CC BY
34УДК 902.63
ХРОНОЛОГИЯ ВЫЯВЛЯЕМЫХ КУЛЬТУРНЫХ СВЯЗЕЙ ПРИУРАЛЬЯ И ЗАПАДНОЙ СИБИРИ В КОНЦЕ ЭПОХИ РАННЕГО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКА
© 2018 г. Ю.В. Ширин
Часто возникают ошибки в хронологической оценке сравниваемых комплексов эпохи РЖВ Приуралья и Западной Сибири при датировке по аналогам. Эволюционно-типологический метод может быть дополнен хронологическим анализом стилистических особенностей художественного литья. В начале I тыс. н.э. отмечен период активизации культурных контактов Приуралья и Западной Сибири. Это проявилось в распространении однотипного инвентаря и нескольких групп художественного литья. Это Чердынская стилистическая группа (ЧСГ), а также Усть-Полуйская (УСГ) и Холмогорская (ХСГ). Сходство, присущее этим группам литья, позволяет высказать гипотезу о принадлежности их к одному хронологическому периоду. Изделия ХСГ имеют признаки заметного влияния металлургов Приуралья. Именно их культурные традиции 1-11 вв. отражены в ассортименте отливок. Вероятным регионом массового производства изделий ХСГ может быть южная часть Среднего Зауралья. Появление там нового металлургического центра могло быть стимулировано тем, что этот регион в 1-111 вв. граничил с торговыми путями, направляющимися в Прикамье из Средней Азии. Нижние даты дальнего импорта, сочетающегося с изделиями ХСГ, дают надежное основание для гипотезы о том, что существующие датировки изделий ЧСГ и комплексов с ними связанных сомнительны.
Ключевые слова: археология, стилистические группы, культовые образы, Западная Сибирь, бронзовое литье, технологические особенности, высокооловянистая бронза
В конце эпохи раннего железного века культурные связи населения смежных областей Урала и Западной Сибири становятся все заметнее. В раннем средневековье и позднее они уже ни у кого не вызывают сомнения. Традиция рассмотрения следов таких взаимодействий имеет обширную историографию. Наследием ее является и шлейф нерешенных проблем и ошибочных методологических подходов. На основании только археологических материалов, в условиях бесписьменного периода в истории региона, весьма сложно говорить о том, влияние или взаимодействие групп населения (отдельных личностей) стали причиной наблюдаемых культурных явлений, или же, мы фиксируем непреднамеренные последствия единичных случайных событий. При этом не будем упускать из виду и то, что «культурные связи» в той или иной историографической традиции могут быть и порождением ошибочного истолкования первичных наблюдений. Почти не затрагивая природы описываемых культурных сближений, рассмотрим лишь хронологический аспект этого явления. Вне нашего внимания останется и более отдаленный импорт, общий для Предуралья и Зауралья. Дальний импорт, чаще всего, имеет неопределенную хронологию отложения в выявленных комплексах, из-за сложности оценки длительности
его использования. Определенное значение имеют только его нижние даты - в качестве «terminus post quem».
Датировка по аналогиям, несмотря на скрытые в данном методе слабости, по-прежнему остается если не единственным, то преобладающим способом построения хронологий для таежных культур Сибири. Для исследователей памятников Западной Сибири эпохи железа обращение именно к приуральским комплексам для поисков датированных аналогов всегда имело особое значение. При этом, наблюдается тенденция к синхронизации западносибирских находок с их приуральскими аналогами, что подталкивает к последующим реконструкциям межрегиональных «взаимодействий» носителей соответствующих, якобы синхронных культурных образований.
В качестве очередной демонстрации того, как ненадежен метод датировок по аналогиям, рассмотрим результат датировки могильника Шеркалы IX в Нижнем Прио-бье (Чиндина, 1984, с. 50-57, рис. 21-25). В комплексах этого могильника выделено две группы погребений. Кроме погребений, совершенных по обряду ингумации (пп. 1-3), там были исследованы так называемые погребения-жертвенники (№№ I—III), отнесенные к кремациям. Судя по приведенным Л. А. Чинди-
ной датированным аналогиям (Чиндина, 1984. с. 51-56), обе группы погребений предложено рассматривать в рамках одного хронологического периода, при общей датировке 1-Ш вв. н.э., с возможными вариантами в последовательности их возникновения.
Бросается в глаза заметная субъективность выбора хронологических интервалов для аналогов, использованных при датировке шеркалинских комплексов (Чиндина, 1984, с. 57, табл. 4). В частности, для бронзового разомкнутого браслета из 6-гранного прутка, найденного в «жертвеннике» I, указан интервал II в. до н.э. - II в. н.э. (Чиндина,
1984, рис. 22: 3; табл. 4). Но самые ранние аналогии для таких браслетов в памятниках Прикамья могут быть указаны только в раннесредневековых комплексах. Браслеты из граненого бруска встречены в составе инвентаря погребений, датируемых третьей четвертью I тыс. н.э.: Поломский (Генинг, 1959, табл. VIII: 17), Агафоновский I (Голдина и др., 1980, табл. 24: 17), Щукинский (Голдина,
1985, табл. IV: 19) могильники. Впрочем, из более отдаленных аналогий можно указать на золотые браслеты из граненого стержня, известные в комплексах среднесарматского периода (Дзиговский, 2003, рис. 25: 6). Но могли ли они послужить исходным образцом для Прикамских граненых браслетов - не ясно.
Редкость для Прикамья и простота формы граненых браслетов не позволяют считать их надежным основанием для датировки. Но с так называемыми «жертвенниками» связаны и другие находки, для аналогов которых также не исключена дата более поздняя, чем III в. н.э. К ним относятся выпуклые полулунные бляшки-нашивки из тонкой полированной горячекованой бронзы, отнесенные Л.А. Чиндиной к тому же хронологическому интервалу, что и граненые браслеты (Чиндина, 1984, рис. 22: 4, 11; табл. 4). Одна из бляшек найдена в составе «жертвенника» I, а вторая была единичной находкой в слое. Эти бляшки представляют собой часть полусферы диаметром около 35 мм, толщиной около 1 мм, с вырубленным по дуге сегментом. На кромке вогнутой дуги, в уголках бляшки, пробиты круглые парные крепежные отверстия диаметром 2 мм. Назначение этих бляшек не установлено, но это не элементы доспеха, как обычно полагают (Чиндина, 1984, с. 55; Баги-на, 2013, с. 190). К сожалению, такие бляшки в относительно большом количестве пока известны, в основном, среди недокументиро-
ванных находок. В одном случае в Западной Сибири отмечено, что ими, будто бы, были украшены кожаные ножны ножа. Такие бляшки есть и в памятниках Приуралья. Но и там они до недавнего времени были известны только в открытых комплексах - на культовых местах, среди разновременного материала (Теплоухов, 1896, табл. IV: 4; Спицын, 1902, табл. XXXVI: 6; Канивец, 1962, табл. 2: 16, 17; 1964. с. 104, рис. 37: 23-25).
Исследователи пещер Пермского края сочли возможным по условиям обнаружения отнести полулунные выпуклые бляшки к группам предметов, датируемых ранним средневековьем (около середины I тыс. н.э.). Кажется, теперь это подтверждается единичными находками таких бляшек в раннесредне-вековых комплексах Бирского могильника (из не опубликованных материалов Н. А. Мажито-ва, из раскопок 1981 г.) (благодарю А. А. Крас-ноперова за эту информацию). Кстати, материалы Бирского могильника (Мажитов, 1968, табл. 14: 3) позволяют предположить, что и могила 3 из Шеркалы IX, представляющая собой небольшую ямку, в которой лежала сломанная серповидная гривна, завернутая в кусок шкуры (Чиндина, 1984, рис. 24), также относится к числу «жертвенников» и может быть датирована ранним средневековьем. Кстати, отнесение «жертвенников» могильника Шеркалы IX к кремациям не вполне оправдано, так как это не подтверждено данными антропологических анализов.
Для редких типов изделий возможность субъективного выбора хронологического интервала заложена в самом отсутствии разработанной типологии и в отсутствии устойчивых сочетаний соответствующих типов с прочими предметами в датированных комплексах. Но такие негативные условия существуют и при обращении к некоторым массовым типам простых форм, которые кажутся неизменными на протяжении длительных периодов. Широкие хронологические рамки, принятые для некоторых типологических признаков этих изделий, без возможности различения ранних и поздних типов — еще одно условие существования субъективных хронологических предпочтений при обращении к аналогам.
В частности, вне приуральских комплексов отсутствуют возможности для узкой датировки прямоугольных поясных накладок с петлевым креплением и с лаконичным орнаментом по осевой линии в виде двух рядов вдавленных мелких треугольников (рис. 1). В
Приуралье такие накладки можно встретить как в погребениях, относимых к ананьинской культуре, так и к пьяноборской, и к кара-абыз-ской (Воробьева, 2012, с. 133-135) культурам. Значительный хронологический разрыв (не менее 200-250 лет) в датировке бытования этих поясных накладок в ананьинских и пьяноборских комплексах чаще всего, вслед за В.Ф. Генингом, маскируется «растяжкой хронологической шкалы». Проблема хронологической нестыковки ананьинских и поста-наньинских комплексов осознается все острее на фоне сходных проблем в сопредельных историко-культурных регионах. Она весьма детально рассмотрена А. А. Красноперовым (2014). Напрашивающаяся в этом контексте радикальная гипотеза о необоснованности отнесения некоторых вариантов так называемых «накладок пьяноборского типа» к ананьинскому времени еще требует своей проработки. Хорошо видно, что среди этих накладок выделяются несколько размерных и пропорциональных разновидностей. Различаются они и количеством крепежных петель и проработкой зубчатого орнамента. Пока эти различия никем не анализировались, как и различия в технологии изготовления накладок (в формовке петель и т.д.). Осталась вне внимания и динамика их распространения в Евразии. Отмечено только, что ареал таких накладок весьма обширен. На западе они встречаются до Прибалтики (Голдина, Красноперов, 2012а, с. 5б), а на востоке - от Нижнего Приобья на севере (Чиндина, 1984, рис. 22: б) до Тобольского Прииртышья на юге (Зах, 2008, рис. 10: 2).
Недостаточное внимание к деталям таких простых, долго бытующих, типов погребального инвентаря может объясняться тем, что проблемы датировки погребальных комплексов Приуралья позволяло решать их относительное разнообразие и насыщенность. По сути, для массовых типов вне комплексов нет объективных признаков сужения хронологических рамок бытования конкретного изделия. В полной мере мы это ощутили при рассмотрении возможности выделения хронологических групп инвентаря в коллекциях, собранных на городище Няксимволь на северной Сосьве (Няксимволь, 2014). Обращение к приуральским аналогам за редким исключением позволяло наметить узкую датировку даже для явного импорта. Остается надеяться, что постепенно работа по детализации эволю-ционно-типологических признаков долго-бытующих типов инвентаря погребальных
комплексов эпохи раннего железного века Приуралья, которая в последние годы активизировалась (Голдина, Красноперов, 2012б), постепенно даст свои результаты.
Практика показывает, что ошибочны могут быть и хронологические выводы с опорой на аналогии по таким морфологическим признакам, для которых абсолютизированы хронологические интервалы в соответствующих эволюционно-типологических схемах. Так, до недавнего времени считалось, что важным хронологическим признаком эполетообразных застежек является количество жгутов, соединяющих щиток и пластину с крюком. Накопленные наблюдения позволили скорректировать эти представления. В частности, находки одножгутовых застежек, которые по В.Ф. Генингу относились к ранней группе изделий - III—II вв. до н.э., отмечены в комплексах I—II вв. н.э. (Голдина, Красноперов, 2012а, с. 61—62). Для археологии Западной Сибири это важная поправка, поскольку прежняя хронологическая схема автоматически заставляла исследователей удревнять комплексы, в которых подобные застежки встречались. Но отсутствие признаков, позволяющих различать ранние и поздние типы маложгутовых поясных крючков, оставляют простор для субъективных хронологических спекуляций.
Урало-западносибирское литье как объект датировки также требует к себе пристального внимания. Есть основания полагать, что известная ограниченность эволюционно-типологических методик,
применяемых к инвентарю местных типов, может быть скорректирована хронологическим анализом стилистических особенностей художественного литья. Особый проблемный аспект состоит в том, что уже давно назревшая потребность в выделении отдельных стилистических групп в составе урало-западносибирского литья, все еще не удовлетворена. Отдельные характеристики стиля изобразительных памятников в виде их типологии и классификации присутствуют в некоторых работах, но этого недостаточно. К сожалению, изучение бронзовой пластики нередко сводится лишь к описанию новых находок или к обобщению накопленного материала с упором на реконструкцию семантики изображений. Отсюда возникало и возникает много спорных вопросов, которые касаются хронологических и географических рамок распространения отдельных типов пластики. Вместе с тем, в исследованиях, имеющих преиму-
щественно семантическую направленность, смешиваются изделия разных стилистических групп. Неопределенная хронологическая позиция большинства изделий, объединяемых в искусствоведческих работах, оставляет без почвы субъективные гипотезы о первенстве в воплощении конкретных иконографических типов в рамках той или иной стилистической группы. Велика вероятность не только разновременности этих изделий, но и разнокультур-ности исходной принадлежности.
В своих исследовательских целях, в урало-западносибирском литье финала эпохи раннего железа мы выделили несколько стилистических групп, которые конечно же не исчерпывают всего разнообразия. Одна из них получила рабочее название холмогорская стилистическая группа (далее ХСГ) (Ширин, 2017, с. 93-98), две другие - усть-полуйская (УСГ) и чердынская (ЧСГ).
Изделия этих стилистических групп относительно легко вычленяются из совокупности близкородственных предметов благодаря весьма характерным особенностям построения формы, компоновке деталей и декоративному оформлению (рис. 2; 3). Например, художественная пластика ХСГ отличается высоким рельефом, общей вогнутостью оборотной стороны, дополнительной декоративной обработкой внешней поверхности и шлифовкой. Многие изделия имеют шнуровую или зернистую окантовку. К этому можно добавить круг наиболее часто встречаемых изобразительных мотивов и декоративных элементов (например, несколько типов меандроидных узоров), особый тип компоновки элементов, аналогичный и для плоскости и для объема (например, сочетание гладкой поверхности и четких рельефных линий с геометризированными мотивами, стремление к плотному заполнению поверхности деталями).
Некоторую сложность может представлять отделение от ХСГ изделий УСГ, имеющей некоторые сходные черты, возможно, возникшие как подражание. Изделия УСГ обычно отличают от ХСГ: нехарактерные для ХСГ конструктивные особенности и эклектичность - наличие чужеродных для ХСГ деталей, присущих иным стилистическим группам. Вероятнее всего, общие стилистические признаки у изделий ХСГ и УСГ - указание на их хронологическую близость, если не на относительную синхронность существования. Они часто совместно встречаются в комплексах. Изделия ХСГ, как стилистически
более цельные, могут рассматриваться и как возникшие несколько ранее.
Изделия УСГ изредка обнаруживаются в ареалах культур Приуралья, но наиболее характерны для лесного Зауралья и Нижнего Приобья (Няксимволь, 2014, с. 92-97, 104, 130; Усть-Полуй, 2003, с. 22, 24; Гусев, Федорова, 2012, рис. 19; 32: 5, 7, 8; Федорова, 2014). В остальном ареале Западной Сибири, до Енисея на востоке, господствуют изделия ХСГ. В относительно больших объемах они проникают и в Приуралье.
Изделия ЧСГ, отсутствуя в Зауралье, являются обычной находкой для Приуралья (Эренбург, 2014, с. 81-88, 90-98; Коренюк, 2015, рис. 7: 4, 6, 9-12). В Приуралье они наиболее ярко воплощены в ажурных пластинах со сложными многофигурными композициями, хорошо известными как Чердынские богини (рис. 3: 1, 4) (Оборин, Чагин, 1988, с. 133-138). Основные признаки изделий ЧСГ: круглые глаза с точкой в центре, щелевид-ный рот с опущенными уголками, кисти рук в виде когтистой лапы, сжатой в кольцо, стопы с подвернутыми пальцами, членение конечностей по основным суставам декоративными полосками. Деталировка выполняется на плоской основе резными линиями.
Обращение к изделиям ЧСГ, в контексте данной работы было вызвано несколькими обстоятельствами: имеющимися стилистическими перекличками с изделиями ХСГ и УСГ, а также в связи с попытками передатировки изделий ЧСГ с отнесением их к позднеана-ньинскому времени - к У-Ш вв. до н.э. (Коренюк, Майстренко, 2011, с. 140).
Последняя гипотеза весьма спорна. Датировка Чердынских богинь, в силу случайных обстоятельств их обнаружения, достоверно не установлена. Со времени обнаружения первых изделий ЧСГ высказывались различные гипотезы о времени их бытования, но в основном исследователи склонялись к раннесредневековому периоду - VI-VIII вв. (Оборин, Чагин, 1988, с. 132-139). В качестве основания для предложенной передатировки чердынской пластики, в сторону удревнения, послужили стилистически сходные с ними изделия из погребений Шиховского могильника (Васкул, 2002, с. 15).
Из доступных опубликованных источников можно понять, что этот могильник имеет сложную структуру (Васкул, 2002). В Шиховском могильнике выделено две основные хронологические группы погребений -VIII вв. до н.э. и вв. н.э. Именно к ранней
группе были отнесены погребения с изделиями ЧСГ, что послужило одним из оснований для отнесения всей группы изделий типа Чердынских богинь к позднеананьинскому времени. С этим трудно согласиться. И не только потому, что уникальность Шиховских комплексов не способствует их убедительной хронологической интерпретации. Рассмотренные выше параллели между ЧСГ и УСГ заставляют более внимательно отнестись к выявляемым противоречиям.
Весьма важным представляется выделение в материалах Шиховского могильника погребальных комплексов соотносимых с керамикой бичевнического типа. Отнесение этой керамики ко второй четверти I тыс. н. э. обосновывается радиуглеродными датировками (Васкул, 2002, с. 19). Для позднеананин-ской группы погребений, выделенных в материалах Шиховского могильника, тоже есть радиоуглеродные калиброванные даты, но сам И.О. Васкул признает, что к этим данным пока следует относиться с осторожностью (2002, с. 15—16). Что, впрочем, не мешает в дальнейшем пропагандировать данные комплексы под этими датировками (Люди..., 2017, с. 16, 17). Основной опорой для их хронологического определения и отнесения к V—III вв. до н.э. остаются весьма отдаленные аналогии, привлекаемые с многочисленными оговорками. При рассмотрении оснований датировок аналогий, переносимых на шиховские материалы, нельзя исключать вероятность принятия для них дат в интервале гляденовского времени — от рубежа эр до II в. н.э. В частности, в погребениях, отнесенных к ранней группе, есть рассмотренные выше прямоугольные накладки с орнаментом из вдавленных треугольников (рис. 1: 4—6) (Васкул, 2002, рис. 14: 2, 3; 15: 3). С учетом этого, Шиховский могильник утрачивает значение надежного поставщика аналогов позднеананьинского времени для изделий из Скородумского «клада».
Отметим, что в выделенную И.О. Васку-лом в материалах Шиховского могильника хронологическую группу V—III вв. до н.э. попали и изделия с признаками УСГ (Васильев, 2004, рис. 14: 6). Этому способствовало то, что относительно большую группу случайных находок из Приуралья с признаками УСГ в искусствоведческих работах уже давно принято относить к позднеананьинскому времени. Для объяснения возникших с накоплением новых источников противоречий, а именно, с наличием аналогичных стилисти-
ческих признаков у изделий из сопредельных регионов Западной Сибири в иную, более позднюю эпоху, пока предложены только малоубедительные рассуждения о неком «ананьинском наследии» (Васильев, 2004, с. 295). Мы полагаем, что данная интерпретация ошибочна. В частности тезису о транслировании «ананьинского наследия» противоречит основной вывод Ст. А. Васильева, который поддержало большинство исследователей, о том, что целостный ананьинский стиль так и не сложился (Васильев, 2004, с. 294, 295). Так
0 транслировании какого наследия идет речь, тем более с хронологическим разрывом не менее трех веков?
Материалы Шиховского могильника вновь показывают, что изделия круга Чердын-ских богинь сочетаются с предметами, в декоративном оформлении которых используются элементы и композиционные решения, характерные для западносибирского стиля литья эпохи раннего железа, выделенного Н.В. Федоровой. Западносибирский стиль литья, включающий в свой состав и изделия выделенных нами УСГ и ХСГ, по мнению Н.В. Федоровой, сформирован не ранее
1 в. до н.э. (Зыков, Федорова, 2001, с. 47).
Изделия ЧСГ и УСГ сочетаются и на культовых местах Приуралья, например, на Гляде-новском костище. К изделиям ЧСГ в составе Гляденовского костища может быть отнесена бронзовая антропоморфная фигурка с широко расставленными ногами и горизонтально срезанной макушкой (рис. 3: 6) (Новокрещен-ных, 1911, табл. I: 16). В этой же стилистике в материалах Гляденовского костища известно более десятка бляшек, обычно, зооморфных, часто, имеющих выступающее сверху полукруглое ушко для подвешивания (рис. 1: 10, 11) (Новокрещенных, 1911, табл. I: 21, 23; II: 7, 15; III: 1, 6, 19; IV: 19; V: 15; VI: 1, 17; X: 10). Изделия УСГ в материалах этого памятника единичны. К ним можно отнести, например, несколько орнитоморфных блях и бронзовое погрудное антропоморфное изображение с косами, серповидным нагрудным украшением и диадемой (или стилизованным плоским головным убором) с волютами на висках (рис. 3: 14) (Новокрещенных, 1911, табл. II: 22). Характерные признаки УСГ, видимые на этом изделии: относительная реалистичность, сочетаемая с декоративными дополнениями в виде орнаментальных полосок из псевдозерни, миндалевидные глаза, носогубные складки, подчеркнутые ломаной линией.
Мы не можем исключать хронологической близости изделий УСГ и ЧСГ в составе изображений Гляденовского костища. В пользу этого может говорить и то, что для изделий ЧСГ и УСГ характерны близкие композиции и иконография сложных образов, общие персонажи в пластике, например, многоголовые орнитоантропоморфы (рис. 3: 1, 3, 4), орни-томорфы с личиной на груди (рис. 3: 2), двухголовые фигурки (рис. 3: 7, 8), а также сходные изображения на гравировках. Последние известны преимущественно в Западной Сибири, но встречаются и в Приуралье. Они есть в Шиховском могильнике и на Гляденовском костище. При этом, в комплексах Шиховского могильника есть гравировки, которые можно отнести и к ЧСГ (рис. 3: 13) (Васкул, 2002, рис. 16: 1, 4), и к УСГ (Васкул, 2002, рис. 14: 22). Часть гравировок Гляденовского костища также близки к УСГ (Новокрещенных, 1911, табл. IV: 6, 16; V: 18; VIII: 27; IX: 18). На одной из гравировок, из числа недокументированных находок, сделанных в Верхнем Прикамье (Эренбург, 2004, с. 208, кат. 333), сочетаются стилистические особенности изображений ЧСГ и УСГ (рис. 3: 15).
Изделия УСГ, в которых с наибольшей очевидностью представлены иконографические параллели с изделиями ЧСГ, встречены в лесном Зауралье. В качестве примера рассмотрим орнитоантропоморфную фигурку, найденную на р. Лозьва (рис. 3: 3) (Бауло, 2011, с. 193). Она обладает яркими стилистическими признаками УСГ: носогубны-ми складками у личин и обрамлением кромки крыльев полосками из псевдозерни. Эта фигурка воспроизводит одну из характерных для ЧСГ композиций - орнитоантропоморф-ное существо, стоящее на звере (в частности, на бобре). Повторена и трехголовость, и увен-чанность средней личины протомой зверя. Деталировка крыльев до мелочей совпадает с одной из чердынских плакеток (рис. 3: 4) -крылья расчленены вертикальными узкими полосами, на некоторых из перьев, показанных таким образом, нанесена косая штриховка, выделена плечевая зона крыльев с короткими перьями. Последняя деталь, отмеченная и у некоторых других изделий ЧСГ, например, у фигурки с Пижемского городища (рис. 3: 2) (Шмидт, 1927, табл. I: 1), не характерна для ХСГ, а если и встречается у западносибирских орнитоморфов УСГ (Усть-Полуй, 2003, с. 22), то сильно редуцированна.
Наблюдаемые элементы сходства культовых изделий разных стилистических групп,
и особенно примеры адаптации отдельных элементов чужеродной иконографии позволяют видеть в этом признаки взаимодействия соответствующих культурных миров. Это хорошо соотносится с реконструируемыми на ином материале векторами культурных взаимодействий гляденовского времени, указывающими на лесное Зауралье и Западную Сибирь (Багина, 2013, с. 190-191; Васкул, 2014, с. 50-54).
Признаки активизации культурного взаимодействия Приуралья и Западной Сибири, которые проявились с рубежа нашей эры на уровне изобразительной практики, могут быть дополнены и многочисленными примерами обоюдного заимствования некоторых типов бытового инвентаря, вооружения и деталей костюмов. Такой импорт в значительно большем объеме выявлен на территории Западной Сибири, где предметы приуральских типов или их дериваты нередко сопутствуют изделиям УСГ. Датировка этих предметов укладывается в интервал от рубежа эр до III в. н.э.
Близкая аналогия гляденовской личине с косами, которая и в Приуралье не единична (Abercromby, 1898, fig. 17), есть в материалах одного из погребений Потчеваш-ского могильника (Мошинская, 1953, табл. VII: 1), в сочетании с бронзовыми кельтами I в. до н.э. - II в. н.э. (Няксимволь, 2014, с. 36-37). УСГ включает и многочисленную серию гравированных изображений, для которых тоже предложены даты в интервале II в. до н.э. - II в. н.э. (Приступа и др., 2002, с. 17-35; Усть-Полуй, 2003, с. 18, 19; Федорова, 2014; Федорова и др., 2016, с. 50-53). Принадлежность к этому же хронологическому интервалу, с учетом отмеченных стилистических и иконографических параллелей, изделий ЧСГ весьма вероятна. Зооморфным бляшкам ЧСГ с ушком на спине, найденным в Шиховском могильнике (рис. 3: 9) и на Гляденовском костище (рис. 3: 10, 11), известна аналогия из Тарасов-ского могильника (рис. 3: 12), из комплекса III в. н.э. (Голдина, Бернц, 2016б, рис. 3: 18).
При всей неопределенности условий появления черт приуральских культурных типов в облике инвентаря культур эпохи раннего железного века Западной Сибири, можно обратить внимание на то, что подлинные изделия из Прикамья в Зауралье представлены, прежде всего, деталями индивидуальных костюмов и украшений (пьяноборских и кара-абызских) I-II вв. н.э. Находки этих предметов в определенных регионах Запад-
ной Сибири могут сигнализировать о непосредственном присутствии, длительном или кратковременном, выходцев из Прикамья.
«Скрытая миграция» приуральского населения в Западную Сибирь в первые века I тыс. н.э., которую пока не удается проследить на массовом археологическом материале, вполне вероятна. Известные находки не исключают не только случайного посещения зауральских регионов отдельными представителями культур Прикамья, но и инфильтрацию в эти области небольших групп населения, обладающих специфическими навыками (например металлургическими). Именно такое развитие событий могло стать условием формирования в Зауралье производства бронзовых изделий ХСГ, подражающих приуральским образцам. Конечно, единичные копии изделий данной группы могли изготавливать в некоторых регионах Западной Сибири, но во всем разнообразии присущих ХСГ типов они, несомненно, были разработаны в одном центре с развитыми традициями ремесленного производства. В попытках локализовать это место, мы исходим из вероятности, что некоторая совокупность условий формирования технокомплекса этого центра нашла отражение в особенностях, присущих изделиям ХСГ, а также в их ассортименте.
Таким местом в начале I тыс. н.э. могла быть южная часть Среднего Зауралья. Именно в Зауралье отмечено максимальное число типов изделий ХСГ в разнообразных сочетаниях. Большинство из категорий этого литья, в том числе эполетообразные застежки, имеют прототипы в смежных районах Пред-уралья. Признаки присутствия мигрантов из тех мест, включая мастеров-литейщиков, носителей пьяноборской литейной традиции, проявляются именно через ассортимент отливаемых предметов ХСГ. Всего нами выделено 10 основных ассортиментных групп (рис. 2). Почти все они не характерны для более ранних комплексов Западной Сибири, но хорошо известны в Приуралье. С прилегающими к Среднему Зауралью регионами связаны и массовые находки тиражированных изделий этих ассортиментных групп. Некоторые из перечисленных категорий представлены в Приуралье только случайными находками. Датировка их во многом субъективна и, судя по всему, обычно, занижена. Видимо, следует более детально разобраться с их хронологическим местом, в связи с тем, что они должны быть относительно близки во времени к своим зауральским дериватам.
Как полагают, немного южнее Среднего Зауралья в первой половине I тыс. н.э. проходили основные торговые маршруты, связывающие Предуралье со Средней Азией (Голдина, Голдина, 2010, с. 194; Таиров, 2016, с. 100). Это соседство может быть одним из условий, которое объясняет не только саму возможность появления на юге Среднего Зауралья особого бронзолитейного центра, тиражирующего изделия ХСГ, возможно, для обмена на пушнину. Стандартное сочетание в комплексах изделий из белой бронзы с соответствующими группами далекого импорта, например, со среднеазиатскими и переднеази-атскими бусами, с горячекованными зеркалами и с дисками с концентрическими проточками, видимо, также не случайно.
Заимствуемые «хроноиндикаторы» -стилистичекий горизонт культового литья или декоративного оформления различной фурнитуры - все они требуют внимательного критического рассмотрения не только с точки зрения оснований их датировки; очень важно обращать внимание на погрешности, возникающие от субъективной оценки синхронности или степени запаздывания сходных культурных явлений в смежных историко-культурных областях. Как мы сейчас понимаем, то, что в Западной Сибири иногда воспринимается как приуральский импорт, может вообще таковым не являться. Чаще всего, это своеобразные подражания, отдаленно напоминающие приуральские вещи. При определении вероятного времени создания предметов, с опорой на датированные аналоги, иногда не учитывается, что на самом деле речь идет о поиске датированных прототипов, часто гипотетических. И уж, конечно, нет ни каких оснований считать псевдодериваты синхронными их отдаленным прототипам. Поиск аналогов для дериватов, без учета их свойств, будет еще сильнее искажать наши и без того неточные хронологические построения. Знание о времени бытования возможных прототипов для тех или иных предметов имеет значение только в качестве «Terminus post quem». Но, при этом, требуется обоснование и верхней хронологической границы бытования псевдодериватов. То есть время формирования комплекса мы не можем устанавливать только с учетом датировки прототипов (при условии, что они ими являются). Опорными должны быть датированные комплексы с аналогичными псевдодериватами. Некоторыми исследователями предлагается использовать в качестве таких комплексов материалы городища
Усть-Полуй (Борзунов, 2016, с. 112), что, безусловно, ошибочно. Дефицит закрытых комплексов первой половины I тыс. н.э. в таежной зоне Западной Сибири не может служить оправданием этого.
Для целей предварительной датировки таежных бронз из ареала кулайской культурной непрерывности пока лучше всего подходят погребально-поминальные памятники фоминской культуры Верхнего Приобья. Они входят в ареал кулайской культурной непрерывности, а соответствующие закрытые комплексы, с нужными типами бронзовых изделий, достаточно надежно датированы.
Хронология этих комплексов укладывается в интервал от рубежа II-III вв. (Ширин, 2010) до раннего IV в.
Подводя итог, можно отметить, что поднятые проблемы, конечно же, требуют более детального изучения. Из исследовательских подходов было бы желательно придерживаться методик критического разбора выявляемых противоречий. Методологии аффирмативного характера, с попытками маскировки и оправдания этих противоречий, уже показали свою непродуктивость.
ЛИТЕРАТУРА:
Багина М. К вопросу о влиянии различных культурных центров на формирование горизонтов первых веков н. э. верхнепечорских пещерных святилищ // Проблемы истории, материальной и духовной культуры народов России и зарубежных стран / Отв. ред. Ф.Н. Иванов. Сыктывкар: Изд-во Сыктывкарского ун-та, 2013. С. 190-192.
Бауло А.В. Древняя бронза из этнографических комплексов и случайных сборов. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2011. 260 с.
Борзунов В.А. Уникальный клад с Барсовой горы: сравнительный анализ и хронология // ХМАО в зеркале прошлого / Отв. ред. Я.А. Яковлев. Томск; Ханты-Мансийск: Изд-во Том. ун-та, 2016. Вып. 14. С. 67-143
Васильев Ст.А. Ананьинский звериный стиль. Истоки, основные компоненты и развитие // Археологические вести Вып. 11. / Гл. ред. Е.Н. Носов. СПб.: «ДМИТРИЙ БУЛАНИН», 2004. С. 275-297.
Васкул И.О. Шиховский могильник раннего железного века (первые результаты исследований). Сыктывкар: Коми НЦ УрО РАН, 2002. 52 с.
Васкул И. О. Этнокультурные связи населения Европейского Северо-Востока в гляденовское время (конец I тыс. до н. э. первая пол. I тыс. н. э.) // Археология Арктики Вып. 2./ Отв. ред. Н.В. Федорова. Екатеринбург: Изд-во «Деловая пресса», 2014. С. 44-57.
Воробьева С.Л. Типология элементов убранства костюма кара-абызской культуры эпохи Раннего Железа (IV в. до н. э. - IV в. н. э.). Дисс... канд. ист. наук. Уфа, 2012. Т. I. 291 с.
Генинг В. Ф. Очерки этнических культур Прикамья в эпоху железа // Труды Казанского филиала АН СССР. Сер. гум. наук. Казань: Таткнигоиздат, 1959. Вып. 2. С. 157-220.
Голдина Е.В., Голдина Р.Д. «Дальний импорт» Прикамья — своеобразное проявление процессов взаимодействия народов Евразии (VIII в. до н. э. - IX в. н. э.) // Голдина Е.В. Бусы могильников нево-линской культуры (конец IV - IX в.). Ижевск: Удмуртский гос. ун-т, 2010. С. 156-195.
Голдина Р.Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1985. 280 с.
Голдина Р.Д., Бернц В.А. Хронология мужских погребений III-V вв. Тарасовского могильника // Поволжская археология. 2016. № 3(17). С. 17-58.
Голдина Р.Д., Бернц В.А. Хронология погребений I-II вв. Тарасовского могильника // Поволжская археология. 2016. №1(15). С. 41-89.
Голдина Р.Д., Королева О.П., Макаров Л.Д. Агафоновский I могильник - памятник ломоватов-ской культуры на севере Пермской области // Памятники эпохи средневековья в Верхнем Прикамье / Отв. ред. В.Ф. Генинг. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1980. С. 3-66, 137-185, 2 табл.
Голдина Р.Д., Красноперов А.А. Конструктивная и хронологическая классификации материалов Ныргындинского I могильника II-III вв. // Древности Прикамья эпохи железа (I тыс. - первая половина II тыс. н. э.): хронологическая атрибуция / МИ КВАЭ. Т. 25 / Науч. ред. Л.И. Липина, Н.Ф. Широбокова. Ижевск: Изд-во «Удм. ун-т», 2012б. С. 7-57.
Голдина Р.Д., Красноперов А.А. Ныргындинский I могильник II-III вв. на Средней Каме / МИ КВАЭ. Т. 22 / Отв. ред. Л.И. Липина. Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет», 2012. 364 с.
Гусев А.В., Федорова Н.В. Древнее святилище Усть-Полуй: конструкции, действия, артефакты. Итоги исследований планиграфии и стратиграфии памятника: 1935-2012 гг. Салехард: ГУ ЯНАО «Северное Изд-во», 2012. 59 с.
Дзиговский А.Н. Очерки истории сарматов Карпато-Днепровских земель, Одесса: Гермес, 2003. 240 с.
Зах В. А. Комплексы кургана 7 могильника Чепкуль 9 // Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2008. № 9. С. 4-21.
Зыков А.П., Федорова Н.В. Холмогорский клад: Коллекция древностей III—IV веков из собрания Сургутского художественного музея. Екатеринбург: ИД «Сократ», 2001. 176 с.
Канивец В.И. Канинская пещера. М.: Наука, 1964. 136 с.
Канивец В.И. Первые результаты раскопок в Унинской пещере // МАЕСВ. Сыктывкар: Коми кн. Изд-во, 1962. Вып. 1. С. 103-131.
Коренюк М. С. Металлические антропоморфные изображения в раннем железном веке Пермского Прикамья // Вестник Пермского университета. 2015. №1(28). С. 85-98.
Коренюк С.Н., Майстренко Д.А. Скородумский «клад» // Шестые Берсовские чтения / Отв. ред. В.Д. Викторова. Екатеринбург: Изд-во КВАДРАТ, 2011. С. 139-146.
Красноперов А.А. Погребение № 28 Икского могильника: К вопросу о ранней дате пьяноборских памятников // «Ананьинский мир: истоки, развитие, связи, исторические судьбы». / Отв. ред. С.В. Кузьминых, А. А. Чижевский / Археология евразийских степей Вып. 20. Казань: Отечество, 2014. С. 331-351.
Люди. Звери. Боги: Предметы первобытного искусства Северного Приуралья: каталог выставки / Авт. вступ. ст.: Т.Ю. Туркина, Е.А. Шаблавина. Сыктывкар: Национальный музей Республики Коми, 2017. 99 с.
Мажитов Н.А. Бахмутинская культура. Этническая история населения Северной Башкирии середины I тысячелетия нашей эры. М.: Наука, 1968. 164 с.
Мошинская В.И. Городище и курганы Потчеваш (К вопросу о потчевашской культуре) // МИА. № 35. М.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 189-220.
Новокрещенных Н.Н. Гляденовское костище Пермской губернии на р. Каме Пермского уезда // Труды ПГУАК / Ред. А.А. Дмитриев. Пермь: Электро-типография «Труд», 1914. Т. XI. С. 19-97.
Няксимволь / Отв. ред. Я. А. Яковлев. Томск, Ханты-Мансийск: Изд-во Том. ун-та, 2014. 200 с.
Оборин В.А., Чагин Г.Н. Чудские древности Рифея. Пермский звериный стиль. Пермь: Пермское кн. Изд-во, 1988. 183 с.
Приступа О.И., Стародумов Д.О., Яковлев Я.А. Окно в бесконечность: Бронзовые зеркала раннего железного века. Томск: ГалаПресс, 2002. 88 с.
Спицын А.А. Древности камской чуди по коллекции Теплоуховых. СПб.: Типография В. Безобразо-ва и К°, 1902. 150 с.
Таиров А.Д. Караванные пути в Урало-Казахстанских степях // Евразийский вектор: проблемы международного образования / Отв. ред. С.Г. Боталов. Челябинск: Изд. центр ЮУрГУ, 2016. С. 94-120.
Теплоухов Ф. Чудское жертвенное место на р. Колве // Труды ПГУАК. 1896. Вып. III. С. 131-150.
Усть-Полуй: I век до н.э. Каталог выставки. Салехард: СПб., 2003. 76 с.
Федорова Н.В. Антропоморфные образы Усть-Полуя: технология, иконография, композиция сцен // Уральский исторический вестник. 2014. № 2 (43). С. 63-71.
Федорова Н.В., Гусев Ан.В., Подосенова Ю.А. Горнокнязевский клад. Калининград: ИД «РОСДО-АФК», 2016. 80 с.
Чиндина Л.А. Древняя история Среднего Приобья в эпоху железа. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1984. 255 с.
Ширин Ю.В. Нижняя дата для фоминских памятников и проблемы с нею связанные // Археологические изыскания в Западной Сибири: прошлое, настоящее, будущее (к юбилею профессора Т.Н. Троицкой): сборник научных трудов / Отв. ред. В.И. Молодин. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2010. С. 190-195.
Ширин Ю.В. Транскультурный феномен холмогорской стилистической группы урало-сибирского литья из белой бронзы // Культуры и народы Северной Евразии: взгляд сквозь время: Материалы международной конференции, посвященной 80—летнему юбилею Л.А. Чиндиной / Отв. ред. М П. Черная. Томск: ИД «Д—Принт», 2017. С. 93-98.
Шмидт А. В. К вопросу о происхождении пермского звериного стиля // Сборник МАЭ / Ред. Е.Ф. Карский. Л.: Изд-во АН СССР, 1927. Т. VI. С. 125-164.
ЭренбургБ.А. Звериный стиль. Пермь: Сенатор, 2014. 212 с.
Abercromby J. The pre- and proto-historic Finns: both eastern and western with the magic songs of the west Finns. London: D. Nutt, 1898. Vol. I. 428 pg.
Информация об авторе:
Ширин Юрий Викторович, кандидат исторических наук, доцент, Новокузнецкий институт (филиал) Кемеровского государственного университета (г. Новокузнецк, Россия); shirin_a@mail.ru
THE CHRONOLOGY OF THE CULTURAL RELATIONS BETWEEN THE CISURALS AND THE WESTERN SIBERIA IN THE END OF THE
EARLY IRON AGE
Yu.V. Shirin
Errors frequently occur in the chronological evaluation of compared complexes dating back to the Early Iron Age from the Cisurals and Western Siberia in terms of dating by comparison with analogues. The evolutionary-typological method can be complemented by the chronological analysis of the stylistic features of artistic casting. Researchers have distinguished a period of intensification of cultural contacts between the Urals and Western Siberia in the early 1st millennium A.D. This reflected in the distribution of a similar type of inventory and several groups of artistic casting. These are the Cherdyn' (ChSG), Ust'-Polui (USG) and Khol-mogorsky (KhSG) stylistic groups. The similarity inherent in the casting groups suggests their correspondence to a single chronological period. The KhSG items feature the evidence of a significant influence of metallurgists from the Urals. It is their cultural traditions of the 1st-2nd centuries which reflected in the series of castings. The probable region of the mass production of KhSG items is the southern area of the Middle Transurals. The establishment of a new metallurgical centre in the area could have been stimulated by the fact that in the 1st-3rd centuries the region bordered on trade routes between the Kama Region and Central Asia. The lower dates of distant imports corresponding to the KhSG items provide reliable grounds for the hypothesis that the existing dating of ChSG items and the related complexes is questionable.
Keywords: archaeology, stylistic groups, cult images, Western Siberia, bronze casting, technological features, tin bronze.
About the Author:
Shirin Yury V. Candidate of Historical Sciences. Kemerovo State University. Tsiolkovsky St., 6, Novokuznetsk, 654041, Russian Federation; shirin_a@mail.ru
Рис. 1. Варианты бронзовых поясных накладок с зубчатым орнаментом. 1-3 - Няксимволь (фото автора); 4-6 - Шиховский могильник (4 - погр. 28; 5 - погр. 23; 6 - погр. 1) (по: Васкул, 2002, рис. 15: 3; 14: 2, 3); 7, 8 - недокументированные находки из Башкирии (фото автора); 9 - Ныргындинский I могильник (погр. 320) (по: Голдина, Красноперов, 2012а, табл. 193, 15); 10 - Тарасовский могильник (погр. 1679) (по: Голдина, Бернц, 2016а, рис. 9: 16); 11 - Шеркалы IX (погр. II) (по: Чиндина, 1984, рис. 22: 6); 12 - Чепкуль 9 (к. 7, погр. 3) (по: Зах, 2008, рис. 10: 2).
Рис. 3. Две стилистические группы изображений из Приуралья и Западной Сибири. 1, 2, 4-7, 9-13 -Чердынская СГ; 3, 8, 14, 15 - Усть-Полуйская СГ. 1, 4 (по: Оборин, Чагин, 1988, с. 138, № 140; с. 133, № 135); 2 (по: Шмидт, 1927, табл. I: 1); 3 (по: Бауло, 2011, с. 193); 5 (по: Коренюк, Майстренко, 2011, рис. 1: 2); 6, 10, 11, 14 (по: Новокрещенных, 1911, табл. I: 16; VI: 1; II: 15, 22); 7, 15 (по: Эренбург, 2014, с. 84, № 4; с. 208, № 333); 8 (по: Няксимволь, 2014, с. 121); 9, 13 (по: Васкул, 2002, рис. 15: 9; 16: 4);
12 (по: Голдина, Бернц, 2016б, рис. 3: 18).
