CC BY
167
Круглый стол «Христианство в античности и раннем средневековье: проблемы изучения источников»
© 2014
А.Д. Пантелеев
ХРИСТИАНСКОЕ МУЧЕНИЧЕСТВО В КОНТЕКСТЕ РИМСКИХ
ЗРЕЛИЩ*
В статье рассмотрены казни христиан во II-III вв. в контексте культуры римских зрелищ. Современные исследователи по-разному подходят к изучению и интерпретации происходившего на арене, но все они солидарны в том, что эти кровавые игры обладали большим значением как институт социальной интеграции, формирующий и поддерживающий римскую идентичность. Осужденный на смерть преступник становился частью «мира арены», а его унизительная казнь означала восстановление порядка и справедливости. Эти механизмы должны были действовать и в отношении христиан, но в реальности римские власти сталкивались с тем, что установившиеся модели наказания преступников «выворачивались наизнанку» христианами и превращались в средство разрушения римского порядка. Это привело к тому, что начиная с середины III в. магистраты стремились к максимально кратким судам и быстрой казни христиан, чтобы воспрепятствовать стечению большого числа зрителей.
Ключевые слова: Древний Рим, Римская империя, зрелища, суд, казнь, мученичество
Римские зрелища императорской эпохи — гладиаторские игры, травля животных, многотысячные сражения осужденных на смерть рабов и военнопленных, публичные казни — с давних пор привлекают внимание историков, но в последние годы можно отметить взрывной рост интереса к этой теме. Эти явления изучаются с самых разных позиций, и если одни ученые рассматривают мир арены при помощи культурной антропологии или психоанализа, то другие предпочитают исследовать, казалось бы, совершенно практические вопросы, например, охоту на животных, предназначенных для травли, и условия их содержания. Можно сказать, что на сегодняшний день, благодаря этим исследованиям и новым археологическим находкам, мы значительно продвинулись в изучении происходившего в амфитеатре и понимании важности этих представлений для римского общества первых веков новой эры.
Пантелеев Алексей Дмитриевич — кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Древней Греции и Рима исторического факультета СПбГУ. Е-mail: a.panteleev@spbu.ru
*Исследование выполнено при поддержке РГНФ, проект № 13-31-01013-а1 «Маска в античном театре: происхождение, семантика, основные контексты функционирования».
Обращение к этим зрелищам важно для изучения не только истории и идеологии Римской империи, но и раннего христианства. До нашего времени сохранились рассказы о публичных казнях христиан, отказавшихся отречься от своей религии и принести жертвы языческим богам, часто сделанные по горячим следам очевидцами, — мученичества, страсти и акты святых. Изучение ранней агиографической литературы, сохранившей описания этих событий, насчитывает несколько веков, но лишь в последние два десятилетия исследователи начали рассматривать эти данные не в традиционном контексте борьбы язычества и новой религии Христа, а с точки зрения римской системы зрелищ. Эта перспектива необходима для того, чтобы понимать, что именно видели римляне на арене, как они воспринимали происходящее, о каких деталях, важных для адекватного представления о мученичествах, не упоминали агиографы, наконец, это во многом способно прояснить реакцию зрителей на происходящее и психологическое воздействие эффекта мученичества на язычников.
«Мир арены» в современных исследованиях
Еще в первой половине XX века происходившее в римских амфитеатрах рассматривалось как развлечение для не слишком взыскательной и по большей части кровожадной публики. Однако уже в середине века, когда стали понятны роль и важность пропаганды при тоталитарных режимах, эти явления вызвали более пристальное внимание. В настоящее время общепризнанно, что римская арена была публичным пространством, где конституировались и выражались в действиях религиозные и политические представления общества. Человек, выйдя на арену, пересекал символическую линию, его статус радикально менялся, и он больше не являлся членом общества. Люди на арене — римские пленники, приговоренные к смерти преступники, рабы — были заклеймены infamia и находились вне рамок социума. Арена забирала их умение сражаться, смелость, жизнь и кровь, превращая их в часть большого идеологического представления, где укреплялись, восстанавливались и обновлялись государственная власть и социальные отноше-ния1. В последнее время для анализа мира арены применяются современные социологические, антропологические, психоаналитические и культурологические методы.
М. Клавель-Левек предположила, что римские игры не были исключительно игровым явлением, имевшим только религиозное или культурное значение, но являлись сложным комплексом религиозных, социальных и «технико-экономических» элементов; она рассматривала их в связи с остальными социальными институтами — семьей и другими общностями (гражданская, юридическая, имперская), чтобы показать, что игры действовали как важный институт поддержки единства римского общества2.
П. Пласс рассматривал арену как место создания и сохранения социального порядка. Он, вслед за Р. Жираром3, обратился к идее насилия при жертвоприношении: контролируемое социальное насилие служит способом сохранения поряд-
1 Castelli 2005, 108-109.
2 Clavel-Léveque 1986, 2405-2563.
3 Girar 1972.
ка и чувства единства коллектива. Оно имеет благотворный эффект: если общество — это тело, то насилие — иммунитет; насилие на арене, как и политическое самоубийство, — ответ общества на болезнь социальной неустойчивости. В этой перспективе смерть гладиаторов и преступников — вариант человеческого жертвоприношения для восстановления баланса в социуме. Насилие необходимо, оно предотвращает социальные кризисы4.
Э. Гундерсон полагает, что «арена играла важную роль в морализации и сохранении римских социальных ролей и иерархических отношений». На основании философских работ М. Фуко, Л. Алтузера и Ф. Дюпонт Гундерсон анализирует отдельные аспекты культуры арены. Материальное воплощение арены, например места зрителей, ясно отображали социальную иерархию. Появление императора на представлениях делало его власть видимой и доступной для народа. Арена подчеркивала гендерную иерархию. Пленники и звери из разных уголков империи подчеркивали ее мировое господство. В зрелищах были отражены все основные темы римской власти: социальная стратификация, политический театр, преступление и наказание, демонстрация цивилизации и империи, принижение женщины и возвеличивание мужчины5.
Э. Фатрелл, опираясь на определение Э. Дюркгеймом и М. Вебером религии как социальной силы, доказывала, что арена, особенно в провинции, в первую очередь подчеркивала римское политическое господство. Гладиаторские бои и казни преступников были «упражнениями в терроре» и, в конечном счете, формой человеческого жертвоприношения. Она сопоставила их с шумерскими, карфагенскими, ацтекскими, инкскими, китайскими и дагомейскими обычаями и пришла к следующему выводу: «Амфитеатр был храмом политики, в нем происходило восстановление римской государственности, выраженное в мифе... Смерть (на арене — А.П.) служила жертвой при основании, она отвечала на кризисы империи, обосновывая борьбу римлян за власть и предлагая модель осознания римской власти»6.
Работы Д. Поттера7, Л. Томпсона8 и Э. Кастелли9 специально посвящены изучению публичных казней христиан. Д. Поттер обращается к суду и казни мученика и показывает, что если в I — начале III в. в глазах римских магистратов не существовало принципиальных отличий между «безбожниками»-христианами и другими преступниками и их казнь проходила по одному и тому же сценарию, то уже к середине III столетия ситуация изменяется, и даже на фоне общего ужесточения системы наказаний римляне стремились как можно быстрее и незаметнее осудить и казнить христиан, не дав превратить им процесс в многолюдное зрелище. Л. Томпсон анализирует в духе Ю. Перкинс «Мученичество Поликарпа» — первый известный нам христианский агиографический текст. Он полагает, что в таких ситуациях «стравливались» римский социальный опыт и христианские культурные истины, и это взаимодействие оказывало влияние не только на судеб-
4 Plass 1995.
5 Gunderson 1996, 131-151.
6 Futrell 1997.
7 Potter 1993, 53-88; 1996, 129-159.
8 Thompson 2002.
9 Castelli 2005.
ную и административную машину империи, но и на учение и административные институты Церкви. Мученичество формировало христианскую идентичность и создавало представление об искупительной ценности страдания и телесной смерти. Наконец, Э. Кастелли исследует мученичество как зрелище не только для римлян, но и для самих христиан — в виде рассказа о прошедших событиях, проповедях и днях поминовения святых и его значение для культурной памяти, уделяя особое внимание слому гендерных границ в ситуации мученичества.
Стирание границ между играми, которые принадлежали к явлениям религиозной и общественной жизни, и казнью, относящейся к сфере права и политики, перемешало и обрушило в кровавый театр арены религиозные, социальные, юридические и политические элементы. Игры на арене устраивались как ритуальные представления и как публичные зрелища, но в то же время они были проявлением грубого насилия, деянием, ведущим к коллективному катарсису, и воплощением государственной власти. Насилие на арене, нечасто критикуемое римской эли-той10, вызывало излишества, устройство все более и более дорогих зрелищ для демонстрации собственного статуса и стремление к еще большей экстравагантности — и все это для упрочения римского порядка11.
Публичные суды и казни в императорским Риме
Публичные казни появляются в Риме еще в V в. до н.э., причем в законах XII Таблиц степень их жестокости была напрямую связана с тяжестью совершенного злодеяния (8. 10; Gaius. Inst. I. 9; D. 47. 9)12; они изначально проводились в публичных местах — на форуме или в цирке во время игр (Strabo VI. 273; Val. Max. I. 7. 4). В III-II вв. до н.э. самые жестокие наказания присуждались за дезертирство из армии и другие воинские преступления (например, восстание войск союзников против римской власти). Можно вспомнить обычай децимации или то, как Эмилий Павел в 167 г. до н.э. приказал растоптать слонами бежавших из его войска не-граждан (Val. Max. II. 7. 14). Постепенно такого рода наказания стали проникать из военной и в гражданскую сферу, причем здесь особую роль сыграл сын Эмилия Павла Сципион Эмилиан, отдавший во время своего триумфа в 144 г. до н.э. на растерзание зверям дезертиров и беглых рабов (Liv. Per. LI; Val. Max. II. 7. 13). Обычными видами казней в Риме стали распятие, растерзание зверьми и сожжение; первые два вида, скорее всего, были заимствованы у карфагенян (Polyb. I. 85)13. Во время поздней республики и ранней империи таким казням подвергались лица низкого социального статуса — рабы14, вольноотпущенники и военнопленные; римские граждане имели право на почетную смерть от меча15.
10 Mammel 2014, 603-616.
11 Castelli 2005, 112.
12 Wiedemann 1992, 70; Epplett 2014, 522. Отметим, что казнью дело не ограничивалось: магистраты могли изувечить тела казненных и запретить их погребение (Kyle 1998, 131-133), иногда тела осужденных с табличкой, на которой были записаны их преступления, выставлялись на всеобщее обозрение.
13 Hengel 1977, 33; Wiedemann 1992, 69.
14 Казнь рабов долгое время оставалась делом их хозяев, но постепенно перешла в ведение магистратов (Wiedemann 1992, 73-77).
15 Garnsey 1970, 221-276; MacMullen 1990, 204; Fagan 2011, 174-175.
Впрочем, в провинциях наместники обращали мало внимания на эти различия и, как показывают примере Верреса или Гальбы, они могли приговорить кого угодно к какой угодно казни16. К концу республиканского периода римский плебс пристрастился к гладиаторским играм и травле зверей, толпа требовала все новых и новых развлечений, их стоимость возрастала, и магистраты нашли выход в том, что преступники, которые раньше могли рассчитывать на быструю казнь или, в худшем случае, на распятие, стали приговариваться к участию в травле зверей или гладиаторских играх. Это положение дел могло показаться взаимовыгодным: преступники получали пусть небольшой, но все же шанс на спасение жизни; позиция римских властей была тоже понятна: пусть казнь станет зрелищем, а возможность использовать на арене приговоренных позволяла сэкономить деньги17.
Нужно особо отметить масштабные инсценировки морских и сухопутных битв. Впервые они были представлены Цезарем (App. BC II. 102; ср. Suet. Caes. 95), а апогея достигли при Клавдии, устроившем перед спуском Фуцинского озера битву между «сицилийцами» и «родосцами», в которой приняли участие 19 000 осужденных преступников, и представление, имитировавшее его британский поход (Suet. Claud. 21; Tac. Ann. XII. 56). Нерон устроил битву между «персами» и «афинянами» (Dio Cass. LXI. 9. 5), а Тит, обратившись к Пелопоннесской войне, — между «коркирянами» и «коринфянами» и «афинянами» и «сицилийцами» (Dio Cass. LXVI. 25). Подобные зрелища прославляли величие римского государства и императора и играли важную роль в имперской пропаганде, однако такие баталии не могли проводиться регулярно: они обходились очень дорого и требовали большого числа рабов, военнопленных или приговоренных к смерти.
Отдельный вид казней составляли театрализованные представления. Впервые с этим мы встречаемся в конце 30-х гг. I в. до н.э., когда знаменитый сицилийский разбойник Селур был помещен на высокий помост, под которым находились хищные звери, и этот помост внезапно разрушился (Strabo VI, 273). Этот эпизод очень хорошо отражает связь между римским судом и театром. Со времени Нерона распространяются представления, где смерть осужденного была едва ли не самой зрелищной частью спектакля. Это такие мимы, как «Геркулес», где преступник, подменявший актера, сжигался на костре (Anth. Pal. II. 184; Tert. Ad. nat. I. 10; Apol. 15), «Лавреол», который заканчивался распятием беглого раба-разбойника (Jos. Fl. AJ. XIX, 94; Juv. VIII. 187-188; Mart. Spect. 7; Suet. Cal. 56), «Орфей», в котором главного героя дикие звери рвали на части (Mart. Spect. 21), «Дедал», когда Икар упал на камни прямо у ног императора и забрызгал его кровью (Mart. Spect. 8; Suet. Nero, 12)18. Отметим, что некоторые из них давали возможность преступнику выжить ценой увечья — это «Сцевола» (Mart. VIII. 30; X. 25) или «Аттис» (Tert. Ad. nat. I. 10; Apol. 15)19.
Зрелищем была не только расправа с преступником, но и предшествоваший ей суд. Еще во время республики римляне охотно посещали громкие судебные процессы. С установлением империи суд, как и казнь преступников, стал зримым
16 Wiedemann 1992, 68.
17 Hopkins 1983, 10-24.
18 Подробнее о них см.: Coleman 1990, 44-73; Wiedemann 1992, 83-89; Пантелеев 2008, 345-356.
19 Coleman 1990, 61; Пантелеев 2008, 348.
воплощением римской власти, могущества и справедливости20. Иногда из-за многочисленности собравшихся зрителей суд мог быть перенесен в театр (Apul. Met. III. 2) или другое сооружение для зрелищ; так, Поликарпа судили на стадионе (Mart. Pol. 8-9). В случае серьезного процесса обвиняемый, как правило, стремился вызвать сочувствие у судьи и зрителей — отпускал бороду и приходил в черных одеждах. В день суда ответчик находился на особом возвышении (gradus), где его могли видеть все присутствующие. Этот gradus всегда был ниже места, где восседал магистрат (berna), что подчеркивало превосходство судьи. Магистрат обычно начинал процесс зачитыванием обвинения, затем он мог задать несколько стандартных вопросов вроде «Как твое имя?», «Откуда ты родом?», «Кто ты по званию?». После этого следовали уже вопросы по существу, например, «Сколько людей ты убил?», «Ты знаешь, что приказали императоры?» или «Будешь ли ты упорствовать в христианском безумии?». Иногда разрешалось произнести речь адвокату. С. Либерман в связи с этим приводит интересный отрывок из комментариев на Второзаконие: «Писание показывает, что Моисей начал (благословление) не с нужд Израиля, но с восхваления Бога. Это можно сравнить с адвокатом, нанятым для защиты. Адвокат, стоя на подиуме, начинает не с нужд клиента, а с восхваления царя. Мир счастлив оттого, что он царь. Мир счастлив оттого, что он судья. Солнце светит нам (ради него). Луна светит нам (ради него). Публика присоединяется к нему в восхвалениях (царя). Только после этого он переходит к нуждам своего клиента и заканчивает свою речь повторным восхвалением царя» (Sifre. Pis. 343)21. Если наместник был не удовлетворен тем, что он услышал, то мог начать пытку (при условии того, что это позволял социальный статус обвиняемого).
После того как магистрат услышал, увидел и узнал все необходимое для вынесения приговора, вокруг его места устанавливали занавес. Теоретически, в момент принятия решения на него не должно было оказываться никакого воздействия, но иногда наместник прислушивался к пожеланиям местной элиты и присутствующих зрителей и его действия определялись в большей степени не правом, а целесообразностью. Бывало так, что толпа зрителей подталкивала магистрата к большей жестокости или расширению числа обвиняемых (Eus. HE V. 1. 9)22. Д. Поттер специально рассматривает деятельность римских «клакеров», которых можно было нанять для создания эффекта единодушия зрителей23. Крики собравшихся ясно показывали их настроение, и пойти против воли народа означало вызвать гнев или даже ярость нескольких сотен или тысяч человек.
Кроме того, часто необходимо было учитывать и настроение местной элиты и общую ситуацию в городе. Это могло повлиять на суровость приговора или его выполнение; о таких случаях рассказывает Плиний Младший: приговоренные преступники внезапно оказывались на городской службе и даже получали жалование (X. 31-32). Представители центральной власти — наместники — часто были никак не связаны с провинцией, которой управляли, и часто менялись в связи с общим положением дел в III в. Местные власти, наоборот, принадлежали к го-
20 Potter 1996, 147-151.
21 Lieberman 1944, 27-28.
22 Пантелеев 2012
23 Potter 1996, 142-144.
родской аристократии, были в курсе местных дел и часто ставили благополучие и порядок в своем города выше интересов империи. Особенно хорошо это заметно в ситуации, когда наказанию должны были подвергнуться представители местной аристократии — булевты или декурионы. Для наместника их публичная казнь — восстановление римского закона, в то время как для местной власти это означало бы разрушение установленного порядка. Так было и с христианами: например, иринарх с его отцом уговаривают Поликарпа отречься (Mart. Pol. 8), во время процесса над Пионием в Смирне местные власти явно не хотят публичной пытки и казни престарелого пресвитера, человека, пользующегося известностью в городе и образованного, а в «Актах Филеаса» наместник пытается образумить мученика только из-за того, что Филеас богат и может поддержать всю область (Acta Phil. 5).
Наместник записывал приговор или диктовал его секретарю, иногда туда включались причины для вынесения именно такого решения; приговор зачитывался вслух. В случае необходимости преступник мог быть подвергнут дальнейшей пытке до тех пор, пока магистрат не счел бы его показания достаточными для приговора (periculum). Затем, по крайней мере в восточной части Империи, в рот обвиненному вставляли особый крюк (chamos)24 или надевали на него намордник (kemos) для того, чтобы он не оскорблял императора и судью, и его уводили для последующей казни: «Сначала questionarius читает его elogium, затем он подвергает разбойника бичеванию, затем он вставляет ему крюк, затем дает periculum, а потом разбойника уводят на казнь»25.
Необходимо отметить важное отличие между положением обвиняемого на суде и обвиненного на арене. До вынесения приговора человек оставался субъектом права, он мог защищаться и разговаривать с обвинителями или магистратом почти на равных. До тех пор, пока его вина не была доказана и не признана, он отстаивал свою правоту и до последнего момента добивался оправдания. Обвинение и амфитеатр полностью меняли его статус26. Тело осужденного переставало быть его собственностью и превращалось в вещь, которая вскоре станет зримым подтверждением незыблемости римской власти. Если на суде обе стороны хотя бы потенциально обладали равным статусом, то приговоренный к смерти становился кем-то вроде раба. Как уже было сказано, публичная казнь была важным элементом поддержания римского порядка, это был настоящий политический и юридический ритуал.
Казнь была рассчитана на то, чтобы унизить жертву настолько, насколько это возможно. Она происходила по достаточно четкому и разработанному сценарию. Как правило, день делился на три части: травля зверей с утра, казнь преступников днем, гладиаторские бои вечером27. Впрочем, бывали и исключения: мы знаем о четырехдневных играх в Италии, где три дня было отведено боям гладиаторов, а один — казни преступников (CIL 9. 3437 = ILS 5063). Когда наступало время казни, осужденные выводились на арену солдатами или бестиариями. Унизительным был сам способ доставки преступников: судя по рельефу из Сард, их связывали
24 Подробнее об этом крюке см.: Lieberman 1944, 44-48.
25 Lieberman 1944, 29.
26 Иногда на арене происходила «гражданская казнь»; так было с доносчиками при Траяне (Plin. Pan. 34 sqq.) и расточителями при Адриане (SHA. Hadr. 34).
27 Wiedemann 1992, 90; Potter 1993, 66-67; Dunkel 2008, 90.
попарно или по трое, мозаика из Злитеня изображает, как их привозят связанными на колеснице. Мужчины изображаются полностью обнаженными или только в набедренных повязках, женщины — нагими или в прозрачных туниках; отличить их от закованных в доспехи служителей не составляет труда. Иногда для выхода на арену использовалась специальная одежда. В «Мученичестве Перпетуи» обвиненных вывели в нарядах, посвященных Юпитеру и Церере (Mart. Perp. 18), а Плутарх говорит о приговоренных к смерти преступниках в золотистых туниках и пурпурных плащах (De ser. num. vindic. 9). Опасные преступники могли быть представлены отдельно, казнили их тоже не со всеми, а особо. После того как приговоренных выводили на арену, их помещали на платформу, где иногда могли располагаться инструменты для публичной пытки, как это было в Лионе (Eus. HE V. 1. 51). В этот момент преступники узнавали о том, что им предназначено. Как правило, это было распятие, сожжение или хищные звери — львы, пантеры, леопарды или медведи, но иногда встречались и исключения вроде коровы (Mart. Perp.
20), тюленя (Acta Pauli et Thecl. 34) или страусов28. Зверей специально злили — били, кололи, прижигали и т.п. В том случае, если звери только калечили преступника, но не убивали его, то жертву забирали и казнили уже вне арены (Pass. Perp.
21)29. Хищники были дорогим удовольствием, их доставкой занимались особые ассоциации30, а иногда зверей могло и не хватать. В «Мученичестве Поликарпа» азиарх Филипп отказывается отдать мученика льву, так как травля закончилась и зверей больше нет (Mart. Pol. 12. 2), а Тертуллиан замечает: «Кричат: христиан ко льву. Столь многих к одному?» (Apol. 50). Отметим, что если гладиаторы — ve-natores, сражающиеся со зверями, считались образцами смелости и ловкости, то преступники, осужденные, по сути, на то же, на эти добродетели в общественном мнении претендовать не могли31. Этот вид казни получил отражение в многочисленных памятниках изобразительного искусства — статуях, мозаиках, рельефах, керамике32. Практиковались и традиционные виды казней — обезглавливание, сожжение, распятие на кресте.
Во II-III вв. эти тенденции сохраняются, однако из-за общего ухудшения экономической ситуации появились некоторые новшества, ярким образцом которых является знаменитый эдикт Марка Аврелия о ценах на гладиаторов, изданный в 177 г.33 В нем разрешалось продавать для арены устроителям игр преступников, осужденных на смерть. Выгода была очевидной: преступники продавались за 6 ауреусов, в то время как гладиаторы стоили от 30 до 150. Для Галлии это было разрешено впервые (другие провинции пользовались этой привилегией и раньше), до того, судя по всему, римские власти опасались рецидивов человеческих жертво-
28 Подробнее об используемых животных см.: Robert 1940, 246-253. В античности верили в плотоядность тюленей (Dagron 1978, 250); применялись ли страусы именно при казнях, сказать сложно, но они были популярны на арене из-за скорости, агрессивности и, конечно, комичности (Van den Hoek 2013, 81-82).
29 Robert 1949, 238-246. Однако иногда таких преступников бросали зверям еще раз через несколько дней (Eus. HE V. 41; 53).
30 Van den Hoek 2013, 75.
31 MacLean 2014, 580.
32 Специальные подборки: Salomonson 1979; Robert 1940; Van den Hoek 2013, 88-100; Tuck 2014. 422-437.
33 Oliver, Palmer 1955, 320-349; Kyle 1998, 250-251; Carter 2003, 83-114; Пантелеев 2005, 311316.
приношений, связанных с религией кельтов. Гладиаторские игры превращаются во все большую роскошь, и казни становятся все популярнее. В III в. мы встречаемся с особыми указаниями наместникам провинций, чтобы они отправляли в Рим всех заключенных, обладавших большой силой и борцовскими умениями для потехи императора и народа (D 48, 19, 31)34. Особого недостатка в них, скорее всего, не ощущалось, ведь число проступков, за которые наказывали смертью, постоянно возрастало: Р. МакМаллен отмечает, что если при ранней Империи смертью каралось всего 17 видов преступлений, то ко времени Константина их число достигало 6035. Такой рост объясним несколькими причинами. Прежде всего это появление на троне вереницы «солдатских императоров», которые привнесли в гражданское законодательство армейскую суровость наказаний. Затем, с постепенным превращением римской системы власти в автократию, император все больше возвышался над массой подданных и разница между наказаниями для humiliores и honestiores стала стираться. Наконец, со второй половины II в. н.э. все чаще используется cognitio, экстраординарное расследование, при котором магистрат единолично рассматривал дело и выносил приговор, не подлежавший обжалованию. В таких случаях жестокость решения могла быть обусловлена угрозой порядку, которую судья видел в обвиняемом, или требованиями народа наказать преступника как можно суровее36. Это обстоятельство особенно важно для понимания антихристианских процессов II-III вв.
Христиане на арене
Таким же образом проводились и казни христиан. Можно спорить с мнением Д. Боярина, что для «римлян» не имело никакого значения, будет ли брошен львам разбойник или епископ, как это не имело значения для самих львов37, но по крайней мере для служителей арены дело обстояло именно так. Судя по сообщению Тацита, при преследовании христиан Нероном никакой разницы между ними и обычными преступниками толпа не заметила, и если бы не дурная слава императора, то вряд ли бы проявилось и сочувствие, о котором вскользь упоминает историк (Ann. XV, 44). Но христиане отличались от обычных убийц и грабителей, так как у них был свой взгляд на происходящее и желание переосмыслить и переписать сценарий казни. При чтении ранних мученичеств мы постоянно сталкиваемся с попытками перехватить контроль над происходящим и передать его от организаторов либо мученикам, либо, в крайнем случае, рассказчику38. Осужденный христианин нарушал привычное течение событий тем, что совершал неожиданные действия, отступал от стандартных моделей, а иногда даже начинал руководить процессом собственной казни; следствием такого зрелища оказывалось не удовольствие зрителей, а фрустрация39. Приведем несколько примеров такого «выворачивания наизнанку» происходящего.
34 Hopkins 1983, 10.
35 MacMullen 1990, 207-211; Wiedemann 1992, 68-69.
36 Epplett 2014, 530.
37 Boyarin 1999, 94-95.
38 Castelli 2005, 124.
39 Kyle 1998, 248.
Игнатий Антиохийский в начале II в. превращает свой путь в Рим на казнь в аналог религиозной процессии для поклонения императору, рассылая послов и письма в малоазийские города40. «Мученичество Поликарпа» рассказывает, как юноша Германик сам натравил на себя зверей (Mart. Pol. 3. 1), сам Поликарп при аресте угощает пришедших его арестовывать (7. 2-3), а когда проконсул потребовал проклясть безбожников, тот адресовал это проклятие зрителям (9. 2). Более того, Поликарп указывал проконсулу на допускаемые им нарушения процессуальной процедуры и, в конце концов, прекратил допрос в тот момент, когда сам счел нужным (10-11). В «Актах Карпа, Папила и Агатоники» (160-е гг.) мученики радовались тому, что покидают этот мир, и благословляли казнивших их солдат (Acta Carp. gr. 36-41). Перпетуя и ее товарищи (203 г.) отказались выходить на арену в одеждах, посвященных Сатурну и Церере (Pass. Perp. 18. 4); их вывели обнаженными, но по требованию толпы они были одеты (20. 3). Смерть Перпетуи подобна гладиаторской, она направила кинжал служителя себе в горло, и автор мученичества замечает: «Такая женщина не могла бы быть убита, если бы сама этого не захотела» (21. 9). Пионий (250 г.) — еще более интересный пример: он мученик-ритор41. Он отвечает на обвинения речью и меткими замечаниями; его противникам нечем парировать, и они опускаются до оскорблений, пыток и насилия (Mart. Pionii 5. 3-6; 15-17). Риторика Пиония ограничивает возможности преследователей, именно он формирует пространство действия и определяет ход представления. Эти примеры можно многократно умножить. Мученики не могли и не хотели спастись от неизбежных суда и казни, но они делали все возможное, чтобы эта казнь стала не свидетельством прочности империи и торжества римского закона, а местом торжества Христа и доказательством стойкости и смелости его последователей. Естественно, что римские магистраты не могли этого не заметить и никак на это не отреагировать. Уже в «Мученичестве Пиония» стратег посылает к неокору Полемону гонцов, которые говорят: «Не позволяй ему говорить, чтобы они не пришли в театр и не начались беспорядок и расспросы об этом человеке»
(7. 1).
Хорошей иллюстрацией тенденции к минимизации публичности суда и казни христиан оказываются три североафриканских текста, рассказывающих о муче-ничествах Киприана (258 г.), Мариана и Иакова (259 г.) и Монтана и Луция (259 г.) во время гонений Валериана42. Киприан был арестован 30 августа 257 г., предстал перед судом наместника Аспазия Патерна и был отправлен в ссылку в Курубис (Acta Cypr. 1). Это было самое мягкое наказание из возможных. Состоявшийся тогда диалог был вполне откровенным, пытки не применялись, и никто не собирался превращать происходящее в зрелище. Во время изгнания появился новый рескрипт Валериана, предписывавший казнить священнослужителей, отказавшихся совершить жертвоприношения. Киприан понял, что его ожидает, и как можно быстрее отправился в Карфаген, чтобы оказаться перед судом наместника именно там, а не в небольшой Утике. Он сообщает собратьям о своем прибытии, призывает их не волноваться и не бунтовать из-за его ареста (Cypr. Ep. 81. 4) и 13
40 Брент 2012, 58-60.
41 Pernot 1997, 111-123.
42 Мы воспользовались изданием: Musurillo 1972; русский перевод «Актов Мариана и Иакова» см.: Каргальцев 2013.
сентября 258 г. прибывает в Карфаген. Как Киприан и рассчитывал, его встречает большая толпа и христиан, и язычников (Acta Cypr. 2. 5; Pont. V. Cypr. 15, 4: concurrebant undique versum omnes ad spectaculum). На следующий день в имении Секста состоялся суд, на котором председательствовал новый наместник, Галерий Максим. В ходе краткого допроса Киприан подтвердил, что он христианин и не принесет жертвы языческим богам. Он был приговорен к смертной казни, причем прямо на месте (Acta Cypr. 3-4). Никто не воспрепятствовал зрителям присутствовать при суде, но немедленная казнь предотвратила еще большее скопление народа. Нет сомнений, что Киприан был против процесса при закрытых дверях, однако большая публичность ему была не нужна — он продемонстрировал свою веру при въезде в город и тем, что принял смерть так, как подобает человеку его положения43. Что касается наместника, то он, увидев волнение собравшегося народа и услышав крики «Тогда и нас казни вместе с ним!» (Acta Cypr. 5), принял единственно верное решение для недопущения более серьезных выступлений.
В «Актах Мариана и Иакова» наместник Нумидии также стремится свести зрелище к минимуму. Мариан и Иаков были арестованы в Мугах (пригород Цир-ты) и отконвоированы в Цирту, где их допросили представители местных властей (Pass. Mar. et Iac. 2-6). Эти магистраты спросили задержанных о их вере и, когда христиане отказались отрекаться, отправили их обратно в тюрьму. Там мученики получали видения, а Мариана гарнизонные солдаты подвергли пытке. После этого их отправили в Ламбезий, где священников и мирян отделили друг от друга, надеясь таким образом сломить волю последних (10). Спустя некоторое время их допросил презид, после чего они были обезглавлены. Магистрат не хотел исполнения смертного приговора перед большой местной аудиторией: он мог бы просто отправить их для казни в Цирту, но предпочел этого не делать, а наоборот, предпринял все возможное для того, чтобы происходящее не стало зрелищем, привлекающим массу народа. Наместник, стремясь добиться как можно менее эмоционального зрелища, лишил мучеников возможности самовыразиться44.
Луций и Монтан были арестованы местными властями в Карфагене вместе с другими священниками и заключены в тюрьму. Наместник Галерий Максим не допрашивал и не пытал их, надеясь, что условия содержания заставят их отречься. После нескольких месяцев заключения Луций, Монтан и остальные христиане были приведены на суд уже нового наместника, который и осудил их на смерть (тоже без пытки). Приговор был приведен в исполнение немедленно (Pass. Mont. et Luc. 15. 1). Через три дня там же был казнен еще один христианин, Флавиан. Толпа требовала, чтобы его публично пытали, но наместник отказал народу и приказал отрубить ему голову (19-21).
Римские наместники не желали казнить христиан при большом скоплении народа, хотя эдикт Валериана давал им все основания для этого. Скорее всего, дело было в том, что он был направлен против высшей части клира. Из имеющихся текстов ясно, что осужденные были людьми определенного социального статуса: они могли читать и писать, в тюрьме они принимали посетителей и, наконец, их казнили мечом. Некий Эмилиан, который был арестован вместе с Марианом и Иаковом, был всадником (Pass. Mar. et Iac. 8). Наместник мог приговорить христи-
43 Potter 1993, 60.
44 Potter 1993, 61.
анина к любой казни, но предпочитал делать это в соответствии с их рангом. Магистраты категорически не хотели давать возможность арестованным выступить перед толпой. Так как этого требовала процедура, судьи позволяли христианам выступить на суде, но кратко, и стремились казнить их как можно быстрее. Основная черта всех этих случаев — нежелание наместников использовать все свои возможности в полной мере. По замечанию Д. Поттера, при достаточно зверской сущности римского правосудия в то время, этот феномен интересен сам по себе45. В этих процессах практически не используются пытки, единственное исключение — Мариан в Цирте, и то, кажется, это было сделано по инициативе скучающих гарнизонных солдат, а не магистратов, хотя в других случаях преследования христиан они активно применялись. Но Мариан и Иаков проводят большую часть времени не на допросах, а созерцая видения; им не позволили отправиться на арену, повторяя подвиг мучеников II в., они могли только грезить об этом (Pass. Mar. et Iac. 11). В какой-то степени эта ситуация напоминает анекдот о мазохисте и садисте, который в связи с похожими обстоятельствами вспомнил Г. Бауэрсок: «Ударь меня!» — «Не ударю»46.
Можно было бы предположить, что причиной таких быстрых расправ с христианами было опасение эффекта, который мученичество окажет на зрителей, но, похоже, это было не так. Часто приводят слова Юстина о впечатлении, которое на него произвели мученики: «Видя, как они бесстрашно встречают смерть и все, что считается страшным, я счел невозможным, чтобы они были преданы пороку и распутству» (Apol. II. 12), и замечание Тертуллиана: «Кровь христиан есть семя... Упорство, за которое вы нас укоряете, является учителем. Ибо кто, видя его, не пожелает выяснить, что за этим кроется?» (Apol. 50. 13-15), — но это был их личный опыт. Сами христиане не рассматривали мученичество как средство для обращения язычников, и во время суда на вопрос о христианском Боге скорее можно было услышать ответ в стиле «Будешь достоин — узнаешь» (HE. V. 1. 31), чем развернутое изложение учения. Христиане не обращались к распространенному представлению о том, что в смерти проявляется истинная природа человека, о котором говорит, например, Сенека: «Смерть покажет, чего я достиг. Смерть вынесет тебе приговор... Ничто не докажет силы твоего духа. Ведь на словах и самый робкий храбр. Подоспеет конец — тогда и станет ясно, что ты успел» (Sen. Ep. 26). Дело в том, что для христиан мученичество связывалось прежде всего со спасением, а не проповедью. Чувство чуждости этому миру и готовность войти в Царство Небесное лишь усиливались во время гонений, мученик ощущал себя Божьим избранником, и при таком взгляде на себя и на мир язычники-зрители рассматривались как средство для приближения к Богу, а не потенциальная аудитория. В глазах мученика совершающееся было индивидуальным актом, имевшим ценность только для него, даже не для общины, не говоря уже о язычниках47. Христиане и язычники в происходящем на арене амфитеатра видели принципиально разные вещи: если для первых мученик был бесстрашным воином или славным атлетом, то вторые считали происходящее безумием, следствием грубого и невежественного христианского суеверия (superstitio).
45 Potter 1993, 62.
46 Bowersock 1995, 61.
47 Ivanovici 2013, 234-239.
Сами христиане отдавали себе отчет в театральности мученичества. Уже Павел писал: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем (зрелищем — theatron) для мира, для ангелов и человеков» (1 Кор. 4:9). Ориген говорит: «Собирается вокруг нас многочисленная толпа (mega theatron), она хочет быть свидетельницей нашего подвига, когда нас призывают к мученичеству. Подобное происходит лишь при состязании весьма знаменитых атлетов, потому что на зрелище борьбы их собирается множество народа» (Exh. ad mart. 18). О чем-то подобном с осуждением писал Марк Аврелий: «И чтобы готовность умереть шла от собственного суждения, а не из голой воинственности, как у христиан, — нет, обдуманно, строго, убедительно и для других, без театральности (atragodos)» (XI. 3). Однако этот «спектакль» христиане играли не для зрителей, а для самих себя, одновременно празднуя уход из этого мира и повергая сатану, который смог добиться победы над их телом, но не душой. Авторы и редакторы агиографических сочинений усиливали этот «постановочный» элемент, подчеркивая и акцентируя театральную природу мученичества, и позже воспоминания об этих событиях займут свое место в христианской литургии, заместив языческие зрелища (Aug. Serm. 51).
ЛИТЕРАТУРА
Брент А. 2012: Игнатий Антиохийский. Епископ-мученик и происхождение епископата. М.
Каргальцев А. В. 2013: Мученичество Св. Мариана и Иакова: Вступительная статья, перевод и комментарий // Религия. Церковь. Общество. Исследования и публикации по теологии и религии. 2, 208-239.
Пантелеев А. Д. 2005: Христиане в правление Марка Аврелия // Мнемон. 4, 305-316.
Пантелеев А. Д. 2008: Римские мифологические мимы и христиане // Мнемон. 7, 345-356.
Пантелеев А. Д. 2012: Толпа и мученик: христиане и язычники в мученичествах II-III вв. (по данным христианских авторов) // Средиземноморский мир в античную и средневековую эпохи: кросс-культурные коммуникации в историческом пространстве и времени. Нижний Новгород, 58-63.
Bowersock G. W. 1995: Martyrdom and Rome. Cambridge.
Boyarin D. 1999: Dying for God. Martyrdom and the Making of Christianity and Judaism. Stanford.
Carter M. 2003: Gladiatorial Ranking and the SC de Pretiis Gladiatorum Minuendis (CIL II 6278 = ILS 5163) // Phoenix. 57, 83-114.
Castelli E. A. 2005: Persecution and Spectacle. Cultural Appropriation in the Christian Commemoration of Martyrdom // ARG. 7, 102-136.
Clavel-Lévêque M. 1986: L'espace des jeux dans le monde romain: hégémonie, symbolique et pratique sociale // ANRW. II.16.3, 2405-2563.
Coleman K. M. 1990: Fatal Charades: Roman Execucutions Staged as Myhological Enactments // JRS. 80, 44-73.
Dagron G. 1978: Vie et miracles de Sainte Thècle: Texte grec, traduction et commentaire. Brussels.
Dunkel R. 2008: Gladiators: Violence and Spectacle in Ancient Rome. Harlow.
Epplett C. 2014: Spectacular Executions in the Roman World // A Companion to Sport and Spectacle in Greek and Roman World / P. Christesen, D. G. Kyle (eds). Chichester, 520-532.
Fagan G. 2011: The Lure of the Arena: Social Psychology and the Crowd at the Roman Games. Cambridge.
Futrell A. 1997: Blood in the Arena: The Spectacle of Roman Power. Austin.
Garnsey P. 1970: Social Status and Legal Privilege in the Roman Empire. Oxford.
Girar R. 1972: La violence et le sacré. Paris.
Gunderson E. 1996: The Ideology of the Arena // CA. 15, 113-151.
Hengel M. 1977: Crucifixion in the ancient world and the folly of the message of the cross. Philadelphia.
Hopkins K. 1983: Death and Renewal. Cambridge.
Ivanovici V 2013: Competing Paradoxes: Martyrs and the Spread of Christianity Revisited // SP. 62, 231-244.
Kyle D. 1998: Spectacles of Death in Ancient Rome. London.
Lieberman S. 1944: Roman Legal Institutions in Early Rabbinics and in the Acta Mar-tyrum // JQR. 35, 1-57
MacLean R. 2014: People on the Margins of Roman Spectacle // A Companion to Sport and Spectacle in Greek and Roman World / P. Christesen, D.G. Kyle (eds). Chichester, 578-589.
MacMullen R. 1990: Changes in the Roman Empire. Essays in the Ordinary. Princetown.
Mammel K. 2014: Ancient Critics of Roman Spectacle and Sport // A Companion to Sport and Spectacle in Greek and Roman World / P. Christesen, D. G. Kyle (eds). Chichester, 603-616.
Oliver J., Palmer R. 1955: Minutes of an Act of the Roman Senate // Hesperia. 24, 320-349.
Pernot L. 1997: Saint Pionios, martyr et orateur // Du héros païen au saint chrétien / G. Freyburger, L. Pernot (eds). Paris, 111-123.
Plass P. 1995: The Game of Death in Ancient Rome: Arena Sport and Political Suicide. Madison.
Potter D. 1993: Martyrdom as Spectacle // Theater and Society in the Classical World / R. Scodel (ed.). Ann Arbor, 53-88.
Potter D. 1996: Performance, Power and Justice in the High Empire // Roman Theater and Society / W.J. Slater (ed). Ann Arbor, 129-159.
Robert L. 1940: Les gladiateurs dans l'Orient grec. Paris.
Salomonson J. W. 1993: Voluptatem spectandi non perdat sed mutet. Observations sur l'iconographie du martyre en Afrique Romaine. Amsterdam; Oxford; New York.
Thompson L. 2002: The Martyrdom of Polycarp: Death in the Roman Games // JR. 82, 27-52.
Tuck S. L. 2014: Representations of Spectacle and Sport in Roman Art // A Companion to Sport and Spectacle in Greek and Roman World / P. Christesen, D. G. Kyle (eds). Chichester, 422-437.
Van den HoekA. 2013: Execution as Entertainment: The Roman Context of Martyrdom // SP. 60, 73-100.
Wiedemann T. 1992: Emperors and Gladiators. London.
CHRISTIAN MARTYRDOM IN THE CONTEXT OF THE ROMAN SPECTACLES
A. D. Panteleev
The aim of the article is the analysis of the Christian Martyrdom in the context of the Roman games. Modern researchers have taken different approaches to the study and interpretation of the world of amphitheatres and arena, but they are in agreement that these bloody games had
a great value as an institution of social integration which formed and supported the Roman identity. Criminal, who was condemned to death, became a part of the arena and his humiliating punishment meant the restoration of order and justice. These mechanisms had to act against Christians, but in reality the Roman authorities met with the fact that the model established punishment of offenders «turned out» by Christians and turned into a means of destroying the Roman order. This led to the fact that since the middle of the 3rd century AD Roman magistrates sought to short courts and fast execution of Christians to prevent concourse of spectators.
Key words: Ancient Rome, Roman Empire, Christianity, spectacles, trial, execution, martyrdom
© 2014
А. В. Карасева
ОТРАВЛЕННЫЙ ИСТОЧНИК, ИЛИ О СТАРОМ И «НОВОМ» ПЕРЕВОДЕ АРНОБИЯ
В статье рассматриваются некоторые вопросы перевода на русский язык поздне-античного писателя Арнобия. Фрагмент его сочинения «Семь книг против язычников» (II. 14-32) был недавно переведён профессором Ивановского государственного университета, д.и.н. В. М. Тюленевым. На деле это не новый, а лишь несколько переработанный перевод этого текста Н. М. Дроздовым (издан в 1917 г.). Целые пассажи перевода Дроздова безо всяких оговорок перекочевали в текст Тюленева, который лишь в нескольких случаях улучшил его, но в других случаях (куда более многочисленных) допустил серьёзные смысловые искажения, не говоря уже о грубых стилистических ошибках. По тому же пути пошла в своей диссертации и ученица Тюленева В. Н. Солнцева.
Ключевые слова: перевод, Арнобий, В. М. Тюленев
В научных журналах и сборниках последних лет регулярно появляются переводы античных текстов, как новых, так и ранее переведенных, нуждающихся в современном прочтении. Введение в оборот источников для широкой аудитории, интересующейся историей древнего мира, можно только приветствовать. Однако зачастую переводы публикуются без параллельного текста на языке оригинала, что ставит читателя-неспециалиста в зависимость от уровня профессионализма переводчика. Если переводчик не имеет достаточных познаний в древних языках и/или чувства русского языка, то на свет появляется интерпретация переводчика, искажающая текст оригинала и не соответствующая нормам литературного русского языка.
С 2011 г. и до настоящего времени при поисковом запросе в электронной библиотеке журнальных статей elib.ru первым по списку по запросу «Арнобий»
Карасева Александра Викторовна — кандидат исторических наук, доцент НОУ ВПО «Международный юридический институт». E-mail: vysokii@mail.ru
