CC BY
43христиан подобные богословские взгляды не удовлетворят и покажутся им даже несколько высокомерными, - точно так же, как я нахожу несколько высокомерным христианский взгляд на иудаизм как на всего лишь необходимую прелюдию к христианству. Но каковы бы ни были реальные богословские различия, они не должны мешать способности мирному сосуществованию двух религий.
1988
ХРИСТИАНСТВО, ИУДАИЗМ И СОЦИАЛИЗМ1
Во-первых, хочу сказать вам, какая это честь для меня: читать проповедь богословам - заслуженным, начинающим и шаидие82. Делаю я это не в первый раз. Могу припомнить три случая за последние пять лет, когда мне пришлось выступать перед большими группами «озабоченных священнослужителей» в разных американских городах. Я всегда говорю им одно и то же. Советую поменьше интересоваться политикой и вместо этого поинтересоваться религией. И не было еще случая, чтобы они выказали желание следовать моему совету.
Меня называют неоконсерватором, и что бы это ни означало, но термин предполагает общую идеологическую позицию, с какой я выступаю. Хочу еще, чтобы было ясно, что я выступаю и как неоортодоксальный еврей, - по своим взглядам, во всяком случае. Это значит, что я не соблюдаю всех религиозных предписаний, но в принципе весьма расположен к ортодоксальному иудаизму. Касаясь религии, я говорю о ней как посвященный; но там, где речь заходит о христианстве, совершенно ясно, что я чужак. Отметив это, я отнюдь не собираюсь вступать в полемику. Но мне кажется, что принадлежность к иудаизму или христианству влияет на наше отношение к капитализму.
Ортодоксальные евреи никогда не чурались бизнеса; у христиан - другое отношение. Коммерческая деятельность, существо-
1 Сокращенный перевод доклада (Christianity, judaism, and socialism // Capitalism and Socialism: A theological inquiry. - Wash., 1979), прочитанного 9 июля 1979 г. на богословской конференции, организованной Американским институтом предпринимательства (American Enterprise Institute). Институт придерживается консервативных позиций, хотя и не связан ни с одной политической партией США. - Прим. перев.
2 Несостоявшиеся (франц.). - Прим. ред.
вание коммерческого общества всегда были проблемой для христиан. Для евреев коммерция никогда не была проблемой. Мне ни разу не пришлось иметь дела с ортодоксальным евреем, осуждавшим предпринимательство, хотя встречались приверженцы либерального иудаизма, которые, будучи сами бизнесменами, презирают бизнес.
Богатство никогда не воспринималось иудаизмом как нечто греховное, позорное или морально сомнительное, разумеется, при условии, что богатство было достигнуто законным путем и им распоряжаются разумно. Я воспитывался в довольно ортодоксальной еврейской семье, и все, кого я знал, занимались бизнесом, включая большинство раввинов. В те времена должность раввина не давала никаких средств к существованию, и раввины часто сидели в лавках, или их жены сидели в лавках вместо них. Вообще считалось, что дух коммерции вполне совместим с религиозной верой и с полноценным исповеданием религии. Мне кажется, что так же обстоит дело и с исламом, но христианство - дело иное. Разница состоит в том, что ислам и иудаизм - религии Закона, а христианство - религия, отвергнувшая Закон1. Эта разница дает христианству определенные и значительные преимущества перед иудаизмом и исламом в смысле духовной энергии; но когда речь заходит о применении христианства в реальной жизни, возникают огромные проблемы.
Как-то, около года назад, я говорил с известным раввином, моим старым другом, возглавляющим одно из известнейших еврейских учебных заведений. Он тогда только что вернулся, весь взмыленный и злой, после дебатов в Союзной теологической семинарии2. Он говорил, что никак не мог понять, почему все присутствующие ни о чем другом не могли думать, только как о «пророческом иудаизме» и «пророческом христианстве». В конце этих дебатов он сказал им, что он раввин, и поинтересовался, почему они ничего не говорят о раввиническом иудаизме, или о «раввини-ческом» христианстве - выражаясь фигурально. Они так и не поняли, что он имел в виду, да и не очень заинтересовались.
1 Напомним, что точка зрения автора отличается от традиционной христианской, согласно которой Спаситель пришел не отменить Закон, но исполнить его (Мф 5:17). - Прим. ред.
2 Union Theological Seminary - протестантская организация, основанная в Нью-Йорке в 1875 г. - Прим. перев.
Но понимание этой дихотомии, этого антагонизма, по-моему, абсолютно необходимо для правильного понимания отношений между религией и реальным миром - миром политики, миром общественной жизни. Термины «пророческий» и «раввинический», относящиеся, разумеется, к иудаистской традиции, говорят о двух полюсах, между которыми действует традиция иудаизма. Эти полюса не равнозначны. Раввинический полюс всегда намного сильнее. В ортодоксально иудаистском учебном заведении библейские книги пророков изучаются лишь теми, кто достаточно хорошо подготовлен. Остальные учащиеся работают только над первыми пятью книгами Библии, Пятикнижием - и ничем иным. Они изучают Закон. Пророки - только для тех, кто уже достаточно искушен и способен противостоять пророческому рвению.
Эти два полюса, при всем их относительном различии, присутствуют, насколько я понимаю, во всех религиях. Пользуясь терминологией Эрика Фёгелина, можно назвать один полюс ортодоксией, а другой - гностицизмом. Мне эти категории представляются весьма полезными. Мне кажется, что борьба между пророческим и раввиническим началами, или между ортодоксальным и гностическим - постоянна.
Здесь мы сталкиваемся с исконным вопросом о сущности бытия, о природе человека. Когда человек становится наиболее человечен? Когда он полностью осуществляет свой человеческий потенциал? Гностик скажет на это, что самым истинным и достойным человека ответом этому миру вражды, страданий и смерти будет страстный метафизический бунт, который высвободит нас из тюрьмы посюстороннего мира.
Такой порыв, такая тенденция присутствуют и в иудаизме, и в христианстве, и в исламе. Похоже, что это естественная человеческая реакция на реальность, поскольку тот мир, в котором мы живем, во многом, по сути, похож на ад. Как напоминал еще Достоевский, особенно страдают дети. Эти невинные существа умирают от рака, от всяких ужасающих болезней. Разве это не значит, что мы должны отвергнуть этот мир и либо бежать из него, либо переделать его каким-то радикальным образом?
Такова гностическая реакция на ту экзистенциальную реальность, в которой всем нам суждено жить. Что касается слова «пророческий», то применительно к традиционному иудаизму оно не совсем точно. Пророческое начало тут нечто совсем иное, чем гностическое начало, поскольку древние пророки подчинялись Закону,
а не отвергали его. Но за последние несколько десятилетий термин «пророческий» стал все больше применяться в последнем смысле.
Гностические движения имеют склонность к противоборству со всеми существующими законами и всеми существующими институтам. Они склонны порождать милленаристские1 настроения, порождать упования на то, что этот несправедливый мир может быть переделан радикальным образом.
Ортодоксия же отличается совершенно иным взглядом на то, как люди могут достичь полного осуществления. Роль ортодоксии во всех религиях состоит в том, чтобы освящать повседневность и побуждать нас к реализации нашего полного человеческого потенциала в ходе добродетельной повседневной жизни - будь то исполнение Закона в иудаизме и исламе или imitatio Christi2 в христианстве.
Иными словами, ортодоксия естественно порождает в достаточной мере стоическое отношение к мирским порокам. Она утверждает, что пороки существуют, что мы не знаем, почему они существуют, но верим, что каким-то образом, в каком-то высшем смысле они способствуют прославлению мира. Ортодоксия всерьез посвящает себя духовному руководству людьми, которым выпало на долю жить в этом мире и чья вера подвергается каждодневным испытаниям. Ортодоксия вынуждена ставить перед собой вопросы, на которые нет ответа, например, вопрос, почему мы живем в мире «несправедливости», выражаясь модным ныне политическим языком.
Христианство возникло из бунта внутри самого иудаизма. Мне кажется, что христианство выросло из того, что может быть с достаточным основанием названо еврейским гностическим движением. Мы знаем о нем крайне мало, но кажется очевидным, что за несколько десятилетий до появления Христа в иудаизме наблюдались всякого рода милленаристские, гностические вспышки. Были секты, отвергавшие Закон, отвергавшие мир и обещавшие и пытавшиеся произвести радикальное переустройство действительности и возродить человечество из состояния, которое они считали бесчеловечным.
Беда гностицизма в том, что в конечном итоге его всегда ждет неудача, что радикальное переустройство никогда не реализуется. Человеческая природа и человеческая реальность не под-
1 От шШепшш (латин.) - золотой век, мир, преображенный благодатью. -Прим. перев.
2 Подражание Христу (латин.). - Прим. ред.
даются трансформации, так что независимо от успеха отдельных гностических движений они в определенном смысле всегда остаются в проигрыше. Но то, какими именно путями они терпят поражение, для нас необычайно важно. Их поражение может быть разрушительным, но может быть и конструктивным. Гностическое движение может вырасти в ортодоксию, что с точки зрения гностицизма есть поражение. С точки же зрения мира новая ортодоксия - неплохая вещь, если только это - подлинная ортодоксия, которую люди свободно принимают. Гностический бунт может еще и выродиться в бесплодные разногласия, в революцию, в кровавую бойню - во что угодно.
В течение первых двух веков христианской эры отцам церкви пришлось иметь дело именно с этой проблемой: как превратить в ортодоксию гностический дух христианства - столь очевидный в Новом Завете, в отличие от Ветхого. Им надо было переработать его в учение, пригодное для повседневной земной жизни, на основе которого Церковь осуществляла бы духовное руководство людьми. Интересно отметить, что одним из путей, каким отцы церкви добились этого, было включение Ветхого Завета в христианское Писание.
Я помню, как много лет назад читал о маркионитской ереси, ожесточенном споре по поводу включения Ветхого Завета в христианский канон. Маркион, в конце концов потерпевший поражение, использовал очень веский аргумент - зачем включать Ветхий Завет, если Новый Завет преодолевает и заменяет его. Лично мне это кажется небезосновательным соображением. Поскольку сначала мне не попалось никаких упоминаний о причинах, по которым отцы церкви держались другого мнения и настаивали на включении Ветхого Завета, мне пришлось заняться довольно бессистемным чтением по этому вопросу. В конце концов мне стало ясно, что отцам церкви Ветхий Завет нужен был для трансформации того, что было вначале гностическим движением, в новую, творческую ортодоксию, и они блестяще справились с этой задачей. Ветхий Завет был нужен им потому, что в Новом Завете отсутствуют или, по крайней мере, только подразумеваются некоторые ключевые положения, как, например, то, что Бог, сотворив мир, увидел, что «это хорошо». Это утверждение - ветхозаветная доктрина, но оно стало христианской доктриной, и оно важно для любой ортодоксии - в отличие от гностицизма, утверждающего, что никто не знает, как был сотворен мир: демиургом или чем-то иным, но что этот мир безусловно плох.
Другим ключевым утверждением, необходимым для новой ортодоксии, была заповедь плодиться и размножаться, тоже содержащаяся в Ветхом Завете, но отсутствующая в Новом. Такое указание опять-таки необходимо для любой ортодоксии, для любой организованной религии, берущей на себя духовное руководство людьми и помогающей им справляться с неизбежными и неразрешимыми проблемами существования. Оно утверждает благо жизни в дополнение к благу бытия.
Причина, по которой и христианство и иудаизм занимают одинаково отрицательную позицию по отношению к гомосексуализму, состоит не в их ограниченности, а в том, что принять гомосексуализм - значит, пойти наперекор божьему повелению плодиться и размножаться. Между прочим, гностицизм в том или ином общественном течении можно сразу распознать по тому, как оно относится к этому повелению. Гностиков всегда интересовала сексуальность как доминирующая человеческая страсть. Иногда это выражалось в оргиастичности, иногда в аскетизме; монашество было формой гностического аскетизма, усвоенного Церковью. Церковь без всяких ухищрений дала понять монахам, что им можно самим предаваться аскетизму, но всех других к этому побуждать не должны. Гностическая же сексуальность, будь она оргиастиче-ской или аскетической, отрицает принцип «плодитесь и размножайтесь». <...>
Современный секулярный мир, такой, каким он сформировался после Возрождения и Реформации, весь насквозь пронизан элементами гностицизма. После распада великой католической ортодоксии европейского Средневековья современный мир все больше обращался к взглядам, которые старыми теологами - и христианскими и еврейскими - были бы оценены как ересь. По сути дела, католическая церковь не далее чем вчера так и рассматривала их -как ересь. Я когда-то давал моим старшекурсникам читать «Перечень заблуждений» папы Пия IX - замечательное описание кредо нашей современности. Пий выпустил его в 1870 г. в качестве списка верований, подлежащих анафеме, и там перечислено практически все, во что верит каждый мой старшекурсник. Они верят в это абсолютно, как если бы это все было естественным и не подлежащим обсуждению. <.. >
Современное мышление отличают два свойства, которых нет ни в классическом христианстве, ни в классическом иудаизме. Одно из них - отсутствие какого-либо понятия о первородном грехе. Это весьма знаменательно, так как вера в прогресс в том смысле, в ка-
ком современность его понимает, несовместима с верой в первородный грех. (Надо при этом помнить, что вера в непрестанное развитие определенных видов искусства или техники - совсем не то же самое, что секулярная вера в прогресс.) Современный образ мышления не раскрывался полностью до того самого момента, пока доктрина о первородном грехе - не знаю, как называется это понятие в иудаизме, но оно там есть - не была упразднена в угоду доктрине первородной невинности. Доктрина первородной невинности означает, что возможности для человеческого совершенствования здесь, на этой земле, безграничны. А в этом, разумеется, и состоит главное гностическое упование.
Вторым элементом, сделавшим современный секулярный мир с точки зрения классической традиции таким гностически-утопическим, был подъем науки и техники, несший с собой обещание будущего господства над природой и с помощью так называемых общественных наук - над человеческой природой. Современный мир по своему образу мысли стал настолько утопическим, что нам подчас трудно уловить, когда мы сами становимся утопистами и до какой степени бываем утопичны. В области политики мы произносим штампованно-утопические сентенции таким тоном, будто это и в самом деле что-то обычное, - например, «мир без войн». Представьте, что бы случилось, если бы президент Соединенных Штатов сказал нам завтра: «Насколько я понимаю, прежние президенты говорили вам, что одна из целей нашей внешней политики -создать мир без войны. Так вот, давайте-ка сознаемся себе, что мира без войны никогда не будет. Люди воевали друг с другом от начала времен, и, насколько мы знаем людей, они никогда не прекратят воевать. Я могу обещать вам мир, где мы старались бы избегать войн; или, если мы вовлечены в войну, старались бы ограничить ее; а уж если бы мы оказались глубоко втянутыми в войну, то старались бы выиграть ее. Но я не могу обещать вам мира без войн».
Можете ли вы вообразить себе американского президента, произносящего такие слова? Тем не менее все, что содержится в этой воображаемой речи, - чистая правда. Самая мысль о мире без войны совершенно фантастична. Да, волк ляжет вместе с ягненком -но не раньше Второго Пришествия.
Одна очень хорошая книга, «Политический мессианизм» Дж.Л. Тэлмона, начинается следующей фразой: «Данное исследование посвящено тому ожиданию всеобщего возрождения, которое воодушевляло людей и политические движения в первой половине XIX в.». Прочитав это, я спросил автора, можно ли понимать его
слова об «ожидании всеобщего возрождения» в ироническом смысле. Он ответил, что это - довольно точная характеристика заметного направления политической мысли начала XIX в. - мысли Сен-Симона, Конта, Фурье, Маркса. Если бы кто-то, до XVIII в., позволил себе утверждать, что политике (именно политике, а не религии) следует сосредоточиться на ожидании всеобщего возрождения человечества и мира, его сочли бы сумасшедшим. Независимо от политических взглядов, никто прежде не думал, что политика способна дать человечеству нечто столь грандиозное. Это только в наше время подобная концепция становится преобладающей. Мы даже включили социалистов-утопистов в наши университетские курсы истории, как будто они - политические мыслители, а не религиозные фанатики особой современной породы.
Главной формой ожидания всеобщего возрождения стал социализм. Современные течения политического мессианизма и утопизма нашли выход в социалистических движениях последних полутора сотен лет. Эти движения все больше и больше привлекали к себе христиан и евреев. Евреи, игравшие видную роль в таких движениях, относятся в целом к тем, кто верит в так называемый «пророческий» иудаизм. Это те, кто восстает против раввинисти-ческого иудаизма как чего-то отжившего и упадочного. Считая себя призванными к выполнению исторической миссии, они отдают все силы тому, что считается смертным грехом и в христианстве и в иудаизме, - «приближению конца» - т.е. пытаются добиться наступления «мессианского века» или «секулярного Второго Пришествия» с помощью магии, или политики, или какой-либо иной людской выдумки.
Социализм обладает естественной привлекательностью и для христиан и для евреев благодаря своему акценту на общественных интересах, в отличие от интересов индивидуума, на которые опирается либеральное общество. В индивидуалистическом обществе очень трудно создать и сохранять добровольные сообщества людей. По сути дела, индивидуалистическое общество постоянно подрывает добровольные сообщества, рожденные индивидуальной инициативой. Об этом говорит опыт наших добровольных объединений за последние 100 лет, включая наши церкви. Индивидуальная инициатива не может своими силами без официальной поддержки удовлетворить естественное стремление человека быть частью сообщества себе подобных. В этом заключается одна из главных слабостей индивидуалистического, либерального, капиталистического общества нашего времени.
Я думаю, что привлекательность социализма объясняется также упадком определенных «примитивных» аспектов христианства и иудаизма. Самое главное в том, что угасла вера в загробное существование в какой-либо форме - т.е. вера в то, что, так или иначе, «несправедливость» жизни в этом мире будет нам как-то возмещена и что все счета будут оплачены. По мере того как люди перестают верить в такую возможность, они начинают требовать устранения несправедливости и неравенства здесь и сейчас. Неизбежно все взгляды обращаются к государству, потому что нет никого, кто обладал бы большей властью.
Капитализм и современное секулярное общество способствуют рационалистическому мироощущению, делающему понятия о жизни после смерти, о вечности, о сверхъестественном воздаянии за пережитую несправедливость маловероятными. Действуя таким образом, капитализм порождает еще большие требования, адресованные земным властям, - требования, какие, по существу, неспособна выполнить ни одна социально-экономическая или политическая система. Поэтому даже придя к власти на волне этих требований, социалистическая система может существовать, только подавляя их.
Несомненно, что органические изъяны либерального капитализма побуждают людей обращаться к социализму. Но есть еще и черты в самом социализме, особым образом импонирующие христианам и тем, кто по настроению близок к ним. Корень всей экономической теории социализма - разрыв между созданием материальных ценностей и их распределением. Экономика социализма полагает, что проблемы производства не существует, что есть только проблема распределения. Это привлекательно для христиан или для людей с христианскими настроениями, потому что христианство как религия подходит для статичного общества, для статичной экономики больше, чем для динамичной. Более того, социалистическое перераспределение в чем-то похоже на христианскую благотворительность.
И действительно, там, где отсутствует экономический рост и где распределение можно отделить от производства, там вопрос о распределении становится преобладающей моральной проблемой. Я считаю, что в нашем мире это - не первостепенная проблема, так как проблему бедности, на разрешение которой направлено перераспределение, решает экономический рост. Но христианству никогда не было по душе динамичное общество, общество коммерции, способствующей экономическому росту, дающей всем
шанс улучшить свое материальное положение. Оно предпочитает статичное общество, где реализуются христианские добродетели, и против этого трудно что-либо возразить. Достоинства такого общества красноречиво выражены Т. С. Элиотом в его «Идее христианского общества»1.
Но дело-то в том, что перераспределение, предлагаемое социализмом, только с виду похоже на христианскую благотворительность. Ведь социалистические общества, когда они реализуются в действительности, - это не что иное, как гротескная пародия на христианскую общину. Одна из главных причин та, что социализм обещает совсем не то, что обещает христианство. Он обещает перераспределение вместе с изобилием - но такое обещание просто-напросто невыполнимо.
Есть и другая причина, почему люди, испытывающие христианский порыв, порыв к imitatio Christi, естественно склоняются к социализму. Это - отношение христианства к бедности. И здесь мне снова приходится говорить как еврею. Отношение христианства к бедности совершенно чуждо традиционному иудаизму.
Я не знаю ни одного священного текста в иудаизме, где было бы сказано, что богатому трудно попасть в Царствие Небесное; это совершенно не характерно для нашей традиции. Но христианство начиналось, как я уже сказал, как гностическое движение, считавшее, что в бедных людях есть что-то особенно хорошее, что они своего рода святые. В каком-то смысле они - дети Божьи, хотя и бедны не по своей воле (если бы эта бедность была добровольной, такое отношение еще можно было бы понять).
Интересно сегодня наблюдать результаты этого в нашей политике по отношению к бедным и к тем движениям, которые либо выступают от имени бедных, либо действительно являются их представителями. Давайте представим себе, что в Мексике происходит революция во имя бедных людей, возможно, даже имеющая их полную поддержку. Я пытаюсь здесь обрисовать самый крайний случай. В действительности бедные люди никогда не совершают революций. Их совершают профессора, и студенты, и интеллигенты именем бедных людей. Но допустим все же случай, когда беднота на самом деле совершила революцию. Будучи хорошо знакомы с историей и политической теорией, мы знаем, что эта революция может закончиться только тиранией, разрушением экономики и положением, когда бедным живется еще хуже, чем
1 Eliot T.S. Idea of a christian society. - L., 1939.
раньше, а те скудные гражданские свободы, какие существовали до революции, полностью уничтожаются.
Зная об этом, осмелимся ли мы назвать такую революцию несправедливой? Нашлись бы среди нас те, кто выступил бы против революции бедных людей, даже имея веские основания полагать, что результаты этой революции будут катастрофическими? Думаю, таковых было бы немного. И мне кажется, что частично это можно объяснить христианскими понятиями о каких-то особых достоинствах бедных людей. Считается, что если бедные поступают таким образом, у них есть на то веские основания, которые мы должны уважать, даже если они кажутся нам не очень разумными.
Одна из трудностей американской внешней политики по отношению к так называемым социалистическим и коммунистическим странам состоит в том, что они выставляют себя представителями интересов бедных людей, точно так же, как и революционные движения в так называемом «третьем мире». Как правило, эта претензия фальшива, но в отдельных случаях бывает и обоснованной. С моей точки зрения, обоснована эта претензия или нет -не имеет значения. Но подозреваю, что для очень многих людей это имеет значение, и им было бы весьма нелепо видеть себя в качестве противников большинства, состоящего из бедных людей. С точки же зрения политической философии я не вижу никаких затруднений в том, чтобы противостоять большинству бедных людей. Нет никаких оснований считать, что бедные люди в чем-то мудрее или лучше других людей или что им присуще особое чувство справедливости, отсутствующее у других людей.
А для современных церквей характерно отношение к бедным людям, хотя и исходящее из христианства, но в своем глубинном смысле как умонастроение - антихристианское. Недаром в «Братьях Карамазовых» Достоевского Великий Инквизитор говорит, что, когда придет антихрист, на его знамени будет написано, что сначала надо накормить людей, а потом уж спрашивать с них добродетели.
Иудаизм же не дает бедным никакого особого статуса. Благотворительность, несомненно, важнейшая добродетель; всякий, кто хоть что-то знает о жизни еврейских общин, согласится, что иудаизм ни в коем случае не пренебрегает бедными. Но никто не освобождается от исполнения еврейских законов только потому, что он беден. В отличие от этого, в современном христианстве бытует мнение, что от бедных - или тех, кого мы называем обездо-
ленными, - нельзя требовать добродетельного поведения, пока их материальное положение не улучшится.
Будучи, в сущности, гностическим движением, т.е. пытаясь достичь недостижимого в этом мире, социализм всегда оканчивается неудачей. При социализме мир так и остается невозрожден-ным, таким, каким он был при капитализме.
И можно понять, как и почему неудача социализма становится неизбежностью. У социализма, как у любого гностического движения, особая морфологическая структура. Существует группа наверху - «совершенные», как они именуются в гностицизме. Говоря языком марксистско-ленинской догмы, эта группа - ядро партии. Ниже находятся рядовые верующие - партия; а под ними -массы. Подобной структурой отличаются все гностические движения, и элементарный политический опыт подсказывает нам, что она должна привести к господству «совершенных» над верующими и массами. А поскольку верующие и массы несовершенны, то совершенным приходится понуждать их к тому, чтобы сделаться совершенными. Но наше знание человеческой природы, даваемое историей, говорит нам, что здесь их ждет неудача и что временное принуждение неизбежно превратится в постоянное.
Даже допуская наличие всех мыслимых благих намерений в коммунистических движениях Советского Союза, Восточной Европы и Китая, приходится признавать, что именно это и произошло там. Движения неизбежно возглавляются небольшой группой людей, потому что только они владеют гнозисом, тайным знанием того, как можно преобразовать мир, сделать его совершенным. И эти высокие идеалы затем служат для оправдания самых мак-киавелистских методов.
Весь современный социализм - это движение, утверждающее, что оно способно создать хорошее общество, которое затем создаст хороших людей. Я не знаю политической доктрины, которая бы до такой степени шла вразрез и с иудаизмом, и с христианством, говорящими, что хорошее общество невозможно создать, не имея хороших людей.
Несомненно, что добрый образ правления способен, до известной степени и встречая большие трудности, улучшать людей. Но думать, что горстка истинно верующих, манипулируя народными массами, способна сотворить совершенное общество, состоящее из совершенных людей, - пагубная бессмыслица. Все эти движения заканчиваются одинаково: угнетая людей «ради их же собственного блага», власть имущие в один прекрасный момент
забывают, для чего, собственно, это делается, и начинают видеть в угнетении как таковом нечто вполне законное.
Современный социализм - это гностическое движение, не сумевшее трансформироваться в ортодоксию. Оно не смогло создать новой ортодоксии, как это сделало в свое время христианство благодаря творческому гению отцов церкви, открывших новое измерение в религиозном опыте человека. Социализм, как видим, неспособен на что-либо подобное. <...> В современной социалистической мысли нет «отцов церкви». Иные пытались ими быть, но кончили тем, что были заклеймены как еретики и изгнаны из рядов правоверных.
В той же области, где социализм обещал так много - в области экономики, - его постигла самая катастрофическая неудача. Причина этой неудачи - лежащее в основе социализма убеждение, что производство можно отделить от распределения, т.е., другими словами, что производство может быть организовано по указаниям тех, кто правит государством, и что распределение - отдельный процесс, которым также должно руководить государство. Но как выяснилось, существует непосредственная связь между производством и распределением - связь, называемая материальной заинтересованностью. Для того чтобы распределять, надо иметь, что распределять. Производство не может быть полностью автономно, так же как не может быть автономным распределение. Материальная заинтересованность человека - вот что создает богатство, и для того, чтобы достичь процветания, как обещает нам социализм, экономика должна с уважением относиться к вопросам движущих стимулов.
Социализм утверждает, что нам не нужен стимул, называемый личной материальной заинтересованностью, что мы можем положиться на альтруизм, на дух бескорыстного братства. Но опыт мира говорит: нет, во всяком случае, не в больших обществах. Где-нибудь в израильском киббутце избранная группа добровольцев еще способна альтруистически трудиться на благо общины на протяжении одного-двух поколений. Но это невозможно в большом и многообразном обществе. Это не только невозможно; это в основе своей абсурдно. Чтобы росло богатство, надо увеличивать производство с помощью материального стимулирования. Без такой материальной заинтересованности для распределения будет оставаться все меньше и меньше средств, и перераспределение будет все менее эффективным с точки зрения материального благополучия народа в сравнении с той капиталистической системой, кото-
рую сменил социализм. И по-моему, это совершенно очевидно следует из опыта всех социалистических государств.
И какая же ирония заключена в том, что многие церкви, а также значительная часть иудейства идут на поводу у духа времени как раз в тот самый период, когда само наше время находится в состоянии духовного коллапса. Я позволю себе высказаться вполне откровенно по поводу католической церкви, к которой испытываю огромное уважение: любому, кто желает этой церкви добра, чрезвычайно больно видеть, как она впадает в модернизм именно в такое переломное время. Молодежи не нужно, чтобы церковь модернизировалась. Скажите молодежи, что церковь призывает ее одеться в рубище, посыпать голову пеплом и идти по гвоздям в Рим, - и она пойдет. Церковь встала на ложный путь. Она решила осовремениться именно тогда, когда весь модернизм ставится под вопрос, когда секулярно-гностический импульс уже находится в процессе разложения. Молодые люди настолько страстно ищут религии, что сейчас изобретают новые. Им не надо бы придумывать новые религии - старые достаточно хороши. Новые же придумываются потому, что церкви капитулировали перед современностью в тот самый момент, когда бунтарский, гностический, самоуверенный дух модернизма оказался в глубочайшем кризисе и вступил на путь собственной дискредитации.
Грустно.
1979
«КОГДА ДОБРОДЕТЕЛЬ ЛИШАЕТСЯ ВСЕЙ СВОЕЙ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТИ»1 - НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ ПО ПОВОДУ КАПИТАЛИЗМА И «СВОБОДНОГО ОБЩЕСТВА»
Когда мы теряем способность видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, ничто так не озадачивает, как очевидность. Думаю, что именно так сегодня обстоит дело с новым всплеском радикализма, сотрясающим до оснований значительную часть западного общества. Мы сконструировали необычайно остроумные социологические и психологические теории - наряду с несколькими
1 Public interest - N.Y., 1970. - N 21. Это выражение принадлежит Джорджу Фитцхью (см. цитату и примеч. на с. 100).
