CC BY
55
Т. И. Ерохина. Художественное творчество и обыденное поведение символиста в эпистолярном жанре
ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
Т. И. Ерохина
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО И ОБЫДЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ СИМВОЛИСТА В ЭПИСТОЛЯРНОМ ЖАНРЕ
Обыденное поведение художников-символистов представляет особый интерес для исследователя. Когда речь идёт о символизме с его стремлением к единству художественного творчества и быта, эпистолярные документы становятся воплощением синтеза, который объединяет повседневность и искусство. Эпистолярное наследие приобретает символический смысл и функции. Таким символическим памятником русской культуры является переписка В. Брюсова и Н. Петровской, которая вносит вклад в формирование социокультурного мифа русского символизма.
Everyday behaviour of artists-symbolists is of a peculiar interest for researchers. When we speak of symbolism with its striving for the unity of creative work and everyday activities, epistolary genre becomes the embodiment of the synthesis which unites the former and the latter. Epistolary literature acquires a new symbolic sense and functions. An example of such a memorial of Russian symbolism is the correspondence between V. Brusov and N. Petrovskaya which contributes to the social and cultural myth of Russian symbolism.
Обыденное поведение художников-символистов представляет особый интерес для исследователя. Соотношение художественного творчества и бытового поведения, семиотизация повседневности, стремление и способности творцов создавать и накладывать на мир фактов и процессов свой смысловой и ценностно-нормативный порядок - всё это придаёт жизнетворческий, «небытовой» характер любым акциям символистов.
Собственное поведение художника-символиста характеризовалось как минимум двойным восприятием. Каждая акция имела несколько смыслов, и этими смыслами наполнялось общение, повседневность, сиюминутность.
В этом аспекте эпистолярные документы становятся не только источником получения информации, позволяющей глубоко и всесторонне оценить художественное творчество и/или специфику творческой личности. Когда речь идёт о символизме с его стремлением к «жизнетворчеству», единству художественного творчества и быта, искусства и повседневности, эпистолярные документы буквально становятся воплощением того
© Ерохина Т. И., 2008
искомого символистами синтеза, который объединяет повседневное существование, бытование творческой личности и литературное творчество, искусство.
В русской художественной культуре конца XIX - начала XX в. происходит «перенос деятельности художника в области и сферы, пролегающие вне искусства» [1]. Жизнетворчество становится неотъемлемой частью символистского самосознания. Претендуя на жизнестроитель-ство, русские символисты пытаются воплотить как в творчестве, так и в повседневной культуре, в быту свою модель символистского миропонимания: «Совокупность сюжетов, кодирующих поведение человека в ту или иную эпоху, может быть определена как мифология бытового и общественного поведения» [2]. В символизме этот шаг семиотизации повседневности выражен, в первую очередь, в автобиографичности произведений и, конечно, в проживании, переживании повседневности как литературного произведения, «романности» жизни.
Эпистолярное наследие также приобретает символический смысл и новые функции. И таким символическим памятником русской культуры рубежа Х1Х-ХХ вв. является переписка В. Я. Брюсова и Н. И. Петровской. Отметим, что в задачи статьи не входит всесторонний анализ специфики переписки В. Брюсова и Н. Петровской. Нам важно отметить те существенные черты, которые позволяют рассмотреть эпистолярные документы знаковых фигур русского символизма как факторов формирования и бытования социокультурного мифа рубежа Х1Х-ХХ вв.
Прежде всего, такой отличительной чертой становится уникальное соединение интимности и предполагаемой публичности писем. Мы сознательно оставляем без внимания те письма В. Брю-сова, которые были адресованы, например, Н. Н. Перцову или К. Д. Бальмонту, Вяч. Иванову или 3. Гиппиус, поскольку эти письма адресованы коллегам, соратникам, друзьям и отчасти ориентированы на отражение историко-культурных значимых явлений: литературных споров, дискуссий, художественных принципов и мнений. В случае же переписки писателя с Н. Петровской, у которой тоже были литературные и критические опыты, мы имеем дело с общением людей, связанных семилетними близкими отношениями.
Тем не менее именно эти письма («письма о любви») В. Брюсов уже в 1911 г. (а отношения с
Искусствоведение
Н. Петровской будут окончательно разорваны в 1913 г.) предполагает опубликовать, хотя и с рядом оговорок. В связи с этим А. В. Лавров справедливо замечает, что В. Брюсов «личную жизнь осознавал как весьма важную составляющую часть своего единого литературного облика и поэтому заботился о том, чтобы она была надлежащим образом документирована, чтобы не возникло ненароком "белых пятен"» [3].
Можно по-разному оценивать и содержание писем. Так, сохранилось практически три варианта послания, написанного В. Брюсовым в июле 1905 г.: черновой незаконченный набросок, а также два варианта письма, один из которых был не отправлен. Сопоставление текста двух писем выявляет своего рода редакторскую (отчасти стилистическую, но не содержательную!) правку, сделанную самим поэтом. Например, сравним текст неотправленного варианта: «Разве не чудо, что в моих воспоминаниях теперь есть Ты "настоящая", Ты с расчёсанными гладко волосами, с "умным" лбом и большими, властвующими надо всем лицом глазами!» [4] с текстом отправленного письма: «Разве не чудо, что я увидал Тебя, Тебя настоящую, с тихо расчёсанными волосами, с «умным» лбом и большими, большими глазами, которые вдруг оказываются всевластными на Твоём лице» [5].
Впрочем, в тексте писем В. Брюсова встречаются и другие, более явные указания на существующую «литературность» эпистолярного жанра: так, письмо 13.01.1909 г. заканчивается словами: «...не перечитываю написанного письма и прошу простить бессвязности и повторения. Этот как бы разговор, и нисколько не литература» [6].
«Литературность» писем Н. Петровской, как публичность и открытость, изначально отсутствует. Н. Петровская требовала от В. Брюсова возврата своих писем, поскольку не хотела предавать их огласке, более того, в последнем письме 1913 г. она иронично замечает, что письма самого Брюсова «хранятся <...> как литературное сокровище, завещанное будущему?» [7], и высказывает пожелание «уничтожить и их». Письма Н. Петровской - форма общения с любимым, с интимными прозвищами («мой зверок»), воспоминаниями, мелочами и подробностями, обвинениями и мольбой.
Но, несмотря на разное понимание роли собственных писем, парадоксальным является то, что именно письма Н. Петровской, а не В. Брюсова в большей степени соотносятся с символистским пониманием жизнетворчества.
Для В. Брюсова письма во многом продолжение творчества. Это своего рода автобиографический роман в эпистолярном жанре. Воплощение «литературности» в реальность, повседнев-
ность, а точнее - перенос жизни, быта в литературу. И поскольку взаимоотношения с Н. Петровской были отражены в любовных стихотворениях, рассказах и наиболее ярко - в романе «Огненный Ангел», возможно, произошла «перекодировка» «мифа» в «реальность»: «Превратившись в литературу, Петровская тем самым стала предметом искренней и нерушимой любви Брюсова» [8].
В. Брюсов сознательно моделирует жизнь и быт по литературному образцу. Его опыты зачастую удачны, не случайно за ним закрепляется титул «мэтра» символизма, а созданный образ, своеобразная «маска», становится поведенческой парадигмой. В целом в самосознании В. Брюсова ярко выражен элемент игры - игры с чувствами, ассоциациями, реалиями внешнего и внутреннего миров. Игровой характер был присущ его эпатажным стихотворениям, выступлениям, поведению. (Хотя страстные и искренние письма В. Брюсова к Н. Петровской скорее вступают в противоречие с созданным самим поэтом холодным и отчуждённым образом «застывшего мага») [9].)
Сам В. Брюсов, по-видимому, тоже осознавал двойственность своей натуры. В письме к Н. Петровской он пишет: «Странно. Чем менее "безумства" у меня в жизни, тем более его в стихах. И, например, когда в прошлом году вся жизнь моя была безумие - стихи мои в общем были очень спокойны и во всяком случае облечены в классически-строгую форму. Должно быть мне дано от Бога определённое количество безумия и две чаши весов: искусство и жизнь никогда не могут прийти в равновесие» [10].
А вот эпистолярное наследие Н. Петровской, напротив, демонстрирует «сплав жизни и творчества» (Ходасевич). Исследователи отмечают, что ни беллетристика, ни критика не характеризуют Н. Петровскую так, как письма. При этом, анализируя роль Н. Петровской в русском символизме, мы видим ситуацию парадоксальную. Образ Н. Петровской был практически создан, задан символистами. Вероятно, значение имели романы Н. Петровской с такими поэтами серебряного века, как К. Бальмонт, А. Белый, но об особом восприятии этой женщины свидетельствовали и произведения, посвящённые ей: цикл стихотворений А. Рославлева «Иммортели», стихотворение Н. Пояркова, стихотворения Лионеля (К. Бальмонта), Ходасевича и др. Поэты мифологизировали образ Н. Петровской, а воспоминания современников о «женщине в чёрном» способствовали продолжению этого мифотворчества.
Н. Петровская оказалась «включённой» в символистскую игру, в которой ей предстояло сыграть сложную роль - роль литературного персонажа. Характерно, что уже после опубликова-
С. М. Дождевых. Купеческий заказчик 6 истории вятской архитектуры.
ния романа «Огненный Ангел» Н. Петровская пытается воспринимать свою жизнь «в соответствии с литературным образцом и даже полностью слиться с ним» [11]. Так, в письме от 26 ноября 1908 г. читаем: «О нашей встрече последней, о невозможной встрече Рупрехта и Ренаты я думаю как о реальной.» [12]; а в декабрьском письме 1908 г. появляется подпись: «Я твоя, твоя мёртвая Рената» [13]. (Известно также, что в 1910 г. Н. Петровская перешла в католичество, приняв имя Ренаты.)
И если в случае с В. Брюсовым можно говорить о попытке отражения в литературном и эпистолярном творчестве жизненных реалий, которые переживаются как искусство, то в случае с Н. Петровской возникает иная ситуация: «После появления "Огненного Ангела" в печати наблюдается обратное явление: культивирование в жизни запечатленных в романе отношений, воздействие художественной реальности на судьбы и духовный облик людей, ставших прототипами вымышленных героев» [14].
По мнению исследователей, именно Н. Петровская, отдающая предпочтение жизни по отношению с литературными опытами, и стала «проявлением чаемого единства литературы и жизни, того самого жизнетворчества, которое, по признанию многих и многих, становилось одним из коренных пунктов символизма» [15]. Более того, судьба Н. Петровской, пережившей В. Брюсова и закончившей жизнь самоубийством, говорит о «цене, которую порой приходилось платить за эйфорию восприятия жизни как своего рода эстетического феномена» [16].
Но в целом перед нами два пути достижения единого искомого синтеза: синтеза жизни и творчества, осмысленного и воплощённого в равной степени В. Брюсовым через жизнь - к творчеству и Н. Петровской через творчество - к жизни.
Именно синтез документального (жизни) и художественного (творчества) и является важнейшей составляющей русского символизма как социокультурного мифа конца XIX - начала ХХ в.
Примечания
1. Кондаков, И. В. Культурология: История культуры России [Текст] / И. В. Кондаков. М., 2003. С. 301.
2. Лотман, Ю. История и типология русской культуры [Текст] / Ю. Лотман. СПб., 2002. С. 246-247.
3. Лавров, А. В. Валерий Брюсов и Нина Петровская: биографическая канва к переписке [Текст] /
A. В. Лавров // Брюсов В., Петровская Н. Переписка: 1904-1913. М., 2004. С. 6-7.
4. Брюсов, В. Переписка: 1904-1913 [Текст] /
B. Брюсов, Н. Петровская. М., 2004. С. 66.
5. Там же. С. 68.
6. Там же. С. 397.
7. Там же. С. 754.
8. Богомолов, Н. А. Заметки к тексту переписки [Текст] / Н. А. Богомолов // Брюсов В., Петровская Н. Переписка: 1904-1913. М., 2004. С. 45.
9. Чулков, Г. Годы странствий [Текст] / Г. Чул-ков. М., 1930. С. 93
10. Брюсов, В. Указ. соч. С. 147.
11. Богомолов, Н. А. Указ. соч. С. 52.
12. Брюсов, В. Указ. соч. С. 339.
13. Там же. С. 372.
14. Богомолов, Н. А. Указ. соч. С. 51.
15. Там же. С. 47.
16. Гречишкин, С. С. Символисты вблизи. Очерки и публикации [Текст] / С. С. Гречишкин, А. В. Лавров. СПб., 2004. С. 61.
С. М. Дождевых
КУПЕЧЕСКИЙ ЗАКАЗЧИК В ИСТОРИИ ВЯТСКОЙ АРХИТЕКТУРЫ (НА ПРИМЕРЕ МАГАЗИНА П. П. КЛОБУКОВА)
В связи с характеристикой стилеобразующих процессов в архитектуре России конца XIX - начала XX в. в сфере распространения и развития стиля модерн была признана ведущая общественная роль купечества. С самых первых своих шагов новый стиль проявился в отделке именно купеческих особняков и торговых домов. Художественно-образная система модерна воплотила стремление заказчиков к индивидуальности и удобству собственных зданий и соответствовала функциям рекламы торгового дела. Всеобщность подобного процесса по всей России подтверждается памятниками архитектурного модерна провинции, одним из которых является магазин вятского купца П. П. Клобукова.
Characterizing the architectural situation in the end of the XIX - beginning of the XX cent, a significant social role of the merchants was recognized in the development and spreading of the "Modern" style. From the very beginning the "New style" revealed in the decoration of merchantfs mansions and trade houses. Art content of the "Modern" style embodied the striving of the merchant customer for individuality and comfort of their own buildings and corresponded advertising functions of business. The general spreading of this process all over Russia is confirmed by architectural monuments of the "Modern" style in province, such as vyatka Klobukovfs shop.
Проблема заказчика вошла в последнее время в число приоритетных в искусствоведении [1]. При этом более частный вопрос этой общей проблемы, а именно «русское купечество и русская архитектура начала XX века», концентрируясь на пересечении искусствоведческих, исторических, культурологических дисциплин, в контексте новых российских реалий, занял в наши дни ведущее место и в ряду общенаучных проблем.
Благодаря исследованиям последних трех десятилетий была изжита социологически упрощенная точка зрения отечественного искусствозна-
© Дождевых С. М., 2008
