свой черед от Него! [2, с. 450].
И здесь родительское радуйся - это привязанность к земному, природному; нельзя осознать высшие ценности, не пережив страстей, страдания, любви и разочарования. Автор определяет место своего героя в родовой цепи - «земной срок, что и ты получил от Него!» (выделено нами. - С. Р.) [Там же]. Идея Пути воплощается в мотиве пути, который обретает сакральный смысл и одновременно подчеркивается его повторяемость в каждой человеческой жизни, оформляется непрерывность структуры как единства видимого мира и неявленного, внешнего и внутреннего.
25 февраля 1911 г. И. А. Бунин пишет в своем дневнике:
Ночь, вечная, неизменная - все такая же, как и тысячелетия тому назад! - ночь, несказанно-прекрасная. а ветер, истинно Божие дыхание всего этого прелестного и непостижимого мира, веет во все наши окна и двери [2, с. 75].
Вечна эта картина ночного неба, звезд, золотом отливающей воды, однако зыбким кажется бытие человека, кратким мгновением его жизнь озарит светом картину Вечности. Что останется от нее? Ничего, кроме «портрета на стене в гостиной» или «царапины на стекле» (вспомним отрывок «Зеркало» в ранней редакции романа). Страх перед конечностью человеческой жизни, всегда преследовавший Бунина, отчетливо звучит в этих выводах (вспомним мысль П. А. Флоренского: «нет никаких оснований ожидать, чтобы все явления оказались непрерывными, потому что это крайне невероятно» [10, с. 60]).
Однако автор романа дает возможность своему герою преодолеть это творчеством, тем самым объединяя земное назначение человека с божественным смыслом творчества. Внешние впечатления молодого И. А. Бунина, навеянные путешествием в Вифлеем и Хеврон, где жарким утром, под «воркование голубей» в садах Соломона все сущее приветствовало проходящую с младенцем на руках Марию, оформились трансцендентальной рефлексией:
Жизнь совершила огромный круг, создала на этой земле великие царства и, разрушив, истребив их, вернулась к первобытной нищете и простоте [2, с. 416-417].
Через 22 года в романе «Жизнь Арсеньева» почти повторились эпизоды путешествий Бунина («Воды многие», «Тень птицы») в мучительных размышлениях Арсеньева о покинувшей его Лике:
Потом была другая ночь ... Я лежу и смотрю в передний угол - в его треугольнике висит старая икона, на которую она молилась перед сном: старая, точно литая доска, с лицевой стороны крашенная киноварью, и на этом лаково-красном поле образ Богоматери в золотом одеянии, строгой и скорбной, - большие, черные, запредельные глаза в черном ободке. Страшный ободок! И страшное, кощунственное соединение в мыслях: Богоматерь - и она, этот образ - и все то женское, что разбросала она тут в безумной торопливости бегства [3, с. 244].
Обращение к образу Богородицы - религиозному канону - сопряжено с идеей «всего Женского». Эстетическое восприятие,
наполненное жизненным содержанием, обретает черты художественной убедительности: состояние внутренней борьбы между восприятием реального женского образа (Лики) и религиозного, воплощенного в романе, оттого так убедительно, что именно религиозный образ является толчком подобного острого переживания. В данном эпизоде романа образ иконы мы рассматриваем как явление света сотворенного и света нетварного, Божественного. Образ иконы важен для понимания главного - Путь к преображению сложен, противоречив, сопряжен со страданием. Образ иконы раздвигает границы повествования, преодолевая порог храма, устремляясь к осмыслению духовного пути.
Подобное проявление иконичности В. В. Лепахин определяет как принцип познания мира: вселенную и человека можно видеть, изучать, описывать как картину, уделяя главное внимание своему видению мира (что свойственно бунинскому герою особенно в юности) или как образ божий (финал многих бунинских творений) [5, с. 164]. Интуитивное восприятие мира героем И. А. Бунина как мира Божественного формирует его отношение к миру, что и определяет Путь к духовности. Так И. А. Бунин «поднимает» героя от природного мира к повествователю в мир духовный, показывает, сколь мучителен путь к самопознанию, однако это же и позволяет утверждать, что движение не заканчивается.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Алеманов Д. В. Русское хоровое церковное пение. - М. : Тов-во Я. А. Ле-венсон, 1910. - 95 с.
2. Бунин И. А. Полное собр. соч.: в 13 т. - М. : Воскресенье, 2006. - Т. 3. -552 с.
3. Бунин И. А. Полное собр. соч.: в 13 т. - М. : Воскресенье, 2006. - Т. 5. -480.
4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - М. : Терра, 1994. - Т. 1: А - З. - 880 с.
5. Лепахин В. В. Иконология и иконичность // Икона и образ. Иконичность и словесность: сб. ст. / ред.-сост. В. В. Лепахин. - М. : Паломник, 2007. -С. 129-165.
6. Мифология: энциклопедия / гл. ред. Е. М. Мелетинский. - М. : Большая российская энциклопедия ; Дрофа, 2008. - 746 с.
7. Моторин А. В. Духовные направления в русской словесности XIX века: монография. - Великий Новгород : НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2012. -504 с.
8. Ожегов С. И. Словарь русского языка / под ред. Н. Ю. Шведовой. -16-е изд. испр. - М. : Русский язык, 1984. - 797 с.
9. Страхов А. Мысли о церковном пении. - М., 1891. - 254 с.
10. Флоренский П. А. Введение к диссертации «Идея прерывистости как элемент миросозерцания» / публ. и прим. С. С. Демидова и А. Н. Паршина: сб. ст. / отв. ред. А. П. Юшкевич. - Вып. 30. - М. : Наука, 1986. -С. 159-164.
11. Флоренский П. А. Строение слова // Контекст 72. - М. : Наука, 1973. - 334 с.
