CC BY
105
УДК 070.4
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2013. Вып. 3
A. Н. Тепляшина
ХУДОЖЕСТВЕННО-ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ СОВРЕМЕННОЙ ГАЗЕТНОЙ ПУБЛИЦИСТИКИ
Придав художественной литературе и публицистике непререкаемый авторитет толкователя жизни, русское сознание ощущает ее национальным идеалом, а ее эстетику — всеобщим образцом.
В. Г. Костомаров
Публицистика традиционно относится к идеологической ветви российской журналистики, поскольку ее задачей является воздействие на умы читателей посредством формирования повестки дня, включающей общественно-значимые проблемы. Развлекательные материалы, не имеющие характера общественной значимости, в российской науке традиционно исключаются из корпуса публицистических текстов. И наоборот, мы каждый день встречаем все большее число произведений, в которых сильно эстетическое, авторское, субъективно-эмоциональное, эссеисти-ческое начало.
В отечественных исследованиях ХХ века наблюдается тенденция к смешению особенностей эссе и других художественно-публицистических жанров: очерка, памфлета, фельетона, синтезируемых в авторскую колонку. Такую тенденцию можно считать неправомерной, поскольку сведение жанровой специфики эссе к отличительным свойствам других жанров влечет за собой пренебрежение самобытностью эссе, которое имеет свою историю, пользуется в настоящее время огромной популярностью, следовательно, заслуживает пристального внимания.
Эссе как произведение публицистики — особый жанр словесности, который требует от автора умения сочетать различные качества: писательский талант, способность к острой полемике на любые темы, бескомпромиссную и определенную эстетическую позицию, отстаиваемую в любом произведении. Однако сама идентификация публицистического текста как художественного представляет определенную сложность. Вопрос о том, какое место в литературно-художественном процессе занимает публицистика, относится к разряду полемических. Например, академик
B. Г. Костомаров утверждает, что «некоторые просто негодуют, когда под текстом понимается любое словесное произведение, а не только эстетически ценное художественное. Лишь недавно нехудожественные тексты (из газет и иной периодики, научных статей и книг, деловых документов и, наконец, — с появлением магнитофонов — из записей устных разговоров) стали объектом серьезного исследования» [1].
Тепляшина Алла Николаевна — доктор филологических наук, доцент, Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: a-nik@list.ru
© А. Н. Тепляшина, 2013
Истинно художественное высказывание без потерь для его смысла и эстетического эффекта возможно выразить только теми средствами, которые предлагает публицист. Существенным является вопрос о соотношении эстетического и публицистического начала в журналистском творчестве, изучение которого в современных медиаисследованиях осуществляется с помощью таких категорий, как авторская позиция, языковая личность, образ автора и др. Эстетическая функция, являясь важным приемом удержания внимания, принципиальна именно в публицистических текстах, где подчинена задаче изобразительности в интересах реализации образа автора. Чем ярче, талантливее автор, тем свободнее в его текстах обретается все, что есть в языке, тем меньше повторов, тем оригинальнее отражается образ автора, видение им мира, его позиция. В эссе наиболее убедительно проявляется личность автора, темперамент, стиль.
Согласно Л. Г. Кайда, «позиция автора — это социально-оценочное отношение к фактам, явлениям, событиям» [2, с. 58]. Автор-публицист предстает перед аудиторией как личность с определенными морально-нравственными принципами; его четкая позиция находит выражение в каждом тексте, обусловливая уникальность и эффективность созданного произведения. Базовая, опорная система, совокупность определенных структурных компонентов лингво-антропологической природы в макросистеме внутренних личностных структур человека, обеспечивающая осознание, функционирование и регулирование процессов, происходящих в таких личностных структурах, как физиологическая, интеллектуальная, психолого-эмоциональная, сексуальная, социальная в науке определяется как языковая личность. Языковая личность — это не только языковая потенция человека, не только его представления о языке, не только индивидуальный вариант национального языка, но и, главным образом, сложнейший комплексный механизм познания, номинации и семантизации мира. Языковая личность — это результат процессов сознания, мышления, вообще деятельности, основанной на реализации антропологических фукций — креативной и этико-эстетической. Это система, обеспечивающая функционирование всех сфер познания / деятельности — социальной, коммуникативной и прагматической в том числе [3, с. 28].
Словосочетание «языковая личность» в качестве термина впервые употребил академик В. В. Виноградов; в широкий научный оборот данный термин был введен Ю. Н. Карауловым, определившим «языковую личность» как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются: а) степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности, в) определенной целевой направленностью» [4, с. 3].
Процессы мышления, познания, номинации, семантизации, текстообразова-ния и языковой деятельности в целом активируются, реализуются и интенсифицируются за счет постоянной работы таких антрополингвистических функций языковой личности, как креативная и этико-эстетическая.
Языковая личность проявляется в творчестве. Ю. Н. Караулов утверждает, что языковая личность является видом полноценного представления личности, вмещающим в себя и психический, и социальный, и этический и другие компоненты, преломленные через ее язык, ее дискурс [5, с. 3]. Глобальная стратегия автора-публициста — убедить читателя в своей точке зрения на описываемую ситуацию или
событие. Эта глобальная стратегия реализуется с помощью частных коммуникативных стратегий и тактик, являющихся способом развертывания текста.
Следует отметить универсальный характер категорий текста, основу которого составляет целостность и связность. Л. Г. Бабенко, автор ряда монографий и учебников по текстоведению, считает, что целостность (или цельность) текста обусловлена концептуальностью текстового смысла; связность обеспечивается наличием категорий информативности, интегративности, завершенности, хронотопичности и др. Также выделяются такие важные признаки, как антропоцентричность, диало-гичность, единство внешней и внутренней формы, развернутость и последовательность, напряженность (эстетически обусловленная прагматичность, концептуаль-ность и образность), интерпретируемость.
Текст как звено коммуникативного акта всегда содержит информацию, которую условно можно разделить на 1) содержательно-фактуальную; 2) содержательно-концептуальную (авторское понимание описываемых событий в их причинно-следственных связях и значимости в жизни); 3) содержательно-подтекстовую (связанную со способностью текста порождать ассоциативные и коннотативные значения, «приращивать смыслы») [6, с. 27-28]. Подтекст — это угадываемая мысль, которая запускает мыслительный процесс в умах читателей. Ироничный подтекст представляет собой наиболее полную, органичную и острую форму диалога автора и читателя. «Предметы, лица, действия, называемые и воспроизводимые здесь, внутренне объединены и связаны, поставлены в разнообразные функциональные отношения. Все это сказывается и отражается в способах связи, употребления и динамического взаимодействия слов, выражений и конструкций во внутреннем композиционно-смысловом единстве словесно-художественного произведения. Важно не забывать, что в тексте вообще все выражено словесно, что реально, в опыте нам дана лишь его «словесная ткань». В то же время ясно, что состав речевых средств в структуре литературного произведения органически связан с его «содержанием» и зависит от характера отношения к нему со стороны автора» [7, с. 91].
Эмпирической основой для анализа языковой личности послужили публицистические тексты петербургского критика Татьяны Москвиной. Основным типом изучаемых текстов стали публикации, посвященные новым произведениям кино, театра, литературы, но не являющиеся по сути рецензиями, поскольку автор в большей степени пишет о социально-политических проблемах современного российского общества, которое живет в условиях закрепления новых морально-этических отношений, соответствующих новым политико-экономическим и культурным реалиям. Автор интересен своей интерпретацией события или ситуации. Выступление в прессе для Москвиной — всегда возможность поставить важную и актуальную проблему и проанализировать тенденции общественно-политического развития в соответствии с собственной системой взглядов, выражающей определённый способ видения, понимания, трактовки каких-либо явлений, процессов и презентиру-ющей ведущую идею или/и конструктивный принцип, реализующие определённый замысел.
На первый взгляд, тексты массмедиа по основным параметрам схожи с текстами разговорными — по безграничности и непредсказуемости тематики, по имитации естественной культурной обстановки, связи со звучанием, привлечению неязыковых выразительных средств и др. В содержательном плане только разговорность
действительно столь же не ограничена, как и массовая коммуникация, в тематике и в привлечении самых различных, в том числе и невербальных, выразительных средств. Тексты Москвиной отвечают традициям классической риторики: автор разумно и, по возможности, доброжелательно строит речь, соблюдает должное в ее содержании, построении, не только вызывая эмоции, но и «приводя предмет речи» в соответствие с ее нормой («говорить как все», но только чуть лучше), открывать новые стороны в предмете речи, высказываться уместно, подобающе, ново, выразительно, эффективно. Следует отметить, что понимание силы медийного текста в разговорном стиле пришло не сразу, оно рождалось в борьбе с долгой боязнью живого слова в газете.
Любая выразительная единица в произведении приобретает особую окраску, при этом Москвина кардинально отличается от тех авторов, которые в поисках выразительности, необходимой для осуществления художественного замысла, т. е. для построения своего «образа», уходят в крайности, необоснованно занимаются индивидуальным словотворчеством, не считаются с логикой словосочетаемости, нарушают грамматические нормы, прибегают к индивидуальной орфографии, отказываются от правил пунктуации.
Среди важных характеристик языковой личности Москвиной выделяется искренность. Именно в искренности академик В. Г. Костомаров видит основу успеха как обычного общения, так и общения автора с читателем [1]. Быть искренним, честным и смелым — профессиональный долг публициста.
Вербально искренность достигается через применение естественных, простых, экспрессивных, «человеческих» слов, выражающих чувства. Искренно восхищение: «Вроде бы женщина, прекрасная женщина ... а вроде как и не совсем человек. То есть человек, но не из грешной плоти. А будто бы из каменьев самоцветных или металлов драгоценных. "Порода" — так ведь говорят и о людях, и о рудах» [8]. Искренно возмущение: «Для начала возьмем сочинение Андрея Дмитриева "Крестьянин и тинейджер", — возможно, нелепое название скрывает что-то занимательное? Но первая фраза романа — "Так мучил зуд в ногах, что Панюков почти не спал всю ночь" — скорее отвращает от дальнейшего чтения. Человек с противной фамилией Панюков снабжен еще и зудом в ногах. При этом упомянутый зуд ничего особенно не значит, поскольку автор пишет дальше вот что. "В пять утра встал, подоил корову, выгнал ее пастись на пустошь за дорогой. На утреннем июньском холоде зуд утих, и Панюков вернулся в дом досыпать". И что мешает нам предположить, что и вся книга похожа на этот бессмысленный зуд?» («Первая фраза: Читать ли дальше?» [9]).
Следует согласиться, на наш взгляд, с В. Г. Костомаровым, который признает разговорный текст разговорным не потому, что в нем бросается в глаза обилие сниженной лексики, «взволнованный» синтаксис, а потому что вектор разговорности направляет общающихся на повышенную личностность и экспрессивность, добиться которых естественнее и проще выбором именно таких языковых средств и конструкций» [1].
Одним из эффективных способов является воздействие на эмоциональную сторону восприятия, путем придания речи определенной выразительности, эмоциональности, которую можно достичь при помощи афористичности — особой речевой организации, объединяющей в себе, с одной стороны, емкость, содержа-
тельность и глубину, с другой — неожиданность, парадоксальность и оригинальность способа выражения мысли:
Завидовать имеет смысл чему-то одному: голосу, карьере, семейному счастью, здоровым детям, богатству. Когда же перед нами всё вместе и сразу — завидовать бессмысленно, это — избранник. На нём благодать. Надо стараться быть к нему поближе (Исполин Галина) [8].
Разве архитектора, получившего бюджет, что-то может остановить? Проще остановить игрока, у которого пошла карта (Летний сад) [10].
Из всего многообразия форм органической жизни на Земле наиболее пригодны для нашей любви дети, домашние животные и актеры (Вы счастливы, дурашка) [11].
Одним из языковых средств, способствующих афористичности текста, является использование в речи прецедентных феноменов, отвечающих одной из характеристик публицистического дискурса — интертекстуальности. Интертекстуальность — это «устройство, с помощью которого один текст перезаписывает другой текст, а интертекст — это вся совокупность текстов, отразившихся в данном произведении, независимо от того, соотносится ли он с произведением in absentia (например, в случае аллюзии) или включается в него in praesentia (как в случае цитаты)» [12].
Москвина создает нужный стилевой эффект, используя все формы комического, от безобидного юмора до сарказма, который оскорбляет оппонента, не оскорбляя его слух инвективной или обсценной лексикой.
«Что я ненавижу»1 — программное произведение. Москвина парадоксально утверждает, что ненависть — это универсальный метод познать себя. Прозаические вариации на тему песни Высоцкого «Я не люблю». Только гораздо... жестче.
«Я, оказывается, совершенно ненавижу, когда крупная собака, растопырившись, садится гадить на газон или прямо на тротуар, а хозяин с ласковой нежностью смотрит, как дерьмо вылезает из-под ее хвоста. Поскольку все домашние животные — это не животные, а мохнатое подсознание хозяев, трактовка этой сцены недвусмысленна... Определенно я ненавижу массовидных подростков мужского пола. Все они похожи на какого-то одного общего предка. Подростка-прародителя, который когда-то, в юном творящемся мире, гоготал, сплевывал, сморкался, матюгался, шел вперевалочку — и все последующие подростки пытаются овладеть его великим образом... Ненавижу, когда в телевизионной рекламе используют псевдонаучные слова»
Часто объектом критики становятся очередные реформы. Так, в памфлете «Новые Старики-Разбойники» [13] по поводу монетизации льгот Т. Москвина пишет: «Народные зубы щелкнули — раз, два, три... пока что тихо, смиренно, мол, разрешите, Ваше превосходительство, по нужде на общем транспорте безвозмездно доехать... не имею достатков... воевал, трудился... инвалидность... Чернобыль... Чечня... блокада... да что же ты, Ваше превосходительство, морду-то воротишь! А ну, поговори с народом! И „Ваше превосходительство", которое... русскую историю двадцатого века с „девятьсот пятым" и „девятьсот семнадцатым" не успело
1 Цит по [13].
забыть, как-то смутилось и заметалось...» — и далее: «Одно приятно: январские бунты привели к тому, что как-то вздрогнули и скривились чугунные лики „едино-россов"»[13]. Москвина проводит социальный эксперимент: месяц пытается жить на 1254 рубля, минимум, установленный правительством. О неутешительных результатах рассказывает в памфлете «Дорогая жизнь»: «"Килька балтийская, обжаренная, в томате" — 7руб. банка. Килечка балтийская! Спасибо тебе, милая подружка! Как ты скрасила мне тоскливые дни Социального Эксперимента, заполненные овсом и гречкой!» [13].
По поводу введения в России нового праздничного дня (4 ноября) у Москвиной имеется свое мнение. Она остроумно подмечает, что по сравнению со славной русской историей история дня сегодняшнего выглядит, мягко говоря, не такой уж славной и во многом это больше напускное величие и напускной патриотизм: «Предполагается, что его (праздник. — А. Т.) будут праздновать 4 ноября, когда в 1612 году ополчение, собранное усердием купца Минина, под водительством князя Пожарского изгнало поляков из Кремля. „Эк, куда метнул!" Понимаем... Поляки, конечно, тут решительно ни при чем. А причем тут царь Борис, из-за которого и заварилось Смутное время. А совсем недавно у нас тоже было — ну, не Смутное, но Смутненькое время, — и там тоже фигурировал правитель по имени Борис и вредные для России граждане с извилистыми фамилиями на „-ский". Вот какие имеются в виду поляки! (Один такой поляк аккурат в конце октября прошлого года и загремел под фанфары.) И поскольку эти самые „-ские" изгнаны с русской земли, то прошлую и нынешнюю победы вполне можно объединить в единую мистерию тотального торжества сильной русской воли. То, что в 1612 году состоялся полнозвучный народный подвиг, а в наши дни — нечто вроде поджога помойки, никого сегодня не смутит. Любая подделка всегда норовит прильнуть к оригиналу. Полиэтиленовая „империя", цена которой — три копейки в базарный день, хочет обзавестись солидными историческими аналогиями, украсить свой нагой тыл павлиньими перьями» [13]. «Нагой тыл» — результат падения культурного уровня страны. Этой теме посвящен памфлет «Вперед к тираннозаврам», обличающий новую мораль, которую насаждает телевидение. «Реалистический лик новой морали планомерно прорастает в эфире, — убеждена Москвина, — и несколько удивляет своими первобытно-веселыми откровениями. Я думаю, все видели рекламу, в которой стайка демонов, притворяющаяся семейкой людей, пожирает йогурты. Папашка, быстренько стрямкав свою порцийку, жизнерадостно говорит сынку: „Смотри, там за окном — тираннозавр!" — после чего, без тени смущения, уплетает йогурт собственного сына. Сынок, однако, горюет недолго, знает, чем уесть папашку. „Папа, смотри, твою машину угоняют!" Тот бросается к окну — а сынок, таким образом, отбирает назад свой йогурт. „Нет, папа, похититель, наверное, тираннозавра испугался, ха-ха-ха". Тут высовывается мамаша, глазами ласковой змеи глядящая на милых домочадцев, развлекающихся любимой тюремной забавой „отбери хавку на понт". Хуже этих рекламных мамаш, которые кормят своих якобы детенышей редкостным дерьмом из мертвой пищи и при этом делают вид, что приятно утомились от семейных хлопот, вообще ничего нет. Твари» [13]. Москвину возмущает, что правительство не предпринимает никаких шагов, чтобы если уж не повысить культурный уровень населения, так хотя бы не замусоривать окончательно мозги молодого поколения. В продолжение этой темы она пишет памфлет «Американская духовка», в котором не скрывает боль за родной
Петербург. Москвина говорит о том, что иностранцы, приезжая в Петербург, стремятся побывать в лучших музеях, познакомиться с великими произведениями искусства, прикоснуться к прекрасному, посмотреть поистине лучший в мире русский балет и послушать оперу в Мариинском театре. А правительство не финансирует учреждения культуры, в городе открывается все больше казино и кафе. «В то время, когда на родине Толстого и Достоевского главные телеканалы встают на четвереньки перед придурками и ласково мычат, пытаясь увеличить надои рейтинга, когда идет тотальная дебилизация основных средств массовой информации, когда предел умственных усилий жителей Санкт-Петербурга заключен в чтении журнала „Панорама ТВ", а на местном вещании истребляют любые признаки интеллекта с криком „вон духовку"! Мы перекормили народ культурой!" — Америка готова трепетать перед всем, что новая поганая метла готова вымести на свалку истории. ...Там, кажется, интересный процесс намечается — по более массовому, чем было раньше, превращению обезьяны в человека. А у нас, видно, наоборот» [13].
Что же остается тогда Петербургу? «Хоронить!» — констатирует Москвина, — уж больно для этого подходит наша дождливая погода и строгая величественная архитектура. В ответ на бурное обсуждение в СМИ намерения захоронить прах матери Николая Второго императрицы Марии Федоровны она пишет памфлет «Давайте похороним!», где справедливо замечает, что «наш город оживляется только в одном случае — когда есть надежда кого-то похоронить... Судя по радостному трепетанию СМИ, сведениями обо всех этапах развития этого сюжета нас накормят до отвала, суповой ложкой. А о кульминации и говорить не приходится — несколько дней прямого эфира нам обеспечено, от репортажа с борта корабля, везущего прах императрицы — до интервью у могилы с Никитой Михалковым, который опять будет топтаться возле усыпальницы русских царей с видом глубокого родственника» [13]. Москвина предлагает образовать ООО «Санкт-Петербург — Царские похороны» и включить этот вид деятельности в бюджет города основной статьей дохода.
Москвина не пессимист, ее критика власти конструктивна. Она призывает своих читателей жить и бороться за свои права, за будущее своих детей: «И тем не менее, назло всем, я собираюсь жить, причем в России, причем долго. Я буду жить назло, и приглашаю всех со мной согласных в мою партию. Назовемся, скажем, так: „ЖИТЕЛИ ПРОТИВ". Вступающий в партию „ЖИТЕЛЕЙ ПРОТИВ" обязуется быть здоровым физически, бодрым умственно, опрятным нравственно, активно бороться против врагов и всемерно способствовать здоровой и бодрой жизни товарищей по партии. Ближайшие задачи: дождаться окончания периода дожития некоторых лиц, причастных к новым социальным реформам... Ха, мы им покажем дожитие! Пусть у них печенки лопаются от устриц и паштетов, а мы на гречу наляжем — и будем здоровехоньки... Оказывается, в документах правительства РФ существует официальный термин для определения того периода жизни социального человека, что расположен между выходом на пенсию и уходом в лучший мир. Это называется — „период дожития"... И Питер как-то держится на плаву благодаря в том числе и „дожителям". У меня мама — такой „дожитель", кандидат технических наук, изобретения имеет, патенты — и когда я ей пытаюсь сунуть деньги, не берет, говорит: зачем? „Я не нуждаюсь, у меня пенсия". И подружки у нее такие же — чистые, достойные люди» («Доживем до воскресенья» [13]). Эта подчеркнуто-сдержанная по тональности фраза многое объясняет не только в образе мыслей Москвиной, кото-
рая верит в достойных, сильных духом людей, но и в сатирической публицистике как виде творчества, и памфлете как жанровом архетипе сатирической публицистики. В основе памфлета — патетика серьезной этической, нравственной проблемы, которая восходит к общечеловеческому идеалу. Автор публицистического текста — это аналитик, критик, проповедник и одновременно собеседник, располагающий к искреннему диалогу. Главная задача — адекватное и наиболее полное восприятие читателем идеи, заложенной автором в текст и подтекст произведения. В заключение отметим, что еще А. А. Потебня говорил о том, что содержание художественного произведения развивается не в художнике, а в понимающем. Понимание — творческий интеллектуальный процесс, успешность которого зависит не только от воспринимающего текст, но и от автора, который должен запрограммировать возможность той или иной интерпретации. Это происходит на основе осмысления, заданного автором, за счет выбора и соответствующего распределения слов.
«Для автора-публициста, — пишет Н. И. Клушина, — задача адекватного прочтения и понимания созданного им публицистического текста тесно связана с задачей воздействия на адресата: читатель должен не только понять предложенную ему информацию, но и включить ее как составную часть в собственную картину мира, то есть под влиянием публицистического текста индивидуальная картина мира реципиента должна трансформироваться в заданном автором-публицистом направлении» [14, с. 33]. Текст — это не только картина мира, но и пространство мировоззрения самого автора. Эссеист не способен быть «объективным», так как «эссе — это продукт давления двух очевидно противоположных авторских намерений: описать реальность такой, какая она есть, и навязать свой взгляд на нее» [15]. Интерпретируя актуальные события, публицист моделирует мир собственных чувств и отношений; в этом смысле можно говорить о художественно-эстетическом эффекте публицистического произведения. По мнению английских ученых Роберта Скулза и Карла Клауса, «в любом эссе голос, говорящий с нами, вступает в отношения лишь с нами. Мы сами и эссеист — герои эссе, так как он пытается убедить нас принять его взгляд на рассматриваемый предмет» [16].
Литература
1. Костомаров В. Г. Наш язык в действии. Очерки современной русской стилистики. М.: Гардари-ки, 2005. 287 с.
2. Кайда Л. Г. Позиция автора в публицистике. Стилистическая концепция // Язык современной публицистики: сб. статей / под ред. Г. Я. Солганика. М.: Флинта: Наука, 2005. 141 с.
3. Казарин Ю. В. Основы текстотворчества (мастерская текста). Екатеринбург: Гуманитарный университет, 2008. 204 с.
4. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. 2-е изд. М.: Едиториал УРСС, 2002. 264 с.
5. Караулов Ю. Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность / под ред. Д. Н. Шмелева. М.: Наука, 1989. С. 3.
6. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 1981. 138 с.
7. Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М.: Гослитиздат, 1959. 656 с.
8. Москвина Т. Исполин Галина // Аргументы недели. 2012. 22 декабря. URL: http://argumenti.ru/ сикш-е/п370/221301 (дата обращения: 10.10.2013).
9. Москвина Т. Первая фраза: Читать ли дальше? // Аргументы недели. 2012. 22 ноября. URL: Ы1р:// argumenti.ru/culture/n366/215249 (дата обращения: 10.09.2013).
10. Москвина Т. Вот и нет Летнего сада // Аргументы недели. 2012. 21 июня. URL: http://argumenti. ru/society/n344/185055 (дата обращения: 10.09.2013).
11. Москвина Т. Пускай безумствует мечта. URL: http://subscribe.ru//archive/psychology.psypracti-cal/201102/14192708.html/ (дата обращения: 10.09.2013).
12. Пьеге-Гро Натали. Введение в теорию интертекстуальности / пер. с фр.; общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ЛКИ, 2008. 240 с.
13. Тепляшина А. Н. Жанры и формы комического в современной российской периодике. СПб.: Изд-во СПбГУ 2006. 286 с.
14. Клушина Н. И. Стилистика публицистического текста. М.: Медиа-Мир, 2008. 244 с.
15. Terrasse Jean. Rhetorique de I'essai literaire. Montreal, 1977.
16. Scholes Robert and Klaus Carl H. Elements of the essay. New York, 1969.
Статья поступила в редакцию 10 сентября 2013 г.
