CC BY
14
УДК 82.01/.09
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИСКРЕННОСТЬ И ПРОБЛЕМА ЯЗЫКА В СБОРНИКЕ «ИЗ КНИГИ НЕВИДИМОЙ» АЛЕКСАНДРА ДОБРОЛЮБОВА
ART SINCERITY AND THE PROBLEM OF LANGUAGE IN THE COLLECTION "FROM THE INVISIBLE BOOK" BY ALEXANDR DOBROLUBOV
© 2017
О.О. Служаева O.O. Sluzhaeva
Автор статьи обращается к трактовкам понятия «искренность», основываясь на работах И. Канта и Ф. Шиллера. Материалом для исследования является сборник поэта Александра Добролюбова «Из книги Невидимой», написанный и изданный после ухода поэта в религиозные странствия. Определяется, какую роль в формировании отношения современников к произведениям Добролюбова религиозной тематики сыграли неоднозначность его личности и противоречивость толкования понятия «искренность». Показывается, что установка автора на искренность художественного высказывания, противоречащая проявлению воли автора к власти над читателем, привела к отказу от прямых форм самовыражения лирического субъекта и становлению литературной маски. Осмысление проблемы языка автором сборника «Из книги Невидимой» в статье представлено в двух тенденциях: движению к народной речи и актуализации молчания.
Ключевые слова: искренность художественного высказывания; Александр Добролюбов; анонимность лирического субъекта; воля к власти; Из книги Невидимой.
The category of sincerity is often used by critics and literary critics to assess the quality of a literary work or to denote art of a certain type. At the same time, clear criteria that allow us to talk about the specifics of the text containing the sincerity of the artistic expression are lacking. It is obvious that the personality of the writer, his biography and the ways of its representation in the text play an important role in this distinction. In the article we turn to the history of the origin of the understanding of the category of sincerity and consider the initial stages of the formation of the content components of the category, presented in the works of I. Kant and F. Schiller. The material for the study will be a collection of works by the poet Alexander Dobrolubov "From the Invisible Book", written and published after the poet left in religious wanderings. Ambiguity of Dobrolubov personality played a decisive role in relation to contemporaries to his works of religious themes. Because of the contradiction of the categories of sincerity / insincerity, his writings had a contradictory interpretation. The author's present attitude toward the sincerity of the utterance, also due to the contradiction of the term, could not express the will of the author to power, because the contradictory position was transformed into a literary mask of the lyric subject. It should also be noted that the contradictory understanding of artistic sincerity is found in the works of the modern literary process.
Keywords: the sincerity of an artistic utterance; Alexander Dobrolubov; anonymity of the lyric subject; will to power; From the Invisible Book.
Понятие художественной искренности в искусстве конца XIX - начала XX веков играло важную роль при оценке произведения искусства. При этом однозначного определения искренности не было сформулировано. Внимание к чувственному компоненту творчества предполагало использование понятия «искренность» при анализе произведений искусства, но не требовало от авторов критических высказываний его терминологически точного определения. Отсутствие четких критериев разграничения искренности и
неискренности художественного высказывания проявилось и в оценке современниками творчества поэта Александра Добролюбова. При этом важным моментом для интерпретации его произведений становилась соотнесенность личности автора с художественным текстом.
На формирование представления о категории художественной искренности прежде всего повлияла работа И. Канта «Критика способности суждения». Чувственность и проявление духа свободной природы, по Канту, составляют дух ис-
кренности. В синтезе «способности быть глубоко искренним в своем сообщении другим о себе» [1, с. 198] и гуманности Кант видел возможность объединения культуры как единства естественной простоты природы с многообразием мысли. Наивность Кант считал проявлением необходимой для художника искренности, условием построения прямого художественного высказывания.
Ф. Шиллер также не разделял искренность и наивность, выделяя лишь два поэтических направления: выражающее великую идею и нацеленное на искренность высказывания (или сентиментальность и наивность) [2, с. 431]. Под наивностью Шиллер понимал искренние проявления самой природы, а под сентиментальностью - ее поиски. Главным критерием разграничения направлений служило отсутствие в тексте, содержащем искреннее художественное высказывание, проявление образа автора, его оценок, поскольку, автор, говоря от лица природы, становится ее выразителем. Среди искренних авторов Шиллер называл Гомера и Шекспира. Следовательно, автобиографизм для Шиллера не является составляющим произведения искреннего искусства. Шиллер пишет: «Знание современных поэтов научило меня искать в произведении прежде всего самого автора <...>, и мне невыносимо было, что здесь поэт везде неуловим и нигде не хочет удостоить меня беседы» [2, с. 405]. В противовес мысли Канта о необходимости присутствия в произведении выраженного авторского сознания, Шиллер рассуждает об искреннем искусстве как об искусстве максимально анонимном.
Таким образом, сложились два понимания художественной искренности, устойчиво закрепившихся в культуре XIX века:
- Искренность = откровенность, выраженная посредством прямого художественного высказывания.
- Искренность = объективность, истинность, подлинность, что выражается в отсутствии проявлений в тексте авторского
«я» или анонимности художественного высказывания.
В России противоречивое понимание искренности нашло отражение в творчестве Л.Н. Толстого, считавшего искренность важнейшей составляющей талантливого произведения искусства. Искренность писатель связывал с отсутствием выраженного авторского «я» в тексте [3, с. 99-100], считая народное искусство и искусство без автора воплощением искренности художника [3, с. 122]. Одновременно с этим искренность он называл «большей или меньшей силой, с которой художник сам испытывает чувство, которое передает» [3, с. 149]. Определения Толстого противоречат друг другу, поскольку неуточненной остается роль автора в парадигме искреннего повествования.
К.Г. Юнг подчеркивал сходство своей теории психологических типов с поэтической теорией Шиллера. Он отмечал связь интровертного типа с сентиментальным творчеством, как его понимает Шиллер, и экстравертного типа - с наивным [4]. Разделение пролегает через отношение творящего субъекта к объекту. Интроверт обособлен от объекта, рассудочно контролирует материал, экстраверт весь находится под влиянием объекта. Преувеличенное значение объекта может привести к ассимиляции с ним авторского «я» и его утрате. Юнг указывал на возможность превращения искренности в художественную маску: «Субъект до такой степени всасывается в отдельные чувствующие процессы, что наблюдатель выносит такое впечатление, как будто бы перед ним был один только процесс чувствования и не было бы более субъекта чувства» [5, с. 434]. Он отмечал, что проявление излишней искренности, в том числе художественной, может уничтожить достоверность передаваемого чувства.
Поэт Александр Добролюбов и его произведения неоднократно подвергались упрекам в неискренности. По этой причине В. Гиппиус, друг и соратник Добролюбова по декадентскому «цеху», отстаивал именно это качество его творчества: «...я знаю
заранее, что все, что могло бы быть, было бы вследствие внутреннего мученичества, что и это не было бы игрой, а правдой, как вся его жизнь» [6, с. 172]. Или: «стихи его были искренни и талантливы, но бессильны» [6, с. 168]. Понятие «бессилие» соотносится здесь с понятием «воля автора к власти над читателем». Такая власть обладает признаком амбивалентности: она может проявляться либо в анонимном художественном высказывании, как в случае с текстом Библии или народным творчеством, либо выражаться в прямом художественном высказывании. Искренность власти подразумевает деятельное участие субъекта высказывания как в произведении, хотя бы в качестве носителя оценочной модальности, так и в жизни. Для В. Гиппиуса сочетание искренности и «бессилия» в творчестве Добролюбова парадоксально: очевидно, что В. Гиппиус видел в ней условие власти субъекта высказывания - поэта или человека, и, считая возможными проявление искренности и достижение власти лишь при деятельном участии личности в произведении, хотя бы в качестве носителя оценочной модальности, или в жизни. Лев Толстой, склонный объяснять наличием искренности талант художника, человека или героя художественного текста, даже в характере Наполеона, объясняя природу его власти, отмечает «искренность лжи» [7, с. 240].
Добролюбов, определенно, был сторонником анонимной власти текста над читателем. Так, в неоконченной статье «К "Науке о прекрасном"» он писал: «Разве исчезнет малейшее завоевание искусства? Если бы Одиссея и Илиада пропали, не пропали бы тысячи подражателей Гомеру и певцов, которых затем так много, чтобы ничего не затерять <...>. Искусство, как только родилось, стало совершенством, чудом, и до сих пор чудо не иссякает. Египетские храмы и индийские сказки не умрут <...>. Этим оправдываются незнатоки, которых на деле нет. Всякий с любовью к искусству знаток. Знаточество - придирчивость, вследствие знанья выис-
кивание везде подражательного и отнесение его на счет другой личности; знаточество - ненужная забота о личностях, которую без вреда можно упразднить» [8]. Творческая личность воспринимается Добролюбовым как проводник и инструмент искусства, его сакральной природы. Такое понимание искренности было близко к категории наивности в пояснении Шиллера.
Художественная искренность для непосредственности передачи впечатлений была необходимым условием творчества Добролюбова, и перемена отношения к ней отразилась в его поэтических сборниках.
Несмотря на неоспоримое признание таланта Добролюбова, Брюсов в 1896 году записал в дневнике, что читателей у него не будет [9, с. 24]. В первом сборнике, изданном в 1895 году, «Natura naturans. Natura naturata» лирический субъект растворен в объекте изображения взаимодействующих различных видов искусства и жанровых форм. Поэтическую книгу Александр Добролюбов посвящает в числе прочих Россет-ти, поэту и художнику-прерафаэлиту. Прерафаэлиты обращались к искусству Средневековья, пытаясь вернуть наивность и простоту изображения в современную живопись, а также воплотили в своих работах магию цвета и пространственного коллажа. Добролюбов часто использует цветопись в своих произведениях. Прерафаэлиты привлекали для создания картин в качестве натурщиков своих знакомых и родственников. Традиция распространялась и на картины религиозной тематики. Стихотворение Александра Добролюбова «Бог Отец» [10, с. 19], навеянное смертью отца, открывается эпиграфом с указанием картины Рафаэля, оповещая читателя о преодолении автором академизма. Вероятно, Добролюбов видел себя в сообществе прерафаэлитов, среди художников, находящихся в поиске утраченной искренности. Реализация художественной искренности выражена в стремлении услышать голос стихии искусства, его природы; лирический субъект становится ее выразителем, а родственники и
друзья - натурой. Создаваемый эффект первого сборника можно выразить словами одного из героев диалога О. Уайльда «Упадок искусства лжи»: «Природа также подражает Искусству. Она может показать нам только те эффекты, которые мы сначала увидели в картинах или стихах» [11]. Добролюбов создает наивное искусство, понимаемое по Шиллеру, заменяя переживание реальной природы переживанием образа природы, ранее изображенной. При этом отсутствие прямого художественного высказывания и слишком неочевидный автобиографизм произведений не позволили сборнику найти широкий круг читателей.
После ухода Добролюбова в религиозные странствия художественная искренность в противовес искусственности и искусству стала для Добролюбова определяющей творчество целью. В 1898 году в прощальном письме Добролюбов желал Брюсовым, «чтоб без меня строго, славно работали без устали, дорогой искусства помогая всем ждать искренности» [12, с. 776-777]. Если книга «Собрание стихов», изданная после разрыва поэта с образованным обществом в 1900 году, только открывает путь к появлению образа лирического «я», то сборник «Из книги Невидимой» представляет собой целостное воплощение авторского «я».
Удалившись от круга «образованных», поэт в своей религиозной практике продолжал решать художественные задачи, актуальные для литературы XX века, главной из которых становится проблема аутентичного художественного языка.
В сборнике «Из книги Невидимой» Александр Добролюбов предъявил обвинения кругу нераскаявшихся: «Пред вами стою я, современные люди! Вам не надо борьбы со своей плотью, со своим тлением, со своим злом, вы называете это любовью к себе, заботой лишь о себе. Как притворяетесь вы, как ухищряетесь и не видите этого!
Нет! я не буду лгать так как вы, я не скажу, что всякое намерение мое чисто, у кого чисто оно? Вы привыкли к безобразию своему» [13, с. 53].
Этот прозаический отрывок - своего рода кульминация сборника. Риторические восклицания, включающие в себя немотивированное сюжетом отрицание, - особенность поэтики Добролюбова, которую он часто использует в организации поэтической речи. Следует отметить, что в сборнике «Из книги Невидимой» и сами заголовки содержат отрицание. Отвержение людей, идей, сообществ, искусства происходит на различных композиционных уровнях.
Обвинителям, таким же преступникам и лжецам, поэт противопоставляет свое исключительное качество - искренность. «Искренний путь мой» [13; с. 3], таким образом, становится переходом к обретению субъектом письма истины. Встав на искренний путь, поэт артикулирует главную задачу, стоящую перед бывшими соратниками поэта, - соединение с коллективным бессознательным в языке:
Нашептали мне родники придорожные:
Ты ищи языка всеобъемлющего
От востока небес и до запада!
Чтоб от песни твоей содрогнулись леса,
Чтоб при песне твоей звери дикие умирилися...
[13; с. 60]
Автор не персонифицирует героев своих произведений, схематично описывая их быт, поскольку все истории ведут к главной цели - утверждению необходимости соединения: «Соединенье, соедине-нье - вот слово, которое я нашел в народе. Вместо разделенья соединенье всего, вместо сухого рассудка всеобъемлющее духовное устремленье.» [13; с. 4]. Спустя годы на полях рассказа «Из круга работ земледельца степей», повествование в котором строится посредством отстранения и наивного письма, Добролюбов сделает пометку: «претенциозно» [14]. Очевидно, что эстетизация действительности ради всеобщего замысла не соответствовала представлениям Добролюбова об искренности в 30-е годы. И.П. Ярков, биограф А. Добролюбова, записал одну из легенд, сложенную о нем в народе, - разговор с «братом зайчиком»:
«Идет брат Александр лесом. Навстречу ему заяц.
- Остановись, брат зайчик!
Заяц повиновался.
- Куда бежишь, брат зайчик?
Неизвестно, что именно и на каком
языке ответил брату Александру «брат зайчик», но только брат Александр сказал ему:
- Ну, беги-беги по своим делам! И они мирно расстались» [15].
Как видно, стремление Добролюбова к созданию единого языка в рамках художественного творчества преобразовалось в народное предание об известном лишь брату Александру языке, способным объединить все живое.
Искренность прямого художественного высказывания лирического «я» Добролюбова высоко оценили крестьянские поэты. Николай Клюев в 1914 году писал Александру Ширяевцу о необходимости жить по примеру Л. Семенова и А. Добролюбова, фактически цитируя фрагменты сборника «Из книги Невидимой»: «Только добровольная нищета и отречение от своей воли может соединить людей. Считать себя худшим под солнцем, благословить змею, когда она ужалит тебя смертельно, отдать себя в пищу тигрице, когда увидишь, что она голодна, — вот скрепы между людями. Всемирное, бесконечное сожаление - вот единственная программа общежития. Вере же в человека нужно поучиться, например, у духоборов или у хлыстов-бельцов, а также у скопцов. Вот, братик мой, с кем надо тебе сойтись, если ты искренне ищешь Вечного и Жизни настоящей» [16, с. 23].
Несмотря на утверждение лирическим «я» того, что «мы все одно тело» [13; с. 6], субъект письма не ощущает себя таковым. Стремление слиться с природой оборачивается покаянием перед природой («... простите меня, сестры травки, когда я лежал в июньские дни среди вашего храма, вас обижая. Тяжелыми благовоньями дышит степь, а моя привычная ко злу рука неизвестно зачем обрывает ваши тихие листики» [13; с. 5]). Желание стать частью
единого коллективного тела преломляется стихами: «Я братьями скотов считал» [13; с. 19].
Магистральный мотив - одиночество лирического героя в поисках утраченного языка, который необходимо отыскать, поскольку без него невозможно осуществиться: «А скажу я вам правду-истину. // Я искал языка неизменного» [13; с. 58].
Желание говорить и отсутствие «искреннего» слова - трагедия лирического субъекта, призывающего авторитет бога для легитимации жизненного пути и написанных «чужих», подсказанных неким абсолютом слов. Добролюбов предостерегал последователей от чтения своих первых поэтических книг, считая достойными чтения лишь сборники «Из книги Невидимой» и «Мои вечные спутники» (неизданная книга, организованная цитированием авторов, чьи идеи разделял поэт), считая, что написаны они «по неизбежному указанию Высшей Непостижимой Воли» [14].
Основной мыслью «Из книги Невидимой» становится мысль об отвержении всех сообществ. Противопоставляя себя сообществам отвергаемому и создаваемому, Добролюбов в то же время охвачен идеей объединения. Путь соединенья поэт обретает прежде всего в языке, сохранившемся в народе: «Живя среди всеми презираемых людей, я услышал их простой глубокий язык и увидел, что он может высказать все так же и еще лучше, чем сухие слова образованных» [13, с. 3]. Одновременно с этим он призывает своих последователей к молчанию и чтению внутренней книги, ибо и простой народный язык оказывается недостаточно совершенным: «На каких языках человеческих расскажу я это? Потому что, братья, в истинном ясновиде-ньи приблизился я к этому чистому миру, который для вас закрыт этой притчей, именем небес» [13; с. 93]. Или:
Кому-то верю я - Кому? еще не знаю сам,
Назвать на языке теперешнем не смею,
Но вам, теперешние, я не верю [13; с. 57].
Репрезентация властного дискурса заметно проявлена в сборнике. Такому пониманию способствует и нарратив книги, организованный как осознанное повторение праведного пути святого. История героического преодоления собственной греховной природы и обретения радости в единении с высшим началом - один из важных сюжетов «Из книги Невидимой». Подобные поведенческие модели «по образцу» С. Зенкин называет «нетранзитивным» [17, с. 42] (ситуации, когда реализация действия становится важнее причины и финала). Но «... искусство не ограничивается репрезентацией власти - оно принимает участие в борьбе за власть, в борьбе, понимаемой им как единственный способ, которым может быть поддержано силовое равновесие» [18, с. 10]. Слияние лирического субъекта с объектом изображения (с Богом, с добрым молодцем, странником) по причине поглощенности объектом позволяет говорить о ролевой лирике, что мешает появлению искреннего художественного высказывания и участию в борьбе за власть автора над читателем. Таким образом, сборник «Из книги Невидимой» становится финалом в борьбе за власть, поскольку реализуемые стратегии анонимности художественного высказывания не дают возможности к артикуляции индивидуальной воли к власти.
До своего ухода Добролюбов в «Предании о зарождении языка» указывал на способность молчания оживлять слова и звуки [19]. Молчание становится той самой природной искренней стихией, которой подчиняется автор. Искреннее молчание становится ценнее искреннего слова -как ситуативные псалмы без авторства важнее литературы. Схожий с Добролюбовым путь становления на религиозной основе прошел писатель Леонид Семенов, близкий друг Добролюбова, бывший некоторое время его последователем. В конце одного из писем Андрею Белому Семенов сообщает: «Вычеркнуты все ненужные и неискренние слова. Мне так трудно пи-
сать» [20, с. 446]. Стремление к искренности становится настолько довлеющим, что любое слово оказывается чужим.
В 1905 году Добролюбов говорил Брюсову о необходимости создавать «единое на потребу» [21, с. 679]. Попытка перейти к фольклору и массовой народной литературе стала по-настоящему успешной. Религиозные псалмы Добролюбова обладали большой популярностью среди его последователей, о чем можно судить по воспоминаниям И.П. Яркова, рассказывавшего о том, что одна из песен поэта исполнялась даже в качестве застольной [22, с. 23].
Начальник Самарского губернского жандармского управления писал в отчете Самарскому губернатору в июне 1914 года о секте «квакарей». О лидере общины указывал следующие сведения: «. основателем секты является известный поэт Александр Добролюбов, оставивший мир и ушедший к хлыстам, перу которого принадлежат многие известные гимны и "рас-певцы"» [23]. Налицо свидетельство о довольно широкой распространенности творчества Александра Добролюбова в Самарской губернии.
В сборнике «Из книги Невидимой» соединяются две стратегии достижения художественной искренности: прямое художественное высказывание и анонимность. Принципы выражения авторского сознания противостоят друг другу. Автор переходит к религиозным псалмам и готовым евангельским сюжетам, скрываясь за объектом изображения. Таким образом, возникает представление о многочисленных масках, за которыми исчезает лирическое «я». В сборнике соединяются великая идея и наивность - элементы, согласно Шиллеру, необходимые для истинного произведения искусства. Поиски единого языка ознаменовались отказом от языка. Искреннее сознание оказывается подавленным анонимным коллективным телом и властью абсолюта.
* * *
1. Кант И. Критика способности суждения // Кант И. Собр. соч. В 8 т. Т. 5. М. : ЧОРО, 1994. С. 5-333.
2. Шиллер Ф. О наивной и сентиментальной поэзии // Шиллер Ф. Собр. соч. В 7 т. М. : Художественная литература, 1957. Т. 6. 431 с.
3. Толстой Л.Н. Что такое искусство? // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. В 90 т. М. : Государственное издательство «Художественная литература», 1951. Т. 30. С. 27-204.
4. Юнг К.Г., Нойманн Э. Психоанализ и искусство. М. : Рефл-бук, Ваклер, 1998. 304 с.
5. Юнг К.Г. Психологические типы / пер. с нем. Софии Лорне ; под общей ред.
B. Зеленского. СПб. : Ювента ; М. : Издательская фирма «Прогресс--Универс», 1995. 434 с.
6. Гиппиус В. Александр Добролюбов // Русская литература XX века. 1890-1910 / под ред.
C.А. Венгерова; послесл., подгот. текста А.Н. Николюкина. М. : Республика, 2004. С. 272-287.
7. Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. В 90 т. Т. 12. М. : Государственное издательство «Художественная литература», 1940. 402 с.
8. Добролюбов А. К науке о прекрасном // ОР РГБ. Ф. 386 К. 129 Ед. хр. 19. Л. 2-4.
9. Брюсов В.Я. Дневники 1891-1910. М. : Изд. М. и С. Сабашниковых, 1927. 203 с.
10. Добролюбов А. Natura naturans. Natura naturata. Тетр. № 1. Санкт-Петербург : тип. Е. Евдокимова, 1895. 19 с.
11. Уайльд О. Упадок искусства лжи. URL: http://lib.ru/WILDE/esse_upadok.txt (дата обращения: 21.02.2016).
12. Брюсов В.Я, Брюсова И.М. Письмо Добролюбову, 10 августа, 1898 // Литературное наследство. Т. 98. Брюсов и его корреспонденты. Кн. 1. М. : Наука, 1991. С. 776-777.
13. Добролюбов А. Из книги Невидимой. М. : Тип. О-ва распр. полез. кн., 1905. 204 с.
14. Добролюбов А. Из книги Невидимой // ОР РГБ. Ф. 386. К. Книги. Ед. хр. 857. Л. 1.
15. Ярков И.П. Какими я их знаю. Рассказы о «брате Александре» Добролюбове, его друзьях и последователях // ОР РГБ Ф. 218. К. 1394. Ед. хр. 2. Л. 207 с.
16. Александр Ширяевец. Из переписки 1912-1917 гг. / публ. и коммент. Ю.Б. Орлицкого, Б.С. Соколова, С И. Субботина // De Visu. 1993. № 3. С. 5-42.
17. Зенкин С. Социальное действие и его смысл // Зенкин С. Работы о теории: Статьи. М. : Новое литературное обозрение, 2012. 560 с.
18. Гройс Б. Политика поэтики. М. : ООО «Ад Маргинем Пресс», 2013. 400 с.
19. Добролюбов А.М. Предание о зарождении языка // ОР РГБ Ф. 386. К. 57. Ед. хр. 2. Л. 1.
20. Лавров А.В. Леонид Семенов - корреспондент Андрея Белого // Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации. М. : Новое литературное обозрение, 2015. С. 426-446.
21. Брюсов В.Я. Письмо Венгерову С.А. 3 июля, 1905 // Литературное наследство. Т. 85. М. : Наука, 1976. С. 679.
22. Ярков И.П. Моя жизнь // Самарский литературный музей // URL: http://az.lib.ru/j7 jarkow i p/text 0010.shtml (дата обращения: 21.04.2015).
23. О появлении в селе Семеновки последователей секты «квакари» // ЦГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 5564. Л. 2.
