CC BY
63
УДК 821.161.1
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ РЕЦЕПЦИЯ ЧИТАТЕЛЯ В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
© В. И. Габдуллина
Алтайская государственная педагогическая академия Россия, 656031 г. Барнаул, ул. Молодежная, 55.
Тел. +7 (385-2) 36 82 71.
Email: [email protected]
Проблема художественной рецепции читателя рассматривается в статье на материале публицистики Ф. М. Достоевского 1840-х гг., эпистолярия писателя и его повести «Двойник». В «Двойнике» Достоевский прибегает к повествовательной форме, в которой сосуществуют несколько точек зрения: повествователя, героя и читателя. Позиции повествователя и героя дистанцированы, но в речевой сфере автор свободно перемещается с точки зрения повествователя на точку зрения героя, вовлекая в эту позиционную игру и читателя. Показано, что процесс формирования идеального читателя, призванного раскрыть потенциальную множественность значений текста Достоевского, предполагает активную позицию эмпирического читателя, дистанцирующего себя относительно «виртуального» читателя - предмета художественной рецепции автора.
Ключевые слова: читающая публика, читатель, художественная рецепция, эстетическая реальность, автор, точка зрения, идеальный адресат.
Проблема читателя в творческом сознании Ф. М. Достоевского была поставлена и убедительно разработана в ряде исследований, среди которых особое место принадлежит работам М. М. Бахтина [1] и Р. Г. Назирова [2], задавшим направление и основные параметры изучения этой проблемы. Остановимся на некоторых особенностях художественной рецепции читателя в раннем творчестве Достоевского, когда закладывались многие важнейшие особенности поэтики писателя.
В связи с исследованием художественного мира Достоевского понятие читатель может быть рассмотрено в различных аспектах: 1) биографический или эмпирический читатель; 2) фиктивный (виртуальный) читатель, принадлежащий миру художественного произведения; 3) читатель как элемент эстетической реальности, или концепи-рованный. Как пишет Б. О. Корман: «Процесс восприятия произведения реальным, биографическим читателем есть процесс формирования читателя как элемента эстетической реальности. В этом акте созидания концепированного читателя принимают участие все уровни литературного произведения» [3, с. 187].
Установка автора на диалог с читающей публикой обнаруживает себя, начиная с самых ранних писательских опытов Ф. М. Достоевского. Понятие «читающая публика» входит в журнальный обиход в 1830-1840-х гг. - время расцвета русской журналистики и формирования массового демократического читателя. Под «читающей публикой» в письмах Достоевского имеется в виду широкий круг читателей, не ограничивающийся кружком Белинского, членов которого молодой писатель склонен считать единомышленниками и называть в письмах -«наши». «Читающая публика», в представлении Достоевского, - это разнородная читательская аудитория - «толпа», литературные вкусы которой
еще не сформировались, поэтому ее восприятие художественного произведения может быть ошибочным, но от приговора этой публики зависит судьба писателя. «В публике нашей есть инстинкт, как во всякой толпе, но нет образованности», - замечает Достоевский, имея в виду реакцию читателей на необычную авторскую позицию в романе «Бедные люди» («Не понимают, как можно писать таким слогом. Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя: я же моей не показывал» [4, т. 28/I, с. 117]). Вместе с тем Достоевский замечает важное, с его точки зрения, обстоятельство - восприимчивость читающей публики к печатному слову: «...у всех потребность как-нибудь высказаться, у всех потребность подхватить и принять к сведению высказанное...» [4, т. 18, с. 29], что может послужить залогом появления читателя-единомышленника.
В качестве биографического читателя выступает реальный адресат литературного произведения - современник писателя, принадлежащий к читающей публике. Достоевский - сам требовательный читатель, с самых первых шагов в литературе внимательно прислушивался к читательскому мнению. По поводу впечатления от своих произведений у публики он сообщает в письмах брату: «Вечером у Тургенева читал мой роман во всем нашем круге, то есть между 20 человек, по крайне мере, и произвел фурор» [4, т. 28/I, с. 116]; «.публика в остервенении: ругают % читателей, но % (да и то нет) хвалит отчаянно. Débats пошли ужаснейшие. Ругают, ругают, ругают, а все-таки читают» [4, т. 28/I, с. 117]; «.все сердятся на меня за растянутость и все до одного читают напропалую и перечитывают напропалую» [4, т. 28/I, с. 119]; «Иные прямо говорят, что это произведение чудо и не понято. <...> Но брат! Как приятно быть понятым» [4, т. 28/I, с. 139]. «Для Достоевского в процессе его раннего творчества, когда успех у читателя чередовался с
неудачами, проблема читателя понимающего приобрела исключительную важность и осознанность», - замечает по этому поводу Р. Г. Назиров [5, с. 110].
Позднее Достоевский неоднократно высказывался по поводу важности для него читательского мнения и одобрения, как, например, в письме к читательнице Х. Д. Алчевской в марте 1876 г.: «Писателю всегда милее и важнее услышать доброе и ободряющее слово прямо от сочувствующего ему читателя, чем прочесть какие угодно себе похвалы в печати» [4, т. 29/11, с. 75].
Форма диалога с читателем была излюбленной в прозе раннего Достоевского; потребностью такого диалога объясняется обращение начинающего писателя к жанру фельетона. В форме непринужденной болтовни «фельетониста-фланера» с «господами благовоспитанными читателями» написано Достоевским объявление к альманаху «Зубоскал» (1845 г.). В первом фельетоне «Петербургской летописи» (1847 г.) автор манифестирует свою позицию, одновременно иронизируя над фельетонной манерой, также обращаясь к читателям: «Но я фельетонист, господа, я должен вам говорить об новостях самых свежих, самых животрепещущих -пришлось употребить этот старинный, почтенный эпитет, вероятно, созданный в той надежде, что петербургский читатель так и затрепещет радостью от какой-нибудь животрепещущей новости...» [4, т. 18, с. 15].
Исследователь раннего творчества Достоевского В. С. Нечаева замечает, что автор «Петербургской летописи» не противопоставляет себя читателям, а как бы причисляет себя к этой толпе, изображая ее изнутри: «Не легкий юмор, как у Губера и Плещеева, а безжалостная ирония, сатира, сарказм преобладают в изображении им петербургских читателей его фельетонов, к которым он обращается, объединяя себя с ними: "Мы, господа."» [6, с. 208]. В этом акте самоиронии, по мнению В. С. Нечаевой, отразилось «тяжелое душевное состояние Достоевского» [6, с. 208]. Вместе с тем нельзя не заметить, что «фельетонист-фланер» должен рассматриваться как «условный автор» (термин М. Бахтина [7, с. 412]). Фигура фельетониста-повествователя является созданием концепиро-ванного автора и не может напрямую ассоциироваться с Достоевским; он такой же персонаж «Петербургской летописи», как и «петербургский читатель». Молодой писатель в данном случае опирается на традицию построения диалога «условного автора» с читателем, восходящую к Пушкину и Гоголю (см.: [8]). По поводу манеры Гоголя (на которую ориентируется начинающий писатель Достоевский) Ю. М. Лотман пишет: «Вершиной гоголевского искусства было скрыть себя, выдумать вместо себя другого человека и от его лица разыгрывать романтический водевиль ложной искренности» [9, с. 694].
В «Петербургской летописи» читатель наделяется голосом, выступая то в качестве оппонента, то в качестве единомышленника фельетониста; он является субъектом, обладающим своим текстом, и в то же время играет роль объекта во фразеологической точке зрения автора. Таким образом, в ранней публицистике Достоевского проявилось «диалогическое мироощущение», о котором М. Бахтин писал как о постоянной примете творчества Достоевского, начиная с «Бедных людей» [10, с. 459].
Художественная рецепция читателя имеет место в художественной структуре ранней повести Достоевского «Двойник», которую автор в письмах называл романом, а во второй редакции (1866) снабдил авторской жанровой дефиницией «Петербургская поэма», обозначив тем самым связь своего произведения с претекстами - поэмой Н. В. Гоголя «Мертвые души» и поэмой А. С. Пушкина «Медный всадник». Помимо указания на «глубокую идеологическую сущность "Двойника"» [11, с. 88], жанровая дефиниция «поэма» актуализировала в читательском восприятии лирическое начало, которое проявилось в особой фразеологической точке зрения автора.
В «Двойнике» Достоевский прибегает к повествовательной форме, в которой сосуществуют несколько точек зрения: повествователя, героя и читателя. Позиции повествователя и героя дистанцированы, но в речевой сфере автор свободно перемещается с точки зрения повествователя на точку зрения героя, вовлекая в эту позиционную игру и читателя. На это нарушение дистанции между автором и героем в речевой сфере впервые обратил внимание В. Г. Белинский: «Автор рассказывает приключения своего героя от себя, но совершенно его языком и его понятиями» [12, с. 29]. При этом, в соответствии с законами восприятия, «пространственная точка зрения заставляет читателя видеть то и только то, что видит субъект сознания» [3, с. 187].
Читатель «Двойника» видит мир произведения с различных точек зрения: с позиции повествователя и с позиции персонажа. При этом обе позиции отличаются определенной недостаточностью. Повествователь не претендует на абсолютное знание внутреннего мира своего героя, постулируя позицию стороннего наблюдателя, ограниченного в своем видении психики Якова Петровича Голядки-на: «по-видимому, обладатель ее [довольно оплешивевшей фигуры. - В. .Т.] остался совершенно доволен всем тем, что увидел в зеркале»; «по-видимому, и то, что он отыскал во дворе, совершенно его удовлетворило»; «вероятно, пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула на господина Голядки-на...»; «по-видимому, ни тема разговора, ни сам разговор не понравились господину Голядкину»; «Господин Голядкин осмотрел Петрушку и, по-видимому, остался доволен» (Здесь и далее выде-
лено полужирным шрифтом автором статьи. - В. Т.) [4, т. 1, с. 110].
В то же время повествователь подчеркивает, что понимание героем происходящего также не всегда соответствует действительному положению вещей, сопровождая описание его поступков следующими комментариями: «господин Голядкин ... почти не заметил улыбочек и гримас на свой счет ... Петрушки»; «чиновники же, как показалось господину Голядкину, были тоже ... в крайнем недоумении»; «господину Голядкину показалось даже, что другой кликнул его громко по имени» [4, т. 1, с. 112].
Таким образом, пространственная точка зрения читателя, совмещающая точки зрения повествователя и героя, становится условием «стереоскопического» читательского восприятия, отличающегося более детальным видением мира художественного произведения.
Определив, таким образом, положение читателя по отношению к миру своего произведения, повествователь, начиная с третьей главы, вовлекает читателя в сферу повествования, вводя номинацию «герой наш» - так теперь зачастую называется господин Голядкин в тексте (вплоть до финала повести). При этом нет сомнения, что притяжательное местоимение третьего лица множественного числа «наш» относится не к одному повествователю, а к своеобразному союзу повествователя и читателей. Таким образом, фигура читателя переносится из внеположного тексту пространства в художественный мир повести.
Вся четвертая глава «Двойника» организована автором как диалог повествователя с читателями, где субъект сознания выступает в роли «скромного повествователя», ограниченного в своих художнических возможностях, чтобы передать великолепие званого обеда и бала в честь дня рождения Клары Олсуфьевны - дочери статского советника Берендеева. Самоуничижительная позиция повествователя не лишена самоиронии и одновременно скрытого сарказма, объектом которого становится изображаемое общество. Открывается глава заявлением повествователя, обращенным к читателям: «О, если бы я был поэт! - разумеется, по крайней мере такой, как Гомер или Пушкин; с меньшим талантом соваться нельзя - я бы непременно изобразил вам яркими красками и широкой кистью, о читатели! весь этот высокоторжественный день» [4, т. 1, с. 128]. Как отмечено комментаторами «Двойника», описание бала в доме Берендеева стилистически ориентировано на гоголевскую манеру («ср. описание вечеринки у губернатора в гл. I первого тома "Мертвых душ"» [4, т. 1, с. 486]). Следует заметить также, что намек на Гоголя содержится и в упоминании Гомера, с которым сравнивали автора «Мертвых душ» [13, с. 44]. Кроме того, не случайным представляется появление в тексте имени Пушкина в связи с изображением бала в честь име-
нинницы Клары Олсуфьевны (намек на сатирическую картину провинциального дворянского общества в сцене именин Татьяны в романе «Евгений Онегин»). Эти и другие, прокомментированные современными исследователями литературные и культурные аллюзии, явно адресованы не тому читателю, к которому витиевато обращается повествователь как к собеседнику, а другому - идеальному читателю, на понимание которого рассчитывает автор.
Перечислив все неподдающиеся описанию «великолепия» обеда, бала и присутствующих гостей, повествователь вновь обращается к читателям: «На все это, как уже выше имел я честь объяснить вам, о читатели! недостает пера моего, и потому я молчу. Обратимся лучше к господину Голядкину, единственному, истинному герою весьма правдивой нашей повести» [4, т. 1, с. 131]. В результате организованного повествователем диалога на страницах повести создается «виртуальный» коллективный образ читателя, отношение к которому повествователя не менее ироничное, чем к описываемому обществу и к герою, что проявляется, например, в следующих фразах-обращениях к читателям по поводу героя (и как бы языком героя): «Он, господа, тоже здесь, то есть не на бале, но почти что на бале <...> Он, господа, стоит в уголку. <...> Он, господа, только наблюдает теперь; он, господа, тоже ведь может войти. почему же не войти? <...> Вот в таком положении, господа, находим мы теперь героя совершенно правдивой истории нашей.» [4, т. 1, с. 131-132].
Эффект присутствия читателя-наблюдателя в художественном континууме произведения создается за счет совмещения пространственной и временной точек зрения повествователя, «виртуального» читателя, и героя. Таким образом, читатель, названный в тексте, становится одним из элементов художественного мира произведения; он также далек от концепированного читателя (постулируемого идеального адресата текста), как повествователь от концепированного автора.
Текст повести «Двойник» содержит текстуальные стратегии, направленные на актуализацию читательского восприятия путем введения литературных аллюзий. Автор, рассчитывая на творческое отношение к своему тексту читателя как идеального воспринимающего начала, предлагает возможности прочтения своего произведения с учетом определенного культурного и читательского кругозора; реализация же заложенных в тексте возможностей прочтения зависит от степени компетентности конкретного эмпирического читателя, у которого есть перспектива стать идеальным читателем. Диалог повествователя с читателем - это прямая коммуникация, за которой скрыт диалог автора с конкретным читателем.
Процесс формирования идеального читателя, призванного раскрыть потенциальную множе-
ственность значений текста Достоевского, предполагает активную позицию эмпирического читателя, дистанцирующего себя относительно «виртуально- 4.
го» читателя - предмета художественной рецеп- 5
ции, пропускающего через свое сознание пространственно-временную и оценочно-идеологическую точки зрения как повествователя, так и героя, 6. и способного к восприятию авторской художественной концепции произведения. Именно таким . читателем, образ и модель которого формируется текстом произведения, мечтал быть понятым писа- 8. тель Достоевский, вступая с ним в художественный диалог, основные принципы которого проявляются в художественной системе писателя в ранний пе- 9. риод его творчества.
ЛИТЕРАТУРА
11.
1. Бахтин М. М. К методологии литературоведения // Контекст. 1974. М.: Наука, 1976. С. 203-212. 12.
2. Назиров Р. Г. Проблема читателя в творческом сознании Достоевского // Творческий процесс и художественное 13. восприятие. Л.: Наука, 1978. С. 216-236.
3. Корман Б. О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терми-
нов // Избранные труды по теории и истории литературы. Ижевск: изд-во Удм. ун-та, 1992. С. 172-189. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Л., СПб.: Наука, 1972-1990.
Назиров Р Г. Проблема читателя // Достоевский: эстетика и поэтика: Словарь-справочник. Челябинск: Металл, 1997. С. 110.
Нечаева В. С. Ранний Достоевский (1821-1849). М.: Наука, 1979. 288 с.
Бахтин М. М. Из предыстории романного слова // Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Худож. лит., 1975. С. 408-446.
Степанов Л. А. Автор и читатель в романе «Евгений Онегин» // Пушкинские чтения на Верхневолжье. Сб. 2. Калинин: КГУ, 1974. С.43-59.
Лотман Ю. М. О «реализме» Гоголя // О русской литературе. СПб.: Искусство-СПБ, 1997. С. 694-711. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Худож. лит., 1972. 470 с.
Захаров В. Н. Система жанров Достоевского: типология и поэтика. Л.: изд-во ЛГУ, 1985. 210 с. Белинский В. Г. Петербургский сборник // Достоевский в русской критике. М.: ГИХЛ, 1956. С. 3-30. Аксаков К. С. Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М.: Искусство, 1982. С.54-80.
Поступила в редакцию 10.07.2014 г.
ARTISTIC RECEPTION OF THE READER IN EARLY WORKS BY F. M. DOSTOEVSKY
© V. I. Gabdullina
Altai State Pedagogical Academy 55 Molodezhnaya St., 656031 Barnaul, Russia.
Phone: +7 (3852) 3682 71.
Email: [email protected]
The study of artistic reception of the reader of materials of early Dostoevsky's works is important due to the fact that during this period mechanism of the author's textual strategies aimed at promoting a dialogue with the reader has been formed. The aim of the research is analysis of the principles of artistic reception of the reader on the materials of Dostoevsky's journalism ("St. Petersburg Chronicle") and his novel "The Double". Principles of receptive poetics and structural-semiotic method of text research are used. It is concluded that in the early journalism of Dostoevsky the "dialogical mental outlook" is shown of which M. Bakhtin wrote as of a permanent feature of Dostoevsky's works. Narrative structure analysis of "The Double" exposes co-existence in the text of several points of view: the narrator's, the hero's and the reader's. Positions of the narrator and the hero are distanced, but in the field of speech, the author is free to move from the narrator's point of view to the hero's involving the reader in this positional play. It is shown that the process of formation of the ideal reader designed to uncover potential multiplicity of values in the Dostoevsky's text implies a proactive stance of the empirical reader distancing himself against the "virtual" reader, which is the subject of the artistic reception of the author.
Keywords: reading public, reader, artistic reception, aesthetic reality, author, point of view, ideal recipient.
REFERENCES
1. Bakhtin M. M. Kontekst. 1974. Moscow: Nauka, 1976. Pp. 203-212.
2. Nazirov R. G. Tvorcheskii protsess i khudozhestvennoe vospriyatie. Leningrad: Nauka, 1978. Pp. 216-236.
3. Korman B. O. Izbrannye trudy po teorii i istorii literatury. Izhevsk: izd-vo Udm. un-ta, 1992. Pp. 172-189.
4. Dostoevskii F. M. Poln. sobr. soch. v 30 t.[Complete Works in 30 Volumes] L., Saint Petersburg: Nauka, 1972-1990.
5. Nazirov R G. Dostoevskii: estetika i poetika: Slovar'-spravochnik. Chelyabinsk: Metall, 1997. Pp. 110.
6. Nechaeva V. S. Rannii Dostoevskii [Early Dostoevsky] (1821-1849). Moscow: Nauka, 1979.
7. Bakhtin M. M. Voprosy literatury i estetiki. Issledovaniya raznykh let. Moscow: Khudozh. lit., 1975. Pp. 408-446.
8. Stepanov L. A. Pushkinskie chteniya na Verkhnevolzh'e. Sb. 2. Kalinin: KGU, 1974. Pp. 43-59.
9. Lotman Yu. M. O russkoi literature. Saint Petersburg: Iskusstvo-SPB, 1997. Pp. 694-711.
10. Bakhtin M. M. Problemy poetiki Dostoevskogo [Problems of Dostoevsky's Poetics]. Moscow: Khudozh. lit., 1972.
11. Zakharov V. N. Sistema zhanrov Dostoevskogo: tipologiya i poetika [The System of Genres of Dostoevsky: Typology and Poetics]. Leningrad: izd-vo LGU, 1985.
12. Belinskii V. G. Dostoevskii v russkoi kritike. Moscow: GIKhL, 1956. Pp. 3-30.
13. Aksakov K. S. Russkaya estetika i kritika 40-50-kh godov XIX veka. Moscow: Iskusstvo, 1982. Pp. 54-80.
Received 10.07.2014.
