CC BY
380
УДК 82(091)(470)
ББК 83.3(2=Рус)
Ч 75
М. Ю. Чотчаева
Художественное осмысление проблемы свободы личности в произведениях Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова, В.Т. Шаламова
(Рецензирована)
Аннотация:
В данной статье проблема свободы рассматривается как необходимое условие развития личности, оказавшейся в условиях несвободы. Цель работы: доказать, что в произведениях русских писателей о каторге свобода является не только условием естественного существования, но и его качественной сущностью, смыслом и идеалом. Но свобода выявляется только тогда, когда есть несвобода, сама по себе без своего антипода она не ощущается.
Ключевые слова:
Свобода, несвобода, личность, каторга, персонаж, жанр, арестант, характер, человеческая сущность.
Каждая историческая эпоха накладывает свой отпечаток на понимание свободы, суммируя его с предыдущим. Свобода как элемент мировоззрения, как цель и идеал, придающий жизни смысл и силы в борьбе за выживание начинает будоражить умы людей с самого момента осознания человеком себя как активного субъекта преобразовательной деятельности. Она находила свое мыслительное выражение в древних мифах, в атомистических теориях, в средневековой теологии и схоластике, в механически-метафизических концепциях нового времени, в немецкой классической философии и в современной мировой философии. Особую позицию в разработке проблемы свободы человека занимает русская литература, трактующая свободу, прежде всего, как проблему основания человеческого бытия. Такое понимание данной проблематики позволяет выдвинуть тезис о том, что положительно направленная свобода, в первую очередь, реализуется внутри самого человека, в его внутреннем бытии, в его духовной природе. И в то же время свобода является способом реализации духовной природы человека, воли, осуществления своих намерений и целей.
Наиболее яркое воплощение проблема свободы в русской литературе получает в произведениях о каторге. Ф. М. Достоевский своими автобиографическими «Записками из Мертвого дома» проложил путь теме каторги в русской литературе. Главной идеей «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского является идея свободы. Именно она лежит в основе художественного развития произведения, определяет систему ценностей образно-логического мира произведения Достоевского. В самой метафоре «Мертвый дом», по мнению Т.С. Карловой, главным образом, является социально-политический и этический подтекст: «свобода - непременное условие жизни» [1: 136].
«Записки из Мертвого дома» - итог десятилетних размышлений писателя на каторге и в ссылке, главной идеей которых писатель объявил идею свободы личности. «Сибирская тетрадь», в которую Достоевский записывал свои впечатления, наблюдения, размышления периода каторги и поселения, являлась для него своеобразным конспектом, где за отдельными записями скрывались жизненные ситуации, характеры, рассказы каторжников, которые впоследствии были включены в «Записки из Мертвого дома»: из 522 записей «Сибирской тетради» использовано более 200.
Достоевский и начинает, и заканчивает свои «Записки» темой свободы: «Случалось, посмотришь сквозь щели забора на свет божий: не увидишь ли хоть что-нибудь? - и только и увидишь, что краешек неба да высокий земляной вал, поросший бурьяном, а взад и вперед по валу, день и ночь, расхаживают часовые; и тут же
подумаешь, что пройдут целые годы, а ты точно так же пойдешь смотреть сквозь щели забора и увидишь тот же вал, таких же часовых и тот же маленький краешек неба, не того неба, которое над острогом, а другого, далекого, вольного неба» [2: 19].
В «Записках из Мертвого дома» Достоевский показывает, что свобода -непременное условие живой жизни. Тюремную крепость он назвал Мертвым домом потому, что «почти всякое самовольное проявление личности в арестанте считается преступлением», что здесь «вынужденное общее сожительство» [2: 356].
Утверждая, что свобода - необходимое условие нормального развития человеческой личности, условие нравственного возрождения человека, Достоевский сопоставляет жизнь на каторге с жизнью на свободе в царской России, где рабство защищалось законом, и с глубокой грустью восклицает: «сколько сил и таланту погибает у нас на Руси иногда почти даром, в неволе и тяжкой доле» [2: 59]. Достоевский утверждает, что никакими силами невозможно убить в человеке жажду свободы, тоску по воле и что живая жизнь нигде, даже в тюремных условиях, немыслима без «своей собственной, внутренней жизни», которая складывается помимо «официальной». В преступниках из народа он заметил «вовсе не принижение, а чувство собственного достоинства» [2: 549]. Автор говорит, что «арестант ужасно любит... уверить даже себя, хоть на время, что у него воли и власти несравненно больше, чем кажется», он инстинктивно стремится к «возвеличиванию собственной личности, хотя бы призрачному» [2: 453]. Сама жизнь устроила для Достоевского эксперимент, из которого выросла его философия. Первые впечатления от каторги были испуг, удивление и отчаяние; понадобились годы, чтобы поверить в новую действительность и понять ее. И вот постепенно — все страшное, чудовищное и таинственное, что окружало его, стало яснеть в сознании. Он понял, что весь смысл слова «арестант» означает человека без воли и что все особенности каторги объясняются одним понятием — «лишение свободы». Казалось, он мог знать это и раньше, но, замечает Достоевский, «действительность производит совершенно другое впечатление, чем знание и слухи». Автор не преувеличивает ужасов каторжной жизни: работа в мастерских не показалась ему слишком тяжелой; пища была сносной; начальство, за немногими исключениями, гуманным и благожелательным; в остроге разрешалось заниматься любым ремеслом, но и это было в тягость: «Казенная каторжная крепостная работа была не занятием, а обязанностью, арестант отрабатывал свой урок или отбывал законные часы работы и шел в острог. На работу смотрели с ненавистью» [2: 16].
Такие же примеры приводит Чехов в «Острове Сахалине», описывая человека, наотрез отказавшегося работать на каторге: «Это каторжный, старик, который с первого же дня приезда своего на Сахалин отказался работать, а перед его непобедимым, чисто звериным упрямством спасовали все принудительные меры; его сажали в темную, несколько раз секли, но он стоически выдерживал наказание и после каждой экзекуции восклицал: «А все-таки я не буду работать!» [3: 133]. Такое отношение к работе было характерно для каторжан. Находясь в условиях несвободы, они с ненавистью относились к принудительным занятиям, но, таясь от начальства, работали охотно, если могли заработать на этом деньги для себя: «Тут были и сапожники, и башмачники, и портные, и столяры, и резчики, и золотильщики. Был один еврей, Исай Бумштейн, ювелир, он же и ростовщик. Все они трудились и добывали копейку. Заказы работ добывались из города. Деньги есть чеканенная свобода, а потому для человека, лишенного совершенно свободы, они дороже вдесятеро» [4: 17].
Без денег нет могущества и свободы. Достоевский пишет: «Деньги... имели в остроге странное значение, могущество. Положительно можно сказать, что арестант, имевший хоть какие-нибудь деньги в каторге, в десять раз меньше страдал, чем совсем не имевший их, хотя последний обеспечен тоже всем казенным, и к чему бы, кажется, иметь ему деньги? - как рассуждало наше начальство... К деньгам арестант жаден до судорог, до омрачения рассудка, и если действительно бросает их, как щепки, когда кутит, то бросает
за то, что считает еще одной степенью выше денег. Что же выше денег для арестанта? Свобода или хоть какая-нибудь мечта о свободе» [4: 55-56].
Характерно, что у людей разных сословий, оказавшихся на каторге и вынужденных проживать вместе, проявляется одинаковое отношение и к деньгам, и к работе. Дворянин Горянчиков относится к работе резко отрицательно, хотя физически работа не кажется ему тяжелой: «Самая тяжелая работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною, и только довольно долго спустя я догадался, что тяжесть и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она -принужденная, обязательная из-под палки. Мужик на воле работает, пожалуй, и несравненно больше, иногда даже и по ночам, особенно летом; но он работает на себя, работает с разумной целью, и ему несравненно легче, чем каторжнику на вынужденной и совершенно бесполезной для него работе. Мне пришло раз на мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался его заранее, то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмысленности» [4: 20].
Одним из писателей, вслед за Достоевским обратившимся к теме человека в условиях несвободы, стал Варлам Шаламов, который не мог не учитывать литературного опыта предшественника. Ведущие принципы «новой прозы» Шаламова восходят к «Запискам из Мертвого дома». В «Колымских рассказах» актуализируются форма и сюжет «Записок», что обусловлено частичным сходством судеб обоих писателей, автобиографичностью их произведений о каторге, общностью художественного объекта и некоторых мировоззренческих установок.
«Давним моим желанием, - вспоминает Варлам Шаламов, - было написать комментарий к «Запискам из Мертвого дома». Я эту книжку держал в руках, читал и думал над ней летом 1949 года, работая фельдшером на лесной командировке. Дал я себе тогда и неосторожное обещание разоблачить, если можно так сказать, наивность «Записок из Мертвого дома», всю их литературность, всю их устарелость» [5: 12]. Это желание «развенчать» каторжный авторитет Достоевского обнаруживается в текстах «Колымских рассказов» («Татарский мулла и чистый воздух», «В бане», «Красный крест» и др.).
Выводы Шаламова оказались преждевременными: форма книги о каторге оказалась актуальной и в современной литературе.
Варлам Шаламов не создал в «Колымских рассказах» настолько яркий образ свободы, как Достоевский в «Записках из Мертвого дома». В прозе Шаламова сквозит, скорее, мотив бессмысленной надежды. Немногие герои рассказов Шаламова стремятся вернуться домой, так как в них убита надежда. Герой рассказа «Надгробное слово», от имени которого ведется повествование, мечтает лишь о том, чтобы вернуться в тюрьму, поскольку он понимает, что ничего, кроме страха, семье не принесет. Мечты бывшего директора Уралтреста Тимофеева, в свое время сильного и влиятельного человека, не распространяются дальше супа с галушками, и лишь полный инвалид, который полностью зависим от окружающих, оказывается способен на протест и стремление к свободе. После войны, когда в лагеря стали прибывать вчерашние солдаты, люди «со смелостью, умением рисковать, верившие только в оружие», стали возможны вооруженные побеги (рассказ «Последний бой майора Пугачева»). Даже смерть не дает возможность заключенному обрести свободу, избавиться от чудовищного лагерного бытия, так, в рассказе «Шерри-бренди» заключенные поднимали руку покойника при раздаче хлеба.
Труд в «Колымских рассказах» становится для заключенного мукой, физической и душевной. Он внушает ему только страх и ненависть. Освобождение от труда любыми путями и средствами, вплоть до членовредительства, - становится самой желанной целью, т. к. сулит избавление от принудительного занятия.
К физическим страданиям на каторге (шум, чад, вонь, холод, теснота) люди как-то привыкают. Мука каторги не в этом: она в неволе. Из тоски по свободе вытекают все
особенности характера каторжников. Арестанты большие мечтатели. Оттого они так угрюмы и замкнуты, так боятся выдать себя и так ненавидят болтунов-весельчаков. В них есть какое-то судорожное беспокойство, они никогда не чувствуют себя дома в остроге, враждуют и ссорятся между собой, так как сожительство их вынужденное: «Черт трое лаптей сносил, прежде чем нас собрал в одну кучу!» - говорили они про себя сами; а потому сплетни, интриги, бабьи наговоры, зависть, свара, злость были всегда на первом плане в этой кромешной жизни». «Кромешная жизнь», - пишет Достоевский, употребляя слово, обозначающее мрак, беспросветную темноту для характеристики каторжной жизни [6: 12].
Эта беспросветная «кромешность» царствует и на каторжном Сахалине, иначе чем объяснить, что красавица-авантюристка Сонька Золотая Ручка (Софья Блювштейн) превратилась в мрачное подавленное существо: «Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым, старушечьим лицом. На руках у нее кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное» [7: 89]. Таким закоренелым преступникам Чехов в своей книге уделяет не так много внимания. Больше его интересуют такие заключенные, как Егор, скромный, работящий мужик, попавший на каторгу случайно, или бродяга Никита Трофимов, прозванный Красивым, вся вина которого состояла в том, что он не вынес тяжести военной службы. Так рассказ о жизни каторжников оборачивается размышлениями об участи простых русских людей, в силу обстоятельств, трагически оказавшихся на каторге и тоскующих о свободе. Люди, оказавшиеся в неволе, мечтая о свободе, даже несколько романтизируют ее, что приводит к постоянным побегам и бродяжничеству, как в Омском остроге, так и на каторжном Сахалине. Чехов считает не-прекращающиеся побеги с каторги свидетельством, главным признаком того, что в среде каторжников живы человеческие чувства и стремления: «Причиной, побуждающей преступника искать спасения в бегах, а не в труде и не в покаянии, - пишет Чехов, -служит главным образом незасыпающее в нем сознание жизни. Если он не философ, которому везде и при всех обстоятельствах живется одинаково хорошо, то не хотеть бежать он не может и не должен» [7: 307].
Люди, лишенные свободы, томятся, заводят бессмысленные ссоры, работают с отвращением. Но если им позволят проявить свою инициативу, то они сразу преображаются. Особенно разительные перемены происходят с каторжниками в канун праздников. Праздник занимает в жизни человека одно из самых главных мест, праздники были у всех народов на всех этапах их исторического развития, что позволяет считать праздник универсальным феноменом культуры и человеческого бытия. Праздник - это не абстрактная идея, а реальность, так или иначе доступная всем и в любых условиях. И каторга, и тюрьма не лишают человека стремления к празднику.
Для людей, чья свобода ограничена, праздник является одним из ее проявлений, возможностью выйти из-под контроля власти. В остроге праздник является временным отступлением от правил, допущением некоторого беспорядка для сохранения тотального порядка, удержания хаоса в приемлемых рамках. Перед встречей Рождества в Омском остроге настроение каторжан резко менялось, им вспоминался дом, праздники на воле. Целый день арестантов не покидала надежда на чудо. Никто толком не мог объяснить, чего он ждал, но все надеялись на что-то светлое и прекрасное. Но день проходил, и ничего не менялось: «Весь этот бедный народ хотел повеселиться, провести весело великий праздник - и, господи! Какой тяжелый и грустный был этот день чуть не для каждого. Каждый проводил его, как будто обманувшись в какой-то надежде» [6: 111].
В одиннадцатой главе «Записок из Мертвого дома» выходом на свободу, дающим ощущение праздника, является искусство. Для арестантов прелесть театра заключается в том, что на сцене у них возникает иллюзия полноценной человеческой жизни. Описывая каторжный театр, Достоевский показывает талант и выдумку актеров. Арестанты сами
изготовили декорации, сшили занавес, поразивший впечатление Горянчикова: «Прежде всего, меня поразила занавесь. Она тянулась шагов на десять поперек всей казармы. Занавесь была такою роскошью, что действительно было чему подивиться. Кроме того, она была расписана масляной краской: изображались деревья, беседки, пруды и звезды» [6: 120].
Среди каторжников нашлись и художники, и музыканты, и певцы. А игра каторжных актеров просто потрясла Горянчикова: «Представьте острог, кандалы, неволю, долгие грустные годы впереди, жизнь, однообразную, как водяная капель в хмурый, осенний день, - и вдруг всем этим пригнетенным и заключенным позволили на часок развернуться, повеселиться, забыть тяжелый сон, устроить целый театр, да еще как устроить: на гордость и на удивление всему городу, - знай, дескать, наших, каковы арестанты!» [6: 124].
Своеобразным выходом на свободу является для арестантов все то, что как-то связывает их с нормальной жизнью: «Что за странный отблеск детской радости, милого, чистого удовольствия сиял на этих изборожденных клейменых лбах и щеках...», - писал Достоевский, наблюдая за арестантами во время театрального представления [6: 122]. Все довольны, как будто даже счастливы. «Только немного позволили этим бедным людям пожить по-своему, повеселиться по-людски, прожить хоть час не по острожному - и человек нравственно меняется, хотя бы на несколько только минут» [6: 129-130].
Такую же «детскую радость» видел Чехов на лицах ссыльных во время венчания в г. Александровске: «Когда священник возлагал на головы жениха и невесты венцы и просил бога, чтобы он венчал их славою и честью, то лица присутствующих женщин выражали умиление и радость, и, казалось, было забыто, что действие происходит в тюремной церкви, на каторге, далеко-далеко от родины». Но эта радость недолгая, вскоре она сменилась грустью и тоскою: «Когда после венчания церковь опустела, и запахло гарью от свечей, которые спешил тушить сторож, то стало грустно».
Оба писателя считают, что настоящая радость и праздничное настроение на каторге невозможны. Можно ненадолго забыться, но по-настоящему радоваться нельзя, так как для этого нужна свобода. Мотив свободы проходит через все содержание книг «Записки из Мертвого дома» и «Остров Сахалин», их построение во многом определяется этим идейным замыслом. Свобода позволяет человеку реализовать его духовное назначение -превосхождение собственной природы и претворение её в иную, обращающую его к сфере высших ценностей и идеалов, к духовности.
Мало увидеть в свободе лишь отсутствие внешних ограничений. По сути, под внешней свободой подразумевается ничто иное, как условие нормального человеческого существования. Освободить можно лишь от внешних пут. Путь к внутренней свободе имеет направленность, противоположную освобождению внешнему. Независимость достигается посредством расширения границ, устранения препятствий для реализации собственной свободы, что являлось и будет являться отправной точкой для писателей при описании человеческой личности.
Примечания:
1. Карлова Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома» // Достоевский:
Материалы и исследования. Л., 1974.
2. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 4. Л., 1972-1990.
3. Чехов А.П. Сочинения: В 18 т. Т. 14-15. М., 1987.
4. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 4. Л., 1972-1990.
5. Шаламов В. «Как мало изменилась Расея...»: Из записок о Достоевском // Лит. газ.
1997. № 24. 18 июня.
6. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 4. Л., 1972-1990.
Чехов А.П. Сочинения: В 18 томах. Т. 14-15. - М., 1987.
